Вопрос 24

Поэзия А.С. Пушкина 1830-х гг.: проблематика, поэтика, стиль.

А.С.Пушкин (1779- 1837) – великий русский поэт, драматург, прозаик.

Поздний Пушкин достигает удивительной духовной просветленности не только в прозе, но и в лирическом творчестве. Поздний Пушкин – философ. Он активно читает Библию. Углубляется в Религию. Творческий путь Пушкина с самого его начала — непрерывное восхождение. Но наиболее интенсивно это восхождение проявляется в 30-е годы, когда присущие поэту народность, историзм и реализм раскрывались во всей полноте его творческих возможностей. Именно на этом этапе Пушкин, утверждая человеческую личность, отстаивая ее права и достоинство, показывает своих героев в их борьбе с ненавистной им средой, в их протесте. Поэт по-прежнему превозносит любовь как драгоценное чувство, превосходящее материальные богатства («Три у Будрыса сына», 1833) и преодолевающее на своем пути самые трудные барьеры («Воевода», 1833). Но любовные стихи этих лет окончательно освобождаются от фривольности («Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем», 1830).

В 30-е годы, чрезвычайно тяжелые для поэта, им не раз овладевали скорбно-тревожные раздумья, его охватывала тоска, он приходил к сознанию своей обреченности («Поредели, побелели», 1835; «Странник», 1835; «От меня вечор Лейла», 1836; «Отцы пустынники и жены непорочны», 1836). Эти переживания определялись его одиночеством, глубокими обидами со стороны правящей клики, травлей со стороны светского общества, политическими сомнениями, неразрешимыми социальными противоречиями, несбывшимися ожиданиями. Горьким разочарованием в западноевропейских буржуазных революциях, обманувших его мечты о свободе, оставивших человеческую личность под гнетом деспотизма, проникнуто стихотворение «Из Пиндемонти» (1836).

Но, осознавая ход истории, поэт оставался верен жизнеутверждающему восприятию вечно обновляющейся жизни, например, стихотворение («Туча», 1835) и смотрел вперед. Используя форму реальной символики, он в стихотворении «Вновь я посетил» приветствует будущее: «Здравствуй, племя Младое, незнакомое!» Отдавая честь национальным заслугам старинного дворянства, пришедшего в упадок, разорившегося, деклассирующегося, пополняющего третье сословие («Родословная моего героя», 1836), Пушкин продолжает бичевать ханжество, казнокрадство, подлость вельможной знати, новой карьеристической аристократии. Остро ощущая непроницаемую мглу своей эпохи и противоречивость собственного положения человека, ненавидящего придворные сферы, но принужденного вращаться в них, поэт рвется к свободе ( «Не дай мне бог сойти с ума», 1833; «Пора, мой друг, пора!», 1834), к жизни, полной радостей, воспевая ее в антологических стихах ( «Бог веселый винограда», 1833). Поэт мыслит и чувствует себя полпредом простого народа («Мирская власть», 1836; «Д. В. Давыдову», 1836) и всей нации («Клеветникам России», 1831; «Бородинская годовщина», 1831; «Перед гробницею святой», 1831).

В программном стихотворении «Эхо» (1831) поэт видит сущность поэзии в активном отклике «На всякий звук» действительности и с горечью отмечает отсутствие в ту мрачную пору ответного отзыва читателей. Но он убежден в том, что его поэзия, всегда внутренне независимая, руководствовавшаяся самыми высшими требованиями своего назначения, пробуждавшая добрые, гуманные, истинно человеческие чувства и славящая свободу, найдет отзыв в сердцах благодарных почитателей и к ней «не зарастет народная тропа» («Я памятник себе воздвиг нерукотворный», 1836).

Пушкинская лирика 30-х годов приобретает новый идейно-эстетический уровень. Совершенствуя свои предшествующие завоевания, поэт создает лирику мысли, поэзию социально-философских обобщений. В его стихах этого времени поэтическая условность и абстрактность окончательно преодолеваются. В них властвует реалистическая точность и конкретность. Пример тому — «Эхо», «Осень», «Вновь я посетил» (1835). Все шире раздвигая границы поэтической лексики, Пушкин достигает удивительно смелого сплава традиционной поэтической фразеологии с просторечностью, с обиходными словами, с прозаизмами, высокости слога с разговорной непринужденностью, реальной символики с конкретной детализацией явлений. В его стихах появляются выражения, вроде: «вонь», «таков мой организм» ( «Осень», 1833), «Хоть плюнуть да бежать» ( «Когда за городом, задумчив, я брожу», 1836).

Проблема. Пушкин, как реалист, пытался в 1830-40-е годы объяснить, почему в России происходит что-то неладное. И проблемы своей страны отражались в его творчестве. Например, в «Медном всаднике» автор ставит проблему бунта человека против истории.

Сам Пушкин определил жанр «Медного всадника» термином «петербургская повесть», в таком случае «Медный всадник» — начало нового и очень популярного в русской литературе жанра, представленного позднее «Петербургскими повестями». Но в собраниях сочинений Пушкина «Медный всадник», как правило, печатается в разделе поэм, в таком случае это последняя поэма Пушкина. В обоих случаях «Медный всадник» является этапным произведением, требующим особоговнимания. В жанровом отношении «Медный всадник» близок «маленьким трагедиям» — оксюморон в названии, схожий мотив оживающей статуи, тема бунта человека против самой истории.

Фантастика и символическая образность. Фантастика в «Медном всаднике» имеет реалистическую мотивировку — она плод воображения больного Евгения. «Как всякая реалистически мотивированная фантастика, она имеет символический, до конца логически не определимый смысл, подсказываемый, однако, символикой самого фальконетова памятника Петру», то есть всадник — царь, конь — его народ и государство, змея в ногах — козни и злодеяния, мешавшие Петру. Символическая образность памятника повлияла на повесть о нем: в «Медном всаднике», например, наводнение означает не самоё себя, конечно, а некую разбушевавшуюся стихию.

Стиль

1830-е годы в творчестве Пушкина открывает «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье...»), написанная в Болдине 8 сентября 1830 года:

Безумных лет угасшее веселье

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино — печаль минувших дней

В моей душе чем старе, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть — на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Белинский сказал, что именно эта элегия свидетельствует, «до какого состояния внутреннего просветления возвысился дух Пушкина в последнее время» его жизни. По замечанию Д. Д. Благого, здесь «как бы с некоей высоты поэт «умными очами» окидывает всю свою жизнь — от одного горизонта до другого, от утренней зари до заката». Лейтмотивом «Элегии» является тема «печали»: от «печали минувших дней» до «печального заката» жизни вообще. Но примечательно, что у Пушкина печаль «светла». «В этом — и необыкновенное обаяние стихотворения, в четырнадцать строк которого с предельной силой конденсации вмещена вся история трагической и прекрасной судьбы поэта».

   В своей поздней элегии поэт изнутри перестраивает традиционный элегический жанр, являвшийся ключевым жанром в поэзии русского романтизма. В романтической элегии воспевается чувство скорби и уныния, рожденное безотрадным настоящим и безрадостным прошлым. Дисгармонические начала торжествуют тут как в душе поэта, так и в мире, окружающем его. В романтической элегии нет разрешения возникших противоречий.

В стихотворении «Осень», созданном в Болдине в 1833 году, Пушкин объясняет, почему он любит именно это время года, почему осенью испытывает он самые длительные приливы вдохновения. Осень глубоко умиляет поэта своей особой красотой — умиротворенной, тихой, смиренной, не возбуждающей страстных тревог. Пушкин любит осень не тщеславной любовью, к которой всегда примешивается субъективный, чувственный порыв, ревнивое стремление к обладанию. Красота осени, напротив, просветляет и одухотворяет человеческие чувства.

Любовь Пушкина к осени возвышенна и духовна: свободна от всего тяжелого, замутняющего чистые источники. Она не скована бременем чувственных желаний и эгоистических страстей. Такая красота взывает к созерцательной любви-умилению, требует полного забвения себя, полной самоотдачи. Она воскрешает в Пушкине поэта, поднимает его над миром на волнах вдохновения и дает ему радость плавания в любую сторону, в какую поэтическая душа пожелает

 «Совершенный Пушкиным переворот, — отмечает Л. Я. Гинзбург, — был делом величайшей трудности. Речь ведь шла совсем не о том, чтобы просто ввести «прозаические» слова в поэтический текст... У Пушкина речь шла об эстетическом чуде претворения обыденного слова в слово поэтическое. Любое разговорное слово, вводимое в стихи, должно было получить ценностную ориентацию, обрести поэтический вес. Как это достигалось Пушкиным? В своем стихотворении «Осень», например, поэт говорит о минутах поэтического вдохновения, редких, но самых счастливых в творческой жизни художника:

Ведут ко мне коня; в раздолий открытом, Махая гривою, он всадника несет, И звонко под его блистающим копытом Звенит промерзлый дол и трескается лед. Но гаснет краткий день, и в камельке забытом Опять огонь горит — то яркий свет лиет, То тлеет медленно, — а я пред ним читаю Иль думы долгие в душе моей питаю.

«Пушкин показал, что в слово, полностью сохраняющее свою психологическую или вещественную конкретность, может быть вложен заряд огромной социальной и моральной силы. Тем самым Пушкин решил поставленную временем задачу поэзии действительности».