Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
В. Шмид Братья Карамазовы.rtf
Скачиваний:
15
Добавлен:
18.03.2015
Размер:
232.83 Кб
Скачать

Шмид Вольф. «Братья Карамазовы» - надрыв автора, или роман о двух концах

По замыслу автора «Братья Карамазовы» - это роман-тиодицея. Это значит: в нем дается опровержение бога перед лицом зла и страданий, допускаемых им в мире. По замыслу автора, роман должен был убедить читателя в необходимости интуитивной веры и смиренности духа, в преимуществе интуиции перед разумом, совести перед рассудком. <…> Русское христианство Достоевского ни в одном художественном произведении не проявляется так монологически, как в его последнем романе. По крайней мере, тезис Бахтина о полифонизме в художественном мышлении Достоевского подтверждается в «Братьях Карамазовых» менее, чем в любом другом произведении. Никогда прежде автор не предоставляет читателю так мало свободы выбора, как в этом романе, цель которого – апофеоз свободы.

Поэтому неудивительно, что послание этого романа осмысливается многими читателями таким образом: смысл мира постигается не разумом естественным, рациональным, а разумом интуитивным, верующим. Если человек полагается на свой эвклидовский, земной ум, то он отдаляется от бога, от людей и — в конечном счете — от самого себя. Существование, основывающееся на началах естественного разума, приводит — как формулирует мысль Достоевского Людольф Мюллер — к преступлению, ибо ум разлагает связи, в которых живет человек, связь с отцом, с землей, с добром, с богом» 1.

Разум рациональный и разум интуитивный олицетворены в романе, с одной стороны, интеллектуальным, мыслящим по-европейски, но холодным Иваном, а с другой стороны — чувственным, но не очень проницальным Дмитрием.3 Автор симпатизирует, как кажется, пьянчуге и забияке Дмитрию4, олицетворению “России непосредственной”, любителю просвещения и Шиллера и в то же время бушующему по трактирам и вырывающему у собутыльников бороденки.5 В то время как Дмитрий в христианском смирении находит путь к признанию своей вины, душевное расстройство Ивана показывает, до чего доходит человек, если он целиком полагается на просвещенный разум. Такое истолкование, основывающееся на высказываниях самого ав­тора, превращает, однако, это гениальное произведение, упрощая его структуры, в плоско-тенденциозный роман.6 Между тем, в “Братьях Карамазовых” осуществляется в то же самое время противоположный смысл. В каком виде существует этот противосмысл? Мы обнаружи­ваем его в надрыве самого автора. Надрыв — одна из основных психо­этических ситуаций в мире Достоевского, нравственное насилие чело­века над самим собой, над присущей ему склонностью, насильственный, неаутентичный идеализм, желаемое, но не совсем удающееся преодоление самого себя, своего слабого “я”. Роман обнаруживает целый набор надрывов, надрывы мирские и духовные, надрывы “в гостиной”, “в избе” и “на чистом воздухе”, и уже поэтому мы в праве спросить себя: неужели же автор, обнаруживающий с такой удивительной психологической тонкос­тью в разных идеализмах надрыв, чужд этого пересиливания самого се­бя? Не правильнее ли понять надрыв и как скрытую формулу всего романа-теодицеи? Разве, действительно, в религиозной логике этого романа не видно следов авторской натяжки, надрыва самого автора, который, будучи близок Ивану, подавляет свои сомнения, преодолевает свое неверие, упорно отрицая силу разума и проповедуя интуитивную веру, к которой он сам — быть может — способен не был? Мой тезис таков: исследуемый автором во всевозможных идеализмах надрыв — это та психоэтическая структура, которая лежит в основе всего этого романа, романа-теодицеи.

Всякой аффирмации верования аккомпанирует – разумеется, против воли замышляющего автора — ее скрытое отрицание. Нередко такое отрицание проявляется в виде натяжки аффирмации. Натяжки мы нередко наблюдаем и в высказываниях Достоевского-публициста. Та­ким образом, вызывают некое подозрение часто цитируемые слова До­стоевского в письме к Фонвизиной:

“. . .если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной” (28/1, 176).

В том же письме Достоевский признался:

“.. .я дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гро­бовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных» (28/I, 176).

Не следует, однако, заключать из письма к Фонвизиной, что Досто­евский в принципе отдавал предпочтение нерациональной интуиции перед голосом рассудка. Достоевский слишком доверял рассудку, чтобы пре­небрегать его суждением. Это явствует, например, из полемики со спи­ритизмом в “Дневнике писателя” за 1876 год. Там констатируется с сожалением:

“В мистических идеях даже самые математические доказательства — ровно ничего не значат. Кто захочет поверить — того не остановите” (22,100—101).