meshcheriakov_istoriia_i_kultura_iaponii_14

Такаятрактовка колониального периода характерна для большинства ученых в Южной Корее; при исследовании этойтематики даже научныетруды авторов отличаются крайней эмоциональностью. Также существует тенденция, некий тренд у южнокорейских политиков разыгрывать антияпонскую карту, вынуждаятребоватьотяпонскогоправительстваприноситьизвинениязапричиненные корейскому народу страдания.

Корейские исследователи обвиняют колониальный режим в том, что он изменил, даже извратил естественное развитие Кореи, стремился подчинить себе эту страну, подавить борьбу корейцев за независимость. Они указывают на политику геноцида, проявляющуюся в введении системы военной и трудовой мобилизации молодых корейцев, узаконенной проституции и т.д.

Приверженцы теории «национальной исторической парадигмы» предлагают следующую периодизацию японского колониального управления. Первый период военного управления (будан сэйдзи) — с 1910 г., когда метрополия претендовала на корейскуютерриторию; второй период культурного управления (бунка сэйдзи) — с 1920-х до начала 1930-х годов, во время которого Япония ослабила свой «жесткий кулак», вывозила рис и другое продовольствие; и третий период — с середины 1930-х до 1945 г., когда Япония начала милитаризацию Кореи по мере вовлечения в войну сначала с Китаем, а потом с США, когда она уже посягала на корейскую рабочую силу и на жизнь самих корейцев.

Исследователи другой группы считают, что когда история Кореи рассматривается в более широком контексте, японские колониальные практики проявляются в более мягком свете. Ученые, занимающиеся постколониальными исследованиями (colonial modernity), по их словам, никоим образом не подвергают сомнению страдания корейского народа. Они стараются расширить область научного исследования с тем, чтобы включить туда разнообразные сферы общественной жизни и показать, как это общество изменилось, где были достигнуты положительные изменения. Примерами такого подхода можно назвать монографии некоторых американских исследователей, в част-

ности [Akita, Palmer, 2015] и [Shin, Robinson, 1999]. Эти исследователи пыта-

ются проанализировать трансформацию корейского общества в современную стадию развития. Действительно, не стоит забывать, что генерал-губернатор- ство вкладывало деньги в образование, здравоохранение, индустриализацию Кореи. Модернизация включала в себя строительство железных дорог, трамвайных линий в городах, возведение современных зданий, устройство больниц, наконец, обучение значительных слоев населения и проч. Необходимо изучать корейскую историю, исследуя то, как корейское общество продвинуласьвсвоемразвитиивразличныхобластях, особенновэкономике. Думается, эти исследования не следуют интерпретации истории лишь с точки зрения колониального гнета; скорее, они рассматриваюттрансформацию корейского общества, вступавшего в новую эпоху, изучают социальные, экономические и технологические инновации, пусть и навязанные японской администрацией. По мнению некоторых исследователей, японское колониальное управление было довольно мягким по сравнению с другими колониальными режимами

[Akita, Palmer, 2015, p. 2].

О разных оценках историографии японского колониального управления в Корее 291

Не подлежит сомнению тот факт, что колониальный режим рассматривал Корею в качестве плацдарма для экспансии в Восточной Азии, использовал ее как колониальный рынок. Вто же время не следует забывать, что именно в период японского управления в Корее началось строительство современной инфраструктуры, были созданы предпосылки для развития государственности, здравоохранения, образования. Тогда же появились железные и шоссейные дороги, начали выходить первые газеты, были изданы древние литературные памятники. Несомненно, что главной и превалирующей частью японской колониальной политики Японии была колонизаторская, эксплуатационная составляющая, но с ней соседствовали элементы модернизации экономической и общественной жизни.

Литература

История Кореи (Новое прочтение). М.: РОССПЭН, 2003. История Кореи: В 2 т. Т. 2. М.: Наука, 1974.

Нихон рэкиси [История Японии]. Токио: Иванами, 1962.

Хан Ёнъу. История Кореи— новый взгляд. М.: Восточная литература, 2010.

Шабшина Ф.И. В колониальной Корее (1940–1945). Записки и размышления очевидца. М.: Наука, 1982.

Шабшина Ф.И. Южная Корея 1945–1946. Записки очевидца. М.: Наука, 1974.

Ямабэ Кэнтаро. Никкан хэйго: сё:си [Краткая история японской аннексии Кореи]. Токио: Иванами, 1965.

Akita G., Palmer B. The Japanese colonial Legacy in Korea. 1910–1945. Honolulu: University of Hawaii Press, 2015.

Shin G.-W., Robinson M. Colonial Modernity in Korea. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999.

Демографическая контрреволюция в послевоенной Японии

А.Н. Мещеряков

Поскольку Япония конца XIX — начала ХХ в. демонстрировала значительный рост населения, этот период часто характеризуют как «демографическую революцию». Несмотря на начавшийся в середине 1920-х годов спад рождаемости, в довоенное время она продолжала оставаться достаточно высокой. В довоенной Японии проводилась активная демографическая политика, направленная на повышение рождаемости. В первые послевоенные годы наблюдался обычный в таких случаях «бэби-бум», однако с конца 1940-х годов начинается пропаганда понижения рождаемости. Она была иниициирована японским правительством под влиянием американской оккупационной администрации, опасавшейся пауперизации населения и роста влияния коммунистов. В разъяснительной работе среди населения делался упор на том, что в современном обществе важнейшим критерием является не количество детей, а их «качество», то есть уровень образования и здоровья, недостижимый в многодетной семье. Несмотря на поражение в войне среди японцев сохранился высокий уровеньдоверия по отношению к правительству, и пропаганда оказаласьчрезвычайно действенной. Уже в начале 1950-х годов «бэ- би-бум» прекращается и начинается период стремительного падения рождаемости, который можно охарактеризовать как «демографическую контрреволюцию». В 1952 г. средняя фертильность женщины (суммарный коэффициент рождаемости) упала с 4,6 до менее трех детей. В 1957 г. рождаемостьопустиласьдо уровня простого воспроизводства и составила чутьболее двухдетей на однуженщину. Основным средством сокращения рождаемости послужили аборты. Япония стала первой страной в мире, разрешившей аборты по «экономическим основаниям». Сокращение рождаемости сопровождалось бурным развитием экономики и ростом продолжительности жизни. История не знаетдругихпримеров, когда «демографический переход» к обществу с низкой рождаемостью и низкой смертностью произошел бы столь стремительно.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: послевоенная Япония, демографическая политика, снижение рождаемости.

В результате поражения во Второй мировой войне Япония в одночасье лишиласьколонийиотказаласьотэкспансионистскойустремлений. Странабыла оккупирована американской армией, лежала в руинах, большинство крупных городовбылоразбомблено, ощущаласьостраянехваткавсехжизненноважных ресурсов. В стране продолжался продовольственный кризис, но экспортировать было нечего и некому, так что валюты на закупку продовольствия не имелось. Если бы не американская продовольственная помощь, в стране разразился бы голод.

Продовольственный кризис осложнялся демографической ситуацией. Из бывших колоний и с линии фронта на родину вернулось около 7 миллионов человек (в основном это были мужчины). Перепись 1947 г. насчитала 78 101 473 японца. Их количество стремительно увеличивалось: с 1947 по 1949 г. каждый год появлялось на свет около 2 700 000 младенцев. Это были «отложенные рождения», ставшие невозможными из-за войны. Они быстро компенсировали военные потери Японии (около 3 миллионов человек), но значительно влияли на уровень благосостояния (а в то время, скорее, бедности) людей. После окончания войны во всех странах, участвовавших в ней, наблюдается резкое повышениерождаемости. Посколькуонопроисходилонафонеэкономической разрухи и нехватки продовольствия, значительное распространение получает мнениеоперенаселенностиземногошара. Этаидеясталаактивнообсуждаться и в Японии.

Япония была лишена возможности решать свои демографические проблемы за счет эмиграции, поскольку решением стран антигитлеровской и антияпонской коалиции выезд за пределы страны был строго ограничен. В этом смысле Япония как бы вернулась во времена сёгуната Токугава и должна была решать свои демографические проблемы прежде всего за счет внутренних ресурсов. Правда, тогда сёгунат придерживался изоляционистской политики по собственной воле.

Американская оккупационная администрация во главе с генералом Дугласом Макартуром внимательно следила за всем, что происходило в Японии. Демографическая ситуация не была исключением, и во время неформальных контактов с японской политической элитой представители американской администрации убеждали ее в необходимости активной демографической политики, направленной на ограничение рождаемости [Огино, 2001].

В предвоенные и военные годы деятельность активистов движения за снижение рождаемости находилась в Японии под запретом. Официальная демографическая политика тоталитарной Японии состояла в поощрении рождаемости, ибо экспансионистские проекты государства требовали все больше людей. Однако после окончания войны активисты движения за ограничение рождаемостисноваполучилиправоголоса. Уже11 ноября1945 г., тоестьпочти сразу вслед за капитуляцией, Като Сидзуэ (1897–2001) опубликовала в газете «Токё симбун» статью, в которой ратовала за ограничение рождаемости в связи с нехваткой питания, безработицей, ужасным состоянием здравоохранения (сама же она в этом же году в возрасте 48 лет родила дочь).

Като Сидзуэ начинала свою деятельность под влиянием идей американской феминистки Маргарет Сэнгер (Sanger, 1883–1966), которая являлась одним из лидеров международного феминистского движения за снижение рождаемости, контрацепцию и евгенику. У ее матери было 11 детей, у нее самой— только двое сыновей (дочь умерла в младенчестве). За ее феминистские и «античеловеческие» выступления в США Сэнгер преследовали, не раз арестовывали, поэтому она, еще не будучи разведенной, переехала в Англию, где у нее случился роман с Гербертом Уэллсом. Сэнгер посетила Японию в 1922 г., где, как и в Америке, встретилась с неприкрытым противодействием властей.

Ее лекции запрещались, и тем не менее она успела приобрести в Японии сторонников. В их числе оказалась и Като Сидзуэ.

Активность Като Сидзуэ была замечена американцами. При их посредничествеонав1946 г. сталаоднойизпервыхженщин— депутатовпарламента(от социалистической партии), где работала над законопроектами, направленными на снижение рождаемости.

Американцы не проводили масштабной чистки среди японских государственных служащих, многие из них сохранили свои должности и в государственном аппарате «новой» Японии. Это были те же самые люди, которые совсем недавно ратовали за увеличение рождаемости. Большинство из них с легкостью поддалось уговорам, что насущной необходимостью является совсем иная демографическая политика. Государственный Институт демографических проблем тоже не стал упрямиться, изменил ориентацию и приступил к разработке мер по сокращению рождаемости. Менялись времена, менялись и люди. В 1947 г. было проведено социологическое исследование, которое показало, что население при условии соответствующей разъяснительной работы достаточно положительно относится к ограничению рождаемости.

В 1948 г. были разрешены почти полностью запрещенные до этого аборты (раньше они допускались только в случае ограниченного круга наследственных заболеваний, главным образом психических). Дополненный в 1949 г., этот закон разрешил прерывание беременности по «экономическим основаниям». Так Япония продемонстрировала небывалую смелость и стала первой страной в мире, где бедность признавалась достаточным основанием для аборта [Norgren, 2001, p. 3]. Разрешение абортов являлось частью евгенической политики, цельюкоторойбылоулучшение«качества» японцев. Неоднократнозаявлялось, что легальный доступ к абортам предотвратит рождение нежелательных детей убедныхималообразованныхслоевнаселения, которыенемогутдолжнымобразомвоспитатьпотомствоидатьемукачественноеобразование. Нерождение таких детей повлияет благоприятным образом на состояние японской нации. Раньше дети рассматривались как будущие солдаты и рабочая сила (чем большедетей, темлучше), теперьнанихсталисмотретькакнаобузуииждивенцев, служащих помехой для экономического развития. В них видели завтрашних нищих, требующих расходов и опеки со стороны государства.

Законопроект был одобрен единогласно, хотя в то время политические партии редко соглашались по каким бы то ни было вопросам. Японки в одночасье получили право на прерывание беременности — то право, за которое на Западе феминистские движения боролись десятилетиями. В Японии же это право было даровано сверху, приблизительно так же, как была «дарована» первая конституция в период Мэйдзи. Одновременно с принятием закона развернулась и мощная пропагандистская компания в пользу ограничения рождаемости. К ней были подключены печать, радио и кино. В 1948–1949 гг. появляется ряд публикаций, которые единодушно признают перенаселенность страны, что требует принятия «адекватных» мер. Оценки «оптимальной» численности населения находились в диапазоне 50–70 миллионов человек [Яна-

гисава, 2001, с. 6–7].

Целый вал публикаций о необходимости ограничения рождаемости обрушился на японцев после заявления Уоррена Томпсона, сделанного во время его пребывания в Японии в марте 1949 г., где он настаивал на необходимости контроля над рождаемостью. Главный аргумент состоял в том, что многодетность мешает экономическому развитию страны, а именно развитие экономики и сопутствующее ей повышение жизненного уровня стали стержнем новой «демократической» Японии. Томпсон выступал и с прямыми угрозами: если японцы не снизят рождаемость, это может привести либо к прекращению продовольственной помощи США, либо к коммунизму, либо к возрождению милитаризма [Thompson, 1950]. Жизнь была бедная, еды — мало, безработных — много. На этом фоне слова Томпсона звучали особенно убедительно.

У. Томпсон — знаменитый ученый, один из основных разработчиков теории демографического перехода. Эта теория утверждает, что индустриализация приводит к одновременному падению рождаемости и смертности. Томпсона привлекли в качестве советника американской оккупационной администрации. Однако сама администрация генерала Макартура воздерживалась от официальных заявлений по демографическим вопросам, утверждая, что они находятся в компетенции самих японцев. По всей вероятности, такая «нейтральная» позиция была обусловлена особой деликатностью проблемы, решение которой в русле теории демографического перехода предполагало не просто сокращение рождаемости, а разрушение дорогих сердцу японца поведенческих стереотипов. Главный из них состоял в том, что много детей — это хорошо. Высказывается также соображение, что поскольку у Макартура имелись президентские амбиции, он не хотел лишиться поддержки американских католическихизбирателей, которыебылинастроеныкрайнеконсервативнопо отношению к любым «новшествам» в семейной политике [Norgren, 2001, p. 39].

Заявление Томпсона преподносилось оккупационной администрацией как«личноемнение», носправедливовоспринималосьвЯпониикакееофициальный курс. Если до этого времени крупные газеты позволяли себе публиковать разные мнения по демографическим проблемам, то теперь право голоса предоставлялось по преимуществу проповедникам идеологии планирования семьи. Все они исходили изтезиса о перенаселенности Японии, которое имеет множество отрицательных последствий — как экономических, так и социальных. Утверждалось, что понижение рождаемости предотвратит безработицу, поможет женщине обрести свое «я», лишит жадных капиталистов избыточной рабочей силы и избыточной прибыли, предотвратит «отрицательный отбор» (ввиду того, что «низы общества» сократят свое неконтролируемое размножение) и т.д. [Homei, 2020, р. 5–6]. Иными словами, мыслители самого разного толка были уверены в итоговом выводе, но обосновывали его по-разному. В апреле 1949 г. премьер-министр Ёсида Сигэру сделал заявление о необходимости снизить рождаемость, а демографическая ситуация попала в правительственный список важнейших проблем, перед которыми стоит Япония.

Противники снижения рождаемости оставались на информационной обочине. Реклама противозачаточных средств заняла видное место на страницах газет и журналов. Супружеские пары с двумя детьми ставили в образец и на-

зывали их «культурными людьми». Тех же, кто противился сокращению рождаемости, квалифицировали как «безответственных». Средства массовой информации утверждали: важен не размер семьи, а ее финансовая стабильность, здоровье, культурный и образовательный уровень детей.

Пропагандистская компания предусматривала участие акушерок (их насчитывалось около 60 тысяч) и медсестер, которые обходили дома японцев, убеждая их в необходимости планирования семьи. Вкупе с напором средств массовойинформацииихразъяснительнаяработаприносиласвоиплоды: сторонники такого подхода создавали своеобразные ячейки, вербовали сторонников, которые в свою очередь вовлекали в движение новых членов. Таким образом, использовались те же самые организационные формы, которые применялись ранее для пропаганды увеличения рождаемости. В движении за планирование семьи участвовали и крупные предприятия. На некоторых из них в конверт с зарплатой вкладывали материалы, разъясняющие преимущества маленькой семьи. Активисты движения за ограничение рождаемости торговали презервативами по оптовым ценам и рисовали образ счастливой семьи, состоящей из двух родителей и двух детей [Огино, 2006, с. 175]. Иными словами, произошел колоссальный отлет от ценностей довоенного/военного времени. Тогда ценилась мощь государства, а «эгоистичного» японца пугали лозунгом: «Роскошь— наш враг». Те годы характеризовались в государственном дискурсе презрениемк«гнилой» интеллигенциииантителлектуализмом: считалось, что здоровые, послушные, многодетные и малообразованные крестьяне являются стержнем государства. Теперь же во главу угла стало ставиться образование, а в экономической сфере был взят курс на уничтожение сельского хозяйства

икрестьянства в обмен на развитие науки и наукоемкого производства с высокой добавленной стоимостью — развитие, которое осуществляется прежде всего в городе.

Слово «культура» понималось в довоенное и военное время прежде всего как лояльность по отношению к государству, но сейчас заговорили о той культуре, которая служит и самому человеку. И именно такой счастливый, преуспевающий, рациональный, самодисциплинированный и уверенный в своей самостоятельности горожанин послужит основой успешной нации и процветающего государства, которое ктому же сильно сэкономит на социальных расходах. Довойнырождениеребенкарассматривалоськакслужениегосударству, теперь же говорили о совпадении интересов семьи и государства. Разница в подходах была колоссальной, но не вызывает сомнения и преемственность:

ив том и в другом случае государство выступало в качестве «мудрой» направляющей и дисциплинирующей силы. До войны многодетные семьи награждали грамотами, теперь эта практика была упразднена. Пособия и льготы для многодетных тоже отменили (детские пособия и в нынешней Японии — одни из самых низких среди «развитых» стран).

Американская администрация практиковала системный, «научный» подход к уничтожению прежней Японии. Уничтожались не только армия и политическая система. Посчитав, что основой японского варианта тоталитаризма является патриархальная семья, американцы сделали ставку на формирование

нуклеарной семьи, то есть той формы семьи, которая господствовала в США. Всемейныйреестрразрешалосьвноситьпредставителейнеболеечемтрехпоколений. В соответствии с новым гражданским кодексом уничтожалась власть главы «дома» (иэ), когда он своей волей мог вписать родственника в семейный реестр или вычеркнуть из него, детям без его согласия невозможно было вступить в брак (мужчинам до 30 лет, женщинам — до 25). Теперь же каждый член семьи рассматривался как самостоятельная гражданская единица, и взрослые дети имели полное право на свободное («по любви») заключение брака. Если раньше единственным наследником недвижимого имущества выступал старший сын, то теперь все дети обладали одинаковыми правами. Это нововведение привело к неожиданному демографическому последствию: крестьяне сталисокращатьколичестводетей, посколькунежелалидробитьсвойкрошечный (как правило) земельный участок. Кроме того, внедрение сельскохозяйственной техники сокращало необходимость в рабочих руках. Стремительная индустриализация вытягивала крестьян в города, они там обзаводились семьями, но общий модус городского существования был таким же, как повсюду в мире и препятствовал «бесконтрольному» размножению.

Разумеется, разрушение привычного порядка не могло не вызвать и определенного противодействия.

Японские коммунисты поначалу поддерживали политику по ограничению рождаемости, но затем склонились к точке зрения, которая была распространена в СССР. Там вслед за К. Марксом и В.И. Лениным считалось, что абсолютной перенаселенности, о которой говорил Мальтус, не существует, а существует лишь «относительная» перенаселенность, происходящая ввиду «звериной» природы капитализма, заинтересованного в безработице. Эта перенаселенность легко преодолевается в «передовом» социалистическом обществе с помощью установления «справедливых» общественных отношений и «справедливого» распределения материальных благ. Слово «мальтузианство» употреблялось в советском дискурсе исключительно как бранное и квалифицировалось как «система человеконенавистнических взглядов» [Большая советская энциклопедия, 1954, c. 179]. На этом основании японские коммунисты, которые в то время еще смотрели на Кремль как на светоч, стали обвинять японскую политическую элиту в мальтузианстве, настаивая на том, что вопрос о количестве детей в семье является делом свободного выбора. Однако курс правительства оставался прежним. Задачей номер один считался срочный подъем жизненного уровня. Он воспринимался не только как важнейший показатель «цивилизованного» государства, но и как щит против коммунистов, которые пользовались тогда большим влиянием.

Впервомномереза1954 г. журнала«Фудзинасахи» директоргосударственного института общественного здоровья Коя Ёсио (1890–1974) прямо заявлял: «Плодить голодных — значит создавать проблему “покраснения” страны». Его поддержал профессор университета Кэйо нейрофизиолог Хаяси Такаси (1897– 1969): «Левые и коммунисты призывают плодиться и размножаться. Когда людей станет слишком много и мы очутимся на самом дне, все сами собой станут мыслить по-коммунистически, и тогда страна окажется в их руках». При

этом профессор довольно цинично описал демографическую политику коммунистов в терминах официальных лозунгов довоенной Японии: «Плодитесь и размножайтесь!» (Умэё, фуясэё) [Янагисава, 2001, с. 15]. И это при том, что коммунисты в те довоенные времена тихо сидели по тюрьмам. В 1932–1933 гг. Хаяси побывал в Ленинграде, где учился у великого И.П. Павлова. Возможно, пребывание в СССР, пришедшееся на жуткие годы коллективизации и поиски «врагов народа», повлияло на его мнение и о японских коммунистах. Хаяси был человеком разносторонним и сочинял детективы под псевдонимом Киги Такатаро. Показательно, что в качестве названия своего журнала он выбрал заимствованное из русского языка слово «шпион» (яп. сипио).

Некоторые уважаемые и вполне «системные» люди тоже высказывали опасения относительно новшеств в семейной политике. Одним из них был считающийся основателем японской этнологии Янагита Кунио (1875–1962). Он пользовался в послевоенной Японии большим авторитетом, был награжден Орденом культуры. Янагита обвинял японцев в отсутствии критического мышления и полагал, что новые брачно-семейные порядки ослабят заботу детей о родителях— едва ли не основную добродетель прежнего (конфуцианского в своей основе) кодекса поведения. Эти правила также облегчат вступление в брак и развод, понизят чувство ответственности, что скажется на благополучии детей. Распад патриархальной семьи, считал Янагита, увеличит количество абортов и ослабит связи между братьями и сестрами. И если раньше в случае смерти одного из них или при возникновении неблагоприятных обстоятельств (болезнь, потеря трудоспособности), ответственность за детей принимали на себя родственники, то теперь непременно вырастет число беспризорников, что потребует создания сети детских домов [Янагита, 1992, с. 134–136].

Янагита во все времена был самостоятельным в своих оценках человеком [Мещеряков, 2020], однако если рассматривать ситуацию в целом, оппонентов политики снижения рождаемости оказалось мало, и японцы в очередной раз продемонстрировали уникальную подверженность правительственной пропаганде. Даже после вчистую проигранной войны среди населения сохранялась исключительно высокая степень доверия по отношению к правительству и его инициативам— независимо от их качества.

Разъяснительная работа и пропаганда принесли ошеломляющие демографические результаты: «бэби-бум» удалось остановить по историческим меркам почти мгновенно. С начала пропаганды малой семьи прошло всего три года, а средняя фертильность женщины (суммарный коэффициент рождаемости) упала с 4,6 до менее трех детей уже в 1952 г. Если в 1947 г. рождаемость составляла 34 младенца на тысячу взрослых душ, то в 1957 г. — ровно вдвое меньше. Вэтомгодурождаемостьупаладоуровняпростоговоспроизводстваи составила чуть более двух детей на одну женщину.

Внедрение противозачаточных средств в повседневную жизнь происходило медленно. Так что уменьшение рождаемости произошло в первую очередь за счет увеличения числа абортов, чего так опасался Янагита: с 1949 до 1955 г. их ежегодное количество возросло со 101 000 до 1 170 000, во второй полови-

не 1950-х годов количество абортов составило 70% от рождений [Ochiai, 1999, p. 279]. Критики утверждали, что многие молодые женщины делали аборт не один раз, так что обращение в абортарий они расценивают точно так же, как поход к парикмахеру [Norgren, 2001, p. 50].

Почти все аборты были выполнены ввиду «экономической необходимости». Приэтомсчитается, чтоофициальнаястатистикапреуменьшаетреальное количество операций: гинекологи далеко не всегда сообщали о них властям (чтобы не платить налоги), а поскольку медицинская страховка не распространялась на аборты, оперируемые не подавали заявлений для получения страхо-

вой выплаты [Ibid., p. 5].

Постепенноувеличивалосьиприменениепротивозачаточныхсредств, которые в обозримом будущем станут постепенно вытеснять аборты как средство планирования семьи. Если в 1950 г. 19,5% женщин в возрасте до 50 лет употребляли контрацептивы, то в 1957 г. их стало 40% [Schoppa, 2008, p. 644]. В основном они полагались на крайне ненадежные презервативы. Противозачаточные пилюли были разрешены только в 1999 г.

Японское общество по-прежнему демонстрировало высочайшую степень управляемости. Для «среднего» японца часто было важнее, не что говорят, а кто говорит. Под «кто» разумелся не какой-то конкретный человек (политик), а институция— в данном случае правительство, освященное авторитетом американской оккупационной администрации. Ни в одной стране мира так называемый «демографический переход» к обществу с низкой рождаемостью и низкой смертностью не произошел с такой скоростью, с какой он случился в Японии. При этом правительство не прибегало к запретительным мерам (как это произошло впоследствии в Китае), никакой дискриминации многодетных семейтоже не проводилось. Управление репродуктивным поведением населенияограничивалосьубеждением, тоестьсловеснымвоздействием, своегорода нейролингвистическим программированием.

Как и рассчитывали проектировщики демографической политики, снижение рождаемости сопровождалось экономическим подъемом, ростом благосостояния и продолжительности жизни, которые выступали в качестве базовых ценностей «новой» Японии. Если в 1947 г. продолжительность жизни составляла 50 лет (мужчины) и 54 года (женщины), то в 1957 г. эти показатели возросли до 64 и 68 лет. Япония совершила фантастический рывок в экономике, за счет чего простые японцы значительно повысили свой уровень жизни. Но сама эта жизнь стала совсем другой.

Демографическая контрреволюция привела к колоссальным изменениям

вяпонском обществе. Это касается не только численного состава семьи, но и картинымиравцелом. В1950 г. 67% родителейрассчитывалинапомощьдетей

впожилом возрасте, в 1963 их стало 33%, а в 1975 — 26%. Поскольку детей становилось все меньше, они становились все более «дефицитны». Если раньше в паре родители/дети главенствующее положение занимали родители, о которых были обязаны заботиться дети, то теперь родители вкладывали все больше средств в немногочисленных детей, главной обязанностью которых было хорошо учиться.