1.2. Структурные противоречия современности: свобода выбора и новое неравенство

Энтони Гидденс определяет структуру как генеративные (порождающие) правила и средства (ресурсы), организованные как имманентные свойства социальных систем и благодаря которым в них обеспечивается связность времени и пространства. Структурирующие свойства институтов обусловливают существование более или менее одинаковых социальных практик во времени и пространстве и придают им "систематическую" форму. Социальные системы состоят из практик, организованных как взаимозависимость субъекта действия и группы. Это взаимодействие размещено во времени и пространстве, поэтому социальные системы можно интерпретировать как структурные "поля", где индивиды занимают определенные позиции по отношению друг к другу. Социальная позиция индивида определяется как его социальная идентичность, которая влечет за собой круг прерогатив и обязательств, то есть – ролевые предписания, связанные с данной позицией. Структурные свойства социальной системы выражаются в ее институциональном устройстве. []

Какие же структурные изменения характеризуют современное состояние общественного бытия?

Ульрих Бек утверждает, что современность несет в себе новые формы социального неравенства: «возникающее новое социальное неравенство частично преломляется в ином социально-культурном горизонте ожидания, который уже не верит несокрушимо в самоочевидность ориентированной на жизненный статус и доход идеи подъема по социальной лестнице, лежащей в основе социального неравенства». []

Постепенное продвижение наверх к желанной статусной вершине теряет свою привлекательность — человек не хочет тратить лучшие годы жизни, теша себя надеждами на лучшее будущее, которое весьма туманно вырисовывается в мечтах, слабо соотносясь с жизненными реалиями. В конечном счете неясно, где больше отчуждения – в экономически и социально обеспеченном существовании или в ненадежной с экономической точки зрения борьбе за новые формы жизни. «Именно это и культурные сдвиги и расплывчатость масштабов распределения, служившие в прошедшие столетия оружием критики социального неравенства, стали теперь той завесой, за которой теряет четкие очертания даже обостряющееся неравенство и которая, поглощая сопротивление, в свою очередь способствует обострению этого неравенства.» [8]

В таком случае перед нами встает риторический вопрос: что же, собственно, произойдет, если в ходе исторического развития жизненная идентичность социальных классов исчезнет, и одновременно обострятся социальные противоречия?

Бек дает следующие варианты ответа на данный вопрос:

1. "Конец традиционного классового общества станет началом освобождения классов от региональных и партикулярных ограничений. Откроется новая глава в истории классов, которую еще нужно будет написать и осмыслить. Разрыв классов с традициями в ориентированном на достижение всеобщего благоденствия капиталистическом обществе, мог бы соответствовать модернизации образования классов, которая будет опираться на уже достигнутый уровень индивидуализации, переосмыслять его социальное и политическое значение." [9] Исторический симбиоз сословия и класса разлагается, причем таким образом, что, с одной стороны, сословные субкультуры исчезают, а с другой — генерализируются основополагающие признаки классового характера: «разговор о «рабочем классе», «классе служащих» и т. д. теряет конкретность, в результате чего отпадает основание и предмет бесконечного обмена аргументами на тему, «обуржуазивается» ли пролетариат или «опролетариваются» служащие. В то же время динамика рынка труда охватывает все более широкие круги населения; группа тех, кто не зависит от заработной платы, становится все меньше, а группа тех, кто стремится выйти на рынок труда (женщины!), все больше. При всех различиях растут также и общности, особенно общность риска, стирается разница в доходах, в уровне образования.»[12]

2. "В ходе намеченного развития предприятия и рабочие места утратят свое значение узла, где возникают конфликты и складывается идентичность, и появится новый узел складывания социальных взаимосвязей и конфликтов - там, где оформляются частные, социальные отношения, формы жизни и труда; соответственно с этим сложатся новые социальные структуры, идентичности и движения."[10]

3. «Будет происходить все более заметное отделение системы полной занятости от системы гибкой, множественной, индивидуализированной неполной занятости. Обостряющееся неравенство будет задерживаться в серой зоне. Центр тяжести жизни переместится с рабочего места и предприятия в сторону образования и испытания новых форм и стилей жизни. На передний план выдвинутся противоречия между мужчинами и женщинами, возникающие в ходе ломки семейных отношений.»[11]

Однако поиск новых форм и стилей жизни, так характерный для современного образованного человека, приводит к глубокой неуверенности в основополагающих аспектах жизни (отношения между полами, брак, семья, цивилизационные угрозы), к тому же, добавляется глобальная материальная неуверенность в образе жизни — в частности Бек отмечает, что люди живут в постоянном страхе потерять работу.

Особенно это касается женщин. Поскольку сегодня молодые женщины, «имея ныне равное образование и вполне осознавая свое положение – ожидают большего равенства и партнерства в профессиональной деятельности и в семье, эти ожидания неминуемо наталкиваются на противоположные развития на рынке труда и в поведении мужчин. Мужчины же, напротив, изрядно наторели в риторике равноправия, не претворяя свои слова в дела.»[13] Таким образом получается, что женщины, путем эмансипации добившись прав и свобод, выходят на свободный рынок труда с большими надеждами и очень быстро обманываются в своих ожиданиях: мужчины по-прежнему очень консервативны в своих взглядах на качественного работника (несмотря на многочисленные протесты общества феминисток), повсеместная модернизация «способствует» значительным сокращениям в областях легкой промышленности, где женщины легко могли найти себе применение, к тому же популярность «исконной женской роли» жены, матери и хранительницы очага изрядно пострадала в борьбе с желанием самореализации в професиональной сфере. "При сохраняющихся условиях неравенства фаза подъема в государстве всеобщего благоденствия вызвала культурную эрозию и эволюцию условий жизни, которые в конечном счете привели к выявлению неравенства между мужчиной и женщиной. Такова динамика процесса индивидуализации, который при взаимодействии всех названных компонентов — излишка свободного времени, излишка денег, мобильности, образования и т. д. — стал интенсивно изменять структуры и разрушать жизненные взаимосвязи между классом и семьей”[]

В профессиональной гонке, которая чаще всего оказывается воплощением онтологической неуверенности индивида, традиционные ценности брака и семьи эволюционировали — женщины, получив свободу сами распоряжаться своей профессиональной и личной жизнью (а так же, например, оставлять девичью фамилию), легитимизировали свое право «накапливать сексуальный опыт», что раньше было дозволено только мужчинам. Таким образом, институт брака приобрел такие ранее несвойственные ему формы как «гражданский брак», сожительство, свободное общение. Несмотря на стремительно увеличивающуюся статистику разводов (около одной трети), она учитывает только официально зарегестрированные союзы, при этом не рассматривая другие формы отношений, которые сегодня очень популярны. Но не стоит обманываться: свободное сексуальное поведение тоже строго нормировано. Молодые люди, даже ставя под сомнение существующие образцы брака и семьи как таковые, в большинстве не стремятся к жизни, свободной от прочных уз. «По сей день на первом плане находится идеал стабильного партнерства и «практическая верность зачастую представляется совершенно естественной — только без официальных легитимации и принуждений государственного права и церковной морали»[14]. Стало быть, развитие носит двузначный характер. «На набивший оскомину вопрос, принадлежат ли брак и семья уходящей эпохе, можно со всей серьезностью ответить: и да, и нет.»[15]

Отдельно стоит остановиться на институте семьи, который претерпевает сегодня значительные изменения. Если в индустриальном обществе семья еще сохраняла свои традиционные (традиционалистские) позиции — а именно считалась первым и главным фактором, влияющим на формирование личности, то сегодня эта функция ею практически утрачена вследствие возросшего влияния сторонних факторов на взгляды, предпочтения, вкусы и воспитание индивида. С одной стороны, семьей по-прежнему формируются основные культурные и социальные предпочтения и установки индивида, с другой — с малых лет индивид активно социализируется, включается в общество, подверженное влиянию современных медиа-технологий, следовательно, возникает опасность присвоения распространенных унифицированных и разрекламированных моделей поведения, которые могут быть не органичны аутентичной культуре. Возникает диссонанс, который индивид не всегда разрешает в пользу семейных ценнойстей. Таким образом, к переходному возрасту подростки бывают «напичканы» множеством синтетических моделей, несоразмерных традиционным установкам своей семьи (старшего поколения): чрезмерно свободное поведение, курение и употребление алкоголя.

К подрастающему поколению современность предъявляет свои собственные требования для формирования полноценных, активных и деятельных индивидов. Часто эти требования противоречат традиционным культурным установкам той или иной общности. Среди прочего мы можем назвать повсеместное внедрение приоритета обязательного высшего образования, активную жизниненную позицию, что в свою очередь приводит к желанию самовыражения в контексте собственной жизни, следовательно, иногда к пренебрежению традициями. Например, сегодня в обществе активно пропагандируется лояльное отношение к людям с нетрадиционной ориентацией, к свободным половым отношениям, к радикальным феминистским позициям. Все это называется «самовыражением» и не должно быть осуждено. Однако подобные установки, считающиеся младшим поколением естественными, приводят в недоумение и замешательство поколение старшее, тем самым подливая масла в огонь пресловутого конфликта отцов и детей.

Свобода самовыражения, возведенная современностью в своеобразный культ, подвергает сомнению институт брака, как некой традиционной модели «добровольного закрепощения». Современные девушки и юноши, как заметил Бек, сегодня не уверены в своем желании обзаводиться семьей и обязательствами, однако в условиях потерянной идентичности многие находят в нем надежную опору для развития. Главная фигура развитого модерна — если додумать мысль до конца — это одинокий мужчина или одинокая женщина. Потребности рынка труда абстрагируются от потребностей семьи, брака, материнства, отцовства, партнерства. И тот, кто в этом смысле предъявляет иск мобильности на рынке труда, не учитывая приватных потребностей, стимулирует — именно как апостол рынка — распад семьи. Данное противоречие между рынком труда и семьей (или партнерством вообще) оставалось скрытым до тех пор, пока брак для женщин был равнозначен ответственности за семью, отказу от профессии и от мобильности. Ныне оно прорывается наружу в той мере, в какой о разделении профессионального и семейного труда предоставлено решать самим партнерам (супругам).

В перспективе существования института семьи сегодня наблюдается разрыв с традицией и значительные изменения, классовое общество, потерявшее актуальность и нуждающееся в пересмотре своих основ — все это не только тенденции современности, противоречия в ее изменяющейся структуре, но и причины для пересмотра статуса, положения и процесса идентификации личности, живущей и взаимодействующей в соврменном социальном пространстве. «Мужчина и женщина по отдельности становятся жизненно важной единицей воспроизводства социальных отношений. Иными словами, индивиды внутри и вне семьи становятся основными действующими лицами в обеспечении своего определяемого рынком существования и связанного с этим планирования и организации собственной биографии.» [Бек, общество риска , 2000]

У. Бек считает, что «социальные классовые различия утрачивают свою идентиность, заодно теряет привлекательность идея социальной мобильности в смысле движения индивидов из одной большой группы населения в другую, идея, которая вплоть до нашего времени играла большую социальную и политическую роль в формировании идентичности. Но неравенство не устраняется, а только переносится в область индивидуализации социальных рисков. В итоге общественные проблемы тут же оборачиваются психическими предрасположенностями: неудовлетворенностью собой, чувством вины, страхами, конфликтами и неврозами. Возникает — довольно парадоксальным образом — новая непосредственность индивида и общества, непосредственность кризиса и болезни в том смысле, что общественные кризисы кажутся индивидуальными и больше не воспринимаются в их общественной содержательности или воспринимаются крайне опосредованно.»[] Здесь и следует искать корни нынешней «волны психозов» [16] (а так же крайней популярности психоаналитиков). То есть индивид больше не может отличить собственные проблемы от проблем общественных, воспринимая последние как органичные себе, и тем самым взваливая на себя подчас непосильную ношу неразрешимых противоречий. В той же степени в обществе и в частной жизни возрастает значение ориентации на индивидуальный успех.

«В индивидуализированном обществе готовится почва для новых, разнообразных, взрывающих прежние схемы, конфликтов, идеологий и коалиций – более или менее тематически связанных, отнюдь не единых, возникших в определенных ситуациях усилиями отдельных людей. Возникающая социальная структура становится восприимчивой к пропагандируемым средствами массовой информации модным темам и конфликтным модам.» [17] – глобализм, антиглобализм, альтерглобализм, «оккупай» и проч.

По мнению социального философа Зигмунта Баумана сущность «со­циального порядка» заключена в перераспределении, в дифференцированном размещении ресурсов и стратегий трансцендентности, произведенных культурой, а задача всех социальных порядков состоит в регулировании доступности этих ресурсов и в превращении ее в главный фактор стратификации и важнейшую меру социально обусловленного неравенства. Общественная иерархия со всеми ее привилегиями и лишениями выстраивается из различных систем оценки жизненных формул, описывающих те или иные способы человеческого бытия.[]

«Устойчивые конфликтные линии все чаще возникают на основе «врожденных» признаков – расы, цвета кожи, пола, этнической принадлежности (иностранные рабочие), возраста, телесных изъянов. Подобное социальное неравенство, как бы предопределенное самой природой, в условиях развитой индивидуализации получит особые организационные и политические шансы на основе его неизбежности, протяженности во времени, его противоречивого отношения к принципу успеха, его конкретности и непосредственной воспринимаемости, а также на основе обусловленных всем этим процессов идентификации.»[18]

Некоторые из этих тенденций только намечаются, какие-то уже перешли в развитую стадию, на смену зависимости от традиционных связей приходит зависимость от рынка труда и потребления. Происходит институционализация биографических образцов, в биографии каждого человека выделяются одни и те же стадии: вход и выход из системы образования, вход и выход из сферы наёмного труда и т. д.

Современное общество, выступающее за социальные и индивидуальные свободы, породило множество возможностей для самоопределения и саморазвития личности, наделило женщин равноправием. Сегодня человек как никогда свободен выбирать любой жизненный путь, который он считает приемлемым или желанным, он не так ограничен культурными или традиционными условностями, волен выбирать занятие себе по душе и распоряжаться собственной жизнью по собственному усмотрению. Более того, индивид стал бесполым — гендерные рамки, традиционно считающиеся одними из самых жестких условностей, сегодня нарушены эмансипацией и толерантным отношением к «другому». При всем этом, человек не может выдумать свой собственный путь. Так или иначе его желания, мечты, сомнения и цели формируются в процесее становления личности, под влиянием современной культуры и традиций, готовых предложить на выбор огромное множество образцов и вариантов жизнеописаний, среди которых каждый найдет себе lifeline по душе. Однако здесь мы сталкиваемся с феноменом стандартизации биографий — если каждый выбирает себе по душе, то не значит ли это, что все захотят выбрать наиболее привлекательный вариант.

Наиболее привлекательным же, в данной ситуации, выступает тот сценарий, который лучше всего разрекламирован, разжеван и готов к усвоению стараниями СМИ и современных коммуникативных медиатехнологий. Зигмунт Бауман по этому поводу пишет: «эта излишняя манипуляция особенно порочна, когда возлагает вину за несовершенство вырабатываемых культурой жизненных формул и за порождаемое обществом неравенство распределения ресурсов их материализации на тех мужчин и женщин, для которых все это и предназначено. Здесь находит свое воплощение один из тех случаев, когда (пользуясь выражением Ульриха Бека), институты, признанные преодолевать проблемы превращаются в институты, их порождающие» [] То есть несмотря на предложенные возможности, общество так же выступает и провокатором социального неравенства в вопросе реализации популярных жизненных образцов — если спрос превышает предложение, то шансы становятся неравными. Кроме того, современные коммуникативные технологии, направленные на транслирование и популяризацию тех или иных социальных и поведенческих образцов, так же являются и площадками для их обсуждения и критики, а так же наглядной демонстрации неравенств распределения.

Таким образом, исходя из всего вышесказанного мы можем вывести следующее структурное противоречие современности: набирающая обороты индивидуализация, продкрепленная процессами эмансипации и плюрализации биографических паттернов (расширением возможностей индивида), сталкивается с институализацией и стандартизацией биографий, в большой степени заданных влиянием СМИ и массвой культурой модерна.