Назаретян - Hелинейное будущее 2013
.pdfМегатренды и механизмы эволюции |
111 |
|
|
|
|
чества выстраивается как динамическое равновесие триумфов и бедствий, которые следуют друг за другом по нарастающей, с рос-
том наших знаний и умений» [McNeill 1992, p.p.135-136]. «Похоже,
– продолжает он, – что рост эффективности производства каждый раз сопровождался снижением устойчивости» (р.148).
Эти наблюдения иллюстрируют формулу (IV). Как правило, технологический рост на первых порах не только не компенсировался параллельным совершенствованием культурных сдержек, но, напротив, провоцировал снижение их качества. Превосходство инструментального интеллекта над гуманитарным влекло за собой всплеск экологической и/или геополитической агрессии (её простейшей формой часто служил безудержный демографический рост), сопровождавшийся предкризисным психическим синдромом.
С ростом потребностей усиливалось ощущение всемогущества и безнаказанности, формировалось представление о мире как неисчерпаемом источнике ресурсов и объекте покорения. Эйфория успеха создавала нетерпеливое ожидание всё новых успехов и побед. Процесс покорения становился самоценным, иррациональным и нарастающим. Массу людей охватывала жажда «маленьких победоносных войн» и поиск умеренно сопротивляющихся врагов. Актуализовалось психическое состояние, которое голландский политолог П. Слоттердейк [Slotterdijk 1983], исследовавший психологические предпосылки Первой мировой войны, назвал массовым комплексом катастрофофилии.
К похожим выводам приходят не только профессиональные обществоведы. Так, М.С. Бурцев [2007] показал, что во многих случаях повышение уровня ресурсов приводит к росту агрессивности. А автор математической теории катастроф В.И. Арнольд [1990] вывел общее правило: скорость сползания к катастрофе увеличивается с приближением к ней. В нашем случае этому способствует, кроме эйфории успеха, ещё ряд специфических механизмов общей, социальной и политической психологии.
Гештальтпсихологами выявлен феномен градиента цели, который состоит в том, что с приближением к желанной цели мотивационное напряжение усиливается. Согласно же закону оптимума (закон Йеркса – Додсона), эффективность простой деятельности пропорциональна силе мотивации, но эффективность сложной деятель-
112 |
Часть I |
ности при чрезмерной мотивации снижается. Наконец, как известно из экспериментальной психосемантики, эмоциональное напряжение уменьшает размерность сознания [Петренко 1982], т.е. снижается когнитивная сложность субъекта, мышление примитивизируется и проблемные ситуации видятся уплощённо. Иначе говоря, индекс в числителе уравнения (IV) не только не растёт соразмерно знаменателю, но, напротив, падает. Углубляющийся таким образом культурный дисбаланс снижает внутреннюю устойчивость общества, подталкивая его к катастрофе.
Более детально предкризисные процессы изучены в политической психологии. В середине XIX века А. де Токвиль, рассмотрев множество конкретных исторических эпизодов, показал, что социальному взрыву всегда предшествует рост качества жизни и опережающий рост ожиданий. Уже на этой фазе обнаруживается специфическое искажение массового восприятия, которое мы назвали ретроспективной аберрацией. Суть феномена в том, что через призму растущих ожиданий обыденное сознание оценивает динамику экономических и/или политических тенденций искажённо. С ростом объективных возможностей усиливается неудовлетворённость настоящим: по общему убеждению, жизнь становится всё хуже.
Дальнейший ход событий обобщённо описывает график, предложенный исследователем революционных ситуаций Дж. Девисом
[Davis 1969].
Рис.2. Динамика удовлетворения потребностей и революционная ситуация (по [Davis 1969]). Сплошная линия – динамика удовлетворения потребностей (экономический уровень, политические свободы и т.д.). Пунктирная линия – динамика ожиданий. Точка Х на горизонтальной оси – момент обострения напряжённости, чреватый социальным взрывом. (Взрыв происходит или нет в зависимости от ряда «субъективных»факторов).
Мегатренды и механизмы эволюции |
113 |
|
|
|
|
В какой-то момент удовлетворение потребностей действительно несколько снижается (часто в результате бурного демографического роста или неудачной войны, которая мыслилась как «маленькая и победоносная»), а ожидания по инерции продолжают расти. Разрыв усиливает фрустрации, положение кажется невыносимым и унизительным, люди ищут виновных – и агрессия, не находящая больше выхода вовне, обращается внутрь социальной системы. Эмоциональный резонанс провоцирует массовые беспорядки [Назаретян 2005], которые часто становятся завершающим актом в трагикомедии предкризисного развития…
Описанный симтомокомплекс с удивительной регулярностью воспроизводился в разных культурах и на различных исторических стадиях. Показано также, что вероятность катастрофического развития событий возрастает при совпадении растущих ожиданий с начальной фазой демографического перехода и образованием так называемого молодёжного бугра (youth bulge). Через 18-25 лет после заметного сокращения детской смертности (при сохраняющейся высокой рождаемости) «избыточное» количество молодёжи с высокой энергетикой и неудовлетворёнными амбициями составляет горючий материал для социального взрыва, который может быть направлен в то или иное русло [Goldstone 2002; Коротаев, Зинькина 2011].
Изучение комплексных предпосылок позволяет диагностировать приближение кризиса и предупреждать худшие сценарии тогда, когда экономические, политические и прочие объективные показатели свидетельствуют о растущем процветании общества.
Согласно общей гипотезе, с тех пор как Homo habilis Олдовайского ущелья навсегда нарушили природный баланс агрессииторможения, закон техно-гуманитарного баланса служил важным (хотя, конечно, не единственным) механизмом отбраковки декомпенсированно агрессивных социумов. Во многом действию этого механизма мы и обязаны тем, что общество как единая развивающаяся система смогло сохраниться от нижнего палеолита до наших дней, последовательно наращивая мощь технологий и демографическую плотность.
Для дальнейшей детализации полезно различать понятия угроза и опасность. Угрозой в современной психологии называется фактор, способный нанести ущерб интересам субъекта (его физическому, экономическому состоянию и т.д.). Опасность же – величи-
114 |
Часть I |
на, характеризующая отношение угрозы к готовности субъекта ей противостоять.
Например, на улице, в транспорте, на производстве и в общественных местах угроз для человека значительно больше, чем в собственной квартире. Между тем несчастные случаи, травмы и убийства чаще происходят в домашних условиях. Выходя из дома и сознавая наличие угроз, взрослый человек мобилизован, сосредоточен и внимателен. Вернувшись домой и ошибочно оценивая сравнительно невеликие угрозы пребывания в квартире (в одиночестве, среди домочадцев или приятелей) как нулевые, он расслабляется и тем самым повышает реальную опасность неприятных событий. Вероятно, это обстоятельство отчасти объясняет и высокую долю смертоносных конфликтов в семье – закон Веркко, о котором упоминалось в §1.1.1.5.
Здесь со всей наглядностью прослеживается эффект, обсуждавшийся нами в связи с эволюцией коммуникативных каналов – культурно-психологическая притирка (fitting). В исторической развёртке опасность катастроф, обусловленных новыми технологиями, сохранялась до тех пор, пока общество не успевало их обуздать, т.е. не обучалось соразмерному самоконтролю. По завершении адаптационной фазы в общественном сознании вырабатывалась адекватная оценка угрозы. Нормы деятельности приходили в соответствие с возросшим инструментальным потенциалом через механизмы послепроизвольного поведения. Последнее понятие используется для объяснения действий, которые идут вразрез с сиюминутными потребностями и импульсами человека, но «приобретают видимость непроизвольных, даже импульсивных» [Божович 1981, с.27] и субъективно переживаются как бесконфликтные. Те поведенческие реакции, которые в раннем детстве требовали внешнего поощрения-наказания, а затем волевого усилия, в зрелом возрасте осуществляются без внутренних колебаний – альтернативная программа, противоречащая жизненном опыту или моральным требованиям, купируется на бессознательном уровне [Назаретян 1986].
А. Рапопорт [1993] предложил в данной связи мысленный эксперимент. При необходимости быстро спуститься с высокого этажа современного здания человек колеблется между двумя вариантами по-
Мегатренды и механизмы эволюции |
115 |
|
|
|
|
ведения: ждать лифта или бежать по лестнице. В действительности существует как минимум ещё один, третий вариант, причём самый эффективный, если рассматривать задачу одномерно: быстрее всего можно достичь земли, выпрыгнув из окна. Такой импульсивный порыв, действительно, иногда возникает у маленького ребёнка, оставшегося без присмотра у открытого окна, но у взрослого человека в нормальной ситуации программа наиболее оперативного достижения ближайшей цели даже не актуализуется как факт сознания или переживания. Она, так сказать, «уничтожается на сервере» как заведомо контрпродуктивная, в силу элементарного житейского опыта.
На первый взгляд, пример кажется надуманным. Но давайте проследим за тем, как мы решаем большинство проблемных ситуаций. Проголодавшись в городе и видя вокруг множество продуктовых магазинов и киосков, мы обнаруживаем, что забыли дома деньги. Как быть? Вернуться? Зайти к живущему поблизости приятелю и попросить взаймы? Устроить разгрузочный день? А ведь проще было бы схватить с прилавка пару пирожков, в крайнем случае, разбить витрину ближайшего магазина или выкинуть ещё что-либо столь же экстравагантное. Одно из доброго десятка подобных решений принял бы нормальный первобытный дикарь, но нормальному взрослому горожанину ни одно из них обычно не приходит в голову…
Ментальные программы послепроизвольного поведения в снятом виде содержат опыт культурно нормированного разрешения прежних мотивационных конфликтов и актуально реализуются как безальтернативные. Носитель культуры, прошедшей стадию притирки и аккумулировавшей опыт катастрофических последствий, на бессознательном уровне исключает сиюминутно выгодное, но перспективно дисфункциональное использование доступных технологий. В эволюционном плане этот психологический механизм обеспечивал снижение опасности до «приемлемого» уровня, так что укрощённые технологии, в том числе военные, превращались в жизнесберегающий фактор. После того, как притирка состоялась (но только после этого!), чем большую потенциальную угрозу несло в себе то или иное оружие, тем менее оно оказывалось реально кровопролитным.
Эта парадоксальная зависимость прослеживается и сегодня. Так, от межконтинентальных баллистических ракет, реально угрожавших существованию человечества полвека назад, не погиб ни один чело-
116 |
Часть I |
век (и можно думать, что уже не погибнет вследствие состоявшейся притирки). От атомных бомб первого поколения, ещё сравнительно маломощных, погибли (включая отсроченные жертвы радиации) до 300 тыс. человек. Танки, артиллерийские системы и бомбардировочная авиация унесли миллионы человеческих жизней. Жертвами лёгкого стрелкового оружия пали десятки миллионов. А кухонные ножи, вазы, бутылки, хозяйственные топоры, охотничьи ружья и прочие обиходные предметы, использованные при бытовых конфликтах, угробили больше людей, чем все виды боевого оружия вместе взятые. По сути это ещё одно косвенное подтверждение «закона Веркко».
То же и с производственными технологиями. Показано, например, что, если бы деятельность человечества оставалась такой «экологически грязной», как в середине прошлого века, то к концу века жизнь на Земле стала бы невыносимой [Ефремов 2004]. Впрочем (см. §1.1.1.5), даже в худшие времена АЭС в расчёте на единицу добытой энергии производили меньше разрушений и человеческих жертв, чем традиционные крестьянские печи. А после серии взрывов, потрясших мир в 1970-80-х годах, удалось достичь достаточно высокого уровня безопасности.
Таким образом, гуманизация культурно-психологических регуляторов (морали, права, экономических отношений и т.д.) – это не мистический процесс и вместе с тем не произвол великих гуманистов прошлого, а накопление драматического опыта, связанного с прагматикой устойчивости развивающейся социоприродной системы. При изучении прогрессивной эволюции мы каждый раз убеждаемся: дело не в том, что люди становились лучше, а в том, что культура, проходя через горнило драматических катаклизмов, совершенствовала контроль над естественными импульсами агрессии и тем самым адаптировала человека к растущему инструментальному могуществу. Так множились языки человеческого общения, совершенствовались средства сублимации биологической агрессии в конструктивные действия и расширялось пространство индивидуального выбора.
Модель техно-гуманитарного баланса и полученный в её рамках эмпирический материал дают ответ на вековой спор философов о том, насколько «успешна» человеческая история и учатся ли люди на её опыте. Мы вернёмся к этим вопросам в гл.1.1.2, после того
Мегатренды и механизмы эволюции |
117 |
|
|
|
|
как проанализируем конкретные эпизоды «прогрессивного» разрешения антропогенных кризисов.
Здесь же следует ещё раз со всей определённостью подчеркнуть, что сравнительные расчёты коэффициента кровопролитности не дают нам основания для вывода о сокращении уровня социального насилия. В §1.1.1.2 оно отнесено к числу антропологических констант, но «по мере исторического прогресса реальное насилие… всё более замещается насилием символическим» [Бочаров
2001а, с.530].
Вприведённой цитате, как и во многих исследованиях на эту тему, под «реальным» подразумевается физическое насилие. Мы здесь и далее используем оппозицию объективного и субъективного мира и как контекстуально близкую – оппозицию массэнергетической и виртуальной реальности. Замещение реального насилия символическим в этой схеме представляется как вытесне-
ние физического насилия в виртуальную сферу – тенденция, уско-
ряющаяся с развитием технических средств [Балашова 2012]. Наши исследования [Назаретян 2009; Nazaretyan 2010] показа-
ли, что «свободные» (не обременённые государственной цензурой) СМИ, ориентируясь на ожидания публики, выстраивают информационные приоритеты по четырёхступенчатой лестнице. Сообщения
онесчастьях и трагедиях «интереснее», чем позитивные сведения. Из трагедий «интереснее» те, что произошли по вине людей. Из рукотворных трагедий особый интерес представляют спровоцированные умышленно (конфликты, особенно массовые). Вершину информационного рейтинга составляют конфликты, выражающие различие в групповой принадлежности.
Витоге сюжеты, связанные с насилием, оказываются самыми динамичными и привлекательными и заполняют львиную долю информационного пространства (включая выпуски последних известий и художественные сценарии). Это не составляет особенность современных людей или «рыночных» каналов – по тому же рейтингу всегда выстраивали информационные сюжеты сказители и летописцы, и оттого история предстаёт перед нами исключительно как череда войн и убийств. В.А. Тишков [2001, с.15] назвал это «законом жанра исторической драматизации».
Между тем люди склонны смешивать «псевдособытия», сфабрикованные и (или) функционально выстроенные режиссёрами, с
118 |
Часть I |
событиями, наблюдаемыми воочию [Boorstin 1961]. Далее вступает
вдействие та самая эвристика доступности, о которой рассказано
в§1.1.1.5, – типичная иллюзия, состоящая в том, что выше оценивается распространённость тех событий, примеры которых легче вспомнить. Поскольку же в инфосфере образы физического насилия явно преобладают, постольку их частотность массовым сознанием решительно преувеличивается. То, что наши не столь далёкие предки регулярно переживали и наблюдали внутри и вне родного дома, мы с избытком наблюдаем на страницах и на экранах – и тем удовлетворяем функциональную потребность в острых переживаниях. Погружённый в пространство интенсивного виртуального насилия и пресыщенный им, наш современник ощущает собственное бытие «по эту сторону» экрана телевизоров и компьютеров как пребывание в рекреационной зоне – зоне ненасилия, образующейся обычно более или менее стихийно посреди бушующей войны подобно «оку тайфуна». Всё это служит важным фактором ограничения физического насилия и вместе с тем создаёт иллюзию его роста (типичный пример ретроспективной аберрации!).
Обращает на себя внимание ещё один аспект обсуждаемой тенденции. Специальные эксперименты, проведённые как с людьми, так и с животными, демонстрируют системную подоплёку насилия: при взаимодействии особей одного вида выделяются устойчивые иерархические ниши, которые воспроизводятся при различном индивидуальном и количественном наполнении сообщества. Так, колонии крыс с удивительной регулярностью образуют роли «эксплуататоров» различного ранга, «работяг», у которых более наглые и сильные отнимают бóльшую часть добытой пищи, «независимых» и своего рода «бомжей», собирающих объедки. При попытке экспериментаторов образовать новые сообщества из особей одного ранга или увеличить их численность в них быстро выстраивается изоморфная функциональная иерархия [Helder et al. 1995].
Внашем случае интересно, что по мере того как компьютерные сети складываются в самостоятельную систему в ней репродуцируются хорошо знакомые отношения социального доминирования. В частности, мы встречаем здесь и своеобразное хулиганство («бескорыстное» производство вирусов), и функции «виртуального» грабежа и прочих преступлений – банальный лесной, уличный или квартирный грабёж сменяется хакерскими атаками, взломами кодов, по-
Мегатренды и механизмы эволюции |
119 |
|
|
|
|
хищением финансовых средств и т.д. Иначе говоря, насилие в быту, как и в политике, смещается из физической в виртуальную сферу.
Многотысячелетняя тенденция «виртуализации» – возрастающий удельный вес событий, происходящих в индивидуальном и общественном сознании, по отношению к событиям внешнего (масс-энергетического) мира – охватывает не только феномены насилия, но всю систему социального бытия. В §1.1.1.4 показано, как за историческое время возрастала (в ускоряющемся режиме) интенсивность информационного потока и как, в частности, с возрастанием скорости и пропускной способности каналов усиливалась роль информационной составляющей в социальной организации и экономике. Долгосрочное влияние художественных образов, технических, философских, религиозных и политических идей на ход событий в обществе и в природе давно превысило влияние стихийных природных эксцессов, что составляет стержень перерастания биосферы в ноосферу [Вернадский 1978] во множестве его позитивных и негативных проявлений. Одним из маркёров «ноосферизации» стали также неуклонно возраставшие плотность и частота антропогенных кризисов по мере ускорения исторического разви-
тия (см. гл.1.1.2).
Таким образом, шестой вектор социально-исторической эволю-
ции составляет последовательное смещение центра причинноследственных зависимостей в сферу виртуальной реальности.
Рост информационной ёмкости интеллекта, совершенствование средств сублимации агрессии и виртуализация бытия – единый пучок векторов, которые несводимы один к другому, но переплетены между собой. Анализируя в гл.1.1.2 переломные эпизоды человеческой истории, мы предметно рассмотрим, как они взаимосвязаны с остальными векторами, и убедимся, что их общим знаменателем оказывается последовательное удаление общества вместе с при-
родной средой – т.е. единой антропосферы – от естественного
(дикого) состояния. А в Части II будет также показано, что сопряжённый интегральный знаменатель – последовательное увеличение совокупной сложности системы по мере перерастания биосферы в антропосферу: только возрастающая внутренняя сложность могла обеспечить удаление общества (и ранее – живой природы) от рав-
новесия с окружающей средой.
120 |
Часть I |
Глава 1.1.2 Фазовые переходы в истории и предыстории общества
В понятиях математической теории хаоса история человечества представляет собой устойчивую «самоподобную» систему, сохраняющуюся уже около миллиона лет.
Дэвид Кристиан
Ступени каждой в области познанья Ответствует такая же ступень Самоотказа.
М.А. Волошин
Счастливые народы не имеют истории.
Мишель Монтень
Мало сказать, что развитие общества по обозначенным в предыдущей главе векторам никогда не было линейным или гладким, что оно перепахано кризисами и катастрофами различного происхождения. Случались в их числе и спонтанные внешние катаклизмы, подчас очень болезненные. Но в данной главе мы покажем, что решающим фактором прорыва в новые исторические эпохи всегда служили тупики, обусловленные диспропорциями в развитии инструментального и гуманитарного интеллекта, которые в ряде случаев приобретали безусловно глобальный масштаб, а в других случаях, оставаясь региональными по географическому охвату, становились глобальными по эволюционным последствиям.
А началась эта драматическая игра «силы» и «мудрости», разрушительной мощи искусственных орудий и способности их обладателей к самоограничению задолго до того, как на Земле воцарились высшие представители рода Homo – люди современного биологического вида.