Назаретян - Hелинейное будущее 2013
.pdfМегатренды и механизмы эволюции |
91 |
или недостаточно здоровых детей. Некоторые этнографы даже усматривают в этом своеобразную «мудрость обычаев» – так поддерживалась демографическая стабильность и вместе с тем генетическая «добротность» популяций. Для устранения «избыточных» членов семьи или племени использовали, кроме ритуальных жертвоприношений, голод, отравление, переохлаждение и простое удушение. Такие действия носили, а кое-где продолжают носить нормативный характер, не относясь обществом к разряду убийств и не вызывая протеста.
О том, с какой лёгкостью люди – от палеолитических охотниковсобирателей до европейцев XIX века – отделывались от «избыточного» потомства, нам известно, опять-таки, не только из специальной литературы (см. [Clastres 1967; Демоз 2000; Каневский 1998] и др.), но и из художественной классики.
Говоря о России, вспомним, например, как Л.Н. Толстой рассказывает о матери Катюши Масловой: «Незамужняя женщина эта рожа-
ла каждый год и, как это обыкновенно делается по деревням (курсив мой – А.Н.), ребёнка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося ненужного и мешавшего работе ребёнка, и он скоро умирал от голода» [Толстой 1993, с.7]. В биографии А.В. Суворова рассказано, как великий полководец, высланный Павлом I в родное имение, заботился о благополучии крестьян и их детей – «будущих царских солдат». При этом он, по армейской привычке, оформлял свои распоряжения по деревне в письменные приказы. В одном из них говорится: «Известно стало, что иные родители ребят своих в оспе от простуды не укрывали и не надлежащим питали. Небрежных отцов дóлжно сечь нещадно в мирском кругу, а мужья – те с их жёнами управятся сами» [Осипов-Куперман 1961, с.68]. А уже в начале ХХ века В.В. Вересаев, рассказывая о том, как крестьяне протестуют против стремления медиков лечить больных деревенских детей, записал поразительную народную поговорку: «Дай, Господи, скотину с приплодцем, а деток с приморцем» [Вересаев 1988, с.274]…
Но речь идет не только об инфантициде. Историки религии и права не раз подчёркивали, что в дискурсе первобытной или архаичной культуры жертвоприношения взрослых людей также не являются актами насилия [Мальцев 2012]. Например, в Месоамерике в Древнем Египте, в Шумере и других раннеклассовых образованиях «человеческие жертвоприношения… считались необходимым средством для поддержания жизни божеств, а следовательно, и сохранения существующей Вселенной» [Кинжалов 1991, с.173]. И кушитский юноша, обязанный подарить невесте голову мужчины из соседнего племени, не «убивает» свою жертву, а совершает ритуальные действия, имеющие целью вступление в брак. Судя по этнографическим описаниям, в
92 |
Часть I |
ряде случаев жертва людоедства может вызывать к себе самое доброе и даже восторженное отношение. Туземцы, судимые (судом белых колонизаторов) за то, что убили и съели миссионера, оправдывались: «Мы не хотели ему вреда, но мы очень нуждались в его мане, так как нам угрожали враги» [Введение… 1996, с.117].
Ацтекские жрецы, ежечасно сжигавшие в храме вырезанное из груди человеческое сердце, только исполняли священный долг, и повара Монтесумы, изготовлявшие деликатесы из человеческого мяса, считали себя убийцами не больше, чем работники московского ресторана. Не ощущали себя таковыми и охотники за индейскими скальпами, легально занимавшиеся этим промыслом ещё в конце XIX века (прайс-лист, опубликованный правительством Калифорнии в 1889 году, фиксировал плату за скальпы ребёнка, женщины и взрослого мужчины [Энгельгардт 1899б]). В Африке европейцы охотились на бушменов. В книге [Кабо 1975] рассказано, как в 1830 году подданные английской королевы отделались от досаждавших им аборигенов Тасмании: выйдя организованно на загонную охоту, они поголовно отстреляли местное население. До появления слова «политкорректность» оставалось менее полутора сотен лет…
Английских колонизаторов поражала «типично индийская смесь насилия и мягкости» и, в частности, то, что в Индии «считали куда большим грехом убить корову, нежели человека» [Каневский 1998, с.270]. В Европе XIX века убить человека было уже труднее, однако, по свидетельству историков, вплоть до середины века публичные казни на площадях (смертью каралось 225 преступлений!) оставались любимым развлечением лондонской черни. Подчас и сами осуждённые (особенно женщины) относились к собственной казни как к спектаклю, тщательно продумывая детали, вплоть до платья и причёски (парика). Поведение на эшафоте Марии Стюарт (1587 год) или Шарлотты Корде (1793 год) надолго запечатлелись в памяти не только из-за неординарности героинь, но и потому, что завершились неожиданными эксцессами: отрывом отрубленной головы от парика в первом случае и позорной оплеухой по отрубленной голове палача Сансона – во втором…
Первобытным сознанием незнакомый человек воспринимается как «нелюдь» и враг, подлежащий уничтожению; в глазах палеолитического охотника умерщвление чужака часто является «убийством» в меньшей степени, чем добыча зверя. Хотя неолитическая революция коренным образом изменила отношение к незнакомцам, тысячелетиями идеологи изобретали всё новые ухищрения, чтобы так или иначе реанимировать образ «чужаков», на которых не распространяются моральные и правовые нормы. Священнослужители – христианские, мусульманские и прочие, – которые теперь наперегонки «пиарят» се-
Мегатренды и механизмы эволюции |
93 |
бя громкими филиппиками по поводу искусственного прерывания беременности и прочих проявлений «бездуховности» наших современников, в прошлом не возражали ни против постнатальных абортов, ни против публичных казней. Не возражали они и против войны как таковой (см. подробнее Раздел 2.2). Войны регулярно объявлялись «священными», а геноцид в отношении неверных считался святым долгом доброго христианина (мусульманина). Клерикалы и подручные палачи изощрялись в ужесточении пыток и казней – инквизито- ры-садисты верили, что телесные страдания дают жертве последний шанс на спасение бессмертной души [Roth 1964].
Показатели насильственной смертности в различных обществах, как и насилия вообще, не могут быть сопоставлены до тех пор, пока исследователь работает в парадигме традиционных школ исторической психологии, ориентированных на проникновение во внутренний дискурс изучаемой культуры или эпохи. Для проведения сопоставительных расчётов необходимо дополнить её эволю- ционно-исторической методологией, которая предполагает выделение внешних критериев. При этом ключевое понятие, сконструированное в рамках современной системы ценностей и представлений, примеряется к культурам с иными внутренними координатами.
Правда, реконструировать представление об убийстве в современных культурах западного типа – тоже задача непростая, требующая критической рефлексии и чёткого обозначения критериев.
Сразу вынесем за скобки действия, обернувшиеся гибелью людей, которая не входила в намерения субъекта: дорожные, техногенные аварии и т.д. Катастрофы, вызванные неумеренным применением технологий (охоты, войны, земледелия и т.д.), имеют многотысячелетнюю историю, причём в относительном выражении человеческие и хозяйственные потери от техногенных катастроф в современном мире, по крайней мере, не превышают соответствующих показателей для прежних эпох. Например, в расчёте на единицу производимой энергии атомная электростанция безопаснее, чем традиционная «русская печь», которая регулярно вызывала пожары, уничтожавшие целые деревни [Работнов 1992].
Далее выясняется, что преднамеренное прерывание человеческой жизни не исключительно сопряжено с насилием. Наиболее яркий пример ненасильственного лишения жизни в современной
94 |
Часть I |
культуре – эвтаназия, которая уже официально узаконена в ряде европейских стран.
Как выше отмечено, много эмоциональных споров в последние десятилетия вызывает проблема внутриутробных абортов. Сравнив это с безразличием к постнатальным абортам в традиционных культурах, легко убедиться, сколь заметно возросла ценность человеческой индивидуальности. Мы разделяем крайне негативное отношение к внутриутробным абортам, но исходим из того, что удаление плода путём хирургического вмешательства или провокации выкидыша (горячие ванны, горчичники, поднятие тяжестей беременной женщиной и т.д.) категорически отличается от умерщвления родившихся младенцев, которое безусловно является убийством.
Особняком стоит такой сложный феномен, как самоубийство. В V веке Августин приравнял это действие к убийству и объявил его греховным, так как массовое лишение себя жизни составило угрозу для христианского государства. До того приверженцы авторитетных христианских сект охотно ускоряли свой переход в Царство Христово, полагая это высшей доблестью [Трегубов, Вагин 1993; Каневский 1998]. «Мода» на ту или иную форму самоубийств неоднократно возрождалась и в Новейшей истории.
Например, в повести И.В. Гёте «Страдания молодого Вертера» самоубийство главного героя из-за несчастной любви описано настолько «эстетично», что это спровоцировало в Германии настоящую эпидемию юношеских самоубийств. Такая же эпидемия случилась среди молодых революционных радикалов в России начала ХХ века [Могильнер 1994]. В современном мире число самоубийств превосходит число взаимных убийств: по данным ВОЗ, в 2000 году на планете совершено примерно 199000 бытовых убийств, 310000 человек погибли от увечий и травм, связанных с военными действиями, и 815000 добровольно ушли из жизни [Насилие…2002].
С учётом всех оговорок и уточнений приведу рабочее определение, которое следует рассматривать только как функциональное обозначение предмета. Убийством будем называть преднамерен-
ное лишение человека жизни путём прямого физического воздействия или перекрытия доступа к ресурсам жизнеобеспечения вопреки его воле.
Мегатренды и механизмы эволюции |
95 |
Приняв эту ориентировочную формулировку, мы ввели для сравнительной характеристики кросс-культурный коэффициент кровопролитности (Bloodshed Ratio – BR) – отношение среднего числа убийств в единицу времени k(Δt) к численности населения p(Δt):
BR |
K t |
(I) |
P t |
|
Для расчёта и сравнения коэффициентов при исследовании крупных социальных образований и длительных исторических периодов необходимы дополнительные методы оценки величин в числителе и в знаменателе формулы (I).
Общее число убийств в мире на протяжении столетия (t = 100 лет) условно определяется как сумма трёх слагаемых – жертв войн
(war victims – wv), политических репрессий (repression victims – rv)
и бытового насилия (everyday victims – ev). Таким образом, K = wv + rv + ev. Чтобы получить число в знаменателе, мы используем понятие интегральное население века. Насколько нам известно, такой показатель (как и коэффициент кровопролитности) ранее не использовался. Проконсультировавшись со специалистами, мы сочли допустимым условно рассчитывать интегральное население как сумму демографических показателей в начале, в середине и в конце столетия, т.е. в 01, 50 и 100 годах: P= p1 + p2 + p3.
Разумеется, такой способ расчёта весьма уязвим. Люди, хронологически пересекшие две из условно выделенных дат, регистрируются дважды, а те, чей срок жизни уместился в промежутке между ними, вовсе выпадают из внимания. Особенно явно цинизм больших чисел выразился в том факте, что мужчины, родившиеся в начале 1920-х и погибшие на фронтах Второй мировой войны, составляют заметную долю насильственных потерь ХХ века, но не учитываются при расчёте «интегрального населения». Тем не менее, за отсутствием более надёжной процедуры, мы вынуждены довольствоваться тем общим и сугубо математическим соображением, что число обитателей планеты, переживших две рубежные даты, компенсирует число людей, родившихся и умерших в промежутке между ними. Для начала важно унифицировать процедуру, что позволит в первом приближении уловить долгосрочную историческую тенденцию.
96 |
Часть I |
В итоге получаем уравнение, выражающее коэффициент кро-
вопролитности века:
3
BR( c ) |
ki |
|
k1 k2 |
k3 |
|
w v rv ev |
(II) |
i 1 |
|||||||
3 |
p1 p2 p3 |
p1 p2 p3 |
|||||
|
pi |
|
|
|
|||
|
|
|
|
|
|
|
|
i 1
где:
k1 = w v (war victims) – общее число военных жертв;
k2 = r v (repression victims) – общее число жертв политических репрессий;
k3 = e v (everyday victims) – общее число бытовых жертв;
p1 – численность населения Земли в началестолетия (01-й год); p2 – численность населения в серединестолетия (50-й год);
p3 – численность населения в конце столетия (100-й год).
Так, согласно принятой методике, интегральное население ХХ столетия складывается из суммы численностей населения мира в
1901 году (1.6 млрд.), в 1950 году (2.5 млрд.) и в 2000 году (6
млрд.) и, таким образом, оно составило 10.1 млрд. человек. Относительно этого числа можно рассчитывать коэффициент кровопролитности века.
Во всех международных и гражданских войнах века погибло, по нашим расчётам, от 100 до 120 млн. человек (ср. [Мироненко 2002]; число 187 млн. [Hobsbaum 1994] представляется необоснованным). Немецкий ученый Р. Руммель, специально изучавший историю политических репрессий, утверждает: «С 1900 года вне войн и других вооружённых конфликтов правительствами было убито… 119.400.000 человек, из коих 95.200.000 – марксистскими правительствами» [Rummel 1990, p.XI]. Многие считают последнее число завышенным и даже политически заказным (в сравнительной таблице Пинкера, например, указаны 20 млн. жертв репрессий в
СССР и 40 млн. в маоистском Китае [Pinker 2011, p.195]). Смущает также неправдоподобная точность показателей при противоречивых и труднодоступных исходных данных. Кроме того, часто «превентивные» массовые репрессии осуществлялись в тылу воюющих государств, и их жертвы включены в наш расчёт военных потерь.
Мегатренды и механизмы эволюции |
97 |
Всё же, с учетом приведенных замечаний, примем число 119 млн. как максимальную оценку.
Значительную долю насильственных жертв всегда составляли бытовые убийства, хотя «невооруженным глазом» они менее всего заметны. В социологии известен так называемый закон Веркко, наименованный по фамилии финского криминолога, который показал, что уровень семейного насилия в различных странах и исторических эпохах составляет более постоянную величину, чем насилие вне се-
мьи [Daly, Wilson 1988; Eisner 2003, 2008; Pinker 2011]. Это по суще-
ству близко к нашему результату, полученному при сравнении показателей насильственной смертности от различных видов боевого оружия и от предметов повседневного обихода (см. §1.1.1.6).
Надёжных глобальных данных по бытовой насильственной смертности нам получить не удалось, но для прикидочного расчёта воспользуемся косвенным показателем. В последние годы XX века среднее число бытовых убийств в мире оценивается как 9.2 на 100 тысяч человек в год [Насилие… 2002]. Экстраполировав этот показатель на всё столетие (что само по себе произвольно и приемлемо лишь для начальной ориентировки), путём несложных подсчётов получаем, что в XX веке в бытовых конфликтах погибло более 90 млн. человек.
Если число жертв репрессий, вероятнее всего, завышено, то приведённое число бытовых жертв наверняка занижено. Как утверждают криминологи, и теперь статистика регистрирует лишь около 38% реальных убийств [Ли 2002]. Кроме того, есть основания думать, что в начале века, хотя население было меньшим, процент бытовых убийств от численности населения был в целом выше. Поэтому, чтобы получить правдоподобную оценку, утроим полученное число.
Примем максимальные оценки по всем параметрам, дающие в общей сложности чудовищную сумму до полумиллиарда насильственных смертей. Согласно историко-демографическим таблицам, она равна всему населению Земли (!) в начале XVII века, но в ХХ веке число погибших от насилия составило около 5% живших на планете людей. Приняв среднегодовую численность населения Земли за 3,4 млрд., коэффициент кровопролитности можно грубо оценить как 0.0015 в год. Сколь бы условны, приблизительны и
98 |
Часть I |
предварительны ни были привёденные показатели, они обрисовывают контуры целостной картины.
Как же выглядит родной для нас, суровый и многоликий век по сравнению с прежними эпохами? Исследование этого вопроса строится на сопоставлении архивных, мемуарных, археологических
иэтнографических свидетельств – там и настолько, где и насколько это возможно. Данные неполны и часто противоречивы. Например, числа военных потерь, в соответствии с культурной и политической конъюнктурой, приуменьшаются или преувеличиваются. К тому же часто критерии для оценки военных потерь изменчивы; не всегда ясно, идёт ли речь обо всех погибших или только о знатных воинах
ит.д. [Wright 1942; Урланис 1994; Контамин 2001; Сорокин 2000]8.
Добавлю, что исторические сопоставления внутри отдельного
региона не показывают ничего кроме бессистемных и не поддающихся осмыслению флуктуаций. Это наглядно продемонстрировала классическая книга П.А. Сорокина [2000], значительная часть которой посвящена сравнительному исследованию военных потерь в античной Европе и в Европе последних веков. Сопоставление глобальных показателей ещё более трудоёмко, но оно выявляет определённую динамику.
Так, в ХХ веке Европа дала 65-70% военных потерь всей планеты, тогда как XIX век выглядит почти идиллически. Идиллия, однако, разрушается, если рассматривать человечество в целом. По Б.Ц. Урланису [1994], во всех колониальных войнах XIX века погибли 106.000 европейских солдат и миллионы туземцев, общее число которых трудно поддаётся счёту. Есть основания полагать, что даже по абсолютному числу необратимых потерь в вооружённых конфликтах XIX век не уступает ХХ веку, а по относительным показателям превосходит его в разы. Чрезвычайно велик, например, разнобой по поводу числа жертв Опиумных войн и Тайпинского восстания в Китае [Дикарёв 1991; Wang Yumin 1993; Cao Shuji 2001], но, если отбросить крайние оценки, они могли составить от 60 до 100 млн. человек. Кровопролитные войны происходили и в других регионах Азии, Африки, Австралии, Северной и Южной Америки, причём в ряде случаев осуществлялся неприкрытый геноцид коренного населения, когда «война» перетекала в «репрессии» и просто в расправы над неспособными к адекватному сопротивлению этносами. По масштабу человеческих жертв унич-
Мегатренды и механизмы эволюции |
99 |
тожение «диких рас» и «реакционных народов» (см. §1.1.1.4) не уступает концлагерям и газовым камерам. Последние были изобретены в ХХ веке как раз для того, чтобы скрывать зверства тоталитарных режимов, но прежде такая «стыдливость» не требовалась, коль скоро геноцид объявляли «естественным законом эволюции» и даже веянием «прогресса».
На этом фоне 5.5 млн. европейских военных потерь в XIX веке едва ли превысили 5 – 7% мировых потерь.
По всей видимости, ниже, чем в любую из прежних эпох, был в ХХ веке и процент бытовых жертв. Суждения же о нём как апофеозе жестокости основаны на антропологически и социологически некорректных посылах. Во-первых, к последнему столетию примеряются гораздо более высокие гуманистические стандарты, чем к прежним эпохам. Во-вторых, относительные критерии подменяются абсолютными, причём выпячиваются жертвы военного и политического насилия и игнорируется динамика бытовых жертв. В- третьих, сохраняется инерция евроцентрического мышления: страданиям европейцев придаётся больший вес, нежели страданиям всех прочих людей (см. также §1.1.2.7). Кроме того, в-четвёртых, эта историческая близорукость демонстрирует, что даже профессиональные учёные подвержены характерной иллюзии, которая экспериментально выявлена в когнитивной психологии и названа эвристикой доступности: распространённость явления оценивается тем выше, чем легче вспомнить подходящие примеры [Tversky, Kahneman 1973].
Возвращаясь к общеисторической тенденции, отметим, что снижение уровня социального насилия особенно наглядно при сравнении далёких друг от друга эпох. На основании независимых этнографических и археологических свидетельств мы оценили различие в коэффициенте кровопролитности между обществами ХХ века и племенами охотников-собирателей в полтора порядка [Назаретян 2008].
При этом некоторые исследователи утверждают, что процент жертв в открытых сражениях между племенами сопоставим с европейскими войнами ХХ века [Blainey 1975]. Но отчётливая грань между состояниями «войны» и «мира» отсутствует, а практика ночных набегов на соседние поселения [Gat 2006], межплеменных и внутриплеменных убийств даёт в целом довольно зловещую картину. Выше приведено замечание М. Мосса о «естественности»
100 |
Часть I |
насильственной смерти в понимании туземцев. Другой авторитетный антрополог Дж. Даймонд, обобщив свои многолетние наблюдения и критически осмыслив данные коллег, резюмировал: «В обществах с племенным укладом... большинство людей умирают не своей смертью, а в результате преднамеренных убийств» [Diamond 1999, с.277]. И такой известный поклонник палеолита, как М. Коэн, был вынужден признать, что даже в мирных племенах и при отсутствии формальных признаков войны «число убийств в расчёте на душу населения удивительно велико» [Cohen 1989, с.131].
Л. Кили представил более дифференцированную картину, сопоставив процент убийств от численности населения в Европе и США ХХ века (при учёте войн, концлагерей и т.д.) с аналогичными показателями по восьми первобытным племенам различной степени «воинственности» из различных регионов мира [Keeley 1996]. При этом он учитывал только гибель взрослых мужчин, отвлекаясь от детских жертвоприношений и т.д. Тем не менее результат, представленный на Рис.1, впечатляет: средняя вероятность гибели от рук собратьев по разуму в воюющей Европе многократно ниже, чем даже в самом мирном палеолитическом племени.
Рис.1. Процент гибели взрослых мужчин в вооружённых конфликтах
(по [Keeley 1996])
Оценивая эти наблюдения и расчётные результаты, следует иметь в виду, что с последовательным ростом разрушительной мощи технологий и демографической плотности взаимные убийства облегчались не только инструментально, но и психологически – в