Литература

Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989.

Гумилев Л. П. В поисках вымышленного царства. М., 1992.

Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации. М., 1993.

Гумилев Л. Н. От Руси к России. М., 1992.

Гумилев Л. Н. Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993.

Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 2004.

Гумилев Л. Н. Этносфера. М., 1993.

Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации. М., 1993.

Зубов В. И. Основы этнологии. Учебное пособие по теории этногенеза Л. Н. Гумилева. М., 1999.

Янов А. Учение Льва Гумилева // Свободная мысль. 1992. № 17.

Синергетическая философия истории

Бранский, Пожарский: Синергетическая философия истории не имеет ничего общего ни с так называемым синергетическим физикализмом (некритическим распространением физических закономерностей на область социальных явлений), ни с так называемой синергетической публицистикой (использованием новой синергетической терминологии для обозначения старых философских понятий). Как показывает история полемики между сторонниками и противниками социальной синергетики (и синергетики вообще), негативное отношение к этой дисциплине связано с отождествлением ее либо с синергетическим физикализмом либо с синергетической публицистикой. Но как то, так и другое является серьезной методологической ошибкой. Здесь надо вспомнить старую пословицу: «Не все то золото, что блестит» – не всякий поклонник синергетики действительно им является.

§ 1. Основы общей теории социальной самоорганизации

Социальная синергетика исследует общие закономерности социальной самоорганизации, т.е. взаимоотношения социального порядка и социального хаоса. В первом приближении эти понятия могут быть определены следующим образом. Под «порядком» обычно подразумевается множество элементов любой природы, между которыми существуют устойчивые («регулярные») отношения, повторяющиеся в пространстве или во времени или в том и другом. Соответственно «хаосом» обычно называют множество элементов, между которыми нет устойчивых (повторяющихся) отношений.

Поскольку самоорганизация есть качественное и притом структурное изменение некоторой объективной реальности, постольку синергетика является теорией развития. Однако такое утверждение требует существенного обновления самого понятия «развитие». Традиционная теория (диалектическая концепция Г. Гегеля и К. Маркса) рассматривала развитие как процесс перехода от одного порядка к другому. Хаос при этом или вообще не учитывался, или рассматривался как некий побочный и потому несущественный продукт закономерного перехода от порядка одного типа к порядку другого (обычно более сложного) типа. Для синергетики же характерно представление о хаосе как о таком же закономерном этапе развития, что и порядок. Причем, в отличие от древних наивных представлений о рождении «космоса» (порядка) из первичного хаоса и о последующем превращении этого «космоса» снова в хаос, синергетика рассматривает внутреннее взаимодействие элементов социальной системы, процесс развития как закономерное и притом многократное чередование порядка и хаоса (так называемый детерминированный хаос). Любопытно, что в грандиозной гегелевской системе полярных категорий, образующих многочисленные антиномии, есть все что угодно, кроме одного – антиномии порядка и хаоса. Великий диалектик как бы потерял ее. И не случайно: это отражало состояние науки и философии того времени. Поэтому синергетика никоим образом не является простым переводом старой теории развития на новый язык, а представляет собой ее далеко идущее развитие и обобщение.

Синергетическая концепция хаоса существенно отличается и от интерпретаций этого понятия, которые абсолютизируют хаос (современный деконструктивизм): если развитие есть закономерное чередование порядка и хаоса, то это значит, что хаос обладает, вообще говоря, творческой силой (способностью) рождать новый порядок. При этом существенно, что с синергетической точки зрения рождение нового порядка из хаоса не вынуждается какой-то внешней (по отношению к данной реальности) силой, а имеет спонтанный характер. Вот почему синергетика является теорией самоорганизации (а не организации).

Исследование проблемы взаимоотношений порядка и хаоса не сводится к изучению их взаимопереходов. Оно предполагает и анализ более тонкого и сложного вопроса: каким образом в результате таких переходов стирается само различие между этими аспектами реальности и осуществляется их синтез? Простейшая форма такого синтеза – понятие диссипативной структуры – концептуальный фундамент синергетики. В отличие от равновесной структуры, диссипативная структура (Диссипативная структура - структура, существование которой возможно только при условии постоянного обмена со средой (в общем случае) веществом, энергией и информацией) может существовать лишь при условии постоянного обмена со средой, в общем случае веществом, энергией и информацией. Посредством этого обмена она поддерживает свою упорядоченность (говоря физическим языком, низкую энтропию) за счет усиления беспорядка во внешней среде (за счет, так сказать, сбрасывания избыточной энтропии во внешнюю среду). Таким образом, синтез порядка и хаоса в понятии диссипативной структуры имеет два аспекта: а) ее «порядок» существует лишь за счет «хаоса», вносимого в среду: б) благодаря своему «порядку» она приобретает способность адекватно реагировать на хаотические воздействия среды и этим сохранять свою устойчивость; в ее упорядоченном поведении появляются «хаотические» черты, но эти черты становятся необходимым условием ее «упорядоченного» существования.

Полный обмен веществом, энергией и информацией характерен только для очень сложных диссипативных структур, каковыми являются биологические и социальные структуры. Длительное время казалось, что в неживой природе возможно устойчивое существование только равновесных структур. Выдающимся открытием XX века было обнаружение диссипативных структур в неживой природе, существующих за счет обмена со средой веществом и энергией (гидродинамические ячейки Бенара, химические часы Белоусова и т.п.). Тем самым было найдено промежуточное звено между равновесными структурами и информационными диссипативными структурами, благодаря чему понятие диссипативной структуры приобрело общенаучный характер.

а) Социальная самоорганизация как явление. Синергетическая «игра в бисер»

Первый вопрос, который возникает при изучении закономерностей социальной самоорганизации, состоит в том, как она совершается. Богатейший опыт социального развития на протяжении нескольких тысячелетий однозначно свидетельствует в пользу того, что социальная самоорганизация выступает как чередование двух исключающих друг друга процессов – иерархизации и деиерархизации. Иерархизация представляет собой последовательное объединение элементарных диссипативных структур в диссипативные структуры более высокого порядка; деиерархизация – последовательный распад диссипативных структур на более простые. Практически это проявляется, в частности, в периодическом образовании грандиозных империй и их последующем катастрофическом распаде. Однако подобная картина наблюдается не только в сфере политических, но и любых других социальных институтов. В сфере политической жизни этот процесс выглядит более драматически и поэтому привлекает к себе особое внимание.

Более углубленный анализ этих процессов показывает, что они могут протекать в разных направлениях: диссипативные структуры могут объединяться в разной последовательности и по разным правилам, в результате чего могут возникать иерархические системы разного типа. Аналогичная картина наблюдается и в случае деиерархизации: сложная диссипативная структура может распадаться на более простые разными способами, в результате чего в роли элементарных структур также могут выступать диссипативные структуры разного типа.

Тем не менее, спектр направлений, в которых может протекать иерархизация или деиерархизация, отнюдь не произволен: он задается природой той системы, которая претерпевает указанную эволюцию, и характером внешней среды. Другими словами, он определяется бифуркацией – разветвлением старого качества на конечное множество вполне определенных потенциально новых качеств. Это так называемая нелинейность первого рода, которая придает процессу самоорганизации с самого начала неоднозначный («стохастический») характер. Переход социальной системы от одного состояния к другому требует выбора из множества возможных новых структур какой-то одной. Поэтому на место традиционного динамического детерминизма (в духе П.Лапласа) приходит существенно новый «стохастический», или вероятностный детерминизм (цепочка бифуркаций и последовательность актов выбора).

Картина самоорганизации этим не ограничивается. Цепочка бифуркаций может не только увести самоорганизующуюся систему от исходного состояния, но и вернуть ее в это состояние. Для конкретной системы, взаимодействующей с конкретной средой, существует свой аттрактор – предельное состояние, достигнув которого система уже не может вернуться ни в одно из прежних состояний. Это связано с тем обстоятельством, что указанное предельное состояние является состоянием максимальной устойчивости для данной системы в фиксированных условиях данной внешней среды. В существовании аттракторов легко убедиться, наблюдая как иерархизацию, так и деиерархизацию. Процесс иерархизации в условиях взаимодействия с внешней средой не может продолжаться бесконечно: достигнув некоторого предельного состояния («простой аттрактор»), он останавливается. То же самое происходит и с процессом деиерархизации: распад системы заканчивается, достигнув некоторого предельного состояния («странный аттрактор»).

С этой точки зрения диссипативная структура претерпевает множество бифуркаций, как бы балансируя между простыми и странными аттракторами. Если за исходную систему отсчета принять состояние, в котором реальность подвергается не иерархизации, а деиерархизации, то процесс самоорганизации примет форму чередования дифференциации и интеграции социальной реальности.

б) Движущие силы социальной самоорганизации. Синергетическая теория социального отбора

Выяснив, как происходит самоорганизация, естественно поставить вопрос: почему она вообще имеет место? Что играет роль той побудительной силы, которая заставляет диссипативные структуры как специфически усложняться, так и специфически упрощаться?

Опыт всемирной истории убедительно свидетельствует в пользу того, что роль побудительной силы, ответственной за самоорганизацию, играет социальный отбор. Он делает понятным как спонтанный, так и стохастический характер социальной самоорганизации. Чтобы уяснить, каким образом это достигается, надо исследовать основные факторы отбора: тезаурус, детектор и селектор.

Тезаурус (в русском переводе – «сокровищница») составляет множество возможных диссипативных структур, возникающих потенциально в недрах данной актуально существующей структуры как результат соответствующей бифуркации. В роли детектора, выбирающего из тезауруса определенную бифуркационную структуру и тем самым превращающего ее из возможности в действительность, выступает внутреннее взаимодействие элементов социальной системы.

При этом важно обратить внимание на его двойственный («противоречивый») характер: это не просто конкуренция (соперничество, «борьба») противодействующих друг другу элементов, но и кооперация (сотрудничество) элементов, содействующих друг другу в этой «борьбе».

Таким образом, роль детектора играет противоречивое единство конкуренции (соперничества) и кооперации (сотрудничества), динамика которого трудно предсказуема. Поведение этого «единства» хорошо известно из истории как «изменение соотношения сил» в той или иной социальной ситуации. Оно становится особенно трудно постижимым, в высшей степени таинственным и загадочным, когда число элементов, взаимодействующих внутри системы, очень велико. А именно так и обстоит дело во многих социальных системах.

Но и это еще не все. В процесс социального отбора вмешивается третий фактор, который, например, Ч.Дарвин, по-видимому, не учитывал в своей теории биологического отбора. Этот фактор был назван селектором и при недостаточной глубине анализа легко может быть смешан с детектором.

Чтобы осознать то тонкое различие, которое существует между детектором и селектором, необходимо учесть следующее. Как показывает исследование не только социальных, но и природных самоорганизующихся систем, стремление их к усложнению (в ходе иерархизации) или упрощению (в процессе деиерархизации) обусловлено стремлением к достижению максимальной устойчивости по отношению к возможным действиям со стороны окружающей среды.

Закон отношений внутреннего взаимодействия в системе с ее внешним взаимодействием со средой определяет тот принцип устойчивости, на основании которого детектор должен выбирать из множества возможных бифуркационных структур наиболее устойчивую в данной среде. Ясно, что этот принцип будет зависеть от специфического отношения внутреннего взаимодействия в системе к характеру окружающей среды. Поэтому один и тот же детектор при неодинаковых внешних условиях может «воспользоваться», вообще говоря, разными селекторами (и наоборот, разные детекторы при одинаковых внешних условиях могут «воспользоваться» одинаковым селектором).

При поверхностном (чисто феноменологическом) подходе к вопросу о том, какой фактор определяет выбор в точке бифуркации одного из возможных сценариев будущего развития, создаётся впечатление, что это именно аттрактор: кажется, что некий таинственный «зов аттрактора» указывает детектору, какую именно бифуркационную структуру из множества возможны (в точке бифуркации) в данных условиях внешней среды ему следует выбрать. Ведь аттрактор является таким состоянием самоорганизующейся системы, которое оказывается в данной среде максимально устойчивым. Такая устойчивость делает понятной ту высокую степень приспособленности к среде, которая наблюдается на опыте (особенно в живой природе). Именно столь высокая адаптация к среде создает иллюзию целесообразности. Это сближает понятие аттрактора с понятием цели. Конечным итогом такого описания движущих сил эволюции является переход от обычной действующей причинности к аристотелевской «конечной» (или целевой) причинности, которая была популярна в естественных науках до научной революции XVI-XVII в.в. В этом случае аттрактор интерпретируется не как максимально устойчивое (относительно данной среды) объективное состояние материальной системы, а как преследуемая этой системой загадочная «цель». Тем самым возрождается старинное представление об ограниченности действующей причинности (исключающей возможность прямого воздействия несуществующего ещё будущего на прошлое) и о необходимости при описании самоорганизующихся систем дополнить это представление понятием «целевой» причинности, допускающей воздействие будущего на прошлое («будущее временит прошлое»). Однако более глубокий анализ проблемы причинности в теории самоорганизующихся систем показывает, что вся ответственность за выбор определенной бифуркационной структуры (из множества возможных в точке бифуркации) ложится не на таинственный «зов аттрактора» (мистическое воздействие ещё не существующего аттрактора из будущего на прошлое), а на использование детектором для отбора возможных бифуркационных структур вполне рационального селектора. Как уже отмечалось, в его роли выступает принцип устойчивости, связанный с законом взаимоотношения внутреннего взаимодействия в самоорганизующейся системе с её взаимодействием как целого с внешней средой. Участие этого принципа в отборе исключает какое бы то ни было воздействие будущего на прошлое. Более того: он делает понятным само образование аттрактора. Оказывается, что не аттрактор делает понятным существование селектора, а селектор – аттрактора. Попытка переложить ответственность с селектора на аттрактор объясняется незавершенностью анализа самого механизма отбора: для полного объяснения результатов отбора, необходим учет не двух факторов (тезауруса и детектора), а трех (тезауруса, детектора и селектора). Игнорирование последнего фактора неизбежно приводит к отказу от принципа причинности в его научном понимании, возвращая исследователя к ненаучному (телеологическому) мировоззрению.

Таким образом, попытка решать проблему причинности в теории самоорганизующихся систем в телеологическом русле обусловлена, в конечном счете, смешением понятий «аттрактор» и «селектор», тогда как между ними существует принципиальное различие. Аттрактор характеризует самоорганизацию как явление (исследуется в феноменологии самоорганизации), а селектор – сущность самоорганизации (относится к эссенциологии самоорганизации). Когда мы рассматриваем самоорганизацию не локально, а глобально (как процесс), аттрактор оказывается наблюдаемым, а селектор – ненаблюдаемым в полном соответствии с известной диалектической закономерностью о несовпадении сущности с явлением при описании любого материального объекта.

Таким образом, только взаимодействие всех трех факторов – тезауруса, детектора и селектора – делает понятной творческую силу социального отбора и его способность творить «чудеса». Эти «чудеса» при анализе взаимодействия самоорганизующихся систем проявляются в нелинейности второго рода – диспропорциональности следствия и причины (в отличие от «линейных» процессов, для которых характерна пропорциональность следствия причине). Малые воздействия на самоорганизующуюся систему могут приводить к очень большим последствиям («мышь родит гору»), а большие – к совершенно незначительным («гора родит мышь»). Это значит, что на смену лапласовскому детерминизму приходит т.н. селективный детерминизм. Соответственно нелинейность, связанная с разветвлением старого качества на несколько новых в точке бифуркации, естественно назвать нелинейностью 1 рода.

Для полного раскрытия сущности самоорганизации (всех факторов, делающих понятным ее скрытый смысл) требуется ответить еще на один вопрос: как воздействуют результаты социального отбора на факторы этого отбора, т.е. существует ли обратная связь между результатами отбора и его факторами? На популярном языке это звучит так: извлекают ли народы и правительства уроки из истории? Вопреки Гегелю, синергетика дает на этот вопрос положительный ответ. Дело в том, что кроме отбора существует еще суперотбор, т.е. отбор самих факторов отбора. В этом проявляется нелинейность третьего рода (способность самоорганизующейся системы к самодействию). Чтобы сделать отбор более конструктивным, надо сделать его более радикальным (смелым), а для этого – создать существенно новый тезаурус. Но создать последний можно, только подвергая систему новому распаду, т.е. создавая новый хаос. Здесь особенно заметно, почему в самоорганизующихся системах возникает столь острая потребность в хаосе: ведь хаос – это «кипящий котел», в котором вызревают новые диссипативные структуры.

Новый тезаурус влечет за собой также новый детектор и новый селектор. Нетрудно догадаться, что суперотбор приводит к качественному углублению и количественному ускорению простого отбора. Из сказанного ясно, что сущность развития социальной реальности не сводится ни к одностороннему увеличению порядка, ни к одностороннему росту степени свободы (хаоса), как это полагали многие мыслители в прошлом (в частности, первой точки зрения придерживался О.Конт, а второй – Г.Спенсер). Та элементарная форма синтеза порядка и хаоса (свободы), которая реализуется в диссипативной структуре, приводит к совершенно новому взгляду на сущность развития, когда речь заходит о развитии диссипативных структур. Оказывается, что развитие (эволюция) диссипативной структуры есть рост степени синтеза порядка и хаоса, обусловленный стремлением к максимальной устойчивости (при минимальном обмене со средой веществом и энергией и оптимальном информацией). Тем, кто сомневается в революционном вкладе синергетики в философию, следует учесть, что никто из философов прошлого при всей смелости их воображения никогда не приходил к подобной идее.

в) Господствующая тенденция и итог социальной самоорганизации. Новая интерпретация эсхатологической проблемы

Встает вопрос: в чем смысл роста степени синтеза порядка и хаоса, который наблюдается в процессе развития диссипативных структур? Другими словами, существует ли какой-то конечный итог в таком росте или же такого итога нет? Возникает мысль, что максимальная устойчивость диссипативной структуры может быть достигнута только тогда, когда исчезнет само различие между порядком и хаосом. Взаимопереходы порядка и хаоса в таком случае станут невозможными, и рост степени синтеза порядка и хаоса потеряет смысл. Полный синтез порядка и хаоса, при котором пропадает всякое различие между ними, означает возникновение диссипативной структуры, устойчивой по отношению к любым модификациям внешней среды, другими словами, устойчивой относительно абсолютного хаоса. Формирование такой социальной системы должно опровергнуть знаменитый афоризм Т. Гоббса: «Ничто, созданное смертными, не может быть бессмертным».

Мы видим, что самоорганизация представляет собой балансирование между простыми и странными локальными аттракторами. Возникает гипотеза, что балансирование не лишено определенной тенденции, а именно: оно есть движение к некоторому глобальному аттрактору. Теория социальной самоорганизации позволяет, однако, утверждать нечто большее: такое допущение было бы только гипотезой, если бы имел место лишь обычный отбор и дело не доходило бы до суперотбора. Но именно последний делает существование глобального аттрактора (суператтрактора) не только возможным, но и необходимым. Ведь суперотбор предполагает совершенствование самого принципа устойчивости, на основании которого производится обычный отбор. А у последовательности принципов относительной устойчивости есть предел в виде принципа абсолютной устойчивости.

Итак, на вопрос С.Лема: «Существует ли потолок сложности систем?» социальная синергетика (в отличие от физической синергетики И.Пригожина) дает положительный ответ. Как можно конкретнее представить природу суператтрактора, не впадая в соблазн беспочвенных спекуляций? Из сказанного ясно, что это должен быть предел культурного развития человечества, а такой предел должен быть пределом технического и художественного развития. Первое представляет собой не что иное, как абсолютное техническое произведение (сфера полного господства во всех общественных делах коллективного разума, или то, что принято называть «ноосферой»). Второе есть абсолютное художественное произведение (сфера полного господства в общественных делах общезначимого чувства, или то, что можно было бы назвать «эстетосферой»). Следовательно, суператтрактор есть своеобразный синтез, казалось бы, исключающих друг друга противоположностей – ноосферы и эстетосферы, т.е. это есть синтез грандиозного технического и не менее грандиозного художественного ансамблей. Подобный синтез предполагает превращение человека с его относительной свободой и относительной моралью в сверхчеловека с его абсолютной свободой и абсолютной моралью (соответственно человечества – в сверхчеловечество, обладающее чудовищной технической и художественной мощью). Если суператтрактор, как этого требует синергетический историзм, действительно должен сформироваться, тогда смысл глобальной социальной самоорганизации (или, что то же, смысл всемирной истории) заключается в суперменезе – формировании сверхчеловека и сверхчеловечества (в их синергетическом понимании) – переходе от обычной сознательной жизни к «сверхжизни», причем под последней подразумевается управление суператтрактором.

Нетрудно заметить, что социальная синергетика позволяет совершенно по-новому подойти к самой острой проблеме традиционной «философии истории»»: «Существует ли у социальной истории конец или такого конца может и не быть?» (эсхатологическая проблема). Как известно, все философские концепции всемирной истории разделились на две группы: финалистские (признающие конечность истории) и инфинитные (отрицающие эту конечность). С точки зрения концепции синергетического историзма вопрос поставлен некорректно, ибо в такой постановке он исключает возможность однозначного ответа. У всемирной истории в одном отношении есть конец, а в другом такого конца нет. С одной стороны, должен существовать предел культурного развития человечества, но, с другой стороны, движение к этому пределу должно быть бесконечным. Чтобы приблизиться к этому пределу, надо преодолеть существующие социальные противоречия. И хотя преодоление одних противоречий порождает новые, суперотбор (извлечение уроков из преодоления прежних противоречий) порождает тенденцию к минимизации вновь возникающих противоречий. Благодаря этой тенденции появляется возможность сколь угодно приблизиться к суператтрактору, не достигая его за конечный промежуток времени полностью никогда. Таким образом суператрактор напоминал асимптотическую (золотую точку, столь популярной в науке и искусстве логарифмической) золотой спирали (рис. 3).

Один из интереснейших результатов СФИ – демистификация золотого сечения: потенциально бесконечная система золотых сечений сведено с образом золотой спирали, а этот образ появляется там, где действует закон самоорганизации природной или социальной реальности. Таким образом, появление системы золотых сечений естественное следствие нелинейности процесса самоорганизации.

Если мы взглянем на движение к суператтрактору чисто феноменологически, т.е. не прибегая к рациональному анализу, то как сам суператтрактор, так и движение к нему окрасятся в весьма загадочные тона. Суператтрактор засияет перед нашим мысленным взором как «рай» (Данте), «Шамбала» (Н.Рерих), «точка Омега» (П.Тейяр де Шарден) и т.п. Суперотбор при этом будет выглядеть как некая таинственная «суперсила» (Г.Спенсер), «мировой дух» (Гегель), «универсальная воля» (А.Шопенгауэр), «жизненный порыв» (А.Бергсон) и т.п. Мистическая аура, которой окутаны такие понятия, как «суператтрактор» и «суперотбор», еще более усилится, когда выяснится, что суперменез можно интерпретировать как своеобразное явление абсолютного человека (духовной общности людей всех поколений) в образе сверхчеловека. Поскольку абсолютный человек принципиально не наблюдаем и не нагляден, а сверхчеловек может быть сделан потенциально наблюдаемым и наглядным, то придать этим понятиям традиционный религиозный смысл не составит труда.

Синергетический историзм, однако, не только раскрывает научные основания религиозного мышления, но и показывает его границы. При чисто феноменологическом (и потому преимущественно эмоциональном) подходе к вопросу суператтрактор с первого взгляда напоминает аристотелевскую конечную, или целевую, причину и потому легко может быть истолкован как некая глобальная «цель», к которой стремится в своем развитии человечество. Однако углубленный рациональный анализ природы суператтрактора показывает некорректность подобной интерпретации по следующим основаниям.

1. Стремление системы к суператтрактору обусловлено ее стремлением к максимальной устойчивости, а такое стремление является более общим понятием, чем стремление к цели. Стремление к устойчивости может проявиться в форме стремления к цели (желание есть следствие неустойчивости социального состояния), а может быть вообще не связано с целью.

2. Цель есть субъективный образ, а воплощение этого образа в действительности – результат сознательной деятельности субъекта. Между тем суператтрактор – предельное состояние самоорганизации материальной системы. Такое состояние есть результат столкновения (взаимодействия) разных целенаправленных действий, вообще говоря, мешающих осуществлению друг друга. В этом отношении движение к суператтрактору бесцельно.

3. Аристотелевское понятие целевой причины предполагает ее независимость от действующих причин. Суператтрактор же не обладает такой независимостью, ибо является продуктом очень сложного и тонкого взаимодействия между внутренним взаимодействием элементов в системе и внешним взаимодействием системы как целого с окружающей средой.

Резюмируем теперь характерные черты суператтрактора:

1) Полный синтез порядка и хаоса, т.е. такой порядок, который устойчив относительно абсолютного (как внешнего, так и внутреннего) хаоса. Это означает, с одной стороны, полное единство действий элементов системы – глобальная кооперация вместо того сочетания локальной кооперации с локальной конкуренцией, с которой мы встречались ранее. Тем самым, казалось бы, в системе устанавливается абсолютный порядок, а хаос исчезает вообще. Но, с другой стороны, глобальная кооперация сама приобретает хаотический характер в том смысле, что она непредсказуемым образом меняет свое направление для компенсации хаотических воздействий как внешней среды, так и внутренних флуктуаций.

2) Суператтрактор не может быть отнесен к разряду ни простых, ни странных аттракторов, ибо он преодолевает саму противоположность между этими типами аттракторов. Поэтому его уместно назвать сверхстранным аттрактором. Такая терминология кажется оправданной как с рациональной, так и с эмоциональной точки зрения.

3) Поскольку суператтрактор является материальным воплощением абсолютного (общечеловеческого) идеала, а этот идеал представляет собой абсолютное единство в абсолютном многообразии желаний, то и суператтрактор оказывается воплощением такого единства. Вот почему путь к нему лежит через последовательное развертывание не конечного, а потенциально бесконечного многообразия желаний. Движение к суператтрактору поэтому можно интерпретировать как практическое обобщение бесконечного множества желаний, проявляющегося в потенциально бесконечном множестве интересов и идеалов.

4) Суператтрактор должен быть конечным результатом взаимодействия («борьбы») двух противоположных тенденций - всеобщей технизации человеческого общества и его всеобщей эстетизации. В итоге всеобщей технизации (в частности, высочайшего развития средств управления, что предполагает высочайшее развитие средств транспорта и связи и возникновение т.н. «сетевого» общества) вся доступная человечеству часть космоса превращается в абсолютное техническое произведение (космический технический ансамбль). Это как раз то, что принято называть «ноосферой» (социальная структура, соответствующая требованиям общечеловеческого разума). Но дело не ограничивается только этим процессом. Параллельно ему протекает другой процесс, в некотором отношении противоположный первому – всеобщая эстетизация (подчинение всех сторон жизни эстетическим требованиям). В результате этого процесса вся доступная человечеству часть космоса превращается в абсолютное художественное произведение (космический художественный ансамбль). Этот предел в культурном развитии человечества естественно назвать «эстетосферой» (социальная структура, соответствующая требованиям общечеловеческого чувства). Отсюда ясно, что специфика суператтрактора состоит в синтезе ноосферы и эстетосферы. Условием такого синтеза является формирование и реализация абсолютного (общечеловеческого) идеала, ибо в абсолютном идеале пропадает различие между утилитарными (экономическими и политическими) и духовными (этическими, эстетическими и мировоззренческими) идеалами, другими словами, между «полезностью» и «выразительностью» («пользой» и «красотой»).

5) В отличие от биохимической и биологической эволюции, у которых предел сложности достигается за конечное время, суператтрактор за конечный период времени в принципе недостижим. К суператтрактору, если воспользоваться математическим языком, можно асимптотически приближаться сколь угодно долго, не достигая его полностью (за конечный отрезок времени) никогда.

Бесконечность движения к суператтрактору, в конечном счёте, обусловлена его связью с преобразованием объекта субъектом (трансформизм), составляющим саму специфику социальной деятельности. Биохимическая и биологическая эволюция потому конечна, что она основана на приспособлении к объекту (конформизм). При приспособлении (адаптации) меняется только субъект, а объект остается неизменным. В противном случае само приспособление потеряло бы смысл. Напротив, при преобразовании объекта начинается взаимодействие между изменениями объекта и изменениями субъекта, а этот процесс потенциально бесконечен.

В конечном счете, движение к суператтрактору должно быть бесконечным, потому что преодоление старых социальных противоречий порождает новые противоречия, которые дают новый импульс к развитию. Обе взаимоисключающие тенденции в эволюции человечества – к достижению максимальной устойчивости и к новой изменчивости – могут быть совмещены лишь при условии минимизации возникающих противоречий, т.е. тенденции к их постепенному «смягчению» и «затуханию».

Обобщая синергетический подход к решению эсхатологической проблемы, можно сказать следующее. Кажущаяся мистичность суператтрактора обусловлена нелинейностью процесса движения к нему. Нет ничего удивительного в понятии «суператтрактор», если учесть тройной смысл нелинейного характера связи действия с причиной: а) неоднозначность действия (разветвление в точке бифуркации, стохастичность, нелинейность первого рода); б) диспропорциональность действия и причины при взаимодействии самоорганизующихся систем (нелинейность второго рода); в) реактивность действия, т.е. его обратное воздействие на причину («обратная связь», самодействие, нелинейность третьего рода).

Говоря о закономерностях социальной самоорганизации, мы ее рассматривали пока только на онтологическом уровне, т.е. в сфере социальных институтов (учреждений). Но социальная реальность не сводится только к своей объективной составляющей; она содержит и субъективную компоненту. Это значит, что процесс социальной самоорганизации следует рассматривать не только на онтологическом, но и на гносеологическом и аксиологическом уровне. Другими словами, надо исследовать закономерности самоорганизации знаний и желаний. Исследование в этом направлении неизбежно приводит к исследованию самоорганизации общезначимых идеалов и определяемых ими ценностей.

Бранский, Пожарский: Синергетическая философия истории

Что касается синергетической философии истории, то она состоит из трех отделов, посвященных ответу на три ключевых вопроса: как в общем случае протекает социальная самоорганизация (феноменология самоорганизации); почему она имеет место (эссенциология самоорганизации); куда она, в конечном счете, ведет (эсхатология самоорганизации - от греч. эсхатос - конечный, последний).

Поскольку исходное понятие социальной синергетики - "диссипативная структура" (Диссипативная структура - структура, существование которой возможно только при условии постоянного обмена со средой (в общем случае) веществом, энергией и информацией), то феноменология самоорганизации сводится к чередованию процессов иерархизации и деиерархизации диссипативных структур. Оба этих процесса связаны с такими важными элементами самоорганизации, как бифуркации и аттракторы. Благодаря бифуркациям процессы иерархизации и деиерархизации могут протекать неоднозначно, то есть по разным каналам (сценариям). В результате самоорганизация приобретает ветвистый (нелинейный) характер. А благодаря наличию аттракторов самоорганизация имеет "волнистую" форму (кроме того, она еще и балансирует между предельными состояниями противоположного типа – так называемыми простыми и странными аттракторами).

Движущей силой этого процесса становится социальный отбор. Его основными факторами являются: тезаурус - множество новых возможных бифуркационных структур, возникающих вследствие перехода количественных изменений в качественные в недрах актуально существующей структуры; детектор - внутреннее взаимодействие в исходной системе; селектор - принцип устойчивости, на основе которого детектор выбирает из тезауруса такую новую структуру, которая оказывается в данных условиях внешней среды наиболее устойчивой. Таким образом, эссенциология самоорганизации представляет собой синергетическую теорию социального отбора.

Ключ к его решению заключен в понятии суперотбора, под которым подразумевается отбор самих факторов отбора (то есть поиск новых тезаурусов, детекторов и селекторов). Дело в том, что существует обратная связь между результатами отбора и его факторами. Новые бифуркации и новые аттракторы формируют дополнительные возможности для возникновения сколь угодно замысловатых и хитроумных структур (то есть существенно модифицируют тезаурус для отбора). Так возникает новая "игра в бисер", у которой появляются свои правила для отбора (селекторы, приходящие на смену прежним). В роли этих правил выступают новые ценностные ориентиры, то есть новые социальные идеалы. С их помощью из обновленного тезауруса выбираются и реализуются (превращаются в действительность) совершенно новые структуры.

Из сказанного ясно, что модификация селекционных правил (принципов устойчивости в соответствующей внешней среде) создает почву для действия закона самоорганизации социальных идеалов, поскольку в социуме роль селектора для отбора играют именно соответствующие общезначимые идеалы. Фактически эволюция (модификация) селекторов оказывается эквивалентной эволюции (модификации) идеалов. Как известно, эволюция идеалов предполагает их взаимодействие ("борьбу"), в ходе которой имеется тенденция к отбрасыванию присущих идеалам частночеловеческих черт и, так сказать, "вышелушиванию" из них общечеловеческого ядра (инвариантного относительно частночеловеческих модификаций).

Формирующийся в ходе борьбы частночеловеческих ("относительных") идеалов общечеловеческий ("абсолютный") идеал исключает не только односторонний культ порядка (тоталитарные идеалы) и односторонний культ хаоса (анархистские идеалы), но и неполную гармонию ("перекос" в ту или другую сторону) хаоса и порядка (свободы и ответственности) в либеральных идеалах разного толка. Важнейшим нормативом этого идеала является требование полной гармонии свободы и ответственности (хаоса и порядка).

Таким образом, в ходе самоорганизации намечается тенденция к формированию и реализации общечеловеческого идеала, осуществляющего полный синтез хаоса и порядка. Но это значит, что закон суперотбора делает их чередование неустойчивым и приводит к постепенному "затуханию" этого процесса.

В конечном счете полный синтез хаоса и порядка, который выражен в субъективной форме в образе абсолютного идеала, получает объективное воплощение в форме особой диссипативной структуры.

Вдовин. Ограниченность формационного и цивилизационного подходов к истории, представляющих путь народов как линейное восхождение от низших форм к высшим, развитие по неким «передовым образцам», как модернизационные переходы от традиционных обществ к современным, преодолевается так называемым синергетическим подходом к истории. Появление этого научного подхода связано с творчеством бельгийского ученого российского происхождения Ильи Пригожина, удостоенного в 1977 г. Нобелевской премии за работы по термодинамике неравновесных систем, и немецкого физика Германа Хакена, давшего в 1973 г. изученным им эффектам самоорганизации в лазерном излучении название «синергетика» (от греч. synergeia – совместное, согласованное действие). Оказалось, что этот диалектический метод познания имеет универсальный характер и применим для постижения закономерностей развития общества. В наши дни синергетика, все более играющая роль сквозной междисциплинарной теории, активно входит в методологию исторической науки.

Подход основан на таких понятиях, как нелинейность, неустойчивость, непредсказуемость, альтернативность развития. Историков это привлекает новым взглядом на развитие неустойчивых ситуаций в историческом процессе, для чего требуется учитывать влияние на него разного рода случайностей, малых воздействий, которые невозможно предугадать и прогнозировать. Особую значимость для понимания истории приобретает развитие в точке бифуркации – точке ветвления процесса, являющейся отправной для новой линии эволюции. Яркий исторический пример представляет собой социальная революция, означающая кардинальную перестройку общественной системы. С понятием бифуркации неразрывно связано представление о так называемом аттракторе. Академик Н.Н. Моисеев объясняет эту связь следующим образом. Развитие динамической системы любой природы происходит в некотором аттракторе – ограниченной «области притяжения» одного из стабильных или квазистабильных состояний системы. Сложные нелинейные системы могут обладать большим числом аттракторов. В силу ряда причин: чрезмерно большой внешней нагрузки или накопления флуктуаций (противоречий в обществе) – ситуация однажды может качественно измениться, и система относительно быстро перейдет в новый аттрактор, или канал эволюции. Подобная перестройка системы называется бифуркацией.

Главное отличие нового подхода от классических заключается в том, что в рамках классической науки царствовали принципы детерминизма, а случайность считалась второстепенным, не оставляющим следа фактором в общем потоке событий. Неравновесность, неустойчивость воспринимались как нечто негативное, разрушительное, сбивающее с «правильной» траектории развитие, которое мыслилось как безальтернативное. В синергетике идея эволюционного подхода сочетается с многовариантностью исторического процесса и многомерностью истории. С позиций синергетики последний век человеческой истории представляется настоящим веком бифуркации.

Синергетический подход дает представление о сложности изучаемых в природе и обществе процессов. Однако трудно ожидать, что он может быть уже в ближайшее время реализован при создании обобщающих трудов по отечественной истории. Следует иметь в виду особенности задач, решаемых обществоведами. Физики, добившиеся за последний век фантастических достижений в своей области, полагают, что их наука изучает «простейшие и вместе с тем наиболее общие закономерности явлений природы, свойства и строение материи и законы ее движения» (А.М. Прохоров). Перед аналогичными задачами, необходимостью установления наиболее общих закономерностей в развитии страны и российского общества, стоят историки. Однако решить такие задачи им оказывается труднее, потому что общество как объект познания неимоверно сложнее объектов, изучаемых естественными и «точными» науками. Известно, что «расколоть ядро атома оказалось намного проще, чем поломать предрассудки в сознании людей» (А. Эйнштейн).

Историю творят миллиарды существ, наделенных разумом и чувствами. Они исполняют различные роли на разных этапах жизни, решают как собственные, так и проблемы сообществ, в которые оказываются включенными не только по своей воле. История любого государства – это судьбы отдельных людей, их отношения друг с другом, положения в коллективах и общественных объединениях, участие в делах семьи, организации, страны. Человек с рождения оказывается в перекрестии взаимодействий различных сторон жизни общества (экономика, полтика, право, мораль, религия и т.д.). И в каждой из этих областей может оставить более или менее заметный след, результат творчества и свершений.

(Чураков, НиНИ, 2009.№4, с.105, о 1917 г.): не спасают претензии некоторых современных философских систем, например, синергетики, «преодолеть несостоятельность прежней научной картины мира». Несмотря на то, что 1917 г. с порожденным им хаосом и нестабильностью всех общественных систем, альтернативностью и вырастающей из самых «низов» российского общества самоорганизацией очень «выгодная» для синергетиков тема, специальных работ по истории революции 1917 г. они не предложили, ограничиваясь критикой своих предшественников и декларациями общего плана. Пока все реальное влияние синергетики на отечественную историческую науку свелось к появлению нескольких будоражащих умы студенческой молодежи терминов: точка бифуркации, аттрактор, флуктуация и др. Использование этих терминов весьма удобно, но с практической точки зрения ничего не добавляет.

(Ерофеев, НиНИ, 2009. №2. С.98-99): в исследованиях по революции пока не получили сколько-нибудь значительного распространения теории социопсихологии, психоанализа, социокультурологии, синергетики. Теория синергетики не вошла пока в практику как метод изучения революции. Наиболее перспективной является теория модернизации. Рационалистическая по своему характеру, она опирается на научные идеи причинности, закономерности, преемственности, альтернативности и прогресса в развитии общества. В соответствии с ней исторический процесс представляется как поступательное развитие общества от менее развитых стадий к более развитым. В свете этой теории революция 1917 г. предстает не как историческая случайность, обрекшая Россию на тупиковое развитие, а как попытка радикально решить для России назревшую и перезревшую задачу окончательного перехода от аграрного общества к индустриальному. Наибольшие успехи нашего времени в изучении истории России начала 20 в. связаны с использованием именно этой теории.

Ионов И.Н.: В 60-80-е годы XX века, когда начались попытки внедрения цивилизационного подхода в отечественную теорию истории, существовала иллюзия, что это - простой и надежный способ преодоления упрощенного представления об истории, присущего историческому материализму. До сих пор бытуют разнообразные проекты, основанные на идее взаимодополнения теории формций и теории цивилизаций. Предполагается, что это позволит вывести отечественную историческую науку на современный теоретический уровень, преодолеть переживаемый ею идеологический и познавательный кризис.

Однако более пристальное знакомство с историей развития теории цивилизаций и ее нынешним состоянием заставляет признать, что эта теория, столь популярная в мировой науке середины XX века и представленная громкими именами А. Тойнби, К. Ясперса, Ф. Броделя, Н. Элиаса и др., сегодня сама находится в состоянии глубокого кризиса. Зарубежные исторические школы все чаще обращаются к истории местных общин, повседневности, ментальности. При этом понятие "цивилизация", как и понятие "формация" у неомарксистов, перестает быть актуальным. Ослабевает стремление к конструированию новых широкомасштабных теорий цивилизаций.

Ионов И.Н.: Большое значение для интерпретации места теории цивилизаций в постнеклассической науке имеет теория синергетики, играющая сейчас роль сквозной междисциплинарной теории. Синергетика описывает процессы самоорганизации в сложных неравновесных системах, которым свойственно спонтанно переходить с одного уровня сложности на другой, более высокий. При этом они проходят через особые моменты, так называемые точки бифуркации, в которых неравновесность и непредсказуемость будущего системы достигает максимума и затем преодолевается.

К неравновесным системам принадлежат, в частности, общество и культура. Ю. Лотман писал, что всякая культура проходит в своем развитии точку бифуркации, в которой как бы происходит взрыв, «вспышка еще не развернувшегося смыслового пространства. Оно содержит в себе потенциально все возможности будущих путей развития. Важно подчеркнуть, что выбор одного из них не определяется ни законами причинности, ни вероятностью - в момент взрыва эти механизмы полностью отключаются. Выбор будущего реализуется как случайность... Доминирующим элементом, который возникает в итоге взрыва и определяет будущее движение, может стать любой элемент системы, или даже элемент из другой системы, случайно втянутый взрывом в переплетение возможностей будущего движения. Однако на следующем этапе он уже создает предсказуемую цепочку». Такими «точками бифуркации» в истории были эпохи Возрождения, Реформация, социальные революции и т.п., т.е. они совпадают с представлением Рюзена об "образцовом времени" истории - кайросе.

Они соотнесены с неким идеалом в будущем, который в теории синергетики именуется "аттрактором", а у Рюзена придает кайросу характер утопии. Именно в этих точках стихийно определяются ценности культуры и цели дальнейшего развития общества, отталкиваясь от которых, человек формирует свою ценностную систему и цели деятельности, реализуют (или не реализуют) свои возможности различные теории истории, выступающие как проекты исторического развития. Именно из факта выбора, свершившегося в точке бифуркации, исходит представление об историческом детерминизме, закономерностях в истории. Происшедший выбор определенным образом организует восприятие человеком истории, формирует тот "световой конус", в котором высвечивается образ "своей" собственной, имеющей смысл, связной, понятной, родной истории. Хотя выбор исторической альтернативы в точке бифуркации происходит стихийно, факт выбора, став исторической реальностью, требует от историка, чтобы прошлое ретроспективно оценивалось, исходя именно из этого факта. В итоге вместо реальной картины непредсказуемого развития неравновесной культурной или социальной системы мы получаем картину детерминированного линейного развития, которую привыкли называть историей.

При этом теории истории, принадлежащие к разным этапам развития науки, сосредоточивают свое внимание на разных фазах этого процесса. Для теории истории классической науки имеет значение только сам факт выбора, происшедший в точке бифуркации. Он один считается явлением «объективным», ибо это - свершившееся в истории событие, обусловившее перспективу дальнейшего развития и возможности для понимания развития предшествующего. Все остальные влияния, соперничавшие в точке бифуркации и оставшиеся нереализованными, потенциальными, как бы не существуют, их предпосылки не фиксируются в историческом исследовании. Теория получается цельной, ибо в зоне линии, проходящей через точки бифуркации, логическое и историческое едины. Эта линия указывает направление процесса, который привел, в частности, к возникновению той самой логики, которой мы пользуемся. Это создает в классической теории истории иллюзию объективности и «закономерности» линейно-стадиальных исторических схем.

Неклассическая наука сосредоточивается на процессах, предваряющих точку бифуркации и идущих в ней самой, акцентирует внимание на случайности выбора и большом влиянии внешних культурных воздействий на факт выбора. Это позволяет ей устранить из исторической теории представление об исторической закономерности, необходимом линейном развитии и даже о причинности в истории. Это период господства «теории факторов» и исторического релятивизма. В рамках этих взглядов любое увеличение разнообразия системы перед точкой бифуркации является позитивным, ибо может стать предпосылкой скачкообразного увеличения сложности системы. Лотман, в частности, приравнивал эту тенденцию к приращению информации системы за счет ее энтропии. Заимствованию чужих ценностей придается ценностный характер, так как в рамках неклассической науки (по крайней мере, обществоведения) информация автоматически ассоциируется с благом, а энтропия - со злом. Отсюда - идея самоценности исторического в его противопоставлении логическому, ибо подлинно историческое - это история до «точки бифуркации», за которой знание приобретает характер власти, ограничивающей сложность системы заданным уровнем.

При этом и классическая, и неклассическая историческая наука рассматривают синергетический подход как свое собственное достояние. И сторонники этих подходов действительно имеют на это право. Множественный характер «точек бифуркации» в истории, особенно истории локальной, позволяет историку, в зависимости от его мировоззрения, помещать себя во временной отрезок, либо предшествующий, либо следующий за "точкой бифуркации". В каждом из этих случаев он выполняет позитивную программу: либо способствует реализации до конца уже "исторически признанного" проекта, либо работает на создание условий для реализации следующего проекта, на расширение возможностей для выбора из максимально большего числа "спящих альтернатив". Но восприятие этой теории в рамках обоих подходов ограничено. Положение относительно "точки бифуркации" абсолютизируется, что мешает осознать ограниченность подобной стратегии локализации себя в истории и заставляет мифологизировать либо утвердившуюся традицию, либо альтернативные варианты развития. Теория синергетики представляет возможность преодолеть эту односторонность, взглянуть на историю "сверху", охватывая весь процесс в целом.

При этом в центр внимания историка попадают уже не "законы" истории, а "созвездия возможностей" ее развития, связанные с процессом выбора цели "исторического субъекта" (в этом качестве может выступать и цивилизация). По мнению П. Гайденко и И. Акчурина, именно учет "целесообразности поведения" сложных систем характерен для нового типа рациональности, связанного с синергетическими представлениями. Придание цивилизации (и любому другому "человекоразмерному" объекту) субъектного характера оправдывается стратегией "элевационизма" (уподобления эволюционно высшему), сменяющей редукционизм классической науки.

Предметом внимания историка при этом выступает "аттрактор" - идеал общества и культуры, соотносимый с будущим (его носителем выступает сам историк) и являющийся ценностным моментом, опосредующим процесс познания. Согласно теории синергетики, аттрактор - это та реальная сила, которая творит порядок из хаоса, подспудно переопределяя черты структуры прошлого и настоящего, реорганизуя их во имя воплощения определенного исторического проекта.

В действии аттрактора находит свое разрешение парадокс логического фатализма, согласно которому точно определенное, неизменяемое прошлое может породить лишь такое же определенное будущее. Тем самым человек лишается свободы воли. «В противном случае мы должны признать власть человека над прошлым, что абсурдно для обыденного сознания». Получается, что человек может действовать свободно, лишь когда он контролирует прошлое. Реальная форма этого контроля - переосмысление прошлого под воздействием определенного идеала будущего, о котором писали Хайдеггер и Люманн. При этом в прошлом приходится выделять "жесткие" и "мягкие" исторические факты - соответственно поддающиеся и не поддающиеся реинтерпретации. Эта классификация, лишь недавно появившаяся в философской литературе, заслуживает того, чтобы на нее обратили внимание историки. Она ведет к коренному пересмотру идеи прошлого, введению "ослабленной концепции неизменности прошлого" и нарушению введенного еще Аристотелем принципа "о прошлом не принимают решений".

Историческое исследование принимает форму "спора об аттракторах", соперничества "проектов прошлого", каждый из которых отражает определенный проект цивилизационного развития. При этом позиции историков, оформляясь как цивилизационный проект и претендуя на общезначимость, поневоле вступают в диалог, что позволяет смягчить трудности их познания из инокультурной среды (как Иного). Это значительно облегчит восприятие прочего, логически не организованного и не предназначенного непосредственно для ведения диалога, исторического материала, толкуемого сейчас как Иное и являющегося подчас предметом околонаучных спекуляций.

Проскурякова Н.А. (НИУ – ВШЭ). Концепты российской модернизации в постсоветском отечественном обществознании.

Использование модернизационных моделей открывает большие возможности для объяснения исторического процесса нового и новейшего времени. Активное освоение модернизационной теории началось относительно недавно, лишь в постсоветской России. При этом интерес к модернизационной парадигме во многом объясняется надеждами на ее познавательную эффективность при изучении той коренной политической, экономической и социокультурной трансформации, которая началась в нашей стране с конца 1980-х гг.

Модернизационная парадигма была сформулирована в середине XX столетия в условиях распада европейских колониальных империй и появления большого количества “молодых наций” в Азии, Африки и Латинской Америке. Перед ними встала проблема выбора путей дальнейшего развития. Собственно программа модернизации (ускорения перехода от традиционности к современности) была предложена учеными и политиками США и Западной Европы странам “третьего мира” в качестве альтернативы коммунистической ориентации.

В 1950 — начале 1960-х гг. различные аналитические течения и теоретические традиции объединились в единую междисциплинарную компаративную перспективу (теория, или точнее теории, модернизации) на проблемы развития, которая казалась особенно полезной для обеспечения толчка в эволюции стран “третьего мира”. В дальнейшем, на протяжении второй половины XX в., в рамках модернизационной перспективы был накоплен значительный теоретико-методологический и эмпирический опыт изучения различных аспектов, в том числе исторических, перехода от традиционного к современному, индустриальному обществу. При этом модернизационная парадигма прошла длительный путь совершенствования, развиваясь в постоянном взаимодействии с реальными процессами развития, вносившими коррективы в ее содержание.

Можно выделить следующие этапы эволюции школы модернизации: 1) вторая половина 1950-х — первая половина 1960-х гг. — период рождения и быстрого роста модернизационных исследований в классической версии;

2) конец 1960-х — 1970-е гг. — критический период, в течение которого модернизационная перспектива подверглась значительной критике, как внутренней, так и внешней — со стороны конкурирующих теорий отсталости (зависимости, зависимого развития; была сформулирована в 1960-е гг.), миросистемного анализа И. Валлерстайна (вторая половина 1970-х гг.), неомарксизма; 3) 1980-е годы — посткритический период возрождения модернизационных исследований, в течение которого обнаружили себя тенденции конвергенции школ модернизации, зависимости и миросистемного анализа; 4) конец 1980-х — 1990-е годы — становление неомодернизационного и постмодернизационного анализа в значительной степени под влиянием грандиозных трансформаций в странах Центральной-Восточной Европы и Евразии.

  В общем, модернизацию можно охарактеризовать как   процесс, посредством которого, традиционные аграрные общества трансформируются в современные, индустриальные. Данный переход приводит к появлению и развитию передовых индустриальных технологий, а также соответствующих им политических, культурных, социальных механизмов, позволяющих указанные технологии поддерживать, использовать и управлять ими. Модернизационный переход редко протекает синхронно и равномерно; он оказывает воздействие на все социальные институты, всех членов общества. Термин "модернизация", таким образом, должен описывать множество одновременных изменений на различных уровнях. Модернизация сопровождается расширяющейся дифференциацией экономической, организационной, политической и культурной сфер. Тесно связаны с модернизацией процессы индустриализации, урбанизации, бюрократизации, которые, тем не менее, нельзя отождествлять.

Фактически все представители ранней модернизационной перспективы (1950-х — 1960-х гг.), несмотря на различную дисциплинарную принадлежность, разделяли ряд теоретико-методологических предположений эволюционистского и структурно-функционалистского толка, что обусловило создание в качестве первичной теоретико-методологической конструкции линеарной модели (У. Ростоу, А. Органский, М. Леви, Д. Лернер, Н. Смелзер, С. Блэк, Ш. Эйзенштадт и др.) изучения модернизации.           В рамках данной модели процесс модернизации рассматривался как линейный революционный, связанный с радикальными и всеобъемлющими трансформациями моделей человеческого существования и деятельности при переходе от традиционности к современности.

Модернизации присваивался признак комплексности, что означало несводимость ее к какому-либо одному измерению. Сторонники линеарной модели считали, что модернизация вызывает изменения практически во всех областях жизни общества, человеческой мысли и поведения. Линеарная модель порождала представление о модернизации как глобальном процессе, который обеспечивался как распространением современных идей, институтов и технологий из европейского центра по всему миру, так и эндогенным развитием неевропейских сообществ. Все общества, по мнению сторонников данной модели, можно было распределить вдоль оси, идущей от традиционности к современности, процесс модернизации рисовался как процесс унификации, постепенной конвергенции сообществ. Модернизация считалась необратимым и прогрессивным процессом.

Линеарная модель стимулировала обсуждение проблемы стандартных критериев модернизации, которые разрабатывались обычно на основе сопоставления идеал-типических образов традиционности и современности, представлявших, собственно, два полюса, между которыми и мыслился сложный процесс трансформации обществ. Данные критерии рассматривались сторонниками линеарной модели в качестве обязательных для всех обществ, вступивших на путь модернизации. В одной из своих ранних работ Ш. Эйзенштадт сформулировал набор признаков, сопровождающих модернизацию, применительно к различным сферам общества.

В качестве критериев модернизации в отдельных областях общественной жизни выделяются:

- в экономике: развитие и применение технологий, основанных на использовании научного (рационального) знания, высокоэффективных источников энергии; углубление общественного и технического разделения труда; развитие рынков товаров, денег и труда; постоянное усложнение организации производства; наличие стимулов для создания и внедрения технологических и организационных новаций; появление и расширение вторичного (индустрия, торговля) и третичного (услуги) секторов хозяйства; сокращение доли аграрного производства при его совершенствовании; преобладание капиталоемких производств над трудоемкими; тенденция к выравниванию доходов между различными секторами экономики, регионами и социально-профессиональными группами: рост значения "экономических организаций" (предприятий, банков, торговых фирм) в жизни общества; автоматический ("самоподдержива­ющийся") экономический рост;

• в социальной области: четкая специализация людей, общественных и государственных институтов по видам деятельности; минимизация зависимости последней от таких показателей, как пол, возраст, социальное происхождение, личные связи людей; рост значение таких признаков, как личные качества человека, его квалификация, усердие, образование; замена отношений иерархической подчиненности и вертикальной зависимости отношениями равноправного партнерства, построенными на базе взаимного интереса; глубокие перемены в повседневной жизни людей - обезличивание обыденных отношений между ними, растворение человека из дерев­ни, устроившегося на работу в большом городе, среди незнакомых ему людей;

• в политической области: расширение территорий и упорядочение административно-политических границ; образование национальных или федеративных государств; усиление центральной (как законодательной, так и исполнительной) власти, в то же время разделение властей; способность государства к структурным изменениям в экономике, политике и социальной сфере при сохранении стабильности и внутренней сплоченности общества; включение все более широких масс насе­ления в политический процесс; установление политической демократии или хотя бы популистского правления; изменение способов легитимации власти; "рекрутирование" государственной бюрократии в соответствии с формальными требованиями к образованию, квалификации и деловым качествам человека;

• в области культуры: дифференциация культурных систем и ценностных ориентации; секуляризация образования и распространение грамотности; разнообразие школ и течений в философии и науке, конфессиональный плюрализм; развитие средств сообщения и трансляции информации; приобщение широких масс населения к достижениям культуры; распространение ценностей индивидуализма; рационализация сознания на основе научных знаний с отказом от поведения в соответствии с традициями.

Линеарная модель была рассчитана на изучение макросоциальных явлений (обыкновенно в масштабе страны), изучение «внутренней логики ситуации» не было включено в ее планы. Модель была разработана на основе опыта западной цивилизации и практически не учитывала многообразие цивилизационного опыта за пределами Западной Европы и Северной Америки. К существенным недостаткам данной модели необходимо отнести недооценку меняющихся условий международной среды для конкретных обществ, стремившихся модернизироваться. Упрощенным являлось представление о единой для всех лестнице к высотам современности, исключающее возможности «параллельного» развития или «неразвития» («недоразвития»).

Универсалистские претензии линеарной модели были подвергнуты критике со стороны теории отсталости, зависимости и зависимого развития, авторами которых являлись ученые развивающихся стран Латинской Америки и Африки. “Депендъентисты” (от испанского слова dependiente – зависимый) выступали против предложений авторов теории модернизации от выдаче развивающимся странам всеобщие рецепты модернизации. По их мнению, эти авторы не учитывали реалий этих стран, в частности, субъективные и специфические элементы культуры. По мнению теоретиков зависимости “следовало пересмотреть дихотомию традиционное общество/современное общество”, в которую не вмешалась многообразная действительность развивающихся стран.

Критика самой идеи модернизации стала толчком для преодоления внутренней ограниченности модернизаторских концепций. Первым результатом стала парциальная модель модернизации. “Во многих обществах — писал автор концепции Д. Рюшемейер, — модернизированные и традиционные элементы сплетаются в причудливые структуры. Часто такие социальные несообразности представляют собой временное явление, сопровождающее ускоренные социальные изменения. Но нередко они закрепляются и сохраняются на протяжении поколений”. В процессе парциальной модернизации несоответствия могут возникать как между институтами, так и внутри них, а также в сознании конкретной личности, порождая «устойчивое фрагментарное развитие». В отличие от сторонников линеарной модели авторы, придерживавшиеся парциальной модели, помещали процесс модернизации в международный контекст, признавая в качестве важнейших условий самой частичной модернизации противостояние обществ-новаторов и «стран-последователей».

В определенной степени выдвижение модели парциальной модернизации являлось шагом от линеарного видения исторического процесса в сторону парадигмы, подразумевавшей возможность многолинейной динамики. Парциальная модель, как и линеарная, ориентировалась на изучение макромасштабных социальных явлений и процессов и основывалась на структурно-системном подходе, однако, она поставила под сомнение множество признаков линеарной модели (революционный, комплексный, системный, глобальный, стадиальный, конвергенционный, необратимый характер модернизации).

       Разработка современной версии модернизационных исследований (неомодернизационный или постмодернизационный анализ) связана с именами Э. Тириакьяна, П. Штомпки, Р. Робертсона, , К. Мюллера, В. Цапфа, А. Турена, С. Хантингтона и др.

Теоретическое ядро современной многолинейной версии модернизации включает следующие положения (характеристика группы исследователей, связанных с именами указанных авторов, в качестве еди­ной модели чересчур условна — в данном случае мы стремились указать на некоторые общие черты, присущие весьма разноплановым работам):

      1. Отказ от односторонней линеарной трактовки модернизации как движения в сторону западных институтов и ценностей (подобный подход сегодня трактуется как этноцентричный); признание возможностей собственных оригинальных путей развития (национальных моделей модернизации, естественно, имеющих местную социокультурную окраску), поворотных точек, в процессе развития которых может происходить смена маршрута движения;

      2. Признание конструктивной, положительной роли социокультурной традиции в ходе модернизационного перехода, придание ей статуса дополнительного фактора развития. По мнению А.Турена, поиски синтеза modernity и социокультурных традиций становятся главной стратегией развития многих стран, поскольку нарушение равновесия между современностью и традиционности ведет к неудаче преобразований и острым социальным конфликтам. В связи с этим, Турен ввел в оборот понятие контрмодернизации. (альтернативный вариант модернизации по незападному образцу) и антимодернизации (открытое противостояние модернизации);

      3. Большое внимание к внешним, международным факторам, глобальному контексту. Модернизация рассматривается современными исследователями как эндогенно-экзогенный процесс;

      4. Историчность подхода: а) инкорпорация в теоретическую модель фактора исторической случайности. Признание необходимости рассмотрения трансформационных процессов в рамках конкретной «исторической констелляции»; б) акцент делается на пространственно-временном факторе, в соответствии с которым выстраиваются новые линии развития; в) признается зависимость между результативностью модернизации и гармонией между культурными, политическими, экономическими ценностями, приоритетами и наличными ресурсами;

        5. Отказ от трактовки модернизации как единого процесса системной трансформации. Признание возможности различного поведения сегментов конкретного общества в условиях модернизации: одни социальные группы могут сознательно постоянно следовать по пути модернизации, другие --- делают это лишь на протяжении какого-то временного отрезка. Отдельные акторы вообще могут отвергать движение по пути модернизации (например, те, кто имеет доступ к ресурсам в рамках старого институционального устройства);

      6. Осознание некорректности интерпретации модернизации как непрерывного процесса, даже если конкретным обществом пройдена стадия «взлета» («take-off» в терминологии У. Ростоу). Признание необходимости более внимательного отношения к такому аспекту динамики модернизации, как циклическая природа данного процесса;

     7. Отказ от жесткого детерминизма любого толка (экономического, культурного, политического, когнитивного и т.д.), акцент на комплиментарный, взаимодополняющий характер взаимосвязей между различными социальными факторами и системами;

     8. Корректировка эволюционистского телеологизма. Исследовательский фокус переносится с социальных структур (структурный анализ, в рамках которого первоначально исследуются и идентифицируются некоторые социальные структуры, а затем определяется место индивидуумов или других социальных акторов в этих гипотетических структурах) на изучение роли социальных акторов (коллективов и индивидов), всегда обладающих возможностью обеспечить рост или трансформацию ситуации посредством волевого вмешательства (А. Турен, У. Бек, П. Штомпка, Т.Пиирайнен) – деятельностный подход (акторная модель модернизации)ⁱ

Попытка соединения  структурного  и    деятельностного    подходов т.н. структурационная модель, предпринята шведским исследователем Г.Тернборном. В рамках структурационной модели историческая (социальная) реальность рассматривается как следствие струтурирования социальных отношений во времени и пространстве в процессе постоянной интеграции, предшествующей структуры и индивидуальной воли. Суть проблемы, иначе говоря, сводится к объяснению того, как социальные субъекты (акторы), сформировавшиеся в социальных структурах прошлого, приобретают способность выстраивать новые формы социальной организации и социальных отношений.

Итак, с возрастанием плюрализма методологии как следствием “поворота к культуре” в гуманитарных науках теории модернизации в последние годы сами подверглись кардинальной “модернизации”. Новая постановка вопроса об обществах современности, их историческом ходе развития, о социальных системах, культурных кодах и границах, конструировании и распаде идентичности, жизненного мира, о коммуникативном действии, о национальном сознании и самоопределении и т.д., позволила представить новую, более дифференцированную проблематику в связи с модернизацией, которая теперь воспринимается более комплексно, в её экономических, социальных, политических и культурных измерениях. Последние особенно приобретают самоценность в труде Рихарда Мюнха на основе глубокого восприятия идей Макса Вебера и Талкотта Парсонса. Исходя из тезиса о человеке как существе, одарённом разумом и создающим культуру, Мюнх объясняет динамику общественного развития Запада постоянным взаимопроникновением культуры и мира (или общества) как “открытых систем”. Понятие культуры по Мюнху включает направленные на достижение целей мыслительные конструкции человека.

Рихард Мюнх дал дефиницию того, что такое “культурный код”, то есть культурный образец, в соответствии с которым протекает процесс модернизации. Он имеет предпосылкой веберовскую религиозную этику Запада: монотеизм создал динамическое отношение между Богом и общиной, что побудило активную деятельность в миру. С распространением христианства впоследствии получили развитие всеобщий нравственный порядок и процесс обобществления. С ними в отдельных конфессиях появилась индивидуализация морали так как верующий как отдельная личность начал чувствовать себя ответственным за свои поступки по отношению к Богу и религиозной общине. “Код современности”, возникший в ходе секуляризации, по Мюнху, отмечен такими основными элементами как индивидуализация и рационализация, универсализм и активизм. Покоящееся на них “отношение к миру” породило неслыханную динамику общественных перемен, наблюдающуюся с XIX века.

Модернизация Нового времени принесла с собой так называемые парадоксы, которые отчётливо представлены в работе социологов Ханса Ван дер Лоо и Виллема Ван Рейса. Они проследили исторические изменения модернизации, которые медленно проявлялись в Западной Европе эпохи позднего средневековья, а в течение XIX-XX вв. ускорили прогресс и обнаружили тенденции к глобализации. Модернизация определяется ими как “комплекс взаимосвязанных структурных, культурных, физических и психических изменений, который кристаллизировался на протяжении столетий и тем самым сформировал мир, в котором мы живём в данный момент, причём, всегда движимый в определённом направлении”. Они различают четыре измерения модернизации: структурное (касающееся социальной реальности и межличностных интеракций), культурное (со своими смысловыми системами), личностное и природное. В каждом происходящем явлении следует распознавать эти измерения, которые находятся во взаимосвязанном отношении друг к другу. Ван дер Лоо и Ван Рейен классифицируют эти четыре процесса как индикаторы модернизации, связанные с этими измерениями: структура соотносится с дифференциацией (появлением новых экономических, политических и социальных структур), культура – с рационализацией (формированием новых мировоззрений норм и символов), личность – с индивидуализацией ( изменение идентичности личности, способности индивида конструировать свою идентичность в меняющихся жизненных связях), и природа – с доместикацией, то есть её “приручением” (“одомашниванием”).

Авторы подчёркивают, что модернизация может привести к парадоксам и противоречивым процессам, что тенденции способны порождать свою противоположность. Так, например, в условиях усиленной дифференциации возрастёт зависимость человека от разделения труда и ограничивается завоёванная им автономия, создание индивидуалистической идентичности тормозится новым бюрократическим аппаратом, домистикация (“приручение” природы) подрывает естественные условия жизни человека. Такие тенденции могут снизить успехи модернизации.

Таким образом, модернизационная парадигма прошла длительный путь эволюции, в ходе которой она подвергалась значительному усовершенствованию. Модернизационная перспектива – пример теории, которая развивалась в постоянном взаимодействии с реальными процессами развития, вносившими коррективы в её содержание. Пересматривались как методология исследования, так и теоретические основы данного научного направления, что, в конце концов, способствовало превращению первоначально односторонней и абстрактной теоретической модели, не игравшей существенной роли в эмпирических исследованиях, многомерную иэластичную по отношению к эмпирической реальности.

В мировом модернизационном процессе выделяют три главные фазы, а иногда пишут о трех модернизациях.ⁱⁱ Первая модернизация в странах Запада (XVI – XVII в.в.) осуществила переход от естественных производительных сил, когда преобладало индивидуальное аграрное и ремесленное производство, к общественным – таким, которые, во-первых, могли использоваться людьми только сообща, что предполагало кооперацию и разделение функций в процессе труда; во-вторых, представляли собой результат самого общественного развития (мануфактура). Эту модернизацию часто называют доиндустриальной или протоиндустриализацией. В социальном плане в ходе первой модернизации на смену отношениям личной зависимости пришли “свободные” рыночные отношения.

Второй крупной модернизацией в истории Запада было преобразование самих общественных производительных сил – переход от мануфактуры к машинному или фабрично-заводскому производству (промышленный переворот или раннеиндустриальная модернизация). Её исходный пункт – превращение орудия труда из ручного в механическое, появление машин, что сопровождалось расслоением общества на буржуа и пролетариев и развитием классовой борьбы. Отчуждение человека от труда и собственности привело к возникновению радикальных проектов переустройства общества, один из которых - “советский” - был осуществлен в России.

В западных же обществах разрешение острых социальных конфликтов раннеиндустриального общества было осуществлено на путях проведения третьей крупной модернизации – позднеиндустриальной (США, 1900-1929 г.г.; Западная Европа , 1930-1950 г.г.; Япония, 1950-1960 г.г.). Её исходный пункт в технологическом отношении – преобразование процессов труда на основе научной инженерной организации. Возникает поточно-конвейерное производство, ориентированное на массовый выпуск стандартной продукции. Позднеиндустриальная модернизация позволила заметно преодолеть отчуждение трудящихся от средств существования. Она значительно сгладила классовые противоречия раннеиндустриального капитализма, превратив их в основу поступательного развития западного общества в 1930-1970 г.г. Позднеиндустриальная модернизация привела к первому этапу НТР – соединению производительного труда с научным знанием.

Применительно к России данная схема фаз или волн модернизации должна быть несколько модифицирована. Можно говорить о доиндустриальной модернизации (протоиндустриализации) на протяжении примерно XVIII – первой половины XIX в.в. Попытка индустриализации (раннеиндустриальная модернизация) была предпринята царской Россией в конце XIX – начале ХХ в.в., однако, война и революция не позволили её завершить. “Сталинскую модернизацию” 1930-1940 г.г. можно рассматривать как продолжение раннеиндустриальной модернизации. В течение отечественной позднеиндустриальной модернизации 1950-1960 г.г. расширялась сфера применения механизированного, поточного производства, начался процесс соединения производительного труда с научным знанием (НТР).

В странах Западной Европы и Северной Америки модернизации были органичными, т.к. они органично вырастали из недр старого общества, не нарушая преемственности развития, и не порывали безвозвратно с прошлым. Это, впрочем, не исключает наличие социальных конфликтов, которые неизбежны при любой модернизации, т.к. модернизация разрушает прежнюю структуру экономики и образ жизни.

В тех странах, которые вступили на путь модернизации позже, вследствие “вызова” со стороны Запада, стран Восточной и Юго-Восточной Европы (Россия, Япония, Турция), стран Латинской Америки (Бразилия, Аргентина, Чили), модернизации носили (или носят) вторичный, неорганический характер (иногда говорят о запаздывающей модернизации). В случае неорганических модернизаций темпы перемен в экономике, духовной сфере, политики и социальных отношений обычно не соответствуют друг другу, а сами перемены могут быть разнонаправленными: быстрый экономический рост может сочетаться с подавлением демократии, обновление производственных технологий – с идеологическим диктатом. Сам процесс и результаты неорганической модернизации зависят в большей степени от того, какие цели преследовались при её проведении и кто, какие общественные силы её проводили.

Россия – большая часть Европы, серьезно отличающаяся от неё различными параметрами институционального наследия традиционного общества – стала своеобразным критерием для теории модернизации. Российский опыт модернизации привлек пристальное внимание западных специалистов. Ведущее положение среди них занимают: создатель теории “стадий экономической отсталости А. Гершенкрон”, автор теории “стадий экономического роста” У.Ростоу, один из главных создателей теории модернизации С.Блэк, известный историк-аграрник, развивший теорию “зависимого развития” Т.Шанин и известный специалист по экономической истории России П.Грегори.

Активное освоение модернизационных теорий отечественными учёными началось с середины 80-х гг. До начала 90-х гг. рецепция новой для обществоведов макрообъяснительной модели имела явно выраженных критический характер. Задача заключалась в том, что чтобы показать её “слабые стороны” с позиций советского марксизма.ⁱⁱⁱ В постсоветский период интерес к модернизационной парадигме во многом обусловлен как надеждами на ее познавательную эффективность, так и попытками рационализации на основе этой “системы координат” современной ситуации.

В начале 90-х гг. концентированным выражением этого интереса явилась публикация в журнале “Вопросы философии” материалов “круглого стола” под общим названием “Российская модернизация: проблемы и перспективы”. Публикация отразила особенности освоения модернизационной парадигмы российскими интеллектуалами и продемонстрировала зависимость историко-теоретических конструкций от идейно-политических пристрастий их авторов. Были высказаны различные, подчас полярные, точки зрения на суть российской модернизации, её периодизацию и перспективы, значение для России.^iv

Большинство из участников круглого стола были едины в том, что модернизация есть переход от традиционного общества к современному, от аграрного к индустриальному. Классическая модернизация понималась ими как комплексный процесс, охватывающий все стороны жизни общества (экономическую, социальную, политическую, правовую, культурную). Если между ними происходит “расстыковка”, то результат модернизации оказывается частичным, ограниченным. В ходе модернизации менее развитые общества приобретают черты более развитых.

Непременным атрибутом модернизации многие авторы считали частную собственность и рынок, особенно мировой, утверждая, при этом, что они дают толчок модернизации и сопутствуют ей. Одновременно большое внимание уделялось “цивилизационному (или религиозно-цивилизацирнному)” фактору (традиции, ценностные установки, менталитет), который в значительной степени определяет способность к модернизации “принимающей” (“modernity”) культуры.

Большинство участников “круглого стола” обращали внимание на то, что модернизация России и западных стран существенно отличались. На Западе модернизация осуществлялась естественно на внутренней основе, как результат имманентного развития. Россия же осуществляла, т.н. “вторичную” модернизацию, стимулы которой обыкновенно исходили извне (“вызовы” со стороны более развитого окружения). Россия зачастую использовала опыт других стран, который не всегда удачно навязывался силой авторитарного режима. В то же время “религиозно-цивилизационная” основа отторгала попытки модернизационных преобразований.

По мнению большинства участников российские модернизации, в отличие от западных, не имели комплексного характера. Это происходило вследствие форсированной модернизации различных компонентов социальной системы России с целью достижения военного паритета с более развитыми странами.

Остановимся на ряде конкретных концептуальных моделей российской модернизации, предложенными в ходе этой полемики, которые, на наш взгляд, представляют интерес и вызвали определенный резонанс в отечественной литературе. А.С.Ахиезер определял особенности российской модернизации, основываясь на своей концепции “Россия – расколотая цивилизация”. Он считалт, что в России модернизация, как проблема способности общества к цивилизационному переходу (от традиционной цивилизации к либеральной), является до сих пор неразрешимой. Главная причина, по его мнению, заключается в том, что для России характерна “нестыковка” разных вариантов “интерпретации” модернизации различными социальными группами(социокультурный раскол).Если для “правящего слоя” она выступала “средством умножения дефицитных ресурсов”, то для большинства населения, стремившегося сохранить “исторически сложившиеся отношения”, воспринималось как условие, навязанное ему сверху и вызывала сопротивление. Таким образом, “прогресс” (модернизация) достигался за счет “снижения творческих потенций значительной части общества”. В России модернизация никогда не являлась “целью, к которой стремилось общество способное так интерпретировать её ценности (культуруmodernity– Н.П.), чтобы они, с одной стороны, сохраняли предметную сущность содержания модернизации, а с другой, не разрушали бы специфику, самобытность национальной культуры”. Исходя из этогоА.С.Ахиезер утверждал, что в России имела место псевдомодернизация, имитирующая реальную модернизацию, но “неадекватными средствами и с неадекватными целями”. Л.С. Васильев, как и А.С.Ахиезер, сделал вывод о том, что Россия в ХХ веке “прошла” два варианта модернизации: “истинный” и “ложный” (псевдомодернизация Советской России).

Наибольшую “популярность” впоследствии получила сформулированная в ходе дискуссии модель “имперской модернизации” В.Г. Хороса. Начало имперской модернизации им связывается еще с реформами при Петре I, её отличали: 1)выборочное заимствование технологических, главным образом, военно-промышленных достижений более развитых стран в обмен на вывоз сырья и сырьевых продуктов; 2) одновременное ужесточение эксплуатации собственного народа добуржуазными, архаическими мерами; 3) растущая централизация и бюрократизация управления.

Эти особенности модернизации, по мнению В.Г.Хороса, сохранились и в советское время, хотя под иными идеологическими лозунгами. Модернизация, таким образом, осуществлялась “узко, избирательно и была противоречивой, аномальной”. Хорос подчеркивает тесную связь всех составляющих его модели. Доминирование государства оказывало угнетающее воздействие на “общественную самостоятельность и формирование национальной культуры”.             Модернизационные преобразования шли, главным образом, сверху вниз (для государства их необходимость диктовалась, прежде всего, имперскими амбициями и военно-техническими интересами), не получая обратного импульса. Внутренние импульсы были выражены слабо, т.к. им не хватало условий, а порой “исторического времени”, чтобы закрепиться. По его мнению, в России “плохо приживались понятия о частой собственности, ценности роста и накопления, правовые нормы, элементы самоуправления и гражданского общества”. Россия, считает Хорос, дала яркий пример такой “запоздалой модернизации”, для которой характерно быстрое разрушение традиционных институтов и ценностей без появления новых (т.е. тенденция социокультурной люмпинизации общества).

Интересные суждения относительно особенностей догоняющей российской модернизации высказала С.Я.Матвеева. Акцентируя внимание на механизмах заимствования инокультурного опыта, она заметила, что западные идеи (в т.ч. и модернизационные), попадая на российскую почву, при всей видимости сохранения идентичности, в действительности играют в социокультурном механизме иную, подчас противоположную роль, чем в западных обществах. Второй её тезис связан с соотношением культурной традиции с социальным контекстом. Длительное сохранение в условиях модернизирующегося города в России значительных массивов архаичной крестьянской культуры обусловило критическую глубину социокультурного раскола. Важным представляется поднятый ею вопрос о социальных субъектах модернизации. Одним из аспектов трудностей модернизации было то, что её “мотором” был не предприниматель, а государственный служащий, чиновник. И, наконец, С.Я.Матвеева обратила внимание на одно из последствий догоняющей модернизации России – “проскакивание” необходимых моментов исторического пути, следствием чего является социальные и культурные “пустоты”, разрывы.

В последующие десять лет (1994-2004) рецепция модернизационной парадигмы приобрела более продуктивный характер. Во-первых, были написаны работы, в которых анализировались методологические подходы и технологические, экономические, политические, социокультурные аспекты модернизационных теорий.^v Во-вторых, предметом взвешенного анализа стали исследования западных ученых, посвященные различным аспектам российской модернизации.^vi В-третьих, появился ряд различных по жанру и дисциплинарной принадлежности работ, в которых рассматривался феномен российской модернизации. Концептуализация российской модернизации осуществлялась в рамках теории цивилизаций, либо авторы неизбежно выходили на цивилизационные аспекты идентификации российского общества.

Рассмотрим наиболее интересные, на наш взгляд, “авторские модели” российской модернизации, разработанные отечественными историками. “Пионером” в изучении российской модернизации является В.А.Красильщиков, который (не будучи специалистом по отечественной истории) посвятил этой проблеме несколько работ. Итоги его исследований представлены в книге “Вдогонку за прошедшим веком. Развитие России в ХХ веке с точки зрения мировых модернизаций”.^vii Жанр этой книги смешанный, его можно определить как историко-социологическое научно-популярное сочинение с ярко выраженным налетом публицистичности. Выводы автора иногда подкрепляются ссылками на западную (преимущественно), либо отечественную историографию, но большей частью дедуктивно выводятся из общих посылок. “Отправной точкой” концепции В.А.Красильщикова стали теоретические разработки А.С.Ахиезера, А.С.Панарина, В.Г.Хороса. Автор стремится показать особенности российской модернизации на фоне панорамы мирового модернизационного процесса.

В самом начале работы автор подчеркивает, что российская модернизация представляет собой “мучительный процесс приспособления России к логике исторической эволюции Запада” - неорганичные модернизации России являлись следствием органичных эндогенных модернизаций Запада. “Самодержавная имперская модернизация” инициировалась наиболее активной и дальновидной частью правящей элиты и опиралась на мощь государства - в России не было “мощного и сплоченного предпринимательского класса”, который мог бы стать инициатором модернизации, как в странах Запада. В силу “верхушечного характера” модернизации, направленной на сохранение военно-политического статуса империи, она не затронула глубинные пласты культуры и повседневной жизни большей части населения страны, которая базировалась на общинных, коммуналистских ценностях. Россия, перестав быть традиционным обществом, не стала обществом современным. В начале ХХ века самодержавная модернизация обрекла общество на глубокий внутренний кризис, который привел её к краху.

Для того, чтобы вывести модернизацию России на “новый путь”, требовалось, считает Красильщиков, своего рода “внесистемная сила”, которая должна была выступить под антикапиталистическими лозунгами. Такой силой стал большевизм, представлявшей собой форму идеологического фундаментализма (умеренный фундаментализм, по мнению автора, стал мотором модернизации в Юго-Восточной Азии), хотя и с весьма заметными вкраплениями культуры “модернити” в виде европейского социализма. “Сталинская модернизация” определяется как “имперская ”, “мобилизационная”, “ускоренная”, “этакратическая”, т.к. субъектом такой модернизации является этакратия (“властократия” – партийное и государственное чиновничество). Этакратия, выполняя историческую работу капитализма (индустриализацию – Н.П.), в то же время воспроизводила многие черты восточного деспотизма, когда государство было собственником основных средств производства (земли и воды), являясь одновременно важнейшим элементом экономической системы. В социальном плане в стране сложилось “общество низшего класса”, которое наследовало многие черты традиционности и общинности.

В “советской стране” воспроизводились атрибуты самодержавной модернизации, в частности, национально-государственная идеология, которая довольно часто “подпирает” модернизации в странах второго и третьего эшелона. Автор признает “грандиозные масштабы перемен”, к которым привела “сталинская модернизация”, но считает её “поверхностной”, “ограниченной”. Выход из тупика “мобилизационной модели” развития лежал на пути социокультурной модернизации, раскрепощения индивидуалистического начала в культуре. Второе дыхание “разваливающейся системе” придало начало Великой Отечественной войны, которая способствовала пробуждению самосознания народа.

В послевоенный период преобладали модернизационные тенденции (например, “анклавы будущего” – перспективные направления научно-технического развития) и антимодернизационные (“имитация модернизации” при Хрущеве и Брежневе). На рубеже 60-70 г.г. советский народ выполнил историческую задачу всех российских имперских модернизаций: достиг военного паритета с Западом, обладая значительно меньшими ресурсами и экономическим потенциалом. Это обусловило кризис мобилизационной модели, оберегаемой Властью-Собственностью, модернизация в рамках которой, так и не была завершена.

Начавшуюся в середине 80-х г.г. “перестройку” и последовавший за ней распад СССР, Красильщиков определяет как антимодернизационные, по своей сути, процессы. На рубеже ХХ и ХХI в.в., по его мнению, в России не было социального субъекта модернизации, т.к. бывшая номенклатура, пришедшая к власти и получившая в свои руки собственность, не может «сыграть роль» лидера модернизации. Это связано с тем, что настоящий российский кризис уходит своими корнями в глубины общественного бытия – в социокультурные основания общества, его промежуточное положение между традиционностью и современностью, которое сохраняется и поныне.

Итоговый вывод автора имеет скорее историософский, чем историко-научный характер и звучит весьма пессимистически: “Не завершив ни один исторический этап” (модернизации – Н.П.), Россия “бросалась вдогонку за лидерами, стремясь перейти к следующему этапу”. Отсюда проистекала разорванность социального времени в России: она часто стремилась в будущее, пытаясь одновременно остаться в прошлом (реакция на слишком быстрые перемены !) и как можно быстрее уйти от настоящего.^viii   

Автор известного учебника для вузов (“Россия в мировом сообществе цивилизаций”) Л.И.Семенникова, определяет особенности российской модернизации, отталкиваясь от своего тезиса об отсутствии цивилизационной целостности России XVIII-XX вв.^ix Разработанная её модель российской модернизации включает следующие основные позиции:

1) Модернизации российской общественной системы осуществлялись на протяжении трехсот лет (XVIII-XX в.в.). Они предполагали ускорение развития и ликвидацию увеличившегося разрыва между Россией и европейскими странами в социально-экономической, научно-технической, военной и других областях.

2) Реализация задач модернизации в условиях цивилизационно - неоднородного общества представляла большую сложность. Перепад в уровнях и типах социально-экономического развития, традициях, культуре между разными регионами был колоссален. Модернизационные начинания в таком сложном обществе осуществлялись непоследовательно и противоречиво, зачастую приводя к непредвиденным последствиям.

3) В трехсотлетнем периоде реконструкции общества автор выделяет пять самостоятельных вариантов модернизации: а) Петровская модернизация – заданная Петром I доминанта модернизации сохраняла свою актуальность до середины XIX в.; б) Модернизация второй половины XIX в., осуществленная Александром II и Александром III; в) Модернизация начала ХХ в., которую принято называть Столыпинской; г) Сталинская (“социалистическая”) модернизация; д) Современная модернизация, которую, по мнению автора, можно назвать именем первого президента России Б.Н.Ельцина. Модернизации, утверждает Семеникова, “привязаны” к определенным именам не случайно. В жестко централизованных системах личностный фактор играл очень большую роль в модернизационных процессах.

4) В Российской империи модернизации касались, прежде всего, русского общества, поскольку русская нация являлась доминирующим народом в общественной системе, и лишь во вторую очередь, а до середины XIX в. опосредованно, касались других народов.

5) Модернизация советского периода, в отличие от дореволюционных, была проведена наиболее последовательно и коснулась всех сторон жизни государства. Это была попытка преодолеть цивилизационную неоднородность общества, сделать его монолитным на основе единых духовных ценностей. Однако, сделать это, как считает Семенникова, не удалось.

Оптимистичной в отношении определения особенностей российской модернизации можно назвать концепцию Б.Н.Миронова, автора фундаментального исторического исследования по этой проблематике: “Социальная история России периода империи (XVIII – н. ХХ в.в.)”.^x В отличие от Красильщикова и Семенниковой, чьи “модели” имеют умозрительный характер, у Миронова принципиально новая проблематизация и интерпретация основных конструкторов социальной, политической, культурной модернизации России, которые базируются на креативных авторских разработках (в том числе с применением количественных методов анализа массовых данных), и на обобщениях результатов исследований зарубежных и отечественных историков. На основе междисциплинарного подхода им рассмотрен широкий круг вопросов, связанных с различными факторами (географическим, территориальным, этноконфессиональным) и субпроцессами модернизации (урбанизации, рационализации, бюрократизации, индивидуализации и пр.). В центре внимания автора генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства.

Концептуальная идея автора заключается в утверждении “европейского происхождения” основ “российской государственности быта и менталитета”. Б.Н.Миронов отрицает неорганический характер российской модернизации, в которой совмещались спонтанное и “догоняющее”развитие. По его мнению, Россия, “в социальном, культурном, экономическом и политическом отношениях, в принципе, изменялась в тех же направлениях, что и другие европейские страны”, только с опозданием. Таким образом. Миронов отрицает особый (неевропейский) характер российской цивилизации. По его мнению, российская исключительность и специфичность – это часть писсемистических историографических мифов советской поры.

Основные идеи, разработанной автором коцепции российской модернизации XVIII – ХХ в.в., можно представить в виде ряда положений, раскрывающих демографические, социальные, политические, культурные субпроцессы модернизации:

1) В конце XIX века Россия вступила в период демографического перехода от традиционной к современной модели воспроизводства населения, в результате которого рост численности населения стал регулироваться людьми и перестал угрожать прогрессивному развитию общества;

2) В течение XVIII – ХХ в.в. у всех сословий, хотя и в разной степени семья  изменялась в направлении от составной, или расширенной, к малой;

3) Главные социальные организации населения - сельская и городская община,    купеческие, мещанские, ремесленные и дворянские корпорации – с точки зрения   структуры, функций, управления, межличностных отношений, норм жизни с  течением времени становились все более рациональными, формализованными,  полагающимися в своей деятельности на твердые юридические принципы;

4) Крепостничество уступало место отношениям, основанным на личной свободе,    договоре и признание законом сословных прав;

 5) После “эмансипации” (1861 г.) экономические и культурные связи между  городом и деревней усилились настолько, что создавались предпосылки   постепенного слияния   их в целостное экономическое и культурное   пространство;

6) Развитие всех отраслей права вело к установлению власти закона над   человеческим произволом, над обычаем, к отделению судебной власти над  административной, к росту гражданских прав населения;

 7) Значительный прогресс проделала российская государственность (основные этапы ее эволюции: абсолютная монархия, XVIII в.; “правомерная   монархия”, вторая четверть XIX в. - н. ХХ в.в.; конституционная монархия   1906 – н.1917 г.г. ; республика март-октябрь 1917г.);

8) В течение XVIII – ХХ вв. русское общество из слуги государства и объекта управления, де-юре и де-факто превращалось в субъект государственного правления, благодаря чему были заложены основы гражданского общества;

9) Шел процесс развития индивидуальной личности, хотя ни государство, ни  общество не поощряли развитие индивидуализма.

Подчеркивая “включенность” России в круг европейской цивилизации Б.Н.Миронов, вместе с тем, обращает внимание на “национальные особенности, обусловленные различиями в религии многонационального населения, географической средой, политическими и культурными условиями существования ”.

Однако, это не означает, что Миронов не видит отличий России от западного мира. Большое внимание автор уделяет социокультурным факторам, тормозившим российскую модернизацию, которые выражались в расколе культурного пространства на народную и элитарную культуру; потребительской (минималистская) трудовой этике крестьянства; широком распространении среди образованного общества антибуржуазных настроений и слабой секуляризация массового сознания.

Б.Н.Миронов считает, что стремление догнать западноевропейские страны в экономическом отношении вынуждало российское правительство проводить реформы, предпосылки которых ещё не созрели. “Традиционные структуры были здоровыми, полными сил”, вследствие этого, модернизация “не доходила до устоев, захватывая внешнюю сторону”. Процесс модернизации к 1917 году не завершился.

Асинхронность в развитии отдельных социальных структур вела к “социальной и культурной ассиметрии”, которая “создавала огромные напряжения в общественной жизни, способствовала формированию предпосылок трех революций 1905 и 1917 г.г. ”. Октябрьская революция, по мнению автора, “в некоторых отношениях” стала “антимодернистской”, т.к. большинство народа участвовало в революции во имя восстановления “попранных ускоренной модернизацией традиционных устоев жизни”.

Относительно “советской модернизации” (которая не является предметом его исследования) Б.Н.Миронов лишь замечает, что, хотя её результаты “оказались неоднозначными”, в целом, “дистанция между Западом и Россией в экономической и культурной сферах, сократилась, во многих аспектах Советская Россия стала принадлежать к пространству модернистской культуры, а не развивающихся стран”. Россия и в советский период совмещала спонтанное и догоняющее развитие. Советское государство выработало такую форму модернизации, которая, по сути своей, сохранила дуализм дореволюционной социальной трансформации: симбиоз традиционализма и модерности, В первом случае это- приоритет государства над обществом, приоритет коллектива над личностью, ограничение свободы личности, централизация, иерархиезация. Во втором - формирование рациональной, образованной, светски ориентированной личности, индустриализация, урбанизация, демократическая семья, эмансипация женщин и детей. «Формула» советской модернизации, заключает Б.Н. Миронов, сводится « к технологическому и материальному прогрессу на основе традиционных социальных институтов».

Многие положения концепции Б.Н. Миронова вызвали критику со стороны В.В. Согрина, который, в целом, очень высоко оценивает его труд (“…равного труда нет не только в российской, но и мировой историографии”).^xi Однако, Согрин считает, что концептуальные выводы второго тома о России, как неотъемлемой части европейской цивилизации, во многом противоречат результатам первого тома, посвященного анализу специальных структур и социальных отношений в имперской России, которые свидетельствуют о “перманентно-детском”, незрелом состоянии российской модернизации. Согрин полемизирует с Мироновым, стремясь показать, что различий между Россией и Западом гораздо больше, чем выявлено Мироновым, т.к. они были заложены уже в истоках западной и российской цивилизаций (античность у Запада, византийско-ордынское “наследство” - у России), которые в процессе модернизации проявлялись во всех сферах жизни общества.

Что же касается “советской модернизации”, то В.В. Согрин утверждает, что сам термин “модернизация” можно применять к советскому периоду с большими оговорками. По его мнению, эта теория “не сводит модернизацию к индустриализации или более широко – к технологическому и материальному прогрессу. Во главу угла модернизации она кладет формирование свободной рыночной экономики, законодательное закрепление и неотчуждаемость гражданских и политических прав человека, экономический, социальный и политический плюрализм и конкуренцию, представительное правление и разделение властей. Ускорение этих принципов обеспечивает оформление основ современного общества, прочного фундамента технического и материального прогресса и необратимость модернизации. Поскольку ничего подобного в советском обществе создано не было, постольку и подлинного фундамента модернизации в самом обществе не могло быть создано, а технологический и материальный прогресс рано или поздно должен был застопориться”.^xii

Новый подход к изучению особенностей российской модернизации в эпоху Нового времени был дан в оригинальном исследовании историка В.В. Керова. Здесь проблематика социокультурных факторов российской модернизации рассмотрена в широком временном диапазоне XVII – XIX вв. в контексте эволюции старообрядческого предпринимательства.^xiiiЗадачи исследования заключались в том, чтобы выявить установки, обеспечивающие зарождение и развитие в среде старообрядцев нового типа личности, определить религиозные ценности и религиозно-этические институты, влиявшие на формирование указанных установок, выявить взаимосвязь этих ценностей и институтов с доктринальными положениями старой веры. В процессе концептуализации изучаемого объекта (старообрядческого сообщества и его хозяйственной деятельности) автор вышел на макроисторический уровень и сформулировал свою модель российской модернизации.

Теоретические построения автора базируются на известном в социологии религии положении о том, что начальный период модернизации, как правило, сопровождался духовно-религиозным обновлением (реформация, контреформация), которое имело универсальные черты. Функции раннесовременных религий (по классификации Р.Беллы) заключаются в том, “чтобы сформулировать заново всю систему религиозных символов таким образом, чтобы придать смысл культурному творчеству в деятельности посюстороннего мира, направить мотивацию, дисциплинированную через посредство религиозного обстоятельства на занятие этого мира”, а также “способствовать развитию солидарной и интегральной сообщности”.^xivТаким образом, формирование нововременного типа личности (для которой характерно чувство личной ответственности, высокий социальный активизм, самодисциплина, методическое поведение, рациональное мышление, трудолюбие, установка на высокую индивидуальную самооценку и т.д.) идет на основе трансформации религиозно-этических ценностей и институтов в условиях цивилизационного кризиса, вызванного переходом социума от Средневековья к Новому времени.

Предлагаемая Керовым модель российской модернизации может быть сформулирована в виде следующих тезисов:

1) Предпосылки модернизационного перехода (социокультурные, хозяйственные) формировались ещё в XVI–XVIIвв. Русская православная церковь, как и другие направления христианства, по-новому пыталась интерпретировать святоотеческое наследие, расставляя акценты в соответствии с новыми конкретно-историческими условиями жизни, страны. Именно в среде духовенства вырабатывались новые представления, в том числе о богатстве, повседневном хозяйствовании и пр. Некоторые из них, как это было с концепцией “праведного стяжения” в Домострое (XVIв.) или тенденциями к сакрализации повседневной жизни в идеях “Кружка любителей древлего благочестия” (ХУ11в.), потом предлагались обществу;

2) . В ходе церковных реформ патриарха Никона и царя Алексея Михайловича важнейшей тенденцией стало сближение с Европой и различные заимствования. Одним из результатов этих реформ стал религиозный раскол, и появление старообрядчества как части всемирно-исторического процесса, схожего по социальным и социально-психологическим следствиям с европейской Реформацией;

3). “Закрепощение” огосударствленной синодальной церкви остановило процесс её естественного развития и эволюции вероучения, резко ограничило возможность создания ей новых систем ценностей, адекватных социальной ситуации. Русская православная церковь не смогла в дальнейшем участвовать в развитии социокультурных, конфессиональных оснований модернизирующегося общества, в том числе, и в формировании новой хозяйственной этики;

4. В старообрядчестве, субъективно ориентированном на защиту конфессиональной и культурной традиции, наследие традиционного православия тщательно перерабатывалось и переосмысливалось. Благодаря этому стал возможен синтез традиций православной цивилизации и посттрадиционного общества на новом цивилизационном этапе.

5).  Утверждение новых религиозных ценностей и религиозно-этических институтов (особый, повышенный тип религиозности, активное вероисповедание, религиозный методизм, религиозная регламентация повседневной жизни и мирская аскеза, религиозный рационализм, воздержанность и пр.) способствовало становлению нового типа личности, нравственной перестройке старообрядческого сообщества в направлении не только духовного, но и социального активизма, который ярко проявился в предпринимательской деятельности староверов. Новая личность старовера, руководствовавшегося новыми представлениями, приобрела массовый характер. Старообрядчество являлось вполне законченным типом раннесовременной религии и сумело осуществить те же функции (что, например, и протестантизм), способствуя процессу модернизации.

6). С началом реформ Петра Iокончательно определились две формы российской модернизации: государственная, этатистская, ориентированная на европизацию, и альтернативная-нонэтатистская, национальная, реализованная в старообрядчестве на основе русских православных ценностей;

7). Государственная модернизация носила догоняющий, неорганичный характер. В отличие от преобразований в Европе петровские преобразования сопровождались установлением ценностей, не имевших в России “органической предистории”. Предполагавшаяся государством рациональная (по образцу протестантской) нравственная основа деловой культуры и рациональная мотивация предпринимательства, не имея корней в России, не были восприняты широкими слоями населения.Альтернативная модель российской модернизации, основой которой было старообрядчество, представляла собой результат органичной эволюции конфессиональных ценностей, творчески развивавшихся в XVI – XVII вв

Советская модернизация была концептуализирована в работе А.Г.Вишневского “Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР”.^xv Мультидисциплинарный характер исследования, выполненного на стыке истории, социологии, социальной философии, публицистики, снимает вопрос о равной степени доказательности всех выводов и наблюдений автора. В первой части работы “Время незавершенных революций” анализируется общий ход советской модернизации в масштабе всей страны, с целью объяснения кризиса советской социальной политической и экономической системы. Во второй части (“Агония империи”) рассматриваются особенности модернизации в национальных регионах, для того чтобы выявить причины распада советской империи.

Вишневский стремиться опровергнуть бытующие в литературе утверждения о “псевдомодернизации” или “антимодернизации” в советский период. По его мнению, Россия не “выпала” из истории ХХ века и в её истории “не было периода более напряженного событиями, более богатого плодами”. Был сделан огромной важности “скачек” - “страна превратилась из аграрной и сельской в промышленную и городскую, перешла в разряд развитых стран, способной во всех областях конкурировать с любой другой страной мира”.

По мнению автора, обеспечили этот “скачек” пять революций или модернизаций: экономическая, городская, демографически-семейная, культурная и социологическая. Однако все пять модернизаций оказались незавершенными.

1.  Каждой модернизации посвящена глава и к каждой подобраны выразительные образные дефиниции, характеризующие их суть. Экономическая революция – это “автомобиль на конной тяге”; урбанистическая – города без горожан; демографическая и семейная – “демографическая свобода в несвободном обществе”; культурная – “соборный человек с университетским дипломом”; политическая – “маргиналы у власти”.

2. Советская экономическая программа кардинальным образом не затронула социальную сферу, что в итоге привело к “сочетанию технической новизны с социальной архаикой”. “Промежуточные решения, компромиссы модернизма и архаики – неустранимая черта догоняющей модернизации”, – пишет Вишневский.

3. Центральным звеном модернизации советского общества стала урбанизация, однако рост городского населения и сети городов СССР во многом оставались чисто количественным достижением. Их внешнему масштабу не соответствовали ни уровень интенсивности городской   жизни, ни, тем более, уровень зрелости и качества городской среды. По существу, многие городские поселения на деле оставались селами гипертрофированных размеров и в урбанистическом отношении были фикцией.

4. Коренной особенностью другой революции – демографической и семейной – был её человеческий масштаб: она творилась не в разрезе страны или поселения, а внутри каждой ячейки общества – семьи. Каждая советская семья как бы индивидуально реагировала на демографическую или семейную политику, пребывающего в перманентном кризисе государства. То же самое противоречие – несоответствие замаха и степени зрелости – прослеживается автором и на примере других революций – экономической, культурной и политической.

5. Несомненно, все эти преобразования не могли не затронуть саму сферу общественных отношений, что выразилось, по словам Вишневского, в культивировании образа “автономной личности”, т.е. человека новой советской формации, происходит на фоне коренной ломки дореволюционных отношений и ликвидации “носителей европеизированной русской культуры”. Однако остановить процесс дифференциации советского общества было невозможно. Главной её особенностью становится формирование новых элит, которые имели маргинальный характер. “Новые элиты – такое же неизбежное порождение исторических перемен, как и новый автономный человек”, – отмечает Вишневский.

6. Несмотря на то, что октябрьская революция 1917года в своей основе несла идею окончательного и бесповоротного передела царской (имперской) системы, в конечном итоге, преобладание консервативных устремлений привело к сохранности (хотя и в видоизменённой форме) имперской геополитической системы. Рассмотрев “поступь” российской империи – этапы и векторы формирования российско-советского имперского пространства, и, подчеркнув традиционно-имперские традиции советского строя, автор рассматривает одновременно советский период российского империализма как отчаянную попытку выхода из кризиса и как углубление этого же самого кризиса. Стремление большевиков к созданию системы федерализма не только не увенчались успехом, но подтолкнуло к краху советское геополитическое образование. Догоняющая” модернизация при недоразвитости государственных механизмов управления повели экономические преобразования по обратному пути.

7. Причина незавершенности общей “консервативной модернизации” в СССР и составляющих её модернизаций состояла в том, что они имели конструктивный и инструментальный характер. Реформаторы опирались на устаревшие социальные механизмы традиционного общества; блокировали развитие современных институтов рыночной экономики и либеральной демократии; стремились усовершенствовать только материальную – техническую базу общества, а не изменить личность, превратив её из “соборной” в индивидуалистическую.

Успехи советской модернизации, заключает Вишневский, продолжались до тех пор, пока её инструментальные цели не пришли в острое противоречие с консервативными средствами. Это привело к кризису системы и необходимости её полного реформирования, что и произошло в постсоветское время, но пока ещё также не завершилась.

Социологическое исследование Н.Ф. Наумовой с заострённым полемическим публицистическим названием: “Рецидивирующая модернизация в России: вина, беда или ресурс человечества?”, посвящено анализу сознания (“духовной структуры”) и поведению наших современников – “обычных людей”, в условиях продолжительной стрессовой ситуации “запаздывающей”, “рецидивирующей” модернизации.^xvi

“Рецидивирующей” модернизацией Н.Ф. Наумова называет состояние общества после (или во время) “серии неполных неудачных модернизаций, повторяющихся через 1-2 поколения”…, “с тяжёлыми социальными последствиями и высокой человеческой ценой”. Такая модернизация “вдогонку за развитыми странами” включает достаточно продолжительный переходной период, а иногда и сводится к нему.

В этом случае, считает автор, более корректно говорить не о переходном периоде, а о переходном обществе. Наумова предлагает рассмотреть такое общество, с точки зрения современной теории развивающихся систем, и определяет его как неустойчивую нелинейную систему, которая имеет в своей структуре различные стационарные состояния, соответствующие различным, возможным законам поведения этой системы. В ней постоянно возникают альтернативы развития, стационарные неустойчивые состояния, критические ситуации, когда слабые воздействия могут приводить к “неадекватным” масштабным и сильным реакциям (“бифуркациям”), к неуправляемости системы. Именно таким “переходным обществом”, по мнению Наумовой, является Россия.

Из теоретических вопросов, поставленных в этой монографии Н.Ф. Наумовой, наибольший интерес представляют два: о социальной цене модернизации и использовании исходного, культурного потенциала странами, вступившими на путь социальной трансформации. Автор трактует их в духе неомодернизационных подходов. “Большой скачёк” (с целью преодоления запаздывающего развития) часто осуществляется путём “шоковой терапии”, что ведёт к процветанию меньшинства и маргинализации большинства общества, загрязнению окружающей среды, подавлению демократии, отчуждению народа от власти, а также отторжением самим народом идеи реформ (антимодернизационные настроения и действия). По мнению  Наумовой, современная цивилизация так и не смогла найти модель, которая бы позволяла ей совместить экономический рост и социальную справедливость, снизить социальную цену реформ. Мировой опыт говорит о том, что модернизация оказывается наиболее эффективной тогда, когда она осуществляется на почве собственных национальных традиций (Япония). В этой связи, для стран “догоняющей” модернизации, а, следовательно, и для России, наиважнейшей задачей является проблема синтеза коллективизма и индивидуализма, соединение традиционной корпоративности и “группизм” с дополнительно-личностными стереотипами поведения “обычных людей”.

Данной проблематике посвящен и сборник статей социолога Л.Д.Гудкова “Абортивная модернизация”^xvii.Большая часть из них основывается на материалах более чем двадцатилетних социологических исследований Левада-Центра. Деньги и власть, социальная зависть и ксенофобия, состояние морали, динамика религиозности, выхолащивание массовой исторической памяти, эпигонство “элиты” - эти и другие темы стали предметом фундаментального анализа автора книги. Собранный автором эмпирический материал позволяет выявить восприятие и оценку человеком социальных процессов, своего места в них, свои социальные перспективы, корректировку ценностных предпочтений и выбор жизненной стратегии, По существу, проводится моделирование процессов качественных изменений в социокультурных системах в условиях “переходного общества”.

В основе понятий “абортивная модернизация” или “абортивная культура” (терминология А. Тойнби, О. Шпенглера) лежит гипертрофированная, но, несомненно, эмпирическая констатация – на протяжении последних полутора столетий имели место периодически повторяющиеся сбои и прекращение начавшихся процессов вестернизации и модернизации, прерывание развития, казавшегося эволюционным. Речь идет не о случайных эксцессах, вызванных политическим конфликтами, экономическими или военными неудачами, а о системных кризисах, захватывающих целый ряд социальных институтов. Последствиями потрясений оказывалась редукция сложности социальной структуры, реорганизация по упрощенной схеме, принимающей вид “возвращения” к “национальным” традициям, “особого пути” России. В таких ситуациях прекращались заимствования более развитых и эффективных институциональных и культурных форм, шло “восстановление”, “регенерация” гораздо более примитивных или архаических, чаще всего даже варварских по своей репрессивности и жестокости типов социальной организации.

Главное препятствие российской модернизации заключается в самом типе советского или постсоветского человека (Homo soveticus), его базовом недоверии к миру, в опыте приспособления к насилию, которые делают его неспособным к рецепции более сложных моральных представлений и отношений, что означает невозможность институционализации, закрепления новых социальных форм взаимодействия. Специфическая “невменяемость” российского общества объясняет периодически возникающую блокировку модернизации, подавление функциональных императивов, ведущих к усложнению структуры социума. В разных сегментах российского общества постоянно возникают и накапливаются ресурсы, идеи и стимулы ограничения всевластия неэффективного государства, изменения тоталитарной или патерналистской системы отношений, но эти потенциальные возможности стерилизуются теми, кто обладает монополией на принуждение, кто заинтересован в дисквалификации любых форм социальной, культурной, человеческой автономии. Периодическое сдерживание социальной дифференциации, тормозящее развертывание современных институтов, обусловлен не какими-то выдумываемыми традициями “тысячелетней” русской культуры, ее “византийством” или особой “ментальностью” российского населения, а преимущественно интересами авторитарной, централизованной, неподконтрольной никому власти.

Процесс сопротивления модернизации выражается как «невозможность» или постоянно повторяющаяся неудача разделения ветвей власти, подчинение всех структур тем, у кого в данный момент оказываются средства контроля, управления и принуждения.

Итак, в течение последних двух десятилетий российские обществоведы активно осваивали модернизационную проблематику. До начала 90-х г.г. обращение к этим концепциям совершались без осмысления философских, социально-философских основ этих теорий, их методологического содержания.

На втором этапе освоения (1994–2004 гг.) российскими обществоведами теоретического и методологического арсенала западноевропейских концепций модернизаций, началась разработка теоретических моделей российской модернизации. Исследователей объединяло признание догоняющего, неорганичного характера российской модернизации, важной роли государства как инициатора модернизации и традиционализма народа. Концептуальное содержание теоретических конструкций российских обществоведов варьировалось от отрицания способности России осуществить цивилизационный переход от традиционного общества к обществу современного типа до доказательства успешного характера общественной трансформации XVIII – XX в.в., вызываемой не только экзогенными (внешними – “вызов Запада”), но и эндогенными (внутренними) факторами.

Поскольку главные роли на этом этапе теоретического освоения модернизационной парадигмы играли философы, культурологи, специалисты различных дисциплин всеобщей истории, идентификация модели российской модернизации долгое время носила чисто умозрительный характер и была ориентирована на стереотипы, “сложившиеся” в западном россиеведении.

Современный качественно новый этап модернизационных исследований связан с практическим освоением этой парадигмы специалистами по российской истории. Историки большое внимание стали уделять теоретическим вопросам и разработке конкретно-проблемной методологии модернизационных исследований.Ученые многих научных центров (Санкт-Петербург, Екатеринбург, Уфа) приступили к изучению проблематики, связанной с особенностями пространственно-временных проявлений субпроцессов российской модернизации.

В фундаментальных исторических исследованиях Б.Н.Миронова и В.В.Керова были сформулированы две разные концепции российской модернизации. Условно их можно определить как “eвропейскую” (Миронов), и “дуалистическую” (Керов). Модернизация в России, по мнению Керова, шла путем утверждения в России институтов и ценностей европейской цивилизации, и её опыт “в течение трех столетий с начала XVIII до конца ХХ вв., несмотря на все издержки, следует признать успешным”. В рамках “дуалистической концепции” Керова господствующей формой модернизации признается “этатистская”, основанная на “механическом переносе” европейского опыта в Россию, а гонимой – “национальная” (“нонэтатистская”), имевшая прочные социокультурные основания, сформировавшаяся вследствие эволюции православных ценностей в старообрядчестве.

В публицистически заостренном исследовании А.Г.Вишневского делается вывод, что иного пути, нежели тот, которым прошла Россия в ХХ веке, у нее не было. Даже если бы в Гражданской войне победили не “красные”, а “белые”, они достаточно скоро вышли бы на ту же дорогу, что и большевики. И если, как полагает Вишневский, сверхзадачей столетия для России было не перегнать ведущие страны, а всего лишь сократить разрыв, то с этой задачей она, пусть не блестяще, но справилась.

Постсоветская модернизация концептуализируется в работах социологов. Отличительной чертой этих исследований является «исторический поворот», т.е. анализ факторов и особенностей, современных модернизационных процессов в контексте цивилизационной специфики России.

Нельзя не заметить “налет” умозрительности в итоговых концептуальных построениях талантливых исследователей. Как показывает опыт мировой историографии, в крупных обобщающих исторических исследованиях (имеющих, безусловно, фундированную источниковую базу), редко удается избежать историософских построений, которые определяются мировоззренческими пристрастиями авторов.

Примечания.

1Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 7.

2Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 396.

3Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 175.

4Там же. Т. 20. С. 639.

5Квинтэссенция: Философский альманах. М., 1990. С. 377.

6Мир философии. Ч.П. С. 194.

7Там же. С. 210.

8Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 306.

9Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 307.

10Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Соч. Т. 3. С. 41.

11Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 395.

12Ясперс К.Смысл и назначение истории. М„ 1994.

13Сорокин исследует также взгляды Данилевского, Тойнби, Бердяева, Швейцера и др.

14Сорокин П. А.Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 428.

15 См.: Афанасьев В. В. Историческая социология Данилевского, Шпенглера и Сорокина // Социологические исследования. 2005. № 5. С. 135.

16На подобное обновление надеялся и Арнольд Тойнби.

17Сорокин П. А.Социальная и культурная динамика. М., 2006. С. 784.

18См.: Там же. С. 486.

19См.: Сорокин П. А.Обзор циклических концепций социально-истори- ческого процесса // Социологические исследования. 1998. № 12.

20Цит. по: Голосенко И. А.Питирим Сорокин о внутренних нарушениях социального порядка // Социологические исследования. 2000. № 4. С. 59.

21 Сорокин П. А.Кризис нашего времени // Сорокин П. А.Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 245.

22Сам Шпенглер до конца не смог освободиться от еврогюцентричности, о чем свидетельствует его философия техники. На этот факт указывает и Г. М. Тавризян (см.: Тавризян Г. М.Техника, культура, человек: Критический анализ концепций технического прогресса в буржуазной философии XX века. М„ 1986. С. 47).

23Аналогичная критика применения категории человечества в исторических исследованиях встречается и у Данилевского, причем он допускает связи между культурно-историческими типами в форме колонизации, прививки или удобрения (см.: Данилевский И. Я.Россия и Европа. М., 1991. С. 98-100).

24К. А. Свасьян отмечает: «Сам тип культуры мыслится как организми, следовательно, проходит стадии рождения, детства, возмужания, зрелости, старости и смерти» (см.: Свасьян К.Освальд Шпенглер и его реквием по Западу // Шпенглер О.Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 1.М., 1998. С. 89).

25Мельвиль Ю. К.Философия истории О. Шпенглера. В кн.: Зотов А. Ф., Мельвиль Ю. К.Буржуазная философия середины XIX – начала XX века. М., 1988. С. 432-433.

26Данилевский Н. Я.Россия и Европа. М., 1991. С. 87.

27Б. Л. Губман пишет: «Шпенглер провозгласил, что истории известны восемь в полной мере развитых культур: египетская, индийская, вавилонская, китайская, «аполлоновская» (греко-римская), «магическая» (византий- ско-арабская), «фаустовская» (западноевропейская) и майя. Ожидается им и развитие русско-сибирской культуры» (см.: Губман Б. Я.Смысл истории: очерки современных западных концепций. М., 1991. С. 82).

28Данилевский Н. Я.Россия и Европа. М., 1991. С. 88.

29Любая «высокая культура» у Шпенглера всегда прикреплена к определенному ландшафту. У каждой культуры есть свой чистый тип или идеальная форма. Каждой из них присуще особое мирочувствование, особые желания, надежды и страсти. История любой культуры представляет собой«полную аналогию» с историей отдельного человека, животного или растения. До конца понять и почувствовать культуру может лишь тот, кто душой принадлежит именно к ней. Основные средства исследователя – непосредственная внутренняя уверенность, вживание, наблюдение, точная чувственная фантазия.

30Мельвиль Ю. К.Философия истории О. Шпенглера. В кн.: Зотов А. Ф., Мельвиль Ю. К.Буржуазная философия середины XIX – начала XX века. М., 1988. С. 432-433.

31Ю.К. Мельвиль считает, что идею души культуры Шпенглер заимствовал у Гегеля (Мельвиль Ю. К.Философия истории О. Шпенглера. В кн.: Зотов А. Ф., Мельвиль Ю. К.Буржуазная философия середины XIX – начала XX века. М., 1988. С. 432).

32Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. Т.1. М., 1994. С.385.

33Богомолов А. С.Философия жизни в Германии. В кн.: Современная буржуазная философия. М., 1972. С. 144.

34Этого мнения придерживается А. С. Богомолов, Ю. Н. Давыдов, А. Н. Мочкин и другие отечественные исследователи

35Давыдов Ю. Н.Биокосмическая мифологизация диалектики. В кн.: Идеалистическая диалектика в XX столетии (Критика мировоззренческих основ немарксистской диалектики). М., 1987. С.240.

36Давыдов Ю. Н.Биокосмическая мифологизация диалектики. В кн.: Иде алистическая диалектика в XX столетии (Критика мировоззренческих основ немарксистской диалектики). М., 1987.

37Дубнов А. П.«Падение Запада» и глобальные проблемы человечества. В кн.: Шпенглер О.Закат Европы. Новосибирск, 1993. С. 16.

38Большая часть первого тома «Заката Европы» посвящается проблемам живописи, скульптуры, музыки.

39Кроме «белой революции», под которой он понимал внутреннюю революцию со стороны низших слоев европейского общества, Шпенглер говорит о «цветной революции» – национально-освободительном движении внутри бывших европейских колоний. Обе революции действуют на европейское общество разлагающе. Одна изнутри, другая извне.

40Излишнее стремление к свободе является особенностью демократии и у Платона (см.: Платон.Сочинения. Т. 3. Ч. 1. М., 1971. С. 381).

41Это деление восходит к делению предложенному и описанному Фердинандом Теннисом в его работе «Общинность и общество», а также к деле нию Гербертом Спенсером всех обществ на так называемые традиционные и промышленные. В современной западной литературе существует также аналогичное деление обществ на «аграрные» и «индустриальные» (Даниел Белл, Алвин Тоффлер).

42Здесь прослеживается аналогия с тремя периодами эволюции государственных форм, которые предлагает К. Леонтьев (Избранное. М., 1993. С.75).

43См.: Афанасьев В. В.Национальное государство как центральная категория этнополитологии. В кн.: Политическая культура: «Научные труды МНЭПУ». Вып. 6. Серия «Политология». М„ 1999. С. 219.

44В настоящее время Америка из национального государства трансформируется в новую мировую империю.

45 Бердяев Н. А.Национализм и империализм. В кн.: Бердяев Н. А.Судьба России. М, 1990. С. 109.

46В отличие от других европейских авторов, видевших причину революционных потрясений в русском нигилизме и большевизме, Шпенглер считал, что большевизм является последней фазой европейского либерализма (см.:Oswald Spengler. Der Untergang des Abendlandes: Umrisse einer Morphologie der Weltgeschichte. Frankfurt am Main, 1997. S. 795).

47Эрнст Штутц правильно отмечает, что для Шпенглера либерализм означает «революцию снизу» (см.: Ernst Stutz. Die philosophische und politi- sche Kritik Oswald Spenglers. Zurich, 1958. S. 132).

48Панарин А. С.Между атлантизмом и евразийством. Цивилизационный процесс и вызов Запада // Вестник МГУ. Серия 12.1993. № 4. С. 28.

49По мнению Эрнста Штутца реальная демократия для Шпенглера возможна только на очень небольшом пространстве.

50Свасьян К.Освальд Шпенглер и его реквием по Западу // Шпенглер О. Закат Европы. Т.1. М.1998. С.105.,

51Фрэнсис Лантинк называет консерватизм Шпенглера «современным» (см.: Francis Lantink. Oswald Spengler oder «zweite Romantik». Der Untergang des Abendlandes, ein intellektueller Roman zwischen Geschichte, Literatur und Politik. Leusden, 1991. S. 314).

52Свасьян К. Освальд Шпенглер и его реквием по Западу // Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. М., 1998. С. 105.

53Эрнст Нольте называет позицию Шпенглера «германоцентризмом» (Ernst Nolte.Geschichtsdenken im 20. Jahrhundert, Frankfurt am Main 1992, S. 226).

54Такими негативными тенденциями, по мнению Шпенглера, являются: кризис рождаемости, распространение либерализма и расовых теорий, популизм правящих элит и т. д.

55Например, идеи Шпенглера повлияли на Ханса Моргентау.

56Анализ этой проблемы уже встречается на страницах «Заката Европы», но ей посвящена и отдельная работа под названием «Человек и техника» (1931). Исследование взглядов Шпенглера на проблему техники содержится в работах Г. М. Тавризяна (см.: Тавризян Г. М.Техника, культура, человек. Критический анализ концепций технического прогресса в буржуазной философии XX века. М., 1986; Тавризян Г. М.О. Шпенглер, Й. Хейзинга: две концепции кризиса культуры. М., 1989).

57Уже само деление всех народов на «белые» и «цветные» показывает шовинизм шпенглеровской позиции, враждебно относящейся ко всем неевропейским народам.

58Сущность псевдоморфозы состоит в том, что в начальном периоде своего развития эти культуры испытывают сильное влияние другой культуры, что накладывает на их облик заметный отпечаток и затягивает развитие. Так, Персидская империя была покорена Александром Македонским, и в результате этого ее развитие замедлилось. Продолжительность исторической жизни псевдоморфозы примерно в два раза дольше «обычной» культуры. Если обычная культура в среднем существует чуть больше тысячелетия, то метаморфоза может прожить два тысячелетия. Это же происходит, по мнению Шпенглера, и с «русско-сибирской» культурой.

59Начало Российского государства Шпенглер датирует 1480 годом – годом освобождения от монголо-татарского ига (см.: Wolfgang Geier, Russland und Europa: Skizzen zu einem schwierigen Verhaltnis. Wiesbaden, 1996. S. 45).

60Свасьян К. А. Освальд Шпенглер и его реквием по Западу // Шпенглер О.Закат Европы. Т.1. М., 1998. С.121.

61К исследованию творческого наследия Леонтьева обращались многие известные российские философы – В. В. Розанов,Н.Л. Бердяев, С.Н. Булгаков, В. С. Соловьев и другие.

62См.: Леонтьев К. Н. Славянофильство теории и славянофильство жизни.

63 Леонтьев К. Н.Собр. соч. в 9 т. Т. 1. СПб., 1911. С. 420.

64Леонтьев К. Н.Византизм и славянство // Россия глазами русского. СПб., 1991. С. 14.

65Там же. С.15.

66Леонтьев К. Н.Византизм и славянство // Россия глазами русского. СПб., 1991. С. 9.

67См. Леонтьев К. Н.Владимир Соловьев против Данилевского.

68РозановВ. В.Последние фазы славянофильства // Сочинения. М., 1990. С. 193.

69Эти три периода Леонтьев выделяет и в истории искусства: «а) период первоначальной простоты: циклопические постройки, конусообразные могилы этрусков; б) период цветущей сложности: Парфенон, храм Эфесской Дианы, соборы Страсбургский, Рейнский, Миланский, св. Петра, св. Марка, римские великие здания, Софокл, Шекспир, Данте, Байрон, Рафаэль, Микельанджело и т. д.; в) период смешения, перехода во вторичное упрощение, упадка, замены другим: все здания переходных эпох, романский стиль, все нынешние утилитарные постройки, казармы, больницы, училища, станции железных дорог и т. д.» (См.: Леонтьев К. Н.Избранное. М., 1993. С. 73).

70Красота как одухотворенная, «оформленная» материя является важным моментом и в мировоззрении Данилевского.

71Леонтьев К.Н. Избранное. М., 1993. С.168.

72Леонтьев К. Н.Избранное. М„ 1993. С. 152.

73Леонтьев К. Н.Избранное. М„ 1993. С. 154.

74Там же. С. 153.

75 Леонтьев К. Н.Моя литературная судьба. М., 1991. С. 48.

76Леонтьев К. Н.Избранное. М., 1993. С. 309.

77Леонтьев К. Н.Моя литературная судьба. М., 1991. С. 64.

78Леонтьев К. Н.Избранное. М., 1993. С. 105.

79 Там же. С. 106.

80Там же. С. 336.

81Леонтьев К. Н.Избранное. М, 1993. С. 349.

82Там же. С. 349.

83Леонтьев К. Н.Изрбанное. М„ 1993. С.23.

84Леонтьев К. Н.Изрбанное. М„ 1993. С. 168.

85Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем в двенадцати томах. СПб., 2007. Т. 8. Кн. 1. С. 220.

86См.: Там же. С. 228.

87Там же. С. 229.

88 Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем в двенадцати томах. СПб., 2007. Т. 8. Кн. 1. С. 229.

89См.: Афанасьев В. В.Либеральное и консервативное. М., 2005.

90См.: Мочкин А. Н.Парадоксы неоконсерватизма. М., 1999. С. 47.

91См.: Там же. С. 19.

92См.: Там же. С. 22.

93См. там же. С.4.

94Леонтьев К. Н.Изрбанное. М„ 1993. С. 179.

95Бердяев Н. А. Философия неравенства. М., 1990. С. 109-110.

96Там же. С.110.

97См.: Ожегов Ю. П., Супрун В. И.Тенденции развития буржуазной фу­турологии. В кн.: Социально-политические теории современной буржуазной идеологии. М„ 1981. С. 166.

98Супрун В. И.Современная буржуазная футурология: проблемы, тенден­ции. Новосибирск, 1986. С. 77.

99Утопия и утопическое мышление. М., 1991. С. 134.

100 Вышеславцев Б.П. Кризис индустриальной культуры. Нью-Йорк, 1953. С.154.

101Григорян Б. Т. Философская антропология. М., 1982. С. 181.

102Федоров Н. Ф.Сочинения. М„ 1982. С. 608.

103Подобное представление присутствует и в проектах К. Э. Циолковско­го, а также в концепции «ноосферы» В. И. Вернадского. Ноосферу Вернад­ский понимал как соединение совокупного разума человечества с огромны­ми природными стихиями и силами, как разумное управление природными процессами.

104Моисеев И. И.Человек и ноосфера. М., 1990. С. 18.

105Федоров Н. Ф.Сочинения. М„ 1982. С. 360.

106Там же. С. 189.

107См.: Шахназаров Г. X. Грядущий миропорядок. М., 1981. С. 183.

108Фролов И. Т.Новый гуманизм // Новое время. 1989. № 1. С. 26.

109Шахназаров Г. X.Восток — Запад. К вопросу о деидеологизации межго­сударственных отношений // Коммунист. 1989.№ 3. С. 78.

110Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 119.

111Моисеев Н. Н.Экология, нравственность и политика // Вопросы фило­софии. 1989. №.3. С. 11.

112См.: Шахназаров Г. X.Грядущий миропорядок. М., 1981. С. 312.

113А. Г. Затуренский считает, что концепции «планетарного общества» служат для отрицания применимости понятий «коммунизм» и «капитализм» в современных условия обострения глобальных проблем. Автор называет в качестве одного из создателей теории единого планетарного общества амери­канского политолога Збигнева Бжезинского (см.: Затуренский А. Г.Критика буржуазных и реформистских «моделей социализма». Киев, 1983. С. 74).

114Федосеев А. А.Современная американская буржуазная политология: истоки, традиции, новации. М., 1989. С. 158.

115См.: Костин А. И.Глобальные проблемы современности и идеологиче­ская борьба. М„ 1989. С. 149.

116См.: Никитин А. И.Эволюция американского глобализма. М., 1987.

117См.: Гумилев Л. Н.Меня называют евразийцем // Наш современник. 1991. № 1. С. 132.

118Гумилев Л. Н.Этногенез и биосфера Земли. М., 2004. С. 20.

119Гумилев Л. Н.Этногенез и биосфера Земли. М., 2004. С. 33.

120Подобные мысли мы встречаем у Константина Леонтьева, известного своими антилиберальными настроениями.

121Гумилев Л. Н.Этногенез и биосфера Земли. М., 1993. С. 91.

122Там же. С. 135.

123Гумилев Л. Н.Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993. С. 30.

124В данном случае Гумилев не оригинален и повторяет мнение Данилевского и Шпенглера.

125Гумилев Л. Н.Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993. С. 30.

126 Данилевский Н. Я.Россия и Европа. М., 1991. С. 91.

127Гумилев Л. Н.Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993. С. 5.

128См.: Гумилев Л. Н.Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993. С. 23.

129Там же. С. 23.

130Там же. С.33.

131Гумилев Л. Н.Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993. С. 35.

132Там же. С. 39.

133Там же. С. 40.

134 Гумилев Л. Н.Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993. С. 39.

iПодробнее см.: Побережников И.В. Переход от традиционного к индустриальному обществу: теоретико-методологические проблемы модернизации. – М., 2006. – С. 53–115.

iiОпыт российских модернизаций. – М., 2000. – С.52.

iii Волков Л.Б. Теория модернизации – пересмотр либеральных взглядов на общественно-политическое развитие (обзор англо-американской литературы) и критический анализ буржуазных теорий модернизации. Сборник обзоров. – М.,1985.

ivРоссийская модернизация: проблемы и перспективы (материалы “круглого стола”) // Вопросы философии. –  1993. – № 7.

v Российская модернизация XIX–ХХ вв.: Институциональные, социальные,  экономические перемены. –Уфа.,1997; Рязанов В.Г. Экономическое  развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX–ХХ вв.  –СПб.,1998; Модернизация в социокультурном контексте: традиция и трансформация / Сб. научных статей. – Екатеринбург. 1998. – С.8-49; Побережников И.В. Школа модернизации: эволюция теоретических основ // Уральский исторический вестник. – Екатеринбург. – 2000. – № 5-6; Его же. Теория модернизации: от классической к современной версии // Северный регион: наука, образование, культура. – Сургут, 2000. – №2. – С. 75-80; Опыт российских модернизаций. – М., 2000; Каспэ С.И. Империя и модернизация. Общая модель и российская специфика. – М.,   2001; Алексеев В.В., Алексеева Е.В. Распад СССР в   контексте текущей модернизации и имперской эволюции // Отечественная история. – 2003. – № 5.

vi Поткина И.В. Индустриальное развитие дореволюционной России. Концепции, проблемы, дискуссии в американской и английской историографии. – М., 1994; Селунская Н.Б. Россия на рубеже XIX–XX вв. (в трудах западных историков). – М., 1996; Россия XIX –XX вв.: взгляд зарубежных историков // Под ред. А.Н. Сахарова. – М., 1996; Грегори П. Экономический рост российской империи (конец XIX – начало XX вв.): новые подсчеты и оценки. – М., 2003; Shanin T. The Roots of Otherness: Russia’s Turn of the Century. New Haven, 1986.

viiКрасильщиков В.А. Вдогонку за прошедшим веком. Развитие России в ХХ веке с точки зрения мировых модернизаций. – М., 1998.

viii Там же. –.249.

ixСеменникова Л.И. Россия в мировом сообществе цивилизаций. – М., 2003.

xМиронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII– начало ХХ вв.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. – т 2. – СПб., 1999.

xiСогрин В.В. Клиотерапия и историческая реальность: тест на совместимость (Размышления над монографией Б.Н.Миронова ”Социальная история России периода империи”) // Общественные науки и современность. – 2002. – № 1. – С. 144 – 160.

xiiТам же. – С. 158 – 159.

xiiiКеров В.В. Се человек и дело его…Конфессионально-этические факторы старообрядческого предпринимательства в России. – М., 2004.

xivБелла Р.Н. Социология религии // Американская социология. Перспективы. Проблемы. Методы. – М., 1972. –С. 276.

xvВишневский А.Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в  СССР.  – М., 1998.

xviНаумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизации в России: беда, вина или ресурс человечества? – М., 1999.

xviiГудков Л.Д. Абортивная модернизация. – М., 2011