Литература

1. Афанасьев В. В. Историческая социология. Барнаул, 1995.

2. Афанасьев В. В. Философия политики Освальда Шпенглера. М., 1999.

3. Афанасьев В. В. Либеральное и консервативное. М., 2006.

4. Вершинин С. Е. Освальд Шпенглер как геополитик // Шпенглер О. Годы решений. М., 2007. С. 210-223.

5. История теоретической социологии. М., 1998. Т. 2. С. 81-150.

6. Дубнов А. П. «Падение Запада» и глобальные проблемы человечества // Шпенглер О. Закат Европы. Новосибирск, 1993. С. 5-33.

7. Люкс Л. Евразийство и консервативная революция. Соблазн антизападничества в России и Германии // Вопросы философии. 1996. № 3. С. 57-69.

8. МочкинА. Н. Рождение «зверя из бездны» неоконсерватизма. М., 2002.

9. Орлов Ю. Я. К значению философии Шопенгауэра, Ницше и Шпенглера для методологии немецко-фашистской пропаганды // Вестник МГУ. Серия 10. 1993. № 1. С. 51-69.

10. Освальд Шпенглер и «Закат Европы». М., 1922.

11. Патрушев А. И. Миры и мифы Освальда Шпенглера (1880- 1936) // Новая и новейшая история. 1996. № 3. С. 122-144.

12. Пономарева Л. Освальд Шпенглер и русская историко-философская мысль конца XIX столетия // Европейский альманах. История. Традиции. Культура. М., 1991. С. 74-89.

13. Пономарева Л. О. Шпенглер и русская историко-философская мысль конца XIX // Европейский альманах. История. Традиция. Культура. М., 1991.

14. Свасьян К. А. Освальд Шпенглер и его реквием по Западу // Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. М„ 1998. С. 5-122.

15. Свасьян К. А. Социально-политическая философия Освальда Шпенглера // Социологические исследования. 1987. № 6. t С. 125-133.

16. Сербенко Н. И., Соколов А. Э. Кризис культуры как исторический феномен (в концепциях Н. Данилевского, О. Шпенглера, П. Сорокина) // Философские науки. 1990. № 7.

17. Цымбурский В. Л. Сколько цивилизаций? (С Ламанским, Шпенглером и Тойнби над картой XXI века) // Pro et contra. 2000. №3. С. 176-183.

18. Шпенглер О. Пруссачество и социализм. М., 2002.

19. Шпенглер О. Закат Европы. М., 2002.

20. Шпенглер О. Годы решений. М., 2007.

Историческая социология к.И. Леонтьева // в.А. Афанасьев Историческая социология. М., 2009.

Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891), используя основные идеи Н.Я. Данилевского, внес свой значительный вклад в развитие исторической социологии. Кроме своих литературных произведений, К.Леонтьев написал много статей по исторической и социальной проблематике, среди которых наиболее важными являются «Византизм и славянство», «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения», «Записки отшельника» и др.

Для мировоззрения Леонтьева характерен социальный пессимизм, тесно связанный с православной догматикой, ярко выраженный антилиберальный пафос, основанный на своеобразной концепции общественного развития. Многие оценки и предсказания, содержащиеся в его работах, сегодня, когда прошло более ста лет со дня их написания, выдержали проверку временем. В своих статьях Леонтьев затрагивает проблемы анализа всемирной истории и пытается разобраться в политических проблемах современной ему Европы и России. Интерес его к политическим проблемам был связан и с его консульской работой в Греции и Турции. Стремясь выйти на более высокий уровень анализа, Леонтьев уделяет большое внимание роли государства, церкви в жизни общества, рассматривает вопрос об общественном прогрессе и его критериях, вводит в научный оборот понятие «формы государства», развивает учение о «социальных элементах», пишет об актуальных политических проблемах. Социология Леонтьева при жизни нашла мало последователей, однако после смерти его идеи активно исследовались и нашли много последователей⁶¹.

Леонтьев был знаком с работами основных представителей славянофильского направления, но относился к ним в основном критически⁶². Заметное влияние на его мировоззрение оказали идеи Н.Я. Данилевского, концепцию исторического развития которого он очень ценил: «Я должен здесь прибавить, что главным основанием мыслям моим служила мне книга г. Данилевского "Россия и Европа". Данилевский, по справедливому замечанию г. Страхова, первым обратил внимание на эту смену культурных типов и стилей. Эту теорию культурной смены можно назвать истинным открытием, принадлежащим исключительно русскому мыслителю. Положим, Хомяков и другие славянофилы развивали нечто подобное прежде г. Данилевского; но у них это все было не ясно, не приведено в систему и, главное, не производило впечатления чего-то органического, чего-то такого, чему быть надлежит; а в сочинении "Россия и Европа" весьма ясно этого рода освещение»⁶³. Леонтьев критикует в учении славянофилов их либеральные иллюзии, от которых не смог полностью освободиться и Данилевский.

На творчество Леонтьева кроме работ Данилевского определенным образом повлияли идеи Владимира Соловьева. Леонтьев так определяет свое отношение к последнему: «Останется ли от Соловьева только идея развития Церкви или нечто еще более общее, – только истинно великий толчок, данный им русской мысли в глубоко мистическую сторону, ибо он, будучи несомненно самым блестящим, глубоким и ясным философом-писателем в современной Европе, посвятил свой дар религии, а не чему-нибудь другому»⁶⁴. Несмотря на высокую оценку творчества Соловьева, Леонтьев критически относился к некоторым сторонам его наследия, о чем свидетельствует такое высказывание: «...политические воззрения его (В. Соловьева) просто поражают меня, не знаю только чем: ребячеством своим или наглым притворством»⁶⁵. Леонтьев был противником идеи Соловьева о необходимости слияния православия и католичества: «Разлюбив простой, утилитарный прогресс, разочаровавшись в нем, грядущие поколения русских людей не накинутся ли толпами на учение Соловьева, не только благодаря его таланту (а вернее гению), но и благодаря тому, что сама мысль "идти под Папу" – ясна, практична, осуществима и в то же время очень идеальна, очень крупна»⁶⁶. В последние годы жизни Леонтьев резко расходится с Соловьевым, в частности, по вопросу о теории культурно-исторических типов Данилевского⁶⁷.

В.В. Розанов, будучи лично знаком с Леонтьевым и испытав влияние его идей на себе, очень метко выделяет основные моменты мировоззрения Леонтьева. Учение о гранях, о разнообразии форм как условии культуры, представляется для Розанова основным моментом в социологии Леонтьева. Это учение тесно переплетено с оригинальной концепцией развития и эстетическими идеями Леонтьева. В гранях содержится идея любого явления – его форма. Развитие культуры ведет к богатству и усложнению культурных форм, регресс культуры, наоборот, способствует упрощению форм, потере их разнообразия, т. е. к однообразной простоте. Эти признаки и выступают для Леонтьева основным критерием, когда он, оценивая современный период европейской истории, усматривает в нем процессы упрощения, при котором более сложные и изысканные формы прежней культуры сменяются простыми и однообразными. Леонтьеву удалось сформулировать универсальную формулу развития, которая напоминает идею о единстве и многообразии в теории эволюции Герберта Спенсера. В процессе развития Леонтьев видит два взаимосвязанных момента: с одной стороны, это процесс обособления сходных явлений, усложнение внутренней структуры, с другой, – укрепление внешнего единства, не позволяющей явлению, как он говорит, «растекаться».

В историческом развитии общества, как и во всех других явлениях природы, Леонтьев выделяет три основные стадии: «первичная простота», многообразное единство – «цветущая сложность» и упрощение – «вторичное смешение». Розанов так характеризует это учение: «Нет в живом и мертвом ничего, что не было бы подчинено закону этих трех фаз, и если мы спросим себя, что же в них есть главное, то мы увидим, что это – начало грани, предела, обособления»⁶⁸. Смена этих фаз, согласно Леонтьеву, является универсальным законом развития⁶⁹. С учением о гранях связано у Леонтьева и представление о красоте как единстве форм в их многообразии и основном критерии развития общества. Определяя эстетический критерий как универсальный, применимый как к явлениям природы, так и к социальным процессам. Леонтьев как бы вторит известной формуле Ф. М. Достоевского «Красота спасет мир»⁷⁰. Внешние формы быта, одежды, мод играют, по мнению Леонтьева, важную роль в общественном развитии. «Внешние формы быта, одежды, обряды, обычаи, моды, – пишет он, – все эти разности и оттенки общественной эстетики живой, все эти внешние формы, говорю я, вовсе не причуда, не вздор, не чисто «внешние вещи», как говорят глупцы, нет, они суть неизбежные последствия, органически вытекающие из перемен в нашем внутреннем мире...»⁷¹

На основе своего учения о гранях Леонтьев анализирует исторические явления. Для этого он использует понятие «государственная форма», что означает определенную форму государственного устройства. Он приходит к выводу, что государства Европы находятся в периоде вторичного смешения и упрощения. Этот процесс Леонтьев характеризует как болезненный, ведущий в конечном счете к смерти государств. Он проявляется в отказе от неравноправных слоев, которые, по мнению Леонтьева, составляют ту деспотическую форму неравенства, которая необходима для жизни государств. Критикуя эгалитарные теории социального прогресса, Леонтьев считает прогресс процессом вторичного упростительного смешения, который характеризуется заменой более развитых и разнообразных форм социальной жизни на усредненные формы. На месте разнообразных идеалов, существовавших в средневековой Европе, когда каждое сословие имело свои нормы и ценности, в современной Европе начал складываться идеал среднего человека, посредственности – универсальный идеал, предлагаемый для всех слоев, для всех людей, для всех времен и народов. Леонтьев связывает этот процесс с приходом к власти буржуазии, третьего сословия, идеалом которого является либерализм, понятый как стремление избегать крайностей.

УЧЕНИЕ О СОЦИАЛЬНЫХ ЭЛЕМЕНТАХ

Для Леонтьева характерно рассмотрение общества по аналогии с живыми организмами, как целостного, органически связанного единства форм, в котором государство выступает в качестве внешнего организующего начала. В обществе имеются независимые друг от друга сферы, как в организме есть различные виды тканей, каждая из которых имеет свою специфику и особенности, не похожа полностью на другие. Леонтьев понимает жизнь общества как целостный процесс, нарушение одной из подсистем которого может привести к нарушению функционирования организма в целом, а безмерное развитие одной из систем общества за счет полного игнорирования других может привести к гибели живого организма.

Константин Леонтьев исследует общество, исходя из определенной независимости основных сфер социальной жизни. При этом он не говорит прямо о приоритете какой-либо из сфер. Для него характерно представление об обществе как о единстве по меньшей мере восьми «реальных сил» или «социальных элементов»: «Реальные силы это очень просто. Во всех государствах с самого начала исторической жизни и до сих пор оказались неизбежными некоторые социальные элементы, которые разнородными взаимодействиями своими, борьбой и соглашением, властью и подчинением определяют характер истории того или другого народа. Элементы эти, или вечные и вездесущие реальные силы следующие: религия и Церковь с ее представителями; государь с войском и чиновниками; различные общины (города, села и т. д.); землевладение; подвижной капитал; труд и масса его представителей; наука с ее деятелями и учреждениями; искусство и его представители. Вот они – эти главные реальные силы обществ»⁷².

Подчеркивание Леонтьевым вечности социальных элементов подрывает основу под различными социальными утопиями, например, коммунистическими, которые стремятся к уничтожению капитала как социального элемента. «Количественные отношения всех этих реальных сил в разных местах и в разные эпохи разные, – пишет Леонтьев, – но совместное существование их повсеместно и вечно. Потому о полном уничтожении той или другой из этих сил, или и почти всех, кроме труда, и, может быть, незначительной собственности, невозможно и думать»⁷³.

Любые общественные изменения и реформы меняют взаимное соотношение этих социальных элементов, поднимая значимость одних и уменьшая влияние других. Здесь Леонтьев создает модель социальной динамики, объясняющую все изменения в общественной жизни через взаимную борьбу «реальных сил». Чередование таких социальных элементов, наложенное на попеременное господство соответствующих общественных классов: аристократии, буржуазии или работника, – составляет основу социальной динамики общества в процессе его исторического развития.

Со своим учением о социальных элементах Леонтьев связывает социальную дифференциацию. Дело в том, что, по его мнению, соотношение сил и слоев в каждом обществе со временем меняется, что и это соотношение определяет социальные изменения. Он пишет: «Образование естественных органических групп и надавливающих взаимно друг на друга слоев или классов и действие друг на друга реальных этих, выше поименованных сил, – неизбежно; оно было всегда и теперь. Но, во-1-х, распределение групп и слоев, род их соотношений были и суть весьма различны, в различных государствах и в разные эпохи; а, во-2-х, степень их обособленности природой, бытом и законом не всегда и не везде одинаково резка; подвижность этих групп и сила может быть слишком мала, или слишком велика, или в меру сообразна со свойствами социального организма»⁷⁴.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕИ ЛЕОНТЬЕВА

Главная идея политической социологии Леонтьева – это тезис об уникальности государственной формы для каждого отдельного государства. Народ, когда создает свое государство, выбирает для него определенную историческую форму, которую он затем сохраняет «до гроба исторического». Форма эта по мере развития в своей основе остается неизменна и лишь отдельные ее элементы подвержены изменениям. Отказ от этой государственной формы может оказаться для данного народа катастрофическим и привести к гибели государства. Уникальность государственной формы Леонтьев связывает с ограниченной продолжительностью ее существования. Как для отдельного человека максимальная продолжительность жизни составляет примерно сто лет, так для государства таким сроком является тысячелетие. Редкие из государств в истории пережили этот срок. Продолжительность жизни государств определяется их судьбой и особенностями внутренней организации. Так, например, демократические республики, по мнению Леонтьева, живут меньше аристократических монархий и т. д.

В работе «Византизм и славянство» Леонтьев развивает тезис о принудительном характере государственной формы, которая по определению должна быть стеснительной, не позволяя обществу «растечься», поэтому Леонтьев говорит о необходимости жесткой политики и даже свирепости государства. Победивший в Европе либерализм разлагает, по мнению Леонтьева, устои культурной традиции и подготавливает гибель европейских государств. Поэтому в настоящее время особую важность приобретают для общества так называемые охранительные силы – церковь и государство. «Разрушив все старое, подкопавшись под все прежние верования, демократический либерализм, – пишет Леонтьев, – не дал взамен ничего созидающего и прочного... Ибо хотя вечного на земле нет ничего, но существуют явления сравнительно очень прочные. Прочно же у людей именно то, что по существу своему противоречит демократической свободе и тому индивидуализму, который она обусловливает. Смесь страха и любви – вот чем должны жить человеческие общества, если они жить хотят... Смесь любви и страха в сердцах...; Священный ужас перед известными идеальными пределами; любящий страх перед некоторыми лицами; чувство искреннее, а не притворное только для политики; благоговение при виде даже одном иных вещественных предметов, при виде иконы, храма, утвари церковной... Вот что созидает нации, вот что их единит, ведет к победам, славе и могуществу...»⁷⁵ В этих словах содержится своеобразное кредо русского социолога, весь его консервативный пафос, итог последнего периода творчества, когда религиозные мотивы стали преобладать у Леонтьева. Особую роль в борьбе с либерализмом, по мнению Леонтьева, должно сыграть монашество.

Важной проблемой, которой Константин Леонтьев уделяет значительное внимание, является проблема национальных государств и национализма. Он критикует современные ему политические движения националистического толка, считая их по природе своей явлениями космополитическими. Леонтьев приходит к такому заключению, потому что эти движения служат всеобщему смешению и уравнению, то есть процессу «гниения», который исходит прежде всего от европейских государств, заболевших этой болезнью эгалитарного прогресса. «Движение современного политического национализма, – пишет он, – есть не что иное, как видоизмененное только в приемах распространение космополитической демократизации»⁷⁶. Рассуждая как врач, Леонтьев говорит о «заразности» этой европейской болезни и необходимости «подморозить» Россию.

Ставя проблему соотношения национального и общечеловеческого, Леонтьев полагал, что внести вклад в сокровищницу общечеловеческого можно, лишь служа национальным интересам и целям. Леонтьев критикует мнение Данилевского о том, что современная политика должна быть национальна и либеральна, полагая, что «национальное начало, лишенное особых религиозных оттенков и формы, в современной, чисто племенной наготе своей, есть обман... Племенная политика – есть одно из самых странных самообольщений XIX века»⁷⁷. Такие понятия, как «племя», «национальность», «общий язык» и другие, к которым апеллируют представители националистических движений, не являются, по мнению Леонтьева, определяющими и уступают место более важным характеристикам духа, таким как культура, понимаемая им как система религиозных, политических, нравственных и других идей, ценностей и принципов. Он утверждает: «Племенные чувства и сочувствия кажутся сразу довольно естественными и понятными. Но и в них много необдуманности, много суеверия и фразы. Что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей? За что его любить? За кровь? Но кровь, ведь, с одной стороны, ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь иногда любишь, полагая, что любишь свою, близкую. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! Все великие нации очень смешанной крови. Язык? Но язык что такое? Язык дорог особенно как выражение родственных и дорогих нам идей и чувств. Любить племя за племя – натяжка и ложь. Другое дело, если племя родственное хоть в чем-нибудь согласно с нашими собственными идеями, с нашими коренными чувствами»⁷⁸. Леонтьев считает, что не тело (племенная и национальная принадлежность) является определяющим как в жизни отдельного человека, так и в жизни народа, а его дух, система принципов поведения, зафиксированных в религии и культуре.

Развенчивая политический национализм, Леонтьев показывает всю пагубность и опасность его для государства и культуры: «Идея же национальностей в том виде, в каком ее ввел в политику Наполеон III, в ее нынешнем модном виде, есть не что иное, как тот же либеральный демократизм, который давно уже трудится над разрушением великих культурных миров Запада. Равенство лиц, равенство сословий, равенство (т.е. однообразие) провинций, равенство наций – это все один и тот же процесс; в сущности, все то же всеобщее равенство, всеобщая свобода, всеобщая приятная польза, всеобщее благо, всеобщая анархия либо всеобщая мировая скука. Идея национальностей чисто племенных в том виде, в каком она является в XIX веке, есть идея, в сущности, вполне космополитическая, антигосударственная, противурелигиозная, имеющая в себе много разрушительной силы и ничего созидающего, наций культурой не обладающая; ибо культура есть не что иное, как своеобразие; а своеобразие ныне почти везде гибнет преимущественно от политической свободы. Индивидуализм губит индивидуальность людей, областей и наций»⁷⁹. Придя к такого рода парадоксальным на первый взгляд выводам, Константин Леонтьев остается последовательным в своем понимании культуры как обособленности, оригинальности, своеобразия и в понимании развития как процесса обособления при сохранении единства.

В отличие от Данилевского Леонтьев не абсолютизирует славянство, считая его в культурном смысле непонятным, а в политическом смысле даже вредным для России. Он высказывает мысль об опасности последнего: «Мы впредь должны смотреть на панславизм как на дело весьма опасное, если не совсем губительное»⁸⁰. Политический панславизм он предлагает заменить на «культурофильство»: «Для нас политика чисто славянская есть политика революционная, космополитическая. Истинное (т. е. культурное, обособляющее нас в быте, духе, учреждениях) славянофильство (или – точнее – культурофильство) должно отныне стать жестоким противником опрометчивого, чисто политического панславизма»⁸¹. Идею славянства Леонтьев предлагает заменить византизмом. Византизм как принцип, как имеющая свой стиль культурная традиция, по мнению Леонтьева, тесно связана с православием, самодержавием и пессимизмом по отношению к земной жизни. Славянство же не имеет своих исторических форм и может представлять только обычный племенной принцип, который есть не что иное, как обратная сторона космополитизма.

Идее панславизма Леонтьев противопоставляет идею русизма как продолжение культурной традиции византизма. «Идея православно- культурного русизма, – пишет он, – действительно оригинальна, высока, строга и государственна. Панславизм же во что бы то ни стало – это подражание и больше ничего. Это стремление быть как все. Это все та же общеевропейская революция. Нужно теперь не славянолюбие, не славянопотворство, не славяноволие; нужно славяномыслие и славянотворчество, славяноособие. Русским в наше время надо, ввиду всего перечисленного мною прежде, стремиться со страстью к самобытности духовной, умственной и бытовой... И тогда и остальные славяне пойдут со временем по нашим стопам»⁸².

Константин Леонтьев ясно показал, что те, кто выступает с национальными идеями, являются космополитами, т.е. людьми, стремящимися разрушить органически сложившуюся национальную культуру, органически сложившиеся общественные связи. Такая установка отличала Константина Леонтьева от других славянофилов и даже Н.Я. Данилевского, которые остались в глубине души либералами, сторонниками социальных реформ в России. Этот взгляд на современное ему российское общество позволил Леонтьеву предвидеть угрозу революции и полосы социальных конфликтов. Стремясь остановить распространение в России либеральных европейских идей, Леонтьев предлагает «подморозить» Россию, однако, заботясь о будущем процветании России, он строил планы захвата Константинополя и выхода России к теплым мировым океанам.

ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС

Леонтьев стремится избавиться от либеральных иллюзий славянофилов, но, несмотря на эту критику, он берет на вооружение многие важные славянофильские идеи. К таким идеям относится постановка гак называемого восточного вопроса, который на современный ему исторический момент соответствовал противостоянию Германии как выразительницы интересов Европы и России как представительницы интересов славянства. Рассматривая современную политическую ситуацию с точки зрения этого противостояния, Леонтьев анализирует расстановку политических сил. Он считает, что германским интересам соответствует образование на Балканах новой федерации: «Образование этой югославянской конституционной федерации, с примесью мадьяр и румынов, на развалинах Турции обеспечило бы за Германией на долгие времена страшный перевес над всем, не только европейским, но и ближайшим азиатским миром. Конфедерация эта была бы именно настолько сильна, чтобы сокрушить с помощью Германии влияние России на дела Юго-Востока, и достаточно слаба, вследствие сепаратистских наклонностей племен, ее составляющих, чтобы повиноваться Германии. Дунай стал бы действительно рекою германскою. Болгария принуждена была бы разделить судьбы других югославян "и"... полутатарская Московия была бы отброшена к Сибири и Кавказу»⁸³.

В качестве выводов из своей статьи «Византизм и славянство» Леонтьев указывает, что, во-первых, Россия подошла к своему 1000-летнему рубежу, максимальной продолжительности жизни для государств, во-вторых, в качестве возможной главной причины смерти Российского государства он видит поддержку болгар в их борьбе за национальную независимость, ибо болгары первые выступили против византизма и православной церкви, т.е. основ российской государственности. А даже мысленная измена этому принципу может привести Россию к гибели, так как реальная жизнь всегда предоставит возможность для реализации этой мысленной, внутренней измены.

В последние годы жизни Леонтьев много писал по проблемам политических судеб России и других славянских стран. В анализе этих проблем он исходит из идеи Данилевского о необходимости создания политической системы славянских государств во главе с Россией – создания Славянского Союза. Леонтьев вносит свои коррективы в вопрос о Славянском Союзе, предлагая создать его не на основе племенного принципа, то есть включать в него исключительно славянские народы, а по культурному принципу византизма, по принципу православной религии. Леонтьев подробно рассматривает, какие из наций должны способствовать славянскому объединению, а какие, наоборот, могут служить помехой тому. При этом он отмечал опасность процесса либерализации в славянских странах Восточной Европы, а также важность в первую очередь религиозного объединения на основе восточной православной традиции христианства. При таком подходе в будущий союз не должны входить католическая Польша, онемеченная Чехия, а должна войти не славянская, но православная Греция. Культурной столицей Славянского Союза должен быть Константинополь.

Восточный вопрос Данилевский определяет как борьбу старого романо-германского и нового славянского культурно-исторического типа. Леонтьев видит решение этой всемирно-исторической проблемы в завладении проливами в какой бы то ни было форме. Захват проливов, выходящих в Средиземное море, является для него приоритетной задачей русской политики, способной решить многие внутренние проблемы России. Но если владение проливами является задачей будущего, то выход России из европейской политической системы, в которую вовлек страну Петр Великий, для Леонтьева уже свершившийся факт: «На началах исключительно европейских нам нельзя уже жить, – пишет он. – Конец петровской Руси близок... И слава Богу. Ей надо воздвигнуть рукотворный памятник и еще скорее отойти от него, отрясая романо-германский прах с наших азиатских подошв!»⁸⁴

Предчувствуя гибель Российской империи, Леонтьев обратил внимание на целый ряд факторов, способных привести к такому результату: славянский национализм, либеральная демократия, слишком большой исторический возраст России. Особую опасность он видел в стремлении некоторых российских либералов слить Российское государство вместе с другими европейскими государствами в единую федерацию. Сегодня это бы означало вступление России в Европейский союз. Однако, несмотря на общий политический пессимизм Леонтьева, у него присутствует вера в будущее России и ее цивилизации.

В своих последних публицистических работах Леонтьев неоднократно возвращается к проблеме России и Европы. Так, для него Европа однозначно «гниет», она больна болезнью либерального эгалитаризма и способна заразить окружающие ее страны. Поэтому для Леонтьева важно не только изолировать от ее тлетворного влияния Россию, но и по возможности «подморозить» Россию, чтобы сохранить существующие в ней социально-политические структуры, и прежде всего церковь и государство, для будущего развития.

Однако он отдавал себе ясный отчет в том, что определенным жизненным потенциалом Европа еще обладает, более того, она еще способна угрожать России, если сможет объединиться. Современные политические события конца XX века во многом подтвердили подобные опасения. С возникновением Европейского союза влияние Европы на Россию и на весь остальной мир значительно возросло. Леонтьев пишет так: «Общеевропейская рабочая республика, силы которой могут быть временно объединены под одной какой-нибудь могучей диктаторской рукой, может быть так сильна, что будет в состоянии принудить и нас принять ту же социальную форму; – втянуть нас «огнем и мечом» в свою федерацию... Европа в силе еще и имеет все-таки какую-то будущность»⁸⁵.

Указывая на важную роль Германии как выразительницы интересов современной Европы, Леонтьев предсказывал возможную войну между немцами и русскими, но был убежден в том, что русские победят. События Второй мировой войны также подтвердили политический анализ Леонтьева. Германия, по мнению Леонтьева, должна сменить свой традиционный Drang nach Osten давлением на Запад, и прежде всего на Францию⁸⁶. Он пишет: «Движение немцев к Юго-Западу, к берегам Атлантического океана и Средиземного моря усилится, Drang nach Westen увеличится и Романскому племени волей-неволей придется или быть завоеванным на месте, или... заселять внутреннюю Африку и ее северные берега»⁸⁷.

Именно этот процесс, по мнению Леонтьева, и приведет в конце концов к гибели Европы и ее культуры, которую он представляет себе следующим образом: «Романцы выселяются и смешиваются с неграми; Париж разрушенный и, быть может, наконец, покинутый, как покинуты были столькие столицы древности; – германцы, отчасти тоже выселяющиеся, отчасти теснимые объединенными славянами с Востока, приближаются все ближе и ближе к Атлантическому приморью, – смешиваясь теснее прежнего с остатками Романского племени... Неужели это уже само по себе взятое не есть именно то, что называется разрушением прежних государств и постепенным падением прежней культуры? Если это не гибель, если это не перерождение даже и племенное, этнографическое, то я должен сознаться, что я ничего не понимаю!»⁸⁸

СОЦИАЛЬНЫЙ КОНСЕРВАТИЗМ

Консерватизм Константина Леонтьева был очень последовательным. Можно сказать, что он довел консервативный принцип до логического конца. Это стало возможным не в последнюю очередь благодаря его социальному статусу. Будучи потомственным дворянином, впитав с юных лет традиции русской аристократии, Леонтьев невольно выражал политические интересы дворянства. Инстинктивно он выступал за укрепление церкви и государства. По его мнению, именно эти социальные силы способны сдержать натиск либерализма. Среди социальных элементов Леонтьев выделял так называемые охранительные и разрушительные. К «разрушительным» силам он относит капитал, который стремится устранить на своем пути все социальные препоны и старые традиции, стремится нивелировать общество, стереть социальные перегородки. Именно капитал является ведущей силой либерализма, борьбу со всеми проявлениями которого Леонтьев сделал смыслом всего своего творчества.

К «охранительным» социальным элементам Леонтьев относит прежде всего церковь и государственную бюрократию. Именно эти социальные элементы в силу своего стремления следовать старым традициям и устоям стабилизируют общественную жизнь, делают ее прочной, способной выстоять перед всевозможными вызовами и проблемами, которые ставит перед любым обществом история. Не случайно образ монаха-солдата противопоставляется им образу беспринципного и безнравственного торгаша.

Консерватизм Леонтьева последовательнее консерватизма немецких «консервативных революционеров», одним из видных представителей которых является Освальд Шпенглер⁸⁹. В отличие от последних Леонтьев не шел на компромиссы с национальным принципом в политике, считая его одним из проявлений космополитической либеральной идеологии. Немецким консерваторам, традиционно боровшимся с католицизмом, недоставало понимания социально-политической роли церковной организации. В результате в своих идейных исканиях они пришли к моральному тупику оправдания империализма и национализма. Поэтому не правильно ставить в один ряд Леонтьева и Ницше, как это делает, например, А.Н. Мочкин, относя обоих авторов к так называемому неоконсерватизму⁹⁰.

Основными его представителями, по мнению А.Н. Мочкина, являются Фридрих Ницше и Константин Леонтьев. Неоконсерваторы в отличие от обычных «консерваторов status quo» (Г.В.Ф. Гегель, Н.М. Катков и др.) не хотят сохранить существующий порядок, а стремятся вернуть общество в прошлое (Ницше – в Спарту, Леонтьев–в Византию). Подобная интерпретация вызывает целый ряд вопросов. Во-первых, это неоправданное отождествление автором позиции Ницше и Леонтьева⁹¹. Правильно отмечая общий для них эстетизм, автор использует для обоих мыслителей термин «сатанист»⁹², хотя и считает эту оценку неверной. В данном случае открытый «сатанист» Ницше, известный своей апологией аморальности, приравнивается к Леонтьеву, выступавшему за поддержание общественной морали через укрепление авторитета церкви и государства.

Спорен и тезис А. Н. Мочкина о том, что неоконсерваторы стремятся вернуть общество в прошлое⁹³. У Леонтьева мы находим об этом недвусмысленное высказывание: «Можно любить прошлое, но нельзя верить в его даже приблизительное возрождение»⁹⁴ Николай Бердяев, высказывая свое отношение к консерватизму, правильно указывает на то, что консерватизм не абсолютизирует прошлое, не стремится вернуть его, а хочет сохранить связь времен: «Консерватизм поддерживает связь времен, не допускает окончательного разрыва в этой связи, соединяет будущее с прошлым... Консерватизм же имеет духовную глубину, он обращен к древним истокам жизни, он связывает себя с корнями. Он верит в существование нетленной и неистребимой глубины. У великих гениев и творцов был этот консерватизм глубины... Без консервативной среды невозможно появление великих творческих индивидуальностей... Эта консервативная глубина есть у самых больших людей XIX века, она есть у Гете, у Шеллинга и Гегеля, у Шопенгауэра и Р. Вагнера, Карлейля и Рескина, у Ж. де Местра, у Вилье де Лиль Адана и Гюисманса, у Пушкина и Достоевского, у К. Леонтьева и Вл. Соловьева»⁹⁵.

Бердяев также верно указывает на тот интересный факт, что консерватизм привлекает не прошлое само по себе, а то, что оно прошло проверку временем. Он пишет: «В чем притягивающая нас тайна красоты развалин? В победе вечности над временем... Разрушающим потоком времени сносится все слишком временное, все, устроенное для земного благополучия, и сохраняется нетленная красота вечности. В этом тайна красоты и обаяния памятников прошлого и памяти о прошлом, магия прошлого. Не только развалины дают нам это чувство победы вечности над временем, но и сохранившиеся старые храмы, старые дома, старые одежды, старые портреты, старые книги, старые мемуары. На всем этом лежит печать великой и прекрасной борьбы вечности с временем... Все новое, сегодняшнее, недавно созданное и построенное не знает еще этой великой борьбы нетленного с тлением, вечности мира иного с потоком времени этого мира, на нем нет еще этой печати приобщения к высшему бытию, и потому нет в нем еще такого образа красоты»⁹⁶.

Как мне представляется, сущность консерватизма следует искать не по отношению к настоящему, а по отношению к традициям. Традиции – это то, что существовало в прошлом, существует в настоящем и, возможно, будет существовать в будущем. Они являются неким связующим звеном между прошлым и будущим, передающимися из поколения в поколение правилами игры. Консерватором всегда будет тот, кто стремится сохранить старые традиции. Если исходить из такого подхода, то между немецкими и российскими консерваторами имеются существенные отличия. Если для Ницше был характерен отказ от старых духовных традиций и «переоценка ценностей», то Леонтьев призывал не только сохранить традиции, но и изучать их корни.

Глубина и универсальность концепции Константина Леонтьева привела к тому, что в нелегкое для российского общества время реформ 90-х годов именного его идеи вновь стали актуальными и понятными для многих ищущих умов, о чем свидетельствует огромное количество новых публикаций, посвященных его творчеству. Господство в современной России либеральной идеологии, поставившей по сомнение традиционные ценности российского общества, уже обострило множество социальных проблем. Поэтому сегодня, полностью в соответствии с консервативной социологией Константина Леонтьева, вновь особую роль в жизни общества начинают играть православная церковь и Российское государство – гаранты социального порядка и политической стабильности.

1. Авдеева Л.Р. Проблема «России и Европы» в воззрениях Н.Я. Данилевского и К.Н. Леонтьева // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. 1982. №3.

2. Афанасьев В.В. Славянофильская школа исторической социологии // Сознание и история. Барнаул, 1993. С. 54-68.

3. Бердяев Н. А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М., 1991. С. 99-102.

4. Булгаков С.Н. Победитель – Побежденный (Судьба К.Н. Леонтьева) // Булгаков С.Н. Сочинения в 2 томах. М., 1993. Т. 2. С. 546-563.

5. Глушкова Т.М. Боюсь, как бы история не оправдала меня... // Леонтьев К. Н. Цветущая сложность: Избранные статьи. М., 1992. С. 6-66.

6. Голосенко И.А. Социальная философия неославянофильства // Социологическая мысль в России. Л., 1978. С. 244-254.

7. Грифцов Б. Судьба К.Н. Леонтьева // Русская мысль. 1913. № 1, 2, 3.

8. Зандер Л.А. Учение Леонтьева о прогрессе // Восточное обозрение, 1921.

9. Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 2. Л., 1991. С. 246-265.

10. Интеллигенция. Власть. Народ. М., 1993.

11. Коноплянцев А. Жизнь К.Н. Леонтьева в связи с развитием его миросозерцания. М., 1991.

12. Леонтьев К.Н. Цветущая сложность: Избранные статьи. М., 1992.

13. Леонтьев К. Н. Избранное. М., 1993.

14. Новиков А.И., Григорьева Т.С. Консервативная утопия Константина Леонтьева // Россия глазами русского. СПб., 1991.

15. Розанов В.В. Неузнанный феномен // Сочинения. М., 1990. С. 203-215.

16. Розанов В.В. Последние фазы славянофильства // Сочинения. М., 1990. С. 191-202.

17. Смирнов И. Н. Константин Леонтьев: Жизнь и творчество // Леонтьев К.Н. Избранное. М„ 1993. С. 3-18.

18. Соловьев В.С. Леонтьев // Соловьев В.С. Сочинения. М., 1990. С. 414-419.

19. Трубецкой С. Разочарованный славянофил // Собрание сочинений. Т.1. С. 173-312.