ДанилевскийРоссия Европа

Россия и Европа

озного гонения и житейского, бытового соблазна европейской культуры? Результат не может быть сомнителен.

Та же участь, которая угрожала православию, постигла бы и Славянство. И оно, охраняемое горными трущобами или негостеприимной природой Севера, представляло бы лишь материал для этнографических этюдов, как исчезающие племена басков в Пиренеях или гельских народов в горах Шотландии и Валийского княжества. Судьба самой России, отовсюду окруженной (не только с запада, но и с юга) разливом романо-германской силы, не изменилась ли бы совершенно? А если бы часть ее и сохранила политическую независимость, что представляла бы она собой в мире? Какого знамени была бы носительницей? Все грозное значение России заключается в том, что она – прибежище и якорь спасения пригнетенного, но не раздавленного, не упраздненного обширного славянского мира. Без этого она была бы каким-то привидением прошедшего, вторгнувшимся из областей теней в мир живых, и, чтобы сделаться участницей в его жизни, ей действительно ничего бы не оставалось, как сбросить скорее с себя свой славянский облик.Этобылобысуществованиебезсмыслаизначения,следовательно, в сущности, – существование невозможное.

Придаваемое здесь магометанству значение может показаться неверным, потому что самая мысль о завоевании Иерусалима была возбуждена в народах Европы именно тем, что эти священные для христианства места подпали под иго мусульман. Но, если бы этого и не было, разве можно сомневаться, что завоевательный дух католицизма не оставил бы дряхлеющей Византии в спокойном обладании ими, – особенно после того, как собственная сила и значение его были потрясены Реформацией? Не видим ли мы ряда непрестанных домогательств папства подчинить себе Восток? Уния, постигшая русский народ под владычеством Польши6, не составляет ли указания на участь, предстоявшую и прочим православным народам, если бы османская гроза не заставила Европу трепетать за собственную свою судьбу? Разве честолюбие и политическое искусство венецианской аристократии и Габсбургской династии были бы сдержаннее

381

Н. Я. Данилевский

ввиду предстоящей добычи в странах балканских, придунайских и на прибрежье Эгейского моря, нежели честолюбие рыцарей, на пятьдесят лет овладевших босфорской столицей7?

Магометанство, наложив свою леденящую руку на народы Балканского полуострова, заморив в них развитие жизни, предохранило их, однако же, излиянной на них чашей бедствий от угрожавшего им духовного зла – от потери нравственной народной самобытности*. И это влияние не ограничилось народами, подпавшими турецкому игу. Пограничные с ним южные славяне обязаны сохранением своей народной и бытовой самостоятельности той вековой борьбе, которую они вели как для собственной охраны, так и для охраны Германской империи против могущества османов. Когда они составляли главную плотину против турецкого разлива, грозившего поглотить наследственные земли Австрийского дома, было ли время думать об их онемеченье, составлявшем никогда не теряемую из виду задачу всех немецких марк или украин?

Отношение Европы к туркам никогда не было бескорыстно. Как теперь, так и за пять веков видела она в оттоманском могуществе средство распространить свою власть и влияние на народы греческого и славянского православного мира. Как сатана-соблазнитель, говорила она одряхлевшей Византии: «Видишь ли царство сие, пади и поклонись мне, и все будет твое». Ввиду грозы Магомета собирала она Флорентийский собор8 и соглашалась протянуть руку помощи погибавшему не иначе как под условием отказа от его духовного сокровища – отречения от православия. Дряхлая Византия показала миру невиданный пример духовного героизма. Она предпочла политическую смерть и все ужасы варварского нашествия измене веры, ценой которой предлагалось спасение. Это же понятие о значениитурецкогопогромажилоивсердцесербскогонарода. В эпическом сказании о битве на Косовом поле9 повествуется о видении князя Лазаря, которому предлагается выбор между

*  И теперь мы видим, что эта леденящая рука была полезнее для сербов, чем их освобождение. Россия не поддерживала своего законного на них

влияния, отказавшись – надеемся, конечно, на время – на полупути за Сла-

вянскую идею. – Посмертн. примеч.

382

Россия и Европа

земным венцом и победой и между венцом небесным, купленным ценой смерти и поражения. Инстинктивно-пророческий дух народной поэзии как бы видел в победе над оттоманской силой потерю духовной самобытности народа. И поныне предпочитают славяне Турции тяжелое мусульманское ярмо – цивилизованному владычеству Австрии*.

Как за пять веков тому назад мусульманская гроза представлялась Европе весьма удобным предлогом для подчинения себе славян и греков, так точно и теперь преследует она ту же цель, употребляя все свои силы для сохранения турецкого владычества, возведенного в высший политический принцип. Она боится, что на развалинах Турции разовьется самобытная славянская жизнь; она надеется, что долгое томление приведет, наконец, к тому результату, которого она добивалась, собирая Флорентийский собор. Как тогда, так и теперь говорит она христианским народам Турции: «Вступите в духовное вассальство Романо-Германского мира и докажите отступничеством искренность своего отречения, и распадутся сковывающие вас цепи».

Из этого видно, как несправедливо сравнение, делаемое г. Соловьевым, образа действий Европы относительно Турции с образомдействияСпартыотносительноПерсидскоймонархии, который привел к Анталкидову миру; как несправедлив упрек, делаемый ей в измене общеевропейским интересам в их мнимой борьбе с Азией. Европа ничему не изменяла, но со стальной последовательностью стремится к одной и той же цели как на Флорентийском соборе, так и на Парижском конгрессе**. Цель эта – подчинение себе Славяно-Греческого православного мира какой бы то ни было ценой. Оттоманская же власть (борется ли с ней Европа или поддерживает ее) составляет в ее глазах только средство для достижения этой цели.

Таким образом, как ни велико значение магометанства в развитии Восточного вопроса, оно тем не менее составляет только эпизод в известной под этим именем великой историче-

*  Босния и Герцоговина доказывают это теперь своим героическим восста-

нием. – Посмертн. примеч.

**  Прибавим, и на Берлинском. – Посмертн. примеч.

383

Н. Я. Данилевский

скойдраме.СначалаборетсяснимЕвропаподзнаменемхристианства как для собственной охраны, так и для распространения своего владычества над Святой землей и прилежащими к ней странами, – и в этой борьбе, известной под именем крестовых походов,оназаслуживаетполногосочувствия,хотясточкизрения православия и Славянства должно почитать великим счастьем неудачу этой борьбы. Потом она думает воспользоваться новой магометанской грозой для духовного подчинения себе православных народов, что составляет один из фазисов напора Европы на Славянский мир, – и в этом случае, конечно, не заслуживает ничьих симпатий. Затем она опять борется с нахлынувшим в Европу оттоманским могуществом из-за собственного охранения. В этой борьбе главными деятелями являются самиславяне,которыеспасаютсяэтимотдуховногоибытового подчинения Европе. Затем, когда миновала опасность, когда турецкоемогуществоослабло,Европапродолжаетпреследование своих эгоистических целей, – и из некогда угрожавшего ей оттоманского владычества (которое она теперь старается поддержать) снова хочет сделать орудие для своих целей: хочет при посредстве его надломить славянскую силу, заставить славян броситься в ее объятия и тем хочет предотвратить образование новой, самобытной культурной и политической силы, не допустить ее до раздела с собой всемирного влияния, которое хочет сохранить, во всей целости, в своем нераздельном обладании. Поступая таким образом и найдя на юго-востоке точку опоры в Турции, которую и поддерживает per fas et nefas10, она находит на северо-востоке другую точку опоры в Польше, исконной изменнице Славянству, и так же точно per fas et nefas стремится к восстановлению владычества шляхты над миллионами русского, да и самого польского народа, нисколько не стесняясь ею же провозглашенным принципом национальности и без зазрения совести искажая несомненные факты.

Из всех славянских стран одна Польша пользуется ее благорасположением, потому что составляет тип и образец того, какбыЕвропехотелосьфасонироватьипрочихславяндляполного порабощения их себе, – даже и в том случае, когда бы им

384

Россия и Европа

и дана была чисто внешняя политическая самостоятельность, которую истинные славяне всегда ценили ниже внутренней духовной и бытовой самобытности.

Третью точку опоры и третье любимое детище Европы составляет маленький, но честолюбивый и политически развитый мадьярский народ, который, подобно туркам и полякам, пользуется всеми ее симпатиями, опять-таки вопреки лицемерно провозглашенному принципу национальностей. Но как к Венгрии, так и к Польше мы возвратимся впоследствии.

Поворот Европы от борьбы с турками к их защите и покровительству, поворот совершенно логический и нисколько не заслуживающий названия измены, совпадает с двумя фактами, ознаменовавшими середину прошедшего столетия: вопервых, с ослаблением внутренней силы и энергии Турецкого государства, что лишило его всякого угрожающего значения для спокойствия самой Европы, но с тем вместе лишило и той охранительной способности, которую оно бессознательно и невольно оказывало православию и Славянству; во-вторых, поворот этот совпадает с возмужалостью истинной, от века уготовленной, законной, сознательной защитницы православия и Славянства – России.

С возникновением самобытной славянской силы турецкое владычество потеряло всякий смысл – магометанство окончило свою историческую роль. Царство Филиппа и Константина воскресло на обширных равнинах России. Возобновленная Карлом Западная Римская империя германской национальности, которой в наши дни соответствует политическая система европейских государств, из нее родившаяся, получила себе противовес в возобновленной Иоаннами, Петром и Екатериной Восточной Римской империи славянской национальности, хотя еще и не достигшей своего полного роста, еще не показавшей Европе – cuique suum11.

Мысль о таковом значении России, которая уже давно предчувствовалась и в Москве и в Царьграде, обнаружилась и определилась в гениальной русской монархине и в гениальном полномочном министре ее Потемкине Таврическом. С этого

385

Н. Я. Данилевский

времени турецкая власть обратилась в исторический хлам. Эта сила, которую до сего времени можно было характеризовать словамиГете:«DieKraft,diestetsdasBosewillundstetsdasGute schafft»12, лишилась способности творить, хотя бы и невольное, бессознательное, добро и сохранила лишь возможность к одному злу – к бесцельному и беспричинному угнетению. И в этото именно время стяжала Турция постепенно усиливающееся к ней благорасположение Европы, именно этим засвидетельствовавшей несправедливость, своекорыстие и незаконность своей восточной политики.

Здесь оканчивается второй период развития Восточного вопроса – период напора Запада на Восток, или, точнее, период напора Германо-Романского, католического и протестантского мира на православный Славяно-Греческий мир, – период, длившийся от дней Карла Великого до дней Екатерины Великой.

Третий период, в который вступил Восточный вопрос с зарождением мысли о возобновлении Восточной империи, должен быть назван временем отпора Востока Западу, отпора Славяно-Греческого мира миру Германо-Романскому, отпора, который с воцарением великой императрицы начался на всех пунктах пограничной линии, но увенчался полным успехом пока только на севере.

Этот период развития Восточного вопроса имеет еще другую характеристическую черту. Как одно время напор Германского мира против Славянства принял характер борьбы против магометанства, так и славяно-греческий отпор имеет в течение этого периода тот же характер борьбы против магометанства. Оно, замаскировав собой истинных борцов, не дало историческим врагам стать лицом к лицу и узнать друг друга. Отуманенная временной борьбой с магометанством, Европа думала видеть сначала в России, принявшей на себя задачу этой борьбы, союзницу,успехамкоторойрукоплескалообщественноемнение. Даже Австрия в руках антиавстрийского императора Иосифа13, имевшего своим назначением расшатать основы своей искусственной монархии и во всем поступать наперекор истинным ее интересам, вступила в прямой союз с Екатериной для разгрома

386

Россия и Европа

Турции. Только немногие искусившиеся в политике мужи, как французский министр Шуазель, как руководители английской, а временно прусской и австрийской политики, были прозорливее общественного мнения Европы, всеми мерами противодействовали планам Екатерины и наконец заставили войти Европу в ее истинную роль. Впрочем, самый союз Екатерины с Австрией доказывает, что в то время и ее великому уму историческая задача, ею предпринятая, не вполне уяснилась.

Между тем как отпор славянского мира на западной границе России имел почти удовлетворительный исход в царствование самой Екатерины, – возвращением России ее древнего достояния, за единственным исключением Галицкой области, до сих пор преданной на жертву ополячению и онемечению*, – успехи русского оружия и русской политики далеко не были столь решительны в борьбе с Турцией, хотя Россия и вела с ней пять победоносных войн14. Для каждого отдельного случая можно найти и частное объяснение этой относительной неудачи. Например, результаты второй турецкой войны при Екатерине были бы, конечно, совершенно иные, если бы главные русские силы были вверены великому Суворову, который успел уже тогда выказать свою гениальность в частных одержанных им успехах. Так же точно, если бы в шестилетнюю войну, которая велась при императоре Александре, главные русские силы были направлены туда, где были замешаны главные русские интересы (вместо беспрестанного отвлечения их для целей, далеко не столь близких и не столь дорогих), то и успех ее не ограничился бы, вероятно, присоединением одной Бессарабии. Но кроме этих частных причин были (как и всегда) причины общие, которые их и объясняют. Таких общих причин было две: неясность целей, которых стремились достигнуть, и отсутствие политики либеральной и национальной вместе, двух качеств, совокупность которых существенно необходима для успешного разрешения Восточного вопроса в смысле, выгодном для России и для Славянства.

*  И еще угорской Руси, преданной омадьярению; но для присоединения ее

не представлялось еще достаточного повода. – Посмертн. примеч.

387

Н. Я. Данилевский

Как в дни Екатерины, так и впоследствии казалось, что могло быть только три исхода, к которым могла стремиться Россия в своих войнах с Турцией: раздел Турции между Австрией и Россией, полное присоединение всей Турции к России и так называемый греческий проект, т.е. возрождение греческой Византийской империи. Первое решение или соединение первого и последнего должны были иметься в виду при союзе России с Австрией против Турции, во время второй екатерининской войны. Нет надобности доказывать в настоящее время, что уступка какой-либо части славянских земель Австрии есть настоящее преступление против Славянства и совершенно противна интересам России*. Второе решение едва ли когда серьезно входило в намерения русского правительства; даже присоединение какой-либо значительной части Турции (например, Молдавии и Валахии) к России – если и имелось по временам в виду, отпугивало, однако, всегда русских политиков многими неудобствами, связанными с таким присоединением к империи многомиллионного инородного населения. Известно, что, когда Турция предлагала императору Николаю взять Дунайские княжества вместо уплаты тяжелой для нее военной контрибуции, он не только не принял этого предложения, но предпочел даже простить значительную часть лежавшего на Турции долга. Этот бескорыстный образ действия едва ли и не был самым полезным для России. Что касается до греческого проекта, то это была бы, без сомнения, самая вредная – в интересах России и Славянства – форма решения турецкой части Восточного вопроса. Россия своими руками создала бы на Балканском полуострове новую Австрию, в которой греческий элемент играл бы такую же роль в отношении славянского, какую в настоящей Австрии играет элемент немецкий; этот элемент, в случае своей слабости, для полного нравственного порабощения Славянства, по всем вероятиям, прибег бы к дуализму грекорумынскому, так же точно, как Австрия с той же целью прибегла к дуализму немецко-мадьярскому. России и тут пришлось

*  Преступление, совершенное после последней победоностной войны бер-

линским отступничеством. – Посмертн. примеч.

388

Россия и Европа

бы или лелеять врага своего, или самой же разрушать создание рук своих. Но как труден этот последний образ действия – видно из примера Франции, которая принуждена volens nolens терпетьитальянскоеединство,устройствукоторогосодействовала против своего желания. Ежели бы Россия даже и решилась на такой образ действия, то новая Византия, без сомнения, нашла бы других покровителей и союзников, которые стали бы столь же ревностно поддерживать и укреплять это ярмо, наложенное на шею славянам, как поддерживают теперь ярмо турецкое, и имели бы для этого еще гораздо более благовидные предлоги, чем в их теперешней туркофильской политике.

Чтокасаетсядосоединениялиберальногоинационального направления политики для успешного развития Восточного вопроса, то прежде всего должно заметить, что, употребляя эти выражения, я делаю уступку общепринятому употреблению; ибо, собственно говоря, либеральная политика совершенно невозможна, если она не национальна, так как либерализм заключается в свободном развитии всех здоровых сторон народной жизни, между которыми национальные стремления занимают самое главное место.

Необходимость национальной политики, т.е. предпочтения своих народных интересов всяким другим, какими бы бескорыстными и возвышенными они ни казались, сама по себе очевидна для решения восточного вопроса; ибо именно так называемые высшие европейские интересы и составляют единственное препятствие к освобождению славян и греков и к изгнанию турок из завоеванного ими Балканского полуострова. Если во время греческого восстания император Александр не послушал своего великодушного свободолюбивого сердца, то единственно потому, что считал необходимым подчинять национальные цели и интересы России – интересам европейского мира и спокойствия, именно высшим целям противодействия революционным стремлениям, снова грозившим охватить европейское общество, – стремлениям, опасаться которых Россия не имела, собственно, ни повода, ни основания. Пока эти или подобные им посторонние России соображения,

389

Н. Я. Данилевский

как, например, забота о сохранении политического равновесия и т.д., будут иметь влияние на решения России, то само собой разумеется, что нечего и думать об удовлетворительном решении Восточного вопроса, которое – и в действительности, и в общем сознании Европы – непременно должно нарушить если не законные ее права и интересы, то, по крайней мере, то понятие, которое она составила о своих правах и выгодах.

Необходимость либеральной политики для решения Восточного вопроса явствует из того, что политика эта есть политика освобождения, – и не должны ли были казаться лицемерием не только врагам, но и друзьям России ее заботы о свободе народов, когда во внутренней политике она руководилась совершенно противоположными началами. Политика императрицы Екатерины была, без всякого сомнения, национальна и в то же время по возможности либеральна, – но только по возможности, ибо истинного либерализма не могло быть при существовании крепостного права. Сама Великая императрица не была ли принуждена логической последовательностью (вытекавшей из общего положения России) ввести крепостное право в Малороссии, где его доселе не было? Не должны ли были славянские народы чувствовать невольного недоверия к России, вступившей в борьбу за их освобождение и в то же время сохранявшей и распространявшей у себя дома рабство? Не охлаждало ли это к ней симпатий ее единоплеменников и единоверцев, не давало ли права ее врагам говорить ей: «Врачу, исцелися сам»? Насколько возросли эти симпатии на наших глазах,несмотрянанеудачуКрымскойвойны,кактолькоснято было крепостное иго с русского народа! Не это ли внутреннее освобождение дало России возможность решить в свою пользу тяжбу с Польшей, все еще длившуюся, несмотря на наружное ее подчинение, и не оно ли дало окончательное и благотворное направление польской части Восточного вопроса? Только с великого дня 19 февраля15, и только повторительно ознаменованная святым действием освобождения, получила Россия в свои руки все средства и орудия для решения возложенной на нее великой задачи Восточного вопроса, т.е. полного народно-

390