Экзамен зачет учебный год 2023 / Dyuvernua_-_Chtenia_po_grazhdanskomu_pravu_T_1_Uchenie_o_litse
.pdfгородского общества, для обществ сословных в городах, купеческого, мещанского, цехового, ремесленного. Все эти союзы суть тоже юридические лица публичного типа.
Законодательство, начиная с екатерининской эпохи, обособляет в составе сословных союзов правоспособность отдельных лиц, входящих в их состав, от правоспособности самого союза. Ранее других такое обособление видно на устройстве местных дворянских обществ. Вместе с отменой обязательной службы для дворян сословие дворянское перестает стеснять гражданскую правоспособность отдельных своих членов, ибо не несет за них той ответственности, которую несли прежние союзы за служебную способность своих членов. Самое сословие приобретает отдельную от своего состава гражданскую правоспособность с некоторыми началами привилегии, как и отдельные члены этого союза. Дворянство способно приобретать имущества (Т. X. Ч. 1. ст. 698. П. 4), иметь дом для собраний в губернском городе, образовывать из добровольных складов общественную дворянскую казну, производить ссуды своим членам, предпочтительно перед другими принимать подряды для местных земских повинностей, поставки провианта для войск, поручительства по делам этого рода, наследовать в выморочных имуществах потомственных дворян и пользоваться правом судебной защиты, причем общество ограждено от ответственности за своих членов; для защиты на суде дворянскому обществу предоставлено действовать через поверенного,
избранного из его среды (Т. IX. ст. 90, 100, 106, 160, 163, 164; ср. 1639 Т. X. Ч. 1, 110; Т. X, под соответств. свойству сделок рубриками).
Стой же эпохи (П. С. З. N 16188, 1785 г., апр. 21) и на том же корпоративном основании и городское общество приобретает обособленное положение цивильно-правоспособной личности. Однако в обществах сословных, особенно низших городских сословий, мещанского и ремесленного, личная правоспособность членов еще весьма долгое время носит характер в известной степени зависимый от союза и им стесненный, как в старину, длящейся ответственностью союза за исправность члена в отбывании воинской повинности. ст. 1552 Т. X, ч. 1, не отмененная еще в изд. 1857 г., определяла, что по долгам мещан и цеховых, в случаях лежащей на них очередной воинской повинности, долговые взыскания имеют быть прекращаемы через уплату обществом 30 рублей за несостоятельного. Ныне, с изменившимся способом отбывания воинской повинности, это положение отменено (с 1874 г.).
Свведением городового положения 1870 г. гражданская правоспособность городского общества поставлена, с устройством представительства, точнее соответствующим общим реквизитам корпоративного строя, более независимо и широко, чем прежде. С этим вместе городской управе предоставлено по имущественным делам города искать и отвечать на суде в лице особого уполномоченного, которым может быть должностное лицо городского общественного управления (Т. IX. ст. 581, 582, пр.; т.п. Ч. 1-я Общ. учр. губ. город, пол. ст. 7).
Права отдельной гражданской правоспособности присвоены и земству, причем земским учреждениям предоставлено приобретать и отчуждать движимые и недвижимые имущества, заключать договоры, принимать
обязательства, искать и отвечать на суде по имущественным делам земства (там же. Полож. о губ. и уездн. земск. учрежд. ст. 4). Со времени преобразования быта сельских обывателей и сельским обществам предоставлена отдельная гражданская правоспособность, право приобретать движимые и недвижимые имущества, установлять для указанных в законе целей мирские сборы, вступать в договоры и обязательства, принимать подряды, поручительства при подрядах и поставках, выдавать доверенность, наследовать в выморочных имуществах и подавать через особых выборных жалобы и просьбы по делам общества или волости (Т. IX, особ. прил. I ст. 17, 34, 39, 51, п. 9; Т. IX Зак. о сост. ст. 684, 686 и
соответствующие статьи Т. X. Ч. 1).
Мы видим, таким образом, в истории этих союзов, особенно сословного типа, смену явлений, сперва господства союза над членами, потом, вместе с обособлением приватного права от публичного, постепенно сближение и, наконец, уравнение гражданской правоспособности союза с таковой его отдельных членов. В союзах низших сословных (сельское общество) это обособление не вполне проведено и теперь, но на этом явлении мы не будем здесь особенно останавливаться ввиду его связи со всей организацией крестьянского быта.
Рассмотренные нами союзы суть все по существу своему публичные, светского типа. Они не носят в своем сложении ничего вполне своеобразного и что касается сословий, то и ничего глубоко лежащего в правосознании, исстари ведущего свое происхождение. Найти в этих явлениях точки соприкосновения с явлениями истории Запада не представляет ничего затруднительного*(348). Между тем в истории права, особенно в истории союзного права, имеют на Западе чрезвычайно важное значение успехи сознания, сознательного отношения к вопросам права. Эта сторона дела, старинные попытки определить особые свойства союзных правоотношений, отношений целого к частям, играли в истории западных союзных форм такую видную роль, что без этого освещения едва ли бы могла современная юриспруденция прийти к тем важным научным результатам, которыми пользуется ныне на Западе и юридическая школа, и законодательная и судебная практика (см. выше).
Мы видели, что там давно уже можно было с ясностью различить два течения в строе союзных правоотношений; одно развивавшееся под латинским влиянием, где глубоко проходит обособление правоспособности союза и членов, другое - локальное, где этого обособления не было, но, однако, свойство этого явления пришло к сознанию тоже через посредство юридической школы, латинской по своим основам.
Если там, на Западе, есть все научные средства, чтоб различать происхождение известных воззрений, служивших источником правосознания, историю рецепции, переработки, применения чужих воззрений к бытовым условиям нового времени, то у нас выполнение таких научных задач встречает еще большие трудности. Разработка вопросов рецепции и национальных основ правовоззрения не только по отдельным институтам, но и по основным задачам почти не тронута.
Все, что мы можем найти в нашем прошлом для этих важнейших проблем истории права, связано у нас не с успехами школы, а с распространением
влияния церкви. Тоже и эта сторона дела, успехи сознания под влиянием церкви, несравненно слабее разработана в нашей истории, чем этого можно бы желать, чем это видим на Западе.
Несомненно одно, что самое явление церковного обладания, его формы, его размеры, имеют в истории развития союзных форм у нас, вместе с этим в истории нашего правосознания, громадное значение как для союзов публичного, так и для союзов приватного типа*(349).
Традиция льгот и жалований для церковного общества*(350) восходит к первым князьям, и уже очень рано "неотъемлемая" принадлежность имуществ церкви как юридическому лицу составляет предмет письменного и клятвенного укрепления со стороны светской власти. Для истории права важно не столько количество земельных владений церкви, сколько юридическое разумение этого явления в ту пору, характер принадлежности этих имуществ, способы их перехода, повсеместность этого явлений. Это субъект обладания, совершенно отличный от других. Это организованный союз, в коем единство целого поглощает вполне входящие в него части. Такова вся идея церковного обладания (у нас, как и на Западе), таковы же и отдельные церковные общества
иустановления. Это одна сторона дела.
Сдругой стороны, этот образ союзного единства не есть локальный, он есть повсюду один и тот же, вселенский по существу, везде себе равный.
Наконец, в 3-х, для юридического сознания общества, совершенно независимо от школы и учений, крайне важно развитие многообразнейших юридических средств, коими идут церковные общества и установления к расширению церковного обладания. Сделки, кроме жалований, часто только подтверждавших уже наличное обладание, суть самые разнообразные по своей юридической природе: это купли, вкупы или условные вклады самого различного содержания (на помин души, с условием кормли или содержания вкладчика, с обязательством выполнения разнообразных назначений богоугодного характера), залоги, сделки кредитные очень различного рода. Рядом с этим идет в обширных размерах освоение недвижимостей через заимку, культуру пустых земель, разработку отдельных промыслов. Правоотношения, истекавшие из таких актов, носили типы самые различные по свойству обладания, от совершенно временного, срочного, условного пользования, до вековечного, неотъемлемого, исключительного и полного господства. Этих черт обособленности обладания целого, союза, от частей, универсальности его распространения и разнообразия юридических форм, достаточно, чтоб понять, какое колоссальное значение в истории нашего правосознания имели церковные владения. Указывают, что количество их уже в конце XV в. доходило до одной трети всего тогдашнего земельного богатства Московского государства. Что оно было необъятным - это видно из опасений, которые возбуждали в ту пору у представителей власти внешней, государственной, поразительные успехи распространявшегося на земные блага господства власти духовной, внутренней. От безмерных неподвижных церковных владений скудела служба и тягло светского правительства. Оттуда ранние попытки секуляризации церковных имуществ не в пользу частных лиц или союзов, а в пользу союза государственного.
Мы сейчас увидим результаты этого движения для современного состояния правоспособности церкви. Но для истории развития юридического сознания в древней России не было явления, которое могло бы быть поставлено наряду с этим. Его можно, по его влиянию на юридическое сознание древнего общества и по его практическому значению, справедливо сопоставить с вторжением в западную жизнь и в западное общество, в эпоху господствующих партикуляризмов, системы права общего, отношений союзных совсем иного типа, чем те, которые господствовали до него. Эта форма могущественного объединенного повсеместного обладания служила, так сказать, средством сопоставления и разложения в сознании людей и в практике старинных местных, племенных, особных союзных типов. При этом сопоставлении они легче приходили к сознанию людей того времени. И если до развившегося господства церкви мы не имели не только учений, освещавших правосознание, но ниже ясно формулированных норм и письменных обрядовых сделок, то под влиянием этого явления у нас появились и сделки, и нормы юридические, и даже учения, частью направленные на поддержку, частью на отрицание соответствия церковных стяжаний с природой и назначением церковного союза*(351).
В результате, таким образом, и у нас, как на Западе, появились два типа союзного правообладания: один, выработанный церковной традицией, не местного происхождения, соответствующий по внутренней природе правоотношений классической universitas или pium corpus, обществу или установлению самодовлеющему в смысле его правоотношений, не связанному с теми или другими членами союза или дестинатерами, юридически обособленному; другой или другие типы, представлявшие собой большое разнообразие строения, обыкновенно гораздо менее абстрактного, формального, не столь отрешенного от наличного состава членов союза.
Вот те два течения, которые мы наблюдали в западном праве и признаки которых легко указать и в нашей истории, и в нашей действующей системе.
Мы не остановимся здесь на процессе секуляризации церковных имуществ и ограничимся указанием на чрезвычайно сильную редукцию не только церковного обладания, но и самой гражданской правоспособности церкви, церковных союзов и установлений в действующей системе.
Наделение монастырей, архиерейских домов землями и угодьями произведено в связи с позднейшими актами секуляризации и с задачей государственного межевания в царствование императрицы Екатерины. Отсюда возникли положения действующего права, по силе коих: монастыри и архиерейские дома имеют право обладания на отводимые от казны загородные дворы, рыбные ловли, земли и другие угодья в количестве, межевыми узаконениями определенном; сии земли примежевываются к ним на одинаковом основании с владельческими дачами (Т. IX. ст. 432). Такие наделения объявлены законом внеоборотными, т.е. не подлежащими отчуждению, но допускающими эксплуатацию имуществ отдачей внаем (433). Приобретение имений населенных какими бы то ни было актами, дарением, куплей, пожертвованием на помин души, - воспрещены (439). Имения ненаселенные могут быть приобретаемы вновь куплей, даром, завещаниями частных лиц, но всякий раз лишь с Высочайшего соизволения (435). Сделки договорные, с небольшими
ограничениями, совершаются именем этих установлений на общем основании гражданских законов. Монастыри имеют наследовать в оставшихся незавещанными ризницах монашествующих властей, в их выморочном имуществе, равно в движимом имуществе и строениях внутри монастыря низшего монашества (440).
Тем же ограничениям, коим подвергаются монастыри и архиерейские дома, подлежат и церкви (442). Земли церковные суть: а) принадлежащие им по прежним дачам и писцовым книгам или по новейшим укреплениям, b) и земли усадебные для церковных причтов и отводимые от прихожан для довольствия в указанной межевыми законами пропорции (445). Церковные земли и угодья остаются всегда неприкосновенной собственностью и ограждаются от всяких посторонних притязаний (446). Для церковных земель установлена та же внеоборотность, как и для монастырских (447 и 448).
Таковы положения для православных церковных установлений. Дееспособность их упражняется, несомненно, соответственно их
институтной, а не корпоративной природе, хотя кн. I, разд. II, отд. IV трактует о сословиях духовенства православного, причисляя сюда все названные церковные установления*(352).
Для судебной защиты прав мы имеем общее положение о делах казенного управления, к числу коих принадлежат дела монастырей, церквей, архиерейских домов и всех христианских и магометанских учреждений.
Весьма близко с этим строем право- и дееспособности установлений православной церкви сходятся установления римско-католического, армяно-грегорианского, евангелическо-лютеранского исповеданий, причем в последнем сохранены черты сословного или корпоративного строения много виднее, чем в других исповеданиях*(353) (см. Т. XI. Ч. I. Устав иностр. исповеданий и указания и выдержки в изд. Гожева и Цветкова. I. с. 269 и след.; тут же и правоспособность магометанских духовных установлений).
Вот главнейшие типы юридических лиц публичного права, коим русский закон присваивает гражданскую правоспособность и дееспособность, соответственную цели их учреждения, и указывает те или другие ее пределы. На всем строении этих и подобных союзных форм правообладания не лежит никаких признаков локального характера. Все они имеют своим назначением служить целям публичным, и в гражданской своей правоспособности все они, как это было в подробности видно выше, обнаруживают весьма определенные черты личного обособления союза, установления, целого, от входящих в него частей или членов.
Вопрос о возникновении, упразднении некоторых видов этих союзов публичного типа принадлежит, вместе с этим, к вопросам права публичного, а не частного.
Закон наш дает наряду с перечисленными сейчас видами сословий и установлений место, в числе способных иметь имущества лиц, заведениям ученым, учебным, богоугодным и установлениям кредитным. Ничего общего о такого рода правоспособности сказать нельзя, так как характер таких учреждений, публичный или частный, пределы правоспособности органы деятельности всякий раз выясняются лишь из устава, учреждения, положения,
коим ближайшим образом определяется частноправная позиция данного института (Т. X. С. I. ст. 698 и примеч.).
§ 37. Союзная правоспособность в русском праве (продолжение). - Гражданская правоспособность союзов частных. - Старинные союзные формы. - Признаки вменения внешнего в нашем старом праве и ответственность союза за действия и деликты членов. - Упадок союзного духа в эпоху крепостного права. - Артели. - Образцы самобытных союзных форм. - Общество владельцев гостиного двора в Ирбити. - Общество владельцев торговых помещений в Петербурге и Москве. - Образцы ссудосберегательных и промышленных союзов в нашем праве. - Скудость норм союзного права в нашем гражданском кодексе
В противоположность установлениям и сословиям публичного типа наш закон ставит лица частные и сословия лиц, как-то: товарищества, компании, конкурсы (о конкурсах было сказано выше).
Здесь, собственно, и только здесь все дело, с начала до конца существования личности, входит в круг задач цивилистики; немудрено поэтому, что на явлениях этого рода в особенности и сосредотачиваются главнейшие контроверзы современного права.
Но и здесь, т.е. в кругу союзов частных, наша практика знает такие, которые поставлены не вполне самостоятельно, а играют собственно служебную роль при установлениях публичных. Таковы в особенности артели, которыми правительство пользуется, чтоб поставить надежным образом некоторые низшие виды служб, причем не только признает известную корпоративную организацию союза, но сверх того подчиняет его деятельность влиянию и контролю официальных лиц. Артели этого рода имеют крайне разнообразное строение. Для примера можно взять артели судорабочих на внутренних водах, когда наем есть гуртовой, а не раздробительный (Уст. пут. сообщ. ст. 324, 326 и др.); сюда же идут артели грузовщиков, дрягилей (Уст. торгов. ст. 104. П. 3 и 4), также артели, организованные при горных промыслах (Т. IX, особ. прил. XII ст. 43; см. у Горемыкина. I, 601). Подобные артели имеют более или менее развитую организацию, но вместе с этим служебную и подчиненную роль в промышленном смысле.
Для нас здесь имели бы самую высокую цену данные, касающиеся приватной правоспособности союзов частных из эпохи, возможно отдаленной в историческом смысле, предшествующей московской централизации, когда на все союзные формы усердно налагали печать тягла или службы; к сожалению, для той отдаленной эпохи мы имеем слишком скудные данные. Более выразившиеся
ипостоянные союзные типы частного права из старого времени являются нам в двояком виде, в виде поземельного владения союзом родовым и, рядом с этим, в виде землевладельческой общины, независимой от кровной связи членов. Опять
иэти оба типа, особенно родовое землевладение, являются нам не в первоначальной их чистоте, а уже явно в стадии разложения. Материал, на коем возможно основывать предположения о родовом и общинном строе, для той
поры ограничивается сделками, касающимися того или другого вида имуществ и их формальной обстановкой. В старинных новгородских купчих, также как и в последующих московских сделках, акты передачи недвижимостей совершаются нередко не от одного лица другому, а от целого ряда лиц другому ряду лиц. Иногда круг лиц, передающих или приобретающих, носит признак родственной их связи по именам их или по указаниям степени родства (см. А. Ю. N 71, I, V). В ту пору, в XIV и XV в., развитие землевладения церкви, отдельных лиц, при некоторых начинавшихся признаках скопления богатств денежных, не могло не действовать разлагающим образом на старые союзные формы. Но они подаются не вдруг. Мы видим постоянно, что, отчуждая земли, продавец не совершает акта бесповоротного перекрепления имущества, а лишь за себя, иногда за себя и детей передает свое особое право приобретателю. Но за ним стоит еще целый союз, родовой, общинный, который вовсе этим его актом не стеснен в своих притязаниях на ту же землю или на тот же участок землевладения. Неволин давно заметил это явление. Но для того, чтоб признать родовой быт или видеть в этом явлении ограниченного господства члена союза над недвижимостью подтверждение так называемой родовой теории, он требовал, чтоб род весь участвовал в сделке, а иначе сделку родича об отчуждении не своего имущества почитал недействительностью. Родового быта или подтверждения родовой теории нельзя видеть в указанных явлениях, но нельзя тоже в ограничении притязаниями союза прав отдельного члена отрицать признаки родового правосознания. Пусть ограничение права бесповоротно отчуждать недвижимость существует не только в пользу союза родового и его членов по отношению к чужим, но и внутри этого союза в пользу ближайших родичей у дальнейших, у старинных вотчичей вообще, у совладельцев общинных земель, у людей одного тягла, одного рода службы, - это будет доказывать, что родовой союз не был единственным или господствующим типом союзного обладания, но это не может служить для отрицания наличности и этой союзной формы*(354).
Когда родич хочет приобрести себе и своим недвижимость - это видно из сделки. Точно так же видно, когда покупщик приобретает землю не у ее владельца, члена родового союза, а у владельца и вместе у родичей, в смысле укрепления ими силы сделки. Они тут же являются свидетелями сделки, соучастниками акта (N 71. V). Или вотчич отдает свою землю в монастырь по душе, а родственники отступаются Васильевы (вотчич) земли (там же. N 110).
До чрезвычайности характерны старые акты отчуждения недвижимостей в тех случаях, где, независимо от родственных связей лиц, совершающих акт, самый объект сделки таков, что тут не может быть полного обособления части совладения, но нет тоже и признаков нераздельного совладения целым. Приобретает новый человек в таких-то местах село земли, полсела, три села, двор, дворище, земли орамые тех сел и пожни тех сел и ловища тех сел, чем владел такой-то, в другом случае - и притеребы того села, где ни есть владели; или - земли старого заводу (N 71, VI, VIII). Читая подобные акты, видя обстановку отчуждения, соучастие в акте соседей, мужей, заводчиков, знахарей, вы невольно приходите к той мысли, что в этих условиях не было возможности совладения, если приобретатель не состоял в союзе с общиной, родственном или не вступал в союз по иному основанию, например, договорному. Как вступал
новый член в союз для него чужой, под какими условиями выходил прежний владелец, какие притязания сохранял самый союз на долю вступавшего нового члена - это вопросы, которые далеко не всегда решались одинаково, но всегда конечно возникали, ибо обособление долей в этих условиях никогда не могло быть полным. Г. Мейчик совершенно справедливо, в результате весьма тщательных изысканий, заключает так: пока владельцами этих жеребьев оставались родные (прибавим - или старинные члены союза общинного), они не препятствовали друг другу в пользовании необходимыми выгодами смежных и близких участков; с переходом же одного из таких жеребьев в третьи руки остальные владельцы могли встретить разного рода затруднения от нового, чуждого им хозяина, и вот что должно было побудить их к сохранению права преимущественной покупки при первоначальном разделе общего имущества или при последующем отчуждении отдельных частей прежнего целого (с. 83).
Коротко, это явления того самого характера, какие выше мы указывали для права германского и которые так трудно подчинить латинским определениям (выше. с. 380, 381, 384, 385). Тут нет основных данных для этого подчинения. Тут нет развитого личного сознания, ибо над индивидуумом еще господствуют союзы. Тут нет понятия вполне раздельной принадлежности недвижимостей, на которой не лежало бы той или другой тягости союзных притязаний. В этом виде это форма переходная от старой общности к новому раздельному типу владения, но форма, ясно еще носящая на себе следы прежней безраздельной принадлежности целого союзу.
Уже в этих старых условиях быта видно, что это форма, обращенная к прошлому, что ее ищут вытеснить другие типы правоотношений, но она уступает духу времени не вдруг, и следы ее остаются очень еще долгое время в практике. Но это следы отживающего порядка, переходящие все более и более в институты локального применения, в изъятие из общего порядка обособленных приватных правоотношений, и если союзных форм, то свободных, а не невольных, неизбежных, какими являются для этого времени рассмотренные нами формы общности.
Московская политика, обрабатывая по-своему эти старинные союзные формы, не отвергала, собственно, их, а лишь пользовалась ими для своих целей.
Поземельная общность этого типа в классе рабочем удержалась в тяглом московском землевладении в особом виде сделок, именуемых посильными или отступными. Г. Мейчик справедливо полагает, что в них нашел покойный Ив. Дмитр. Беляев основу для изображения крестьянского землевладения в древности в известном своем трактате "Крестьяне на Руси" (с. 72). Посильем вступает в существовавший до того союз новый член. Это будет, стало быть, жребий в общем владении, на коем лежит податная тягость. Этот жребий является показателем хозяйственной и податной силы плательщика (Мейчик. с. 72). Посилье, однако, составляли не одни земельные участки, а также дворы, промыслы, бортный, солеваренный и проч., а также лавки. Такие имущества и переходили с обозначением их понятием посилья, владения, которое продал или от коего отступился прежний владелец (с. 73). Черта весьма живая, чтоб видеть, как происходило пополнение состава совладельцев общего промысла, поля и
проч.
Для остатков родовой общности в московскую эпоху находилось еще много случаев применения. Срок выкупа в эту пору фиксируется и сокращается, чем достигается легчайшая оборотность родовых имуществ; но, с другой стороны, солидарность членов, когда это было полезно для политических целей, отнюдь не отвергалась новыми легальными нормами. Наоборот, в Уложении весьма ясно, что родичи обязаны были один за другого нести службу (гл. VII. ст. 17), могли быть привлекаемы к ответу на суде (гл. X. ст. 149). Наконец, и это самое любопытное и характерное явление для этой эпохи развития, хотя уже и измененных, старинных союзных форм, - мы видим в том же Уложении тяжесть ответственности (гражданской), которая ложится на родичей за преступления, совершаемые одним из членов родового союза. Правда, это имеет место при crimen enormissimum, как его называли на Западе, при государственной измене. Но вот положение ст. 38 гл. 17 Уложения, которая не оставляет сомнения, что родичи терпят, теряют право выкупа родовых вотчин изменника, которые были до измены перекреплены в чужой род и по коим совершены надлежащие акты. Такому откупщику, говорит Уложение, владеть той вотчинной без выкупа, потому, что он у того изменника купил до его измены. А роду того изменника той вотчины на выкуп не отдавать. Нет никакого сомнения, что имущественные невыгоды за преступления родича ложатся тяжестью на союз, т.е. на круг лиц, для коего нет оснований для так называемого вменения внутреннего, а есть лишь для вменения внешнего, формального.
Мы имеем, таким образом, целый ряд точек соприкосновения наших союзных построений с немецкими, в эпоху, соответствующую указанному выше правосознанию германскому, из коих вполне ясно, что в этих чертах не следует видеть каких-то специфических германских свойств правосознания, и которые встречаются везде на соответствующих невысоких ступенях личного сознания и поглощающего для личности значения союзных форм.
Быть может, в нашей стране, соответственно явлениям правосознания у западных народов, которые мы выше отметили как черты, отличные от латинского права, найдутся признаки вменения внешнего и в том широком применении, которое оно в свое время имело там? Нет сомнения, что вопрос заслуживает самого внимательного изыскания. Мы его, однако, здесь не считаем уместным предпринимать. Отметим один общеизвестный факт, где вменение вещам освещается в нашей старине самым ярким светом. Это тяжкое наказание и ссылка (см. выше во французском праве: кондемнация вещей a mort et en exil) углицкого колокола, который бил набат при убиении царевича Дмитрия в 1593 году. По преданию, Борис Годунов отправил колокол в ссылку в Тобольск с отсечением уха, отчего колокол тот и прозван корноухим*(355).
Для нас достаточно этого небольшого исторического экскурса, чтоб прийти к убеждению в существовании в нашем прошлом, совершенно независимо от каких-либо влияний и заимствований, таких же отклонений от строения союзов и от общепринятых начал вменения, какие видны в истории немецкого права.
Неволин отмечает в своей истории тот любопытный факт, что в эпоху Уложения и следующую за ней у нас или было очень мало или совсем не было узаконений о товариществах (Ист. рос. гр. зак. § 457)*(356). Это справедливо. Но
положение можно расширить, и тогда окажется, что во всю эпоху господства крепостного права наше законодательство давало крайне скудное развитие не только договору товарищества, но всему договорному праву. Основание совершенно понятное. Какой простор могли открыть себе свободные договорные отношения в условиях закрепощения всего населения? Само собой разумеется, что в этих условиях не место вольным союзам. Калачева поражает то же отсутствие союзного духа особенно в XVIII в. у нас; но он объясняет себе это малым нашим знакомством с памятниками этой эпохи (Артели в древн. и нов. Рос. с. 17). Это едва ли справедливо. К тому же Калачев дает нам тут же большой список известных из этого времени артелей в одном Петербурге (см. с. 24 и 25). Но какие это артели? Довольно одних наименований, Вульфова, Мейерова, Томсона, Стюартова, Непорова, Шилинская, Кокорина и другие подобные, чтобы безошибочно определить, в каком отношении находились все эти артели, именуемые родительными принадлежностными разных торговых фирм, к вопросу о свободе союзов и о правах лиц, в них входивших. Мы видим, что в этих артелях одно из существенных условий поступления составляет отказ поступившего от права разбираться с артелью судом (с. 24)*(357); при этом в некоторых артелях удерживается наказание провинившихся не только штрафом, но и телесно (с. 56). Нет, однако, сомнения, что и эти артельные союзы имели серьезное экономическое значение для сочленов.
С характером союзов действительно свободных мы имеем ныне ряд любопытных образцов из той же эпохи, но образованных людьми торгового класса. Между ними легко различить союзные типы старого и нового времени. Эта смена находится в некотором соответствии с указанным нами выше типом горнопромышленных немецких союзов. Все эти образцы мы берем частью из кассационной практики, частью из нового законодательного движения.
В исходе XVIII века сгорел в Ирбити гостиный двор. Местному городскому обществу предоставлено было своими силами построить новое здание для той же цели. И вот этот круг лиц, торговцев, формулирует договор, коим все общество поименно перечисленных торговцев принимает на себя постройку гостиного двора, устанавливая точно, какое количество строительного материала и денег имеет внести в общее дело каждый соучастник. Затем соглашение предпринимателей определяет, каким образом соучастники будут пользоваться построенным этим способом торговым помещением. Характернейшая черта этого соглашения в том, что лавок положено не разбирать на каждого порознь ни по каким заслугам и преимуществам платимых казне податей, а уравнивать выгодой, собираемой с оного дохода, всякую в тягло постройки сего нового прочного здания по списку вступившую душу равной частью денег, "что самое да продолжится до дальнейшей впредь в нынешних душах перемены", после которой (т.е. после ревизии) имеет последовать такое же разделение. Все несогласные с этим приговором, яко нерадивые и развратные члены общества, лишаются всех выгод и преимуществ.
Договор товарищества по постройке представляет собой в этом виде чрезвычайно любопытный и оригинальный тип продуктивной ассоциации, в которой тесный союз лиц известного промысла с их потомством входит в соглашение о порядке уравнительного пользования предназначенным для