Томсинов В.А. Сперанский

царедворцев, чьи интересы возвысившийся попович прямо

затрагивал, возникала к нему, помимо зависти, еще и злоба.

Сколь бы ни бьuIO высоко положение царедворцев, как бы ни бьшо оно безопасно ограждено, всякий успех в их глазах преступен - к такому выводу пришел в своих наблюдениях

за царским окружением Владимир Алексеевич Муханов28.

«Им нужна монополия тех благ, которые исходят от дво­ ра, - писал он в своих «Дневных записках». - Царедворец,

как змея, при каждом случае испускает свой ЯД. Если он бьш

тяжело болен и вы ему оказывали участие или какие-либо

другие важные услуги, он не помнит, что вы делали для не­

го, а знает только, что должен вас топить. Чем он действует

для вас вреднее, тем он с вами любезнее»29.

Ярким представителем данного рода людей бьш Густав Андреевич Розенкампф - до 7 марта 1809 года главный секретарь и референдарий l-й экспедиции Комиссии со­ ставления законов. Выступавший в этом своем качестве до

назначения в Комиссию Сперанского ее фактическим уп­

равляющим, Г. А. Розенкампф делал в ней все, что хотел: перекраивал в угоду лично себе ее состав - давно работав­

ших в ней русских уволил, заменив их немцами и францу­

зами; людей, знавших российское законодательство, поме­

нял на невежд, кроме того, наполнил штаты комиссии

множеством переводчиков, так как сам плохо владел рус­

ским языком. В таком окружении Розенкампф чувствовал

себя тем более превосходно, что осуществлявшие надзор за

Комиссией составления законов русские сановники - ми­

Hиcтp юстиции п. В. Лопухин и товарищ министра юс­

тиции Н. Н. Новосильцев (до 6 июля 1808 года) - то ли по

причине лености своей, равнодушия к делам или же вслед­ ствие недостатка знаний, мало вмешивались в ее деятель­

ность.

Ситуация изменилась после того, как «присутствующим» В Комиссии назначен бьш Сперанский. И уж совершенно

другим стало положение Розенкампфа после того, как Ми­

хайло Михайлович занял пост, по своей должности товари­

ща министра юстиции (с 16 декабря 1808 года), управляю­

щего Комиссией составления законов (с 7 марта 1809 года - членом Правления Комиссии), а после учреждения Государ­ cTBeHHoro совета стал директором этой комиссии. Попав

под начало человека сведущего в законодательстве и к тому

же энергичного, каковым был Сперанский, Розенкампф

окончательно лишился свободы действовать по собственно­

му усмотрению. Убедившись в совершенной беспомощнос­

ти иностранцев, привлеченных Розенкампфом на службу в

184

Комиссию, Михайло Михайлович распорядился прекратить

им выплаты денежного содержания.

О том, сколько желчи пролил Густав Андреевич на Спе­

ранского в связи с таким поворотом событий, хорошо сви­

детельствуют его записки3О• Они весьма путаны и полны раз­

нообразных, в большинстве своем надуманных обвинений в адрес Сперанского. Складывается впечатление, что автор

писал их единственно для того, чтобы излить переполняв­ шие его злобу и мстительность. И действительно, мог ли он

сделать это иным способом? Ведь Сперанский не бьVI его

подчиненным.

Нз ((Записок» барона Густава Андреевича Розенкамnфа: «Обладая очень счастливыми дарованиями, привлекатель­

ною наружностью u при том в высшей степени искусством, ле­

стью, уступчивостью соглашаться со всеми мнениями лиц выс­

ших, уступавших ему в дарованиях, ему удалось быстро пройти по первым ступеням служебной лестницы, отодвигая в сторо­ ну сослуживцев, причем не было недостатка с его стороны в различных всякого рода интригах... В его власти было если не вполне достичь желаемой цели, то, по крайней мере, положить nрочное к тому основание, именно тем, чтобы основательно и правильно постигнуть значение общественных учреждений.

Сnеранскuй в состоянии был бы это сделать, если бы эту боль­

шую заслугу не принес в жертву своему стремлению к новше­

ству, своему пустому тщеславию все nеределать».

Помимо Розенкампфа, судьбе угодно будет послать Спе­

ранскому в качестве злейшего его врага еще одного ино­

странца и барона. Им станет швед Густав Мориц Армфельд,

о котором еще будет разговор.

Вообще говоря, злобность и мстительность весьма часто

встречались у иностранцев, состоявших на службе россий­

скому императору. Попадая в Россию, они редко приобре­

тали к ней ту привязанность, что сродни чувству любви к

родине3l • А при отсутствии сей привязанности, этого свя­

щенного чувства, заложенный в человеческой природе эго­

изм всегда получает прекрасную возможность для буйного

расцвета. Должность легко превращалась в руках иностран­

ца из средства служения стране, обществу в источник лич­

ной наживы. И чем более искусным как специалист бьVI иностранец, тем успешнее обделывал он на государственной службе в России свои делишки. Постоянно ощущая естест­

венную в такой ситуации неприязнь к себе со стороны рус­

ских, иностранные специалисты сполна компенсировали ее

185

карьеризмом, преследованием неyrодных им людей, глумле­

Нlfем над личностным достоинством окружающих. Главным

орудием и здесь становилась должность.

С. М. Соловьев восславлял Петра 1 за то, что, привлекая

отовсюду «полезных» иностранцев, он не давал им первых

ролей, которые оставались за русскими. Неужто не догады­ вался знаменитый наш историк вслед за Петром, что вто­

рые-третьи-четвертые роли в государственном управлении в

чем-то очень существенном для нации поважнее ролей пер­

вых? Поважней во все времена в том самом главном, что именовать принято «нравственностью» или духом нации!

Впрочем, это не вопрос еще. Не чужестранцам нас оза­

дачивать! Что нам чужие, когда свои, nриродно русские (не

все, но в приличном довольно множестве), заимевши в сво­ ем Отечестве должности и власть, будто по волшебному по­

рядку какому, оборачиваются в иностранцев! Как же пове­

лось на Руси такое? Отчего до сих пор ведется?..

Среди русских сановников-чиновников недоброжела­

тельство к Сперанскому развивалось по тем же законам,

что и среди иностранцев. Оно росло по мере возвышения

Сперанского, но до определенного времени оставалось

скрытым. Ситуация резко изменилась сразу после того, как Михайло Михайлович, сделавшись ближайшим советни­

ком императора, приступил к осуществлению своего плана

реформ.

По причине ли особенной застойности русской общест­ венной жизни или под впечатлением незабвенных реформа­ торских деяний Петра Великого укоренилась в характере

русской знати привычка смотреть на всякую реформу как на

революцию. Любых реформ в обществе русские вельмо­

жи - и в том даже случае, если ничегошеньки не знали кон­

кретного о содержании и смысле их, - боялись. Боялись так, как боятся обыкновенно каждого стука в дверь, каждо­ го шороха у своего жилища мелкие казнокрады. Когда на

место «Негласного комитета» встал Сперанский и облечен­ ный доверием государя приступил к разработке проектов го­

сударственных преобразований, прежняя боязнь реформ

превратилась у них прямо-таки в панический страх.

Этот страх обрел реальную почву после издания 3 апреля 1809 года высочайшего Именного Указа Правительствующе­

му Сенату «О неприсвоении званиям камергеров и камер­

юнкеров никакого чина, ни военного, ни гражданского, и

об обязанности лиц, в сих званиях состоящих, вступить в

действительную службу и продолжать оную по установлен­ ному порядку с первоначальных чинов»32. До этого в России

186

существовало правило, согласно которому лица, получавшие

придворный чин камер-юнкера, приобретали соответствен­

но ему воинский чин полковника или бригадира и граждан­

ский - статского советника, а возведенные в придворный чин действительного камергера приравнивались к воинско­

му чину генерал-майора и гражданскому - действительного

статского советника33. Такое положение давало ощутимое

преимущество отпрыскам знатных фамилий, которые могли

делать карьеру без особого труда, даже и вовсе не состоя на службе в каком-либо ведомстве. Указом от 3 апреля 1809 го­

да это правило производства в придворные чины бьmо объ­ явлено источником «неудобства», которое становится тем более ощутительным, что «молодые люди, В сии звания оп­ ределяемые, большею частию принадлежа к знатнейшим до­

мам российского дворянства, РОЖдением, воспитанием, спо­

собами имущества, предопределены быть надеЖдОЮ

Отечества, наследством тех заслуг и личных достоинств, ко­

ими предки их, стяжав славу своему имени предали им ее в

залог сохранения и умножения, завещали им искать почес­

тей в делах, а не в званиях, и в подвиге отечественных польз

предшествовать всем другим состояниям».

Всем камергерам и камер-юнкерам, пребывавшим при

императорском дворе и не состоявшим ни в военной, ни в

гражданской службе, предписывалось избрать в течение двух

месяцев от издания сего указа «род действительной службы» и сообщить о том государю. Те из них, которые не изберут службы, должны бьmи считаться в отставке.

Указ от 3 апреля 1809 года обращал звания камер-юнке­

ра и камергера, которые будут присваиваться в будущем, в придворные отличия, знаки особенного внимания импера­

тора к роду или предшествующим заслугам того лица, кото­

рое их будет удостоено. Носители этих званий должны бы­ ли при вступлении в военную или гражданскую службу

проходить ее «с первоначальных чинов, по установленному

порЯдКУ».

Сперанскому совсем нетрудно бьmо убедить императора Александра в необходимости этой реформы. Его величество

весьма неприязненно относился к придворным званиям.

Камер-юнкеров и камергеров, предназначенных украшать

собою разные дворцовые церемонии, то есть шаркать по

паркету дворцовых зал, он презрительно называл «полотера­

ми»34. И однако же все возмущение носителей придворных званий, ПРИнуЖденных Указом от 3 апреля 1809 года искать работу в пьmьных канцеляриях, обратилось на одного Спе­

ранского.

187

Подобное произошло и в результате издания вышеопи­

санного Указа от 6 августа 1809 года, которым для продви­

жения на гражданской службе требовалось иметь универси­

тетское образование или прочные знания в словесных,

исторических, юридических, математических и физических

науках и сдавать по ним экзамены. Ненависть к Сперанско­

му охватила на этот раз необъятную армию необразованных

чиновников.

Настроения, распространенные в среде столичных чи­

новников после издания Указа от 6 августа 1809 года, хоро­

шо передавала следующая ироническая «Элегия» харьков­

ского стихотворца Акима Нахимова35:

Восплачь Канцелярист, ПОВЫТЧИК, Секретарь, Надсмотрщик возрьщай и вся приказна тварь! Ланиты в горести чернилами натрите

Ивперси перьями друг друга поразите:

Осколь вы за грехи наказаны судьбой! Зрят тучу страшную палаты над собой, Которой молния rpoзит вам просвешеньем,

Иакциденций всех и ябед истребленьем. Как древо сокрушен падет подьячих род;

Увы! настал для вас теперь плачевный roд! Какие времена! должны вы слушать курсы,

Судебные места все превратятся в Бурсы.

Беда Коллежскому теперь Секретарю.

О чин Асессорский, толико вожделенный! Ты убегаешь днесь, когда я восхищенный

Мнил обнимать тебя, как друга, как алтын; Бьпь может - HaBcerдa прости, любезный чин. Столь тяжко для меня, степенна человека, Учиться начинать, проживши уж полвека. Какие каверзы, какое зло для нас О просвещении гласящий нам Указр6

Негативную реакцию неизбежно вызывали к себе и те

преобразования, которые Сперанский осуществлял в облас­

ти финансов. Повышение размеров податей и пошлин, об­

ложение налогом дворянства значительно расширяли круг

его недоброжелателеЙ. К концу 1810 года атмосфера всеоб­

щего недовольства окутала всю государственную деятель­

ность реформатора. В каждой брошенной им фразе, в каж­

дом шаге его усматривали злой умысел, скрытое намерение

причинить вред.

Разработка Сперанским проектов социально-политичес­ ких преобразований совершалась втайне от общества, и это еще более усугубляло его положение. Отсутствие сколько­ нибудь определенных сведений о предполагаемых реформах

188

облегчало задачу его противников. В обстановке искусствен­

но созданной вокруг реформ таинственности слух, сплетня,

интрига становились острым оружием в борьбе с неугодным реформатором. Любой домысел, любая ложь с легкостью

распространяются в обществе, которому неизвестна правда.

С другой стороны, здесь нетрудно скрыть свою сугубо эro­

истическую, корыстную цель под личиною общественноro

интереса.

Реформы Сперанскоro, создававшие талантливым и об­

разованным людям более благоприятные условия для карь­ еры на государственной службе и подрывавшие позиции

бездарностей и невежд, стали изображаться покушением на

устои государства, а сам реформатор - человеком, поста­

вившим своей целью подрыв самодержавной власти. Слухи,

толки об этом быстро распространились в русском общест­

ве и, естественно, дошли до ушей императора Александра. В

мемуарах Якова Ивановича де Санглена37 нашел отражение

весьма примечательный разroвор ero с государем, проис­ шедший как раз в рассматриваемое нами время. «Из доне­

сения графа Ростопчина о толках московских, - roворил ero величество, - я вижу, что там ненавидят Сперанского, по­ лагают, что он в учреждении Министерства и Совета хитро

подкопался под самодержавие»38.

Сам Михайло Михайлович ясно сознавал главные моти­

вы поведения своих противников и всю подоплеку Toro не­

довольства им, что обнаружилось вдруг, как казалось, во

всех слоях PYCCKOro общества. Свое понимание происходив­ шеro он попытался изложить императору Александру. Для этоro в начале 1811 roда подвернулся удобный случай - ro-

сударственный секретарь должен бьV1 отчитаться перед ero величеством в работе по исполнению плана реформ. Пред­

ставленный им государю 11 февраля 1811 года «Отчет в де­

лах 181О года» подводил итог осуществленным за указанный

период преобразованиям.

В первых его строках Михайло Михайлович писал: «Представив Вашему Императорскому Величеству в свое

время обыкновенный срочный отчет, считаю долгом моим

представить ныне отчет и в делах, особенно мне поручен­ ных, дабы изволили из OHOro усмотреть истинное их поло­

жение и определить по усмотрению Вашему меру будуще­ ro их движения». Свой отчет в делах 1810 года Сперанский

составил из четырех отделений: 1) по управлению Государ­

ственной канцелярии, 2) по управлению Комиссии зако­ нов, 3) по плану финансов, 4) по делам финляндским. Взяв

поначалу в своем отчете оптимистический тон, остановив-

189

шись на успехах реформаторской деятельности: создании

Государственного совета, завершении проектов реформы

министерств и Сената, достижениях в области финансов и в финляндских делах, Сперанский заговорил затем о неуда­ чах: «Никогда, может быть, в России в течение одного го­

да не бьшо сделано столько обших государственных поста­ новлений, как в минувшем. В нем положены первые

основания истинного монархического устройства в части законодательной, в устройстве министерств, и особенно в

финансах.

Но в нем положены одни первые основания; много начато

и ничего еще не кончено. Между тем опыт протекшего года показал, что много бьшо потеряно времени, и часто самые

нужные положения не выходили к своему сроку единствен­

но потому, что, стекаясь в одне руки, они не могли быть скоро приуготовлены»39. Отсюда Сперанский делал вывод, что для успешного выполнения плана реформ «необходимо нужно усилить способы его исполнения».

Далее в отчете рисовалась программа последующих пре­

образований. Сперанский считал, что в новых условиях

должно сосредоточиться на устройстве «порядка судного И

исполнительного». В частности, ('окончить уложение граж­

данское», составить судебное и уголовное уложения, «окон­ чить устройство сената судебного», «составить устройство сената правительствующего», преобразовать губернское уп­

равление «в порядке судном и исполнительном», (<Основать

государственные ежегодные доходы». Главную роль в осу­ ществлении перечисленных мер Сперанский отводил себе. «Сколь дела сии ни обширны, я надеюсь, что виды Вашего

Величества по всем сим предметам будут с точностию ис­

полняться. Надежда сия утверждается наиболее тем, что я

вошел уже, так сказать, в существо их, что материалы их го­

товы и что, впрочем, по самому свойству своему они между

собою нераздельны»40. Однако положение его в обществе,

как оно сложилось к тому времени, внушало Сперанскому

серьезные опасения. Это свое положение он постарался

описать императору. «Представляясь попеременно то в виде

директора комиссии, то в виде государственного секретаря;

являясь, по повелению Вашему, то с проектом новых госу­

дарственных постановлений, то с финансовыми операция­

ми, то со множеством текуших дел, - отмечал он в своем отчете, - я слишком часто и на всех почти путях встречаюсь

и с страстями, и с самолюбием, и с завистью, а еще более с

неразумием. Кто может устоять против всех сих встреч? В

течение одного года я попеременно бьш мартинистом, по-

190

борником масонства, защитником вольности, гонителем

рабства и сделался, наконец, записным иллюминатом. Тол­ па подьячих преследовала меня за указ 6 августа эпиграмма­

ми и карикатурами. Другая такая же толпа вельмож, со всею

их свитою, с женами и детьми, меня, заключенного в моем

кабинете, одного, без всяких связей, меня, ни по роду мое­

му, ни по имуществу не принадлежащего к их сословию, це­

лыми родами преслеДУЮт как опасного уновителя. Я знаю,

что большая их часть и сами не верят сим нелепостям; но, скрывая собственные их страсти под личиною обществен­

ной пользы, они личную свою вражду стараются украсить именем вражды государственной; я знаю, что те же самые

люди превозносили меня и правила мои до небес, когда предполагали, что я во всем с ними буду соглашаться, ког­ да воображали найти во мне послушного клиента и когда

пользы их страстей требовали противоуположить меня дру­ гому. Я бьm тогда один из самых лучших и надежнейших ис­

полнителей; но как скоро движением дел приведен я бьm в

противоположность им и в разномыслие, так скоро превра­

тился в человека опасного и во все то, что Вашему Величе­

ству известно более, нежели мне.

В сем положении мне остается или уступать им, или тер­

петь их гонения. Первое я считаю вредным службе, унизи­

тельным для себя и даже опасным. Дружба их еще более для

меня тягостна, нежели разномыслие. К чему мне разделять

с ними дух партий, худую их славу и то пренебрежение, ко­

им они покрыты в глазах людей благомыслящих? Следова­ тельно, остается мне выбрать второе.

Смею мыслить, что терпение мое, время и опыт опро­ вергнут все их наветы. Удостоверен я также, что одно слово Ваше всегда довлеет отразить их покушения.

Но к чему, Всемилостивейший Государь, буду я береме­

нить Вас своим положением, когда есть самый простой спо­

соб из него выйти и раз навсегда прекратить тягостные для Вас и обидные для меня нарекания»41.

Сперанский просил императора Александра отстранить

его от должности государственного секретаря и управления

финляндскими делами и сохранить за ним лишь один пост

директора комиссии законов. «Зависть И злоречие успокоят­

ся, - указывал он на последствия такой перемены. - Они

почтут меня ниспровергнутым, я буду смеяться их победе, а

Ваше Величество раз навсегда освободите себя от скучных

предположений. Сим приведен я буду паки в то счастливое

положение, в коем быть всегда желал, чтоб весь плод трудов

моих посвящать единственно Вам, не ища ни шуму, ни по-

191

хвал, для меня совсем чуждых... Тогда, и сие есть самое важ­ нейшее, буду я в состоянии обратить все время, все труды

мои на окончание предметов выше изображенных, без коих,

еше раз смею повторить, все начинания и труды Ваши будут представлять здание на песке»42.

Столкнувшись при осуществлении плана государствен­ ных преобразований с яростным сопротивлением и от­ крытой враждебностью со стороны аристократии и чинов­

ничества, Сперанский, таким образом, не нашел для их преодоления иного средства, как обратиться за поддержкой

исключительно к императору Александру. Странная вещь: он, придававший в писанных на бумаге произведениях ог­

ромное значение при проведении реформ общественному

мнению, когда дело дошло до самой практики осуществле­ ния их, совершенно исключил «дух народный» из числа

своих союзников. Он не сделал ни малейшей попытки оз­

накомить со своими проектами реформ русское общество,

показать своим соотечественникам истинные цели и смысл

своей деятельности. В подлинном содержании разработан­ ный Сперанским план государственных преобразований

остался поэтому известным лишь узкому кругу людей: им­ ператору Александру да некоторым из его родственников и приближенных. Ряд членов августейшей фамилии (среди

них в особенности великая княгиня Екатерина Павловна)

иокружавших императора сановников относились к лич­

ности реформатора и ко всем его действиям с чрезвычай­ ной предубежденностью, нескрываемой неприязнью. Те же, которые действительно желали многое в России пере­ менить к лучшему и могли стать Сперанскому опорой в де­ ле осуществления преобразований, не знали ни его самого,

ни его планов в истинном их содержании. Отброшенное

им в сторону как ненужный хлам общественное мнение

было взято на вооружение его врагами и использовано

против него самого.

Выбрав в качестве главного орудия осуществления пре­

образований верховную политическую власть, Сперанский

упустил из виду, что носитель этой власти (в данном случае император Александр 1) есть лицо предельно открытое для различных влияний со стороны тех или иных общественных

кругов. Для того чтобы государь мог успешно выполнять

предназначенную ему роль, то есть служить орудием пере­

мен, он должен бьm постоянно испытывать соответствую­

щее давление снизу, хотя бы из своего сановного окруже­

ния. Недовольство действовавшей в России системой

управления бьmо в обществе широко распространено. Необ-

192

ходимо было лишь превратить его в фактор, постоянно тол­ кающий верховную власть в направлении реформ. Сперан­

ский никаких усилий для этого не предпринял, он остался

сугубо канцелярским реформатором. Отсюда проистекала

непоследовательность его реформаторской деятельности и

слабость его как реформатора.

Просьбу своего госсекретаря об отставке император Александр не удовлетворил. Сперанский продолжал рабо­

тать над проектами государственных реформ с той же энер­

гией, что и прежде. Но в прежнем духе продолжали разви­ ваться и настроения общественных кругов. Негативное отношение к реформам стали открыто выражать и те, чье социальное положение никоим образом реформами не за­ трагивалось. Одним из таких людей был историограф Нико­ лай Михайлович Карамзин.

Биографы будут впоследствии противопоставлять друг другу писателя-историка и государственного деятеля-рефор­

матора. Даже Ф. М. Достоевский, с его высоко развитой спо­

собностью угадывать единство в самых, казалось бы, проти­

воположных вещах, разделит двух этих людей, дабы противопоставить предельно резко: «Кто: Сперанский или Карамзин? Вопрос должен именно в том состоять, кто пере­ довой: Сперанский или Карамзин?» Между тем эти вьщаю­ щиеся личности бьmи духовными родственниками: роль че­ ловека в мире и многие другие вопросы общественного бьпия понимали сходно. Позднее они почувствуют эту духовную

родственность друг друга и каждый из них воздаст другому

должное. Сперанский высоко оценит Карамзина как писате­ ля-историка. «Весьма благодарен вам за "Историю" Карамзи­ на, - напишет он 5 марта 1818 года в письме своему другу А. А. Столыпину. - Что бы ни говорили ваши либеральные врали, а "История" сия ставит его наряду с первейшими пи­ сателями в Европе»4З. 7 мая того же года и опять А. А. Столы­ пину: «Пусть Карамзин меня бранит сколько угодно, а я хва­ лить "Историю" его ,не перестану. Разность между нами та,

что он бранит меня, не зная, а я хвалю его с основанием.

"История" его есть монумент, воздвигнутый в честь нашему веку и словесности». Карамзину все же представится случай узнать Сперанского, и не только узнать, но и расхвалить его,

причем именно как государственного деятеля-реформатора.

Но в 1811 году Сперанский и Карамзин друг друга не знали. оба являлись по натуре отшельниками. Каждый подавал се­ бя на стол своих современников крайне скудными порциями.

В конце 1809 года Н. М. Карамзин познакомился с сест­

рой императора Александра великой княгиней Екатериной