Корф М.А. Жизнь графа Сперанского

Удалениe Сперанскoго и жизнь его в заточении. 1812–1816

доносили вы о всех тех лицах, с коими он будет иметь тесную связь, знакомство или частое обращение; 3) доносить обо всем в отношении к настоящему положению его, что может быть достойно примечания. Впрочем, Государю Императору благоугодно, дабы тайному советнику Сперанскому во время пребывания его в Нижнем Новгороде оказываема была всякая пристойность по его чину».

Руновский в следующий же день отвечал министру, что новоприезжий помещен в доме Шишковой, близ Покровской церкви, на лучшей улице в городе; что бдительное за ним наблюдение поручено иметь полицеймейстеру и надежнейшему частному приставу; что на другой день после своего приезда он был у apxиepeя, а его посетили как некоторые духовные особы, так и гражданские чиновники; что, по его словам, он намеревается купить себе недалеко от города деревню и завестись экипажем; наконец, что в мае он ждет к себе из Петербурга свое семейство.

Сперанский со своей стороны тотчас по прибытии в Нижний написал Масальскому о разных распоряжениях по хозяйственным своим делам, оставленным в минуту внезапного удаления, без всякого устройства. Письмо это заключалось извинениями в причиняемых им хлопотах: «я, – прибавлял он, – всегда друзьям моим был более в тягость, нежели в пользу, и всегда, однако же, верил в их дружбу». В первые же дни своего пребывания в Нижнем Сперанский отправил еще два письма: одно к теще, которую он старался успокоить, представляя свое настоящее и будущее в светлых красках; другое – в Черкутино, к зятю Михаилу Федоровичу Третьякову, которому заточенный давал вид будто бы новое его местопребывание было самим им избрано. Вот перевод первого из этих писем (от 27 марта), писанного на французском языке: «Я уже совершенно устроился в Нижнем и, вполне успокоясь касательно моей будущности, мечтаю лишь о той минуте, которая должна снова нас соединить. Домик, в котором я поселился, очень хорошенький и спокойный и не сомневаюсь, любезная матушка, что он вам понравится; при доме сад, особняком от всякого другого жилья, так что вам можно будет прогуливаться в нем, нисколько не стесняясь. Предполагаю, что вы выедете ко мне не прежде начала мая, когда реки уже войдут в берега, следственно, святую неделю проведете еще в Петербурге. Запрещаю моей доброй и милой Лизе (его дочери) омрачать этот праздник малейшею печалью и прошу ее провести его со своими подругами как можно веселее. С нетерпе-

251

Часть третья

нием ожидаю ваших писем: если что-нибудь может меня тревожить, то разве только неизвестность о вашей судьбе». В Черкутино он писал (от 12 апреля): «До вас, верно, достигли уже слухи о путешествии моем в Нижний, где ныне имею я пребывание. Прошу вас не верить нелепостям, кои на счет мой будут, вероятно, рассееваемы; пребывание мое здесь есть временное и я верную имею надежду возвратиться,

аесли б и не возвратился, то беда невелика. Прошу утешать матушку,

аесли что вам нужно, то меня уведомить. Если бы кто из родственников моих вздумал меня здесь навестить, то прошу их от сего отвращать: ибо, во-1-х, я не знаю, сколько здесь пробуду, а может быть, отправлюсь в Казань для свидания с братом1, во-2-х же, мне здесь принимать никого неприлично».

Но письмо к г-же Стивенс уже не застало ее в Петербурге. Изъявленное Сперанским при его отъезде желание, чтобы дочь, вместе с ее бабкою, приехали к нему, было, кажется, и точною волею Императора Александра. 18 марта Балашов явился к ним с приглашением отправиться в Нижний и с предложением от имени Государя всякого нужного пособия на поездку. Отказавшись от последнего и приняв только придворную карету, г-жа Стивенс с внучкою, сыном и Анютою2 выехали из Петербурга 23 марта, следственно, в самый день прибытия Сперанского в Нижний. Переезд их был чрезвычайно тягостен не только от дурного состояния дорог в самую распутицу, но и по тем уничижениям, которые они везде терпели. На каждой почти станции лишь только узнавали из подорожной, что едет семья Сперанского, осыпали его самою жестокою бранью и бедная девочка должна была затаивать свою глубокую скорбь в самой себе, потому что г-жа Стивенс вместо утешения внучки только проклинала тот час, в который согласилась выдать дочь за человека, обреченного теперь на изгнание. Горько жалуясь на свою судьбу, она во всех разговорах ясно давала разуметь, что такого народного ожесточения не может же быть без важной и действительно существующей вины, другими словами – что и она разделяет общее подозрение в возводимых на ее зятя преступлениях. Это бедственное странствование длилось более двух недель и наши путешественницы прибыли на место только 9 апреля. «Трепеща от нетерпения и душевного волнения, – рассказывает дочь, – я не могла до-

1Брат его, Косьма Михайлович, был в это время в Казани губернским прокурором.

2Напомним читателям, что эта Анюта была сиротка, оставшаяся после Марианны Злобиной.

252

Удалениe Сперанскoго и жизнь его в заточении. 1812–1816

ждаться нашего приезда, и когда минута свидания наступила, то бросилась в комнату, как безумная, и повисла на шее у батюшки, думая найти и его в горьком отчаянье. И что же? Он был точно так же спокоен, весел, светел, как накануне нашей разлуки в Петербурге, когда никто из нас и не подозревал готовившегося несчастья. По его виду казалось, что это заточение – только прогулка, простая перемена жительства по собственной воле. С обыкновенным обаянием своего ума

ипрекрасной души изгнанник, опальный, уже успел в такое короткое время совершенно привлечь и покорить себе хозяев того дома, в котором жил...» На другой же день, без сомнения вследствие вестей, сообщенных новоприезжими, Сперанский написал Масальскому: «Мне сказывали, что вы безмерно печалитесь. Разве вы не верите Провидению? Сколько раз я твердил вам, что вера состоит не в словах, а в деле! Вам сказали вздор, что ко мне и писать уже не можно. Не верьте сим глупостям. Впрочем, дела и отношения мои с вами, так как и со всеми, суть таковы, что мы можем переписываться даже и через газеты; дружба же моя никого не постыдит. Всем друзьям моим поклонитесь

искажите, что никогда не бывал я ни так здоров, ни столько спокоен».

II

Сперанский, разумеется, знал или догадывался, что все его письма будут вскрываемы, с чем и соображал их содержание. Письмо к теще и первое к Масальскому пришли в Петербург еще до отправления Государя в армию. За выездом уже г-жи Стивенс Балашов вручил оба Масальскому распечатанными, с объявлением, что их прочел Государь и что если и он, Масальский, намерен писать Сперанскому, то письма свои доставлял бы ему, Балашову, а если его уже не будет более в Петербурге (он должен был ехать с Государем), то вступающему в должность министра полиции, на время его отсутствия, Сергию Козьмичу Вязмитинову. «Но чтоб в письмах не было ничего лишнего», – прибавил Балашов. Масальский отвечал, что ему не о чем и писать кроме как о домашних делах.

В то же время, т.е. также еще прежде отъезда в армию, Балашов дал знать нижегородскому губернатору (от 3 апреля) о воле Государя, чтобы все письма, какие Сперанский будет писать или откуда-либо получать, были препровождаемы непосредственно к нему, Балашову,

253

Часть третья

«для доклада Его Величеству и тогда, когда бы Государь Император

ив отлучке из С.-Петербурга изволил находиться». Потом (от 12 апреля) он предписал наблюдать точно так же за перепискою не только окружающих Сперанского, но и тех лиц, «коих связь или знакомство с ним может обращать на них подозрение в том, что они употребляются средством как к передаче ему, так и к пересылке его писем под посторонними адресами». С этою целью губернатору поручалось обратить особенное внимание на поступки и действия нижегородского купца Костромина, который, «по дошедшим сведениям, едва ли не будет употреблен в посредничество по переписке».

Слова «по дошедшим сведениям» давали знать, что в Нижнем находились и другие соглядатаи, не только не зависевшие от губернского начальства, но и совсем ему неизвестные: такой намек должен был еще более усугубить бдительность и осторожность местных властей, может статься, вопреки тайным желаниям губернатора Руновского, которого все, помнящие его, изображают человеком весьма благородным и добросердечным. Предписание от 12 апреля, впрочем, не застало его в Нижнем. Он в это время объезжал губернию и должность его правил вице-губернатор Крюков. Бумага была послана вслед за губернатором, который в частном письме к Крюкову, дав ему наставление, в каком смысле отвечать на предписание министра, выразился в конце следующим образом: «моя об известной особе переписка послужит вам руководством в сем критическом деле, и от сохранения его в непроницаемой тайне собственная ваша репутация зависит. Теперь вы можете догадаться для чего я, при отъезде, никого у себя не принимал

ини с вами, ни с прочими друзьями моими не простился. Сколь мне сие ни горестно, но благоразумие требовало так поступить, дабы избегнуть требованного им неоднократно моего с ним свидания».

На предписание 12 апреля Крюков отвечал Балашову (16 мая), что хотя «в отношении к настоящему положению тайного советника Сперанского не видно ничего достойного примечания»; однако, как замечено, что бывший до того в Нижнем главным комиссионером по соляным делам Злобина купец Самочернов нередко бывает у него, Сперанского, то обращено было внимание на отправляемую с почтою переписку этого купца; но в ней ничего подозрительного не оказалось. Что же касается упоминаемого в предписании министра Костромина, то он в кругу нижегородских граждан «есть, можно сказать, отличнейший как по образу жизни, так и по скромному его поведению,

254

Удалениe Сперанскoго и жизнь его в заточении. 1812–1816

а не меньше того и по значительному капиталу, и, кажется, с вероятностью можно заключить, что он не примет на себя посредства по переписке с г. Сперанским и не войдет с ним в тесную связь знакомства».

Затем в других донесениях от губернского начальства министру полиции, прежде и после сейчас нами приведенного, изъяснялось:

От 4 апреля, что «Сперанский, кроме прогулок по городу, не замечен ни в тесной связи знакомства, ни в частом с кем-либо обращении».

От 11 апреля, что «7-го числа приехал из Пензенской губернии отставной сенатский обер-прокурор Столыпин (известный нам Аркадий Алексеевич), остановился в доме содержателя питейных сборов, отставного полковника Мартынова, и пробудет в Нижнем до последних чисел апреля для получения следующих с Мартынова за поставку вина 60 000 руб. Он имеет ежедневное свидание со Сперанским и, по-видимому, короткое с ним обращение».

От 18 апреля: «не смею скрыть от вашего высокопревосходительства дошедшего до меня сведения, что г. тайный советник Сперанский в откровенном разговоре со здешним губернским предводителем дворянства, действительным камергером князем Грузинским, о случившемся с ним происшествии сказал, что вы, милостивый государь (т.е. Балашов), упредили сие происшествие двумя неделями, а то бы последовало тоже с вами, чтó с ним случилось»1.

От 25 мая, что «на днях приехал из Вольска управляющий делами коллежского советника Злобина, купеческий сын Алексей Кабанов, как кажется, единственно для Сперанского, у которого был и которому, должно думать, и письмо привез. Замечено что Сперанский с некоторого времени выменивает у торговцев, через людей своих, в значительном количестве золотую и серебряную монету»2.

От 6 июня, что «27 мая опять приехал Столыпин и опять остановился в доме Мартынова, который 28-го выехал с семейством в Москву. Он располагает пробыть в Нижнем недели три и каждый день проводит время со Сперанским, следственно, и короткое имеет с ним обращение. Оба неразлучно друг от друга прогуливаются по городу, что замечено и на бывающем на Печерском поле трехдневном Вознесенском гулянье, где они более уклонялись между простым народом, стекающимся тут во множестве. Равномерно замечено, что г. Сперанский

1Были показания и о том, будто бы Сперанский сказал раз у apxиepeя, что если бы Балашов не ускорил двумя часами, то был бы на его месте.

2Объяснение этого помещено нами ниже, в третьем отделе настоящей главы.

255

Часть третья

скрытным образом бывает в трактирах и питейных домах, где всегда есть стечение простолюдинов и людей, слабых в воздержной жизни».

От 13 июня, что «связь Сперанского со Столыпиным все еще неразрывна; но о переписке их с кем-либо чрез постороннее посредство нет никакого открытия. Они продолжают обыкновенные свои прогулки и более в саду своем по проспекту, где, под тенью дерев, поставлены столик и три стула для посетителей».

В это же время нижегородским вице-губернатором получено было из Москвы (от 3 июня) следующее собственноручное письмо главнокомандующего графа Растопчина:

«За отсутствием г. губернатора я препровождаю к вам извещение, по коему вы соблаговолите принять нужные меры, единственно к предосторожности. При начале вновь военных действий с французами злоба здешней черни опять обратилась на бывшего государственного секретаря г. Сперанского, и по некоторым известиям пронесся слух, что будто бы некоторые из тех, которые едут на Макарьевскую ярмарку, намерены убить Сперанского».

Извещение это осталось, однако ж, без всяких дальнейших последствий. Но на вышеприведенное донесение вице-губернатора о том, что Сперанский ходит по трактирам и питейным домам, Балашов (26 июля) отвечал: «Государь Император по выслушании донесения вашего высочайше повелеть мне соизволил поручить вам и дальнейшее преследование всех поступков и движений г. Сперанского, стараясь, сколько возможно, проникнуть причину или предмет такового его уклонения между простолюдинов и черного народа и о том, что удостоверительно сведаете, без промедления времени уведомить меня для доклада Его Величеству»1.

Наконец, 22 августа Крюков донес Балашову: «6-го числа настоящего месяца, в день Преображения Господня, когда я был на Макарьевской ярмарке здешний преосвященный, епископ Моисей, по случаю храмового праздника в кафедральном соборе давал обеденный стол, к коему были приглашены и некоторые из губернских чиновников. После обедни был тут и г. тайный советник Сперанский, обедать, однако ж, не оставался, но между закускою, занимаясь он с преосвя-

1 И князь Грузинский утверждает, что Сперанский точно посещал иногда народные сборища, но, разумеется, не с какою-нибудь преступною целью, а просто для наблюдения привычек и обычаев народных и для некоторого развлечения при совершенном своем бездействии.

256

Удалениe Сперанскoго и жизнь его в заточении. 1812–1816

щенным обоюдными разговорами, кои доведя до нынешних военных действий, говорил о Наполеоне и об успехах его предприятий; к чему г. Сперанский дополнил, что в прошедшие кампании в немецких областях, при завоевании их, он, Наполеон, щадил духовенство, оказывал ему уважение и храмов не допускал до разграбления, но еще для сбережения их приставлял караул, что слышали бывшие там чиновники, от которых о том на сих днях я узнал».

Мы увидим далее, какое решительное влияние именно этот рапорт должен был иметь на дальнейшие судьбы Сперанского.

III

От вышеизложенных официальных актов, которых содержание мы почли необходимым выписать почти от слова до слова, перейдем к сведениям, заключающимся в других наших источниках.

В начале пребывания Сперанского в Нижнем тамошниe жители оказывали ему приязненное расположение и от любопытства ли или по действительному участию к его судьбе часто и во множестве к нему являлись; но он мало кого принимал и постоянно отказывался от всех приглашений. Все свое время – а его было так много в сравнении с прежним – он делил между чтением, большими прогулками, особенно верхом, и воспитанием дочери, которое в Киеве и после, в Петербурге, было очень запущено. Местоположение и окрестности Нижнего, впрочем, так понравились невольному его жителю, что он даже решился купить себе там дом; выбрав для этого находившийся в одной из самых отдаленных тогда частей города дом вдовы надворного советника Скуридина, с садом на луга, известные под названием Панские Бугры, он дал за него задаток и переехал туда из помещения, отведенного ему губернатором. Но это спокойствие продолжалось недолго. В конце лета огромные массы народа, гонимого отовсюду страхом неприятеля, стеклись искать убежища в Нижнем. С притоком иногородних пришельцев размножились клеветы и наговоры на Сперанского. Каждый привозил с собою новые вести, новые вымыслы, так что добродушные жители нижегородские, еще недавно исполненные приветливости к изгнаннику, вскоре заразились принесенными к ним подозрениями и стали его избегать. Даже и жена Крюкова, англичанка, очень сблизившаяся прежде с г-жою Стивенс, пришла откровенно извиниться,

257

Часть третья

что не может более с нею видеться. К этому последнему времени пребывания Сперанского в Нижнем относится следующий о нем рассказ очевидца, а в некотором отношении и участника в событиях, упомянутого уже нами князя Грузинского. «Все, – говорил он, – были тогда более или менее уверены в измене Сперанского Государю и отечеству; рассказывали даже за верное, как он передавал посланнику Наполеона, Коленкуру, тайны распоряжений наших к предстоявшей войне. Но сам он уже только через несколько времени стал подозревать такое против него ожесточение, а прежде без всякого опасения хаживал на народные гульбища и сборища. Для предохранения от неприятных случаев, а также для приказанного наблюдения и донесения губернатор распорядился, чтоб за Сперанским на улице всегда следовал, издалека, полицейский офицер, а между тем сам он, нисколько не воображая, что на него взводятся такие ужасные преступления, нимало не остерегался в своих разговорах и произносил иногда такие вещи, которые, быв сказаны, вероятно, без умысла, применялись, однако, тотчас к политическим происшествиям. Посещения принимал он редко, да все боялись и сходиться с ним; губернатор тоже никогда почти с ним не виделся, тем более не звал его к себе, опасаясь доносов в Петербург. Бывали у него часто одни лишь давние его приятели: Злобин

иСтолыпин, наездом из Саратова и Пензы. В хорошую погоду они хаживали вместе по городу и окрестностям и, бывало, на возвышенном берегу реки долго останавливались, разговаривая и не страшась свидетелей, только издалека следивших за их движениями. Я, однако ж, – прибавлял Грузинский, – не пользовался уже прежнею откровенною доверенностью Сперанского: он как бы боялся передавать мне свои мысли, чувства и планы, хотя из вырывавшихся у него слов заметно было, что он не теряет надежды возвратиться в Петербург и к Монарху. Иногда он входил в подробности о прежней жизни своей, о предметах, мне уже известных; но, видимо, избегал касаться тех правил, коими руководился, когда власть была в его руках. Я, впрочем, и виделся с ним довольно редко, потому что заботы об устройстве ополчения беспрерывно отвлекали меня из Нижнего в другие места».

Заметим, впрочем, – и это очень любопытно, – что, как ни строгим

ивсеобъемлющим казался учрежденный над Сперанским надзор; как ни бодрствовала над своею жертвою вражда; сколько ни усердствовало местное начальство в угодливость высшему: ловкая дружба умела преодолеть все препоны. Покамест Министерство полиции думало,

258

Удалениe Сперанскoго и жизнь его в заточении. 1812–1816

что ему известен каждый шаг узника и тщательно следило за вверяемою почте редкою и ничтожною его перепискою, он и друзья его нашли средства к сообщениям тайным, хотя, разумеется, не предательским, чего и в мысли их не было, но все же таким, которые остались совершенно сокрытыми от правительства.

Масальский, встревоженный настояниями Балашова о посылке писем в Нижний не иначе как через начальство, а между тем желавший дать своему «премилосердому отцу» подробный отчет о всем, что успел разузнать, сперва думал отправить в Нижний нарочным дядю своего, облагодетельствованного Сперанским и искренно ему преданного чиновника Попова1. «Но, – писал он, – Франц Иванович (Цейер) от того меня удержал, представя, что таковая посылка, по неразысканию еще верных причин вашего несчастья, будет более вредна, нежели полезна, и он надеется сам скоро к вам отправиться, поелику Сергей Козьмич (Вязмитинов) обнадежил отпустить его, коль скоро кабинет ваш будет распечатан. Узнав о сем и желая ускорить отъезд отсюда Франца Ивановича, я счел нужным почасту являться к Сергею Козьмичу и просить его о распечатании кабинета вашего, представляя, что мне нужны некоторые бумаги, к домашним вашим делам принадлежащие и в кабинете вашем хранящиеся. Но, наконец, хотя я и успел

втом и кабинет ваш хотя и сдали мне 3 мая, но Франца Ивановича по сих пор не отпускают2, под предлогом будто бы снова о нем писано Государю». Вследствие того Масальский возвратился к прежней мысли и в конце мая отправил в Нижний Попова с огромным письмом, почти целою книгою3, и 20 000 р. ассигн., полученными по остававшимся в его руках банковым билетам Сперанского. Письмо это он заключал так: «всепокорнейше прошу дать мне наставление: в ответах на письма ваши4, не нужно ли мне приличным образом выказать ваше состояние, дабы Государь мог его увидеть? Министр полиции, верно, не представил ему о том; и не прикажете ли поместить в тех ответах

1Коллежский асессор Петр Петрович Попов впоследствии, по выезде Сперанского

вПензу, управлял новгородским его имением Великопольем и умер в 30-х годах уезд-

ным стряпчим в Петербурге.

2Он и впоследствии не был отпущен до позволения Сперанскому в 1814 г. жить

всвоем новгородском имении.

3Это письмо и есть то самое, из которого мы в предыдущей главе и здесь представили разные выписки.

4То есть в ответах, посылаемых через почту, – следственно, через руки Балашова.

259

Часть третья

моих еще что-нибудь, чрез что бы вы имели случаи написать сюда-то, что для вас нужно. Я все то, премилосердый отец, исполню: сыновняя моя преданность не имеет пределов и я весь ваш».

В другом письме, от 12 июня, посланном опять через верного человека, точнее не означенного, Масальский, упоминая о мерах, принимаемых к сохранению переписки их в тайне, писал: «все сии осторожности мы должны иметь по необходимости, поелику интриги продолжаются и нас не олько нередко пугают тем, что будто бы вы из Нижнего посланы в Сибирь, но и сами мы окружены также шпионами».

Должно думать, что Попов, доставя письмо Масальского, не поехал обратно в Петербург или поехал нескоро. По крайней мере ответ Сперанского был отправлен не через него, а через приехавшего в Нижний некоего Швылева, разорившегося ярославского купца, который жил в Петербурге на полном содержании Масальского и употреблялся им для разных посылок. Этот ответ (от 14 августа) Сперанский по обыкновенной привычке своей выражаться категорически изложил по пунктам. Но примечательно, что, отвечая на все статьи письма Масальского, и путем самым верным, не вынуждавшим никаких умолчаний, он не говорил ни слова в оправдание против разнесшихся в петербургской публике обвинений, которые корреспондент его так подробно описывал. Считал ли Сперанский эти обвинения недостойными возражения или считал ниже себя оправдываться перед Масальским?

Вот любопытнейшее из самого письма, с сохранением его подразделений:

1)О переписке. «Я не вижу никакой надобности переписываться по почте. Что бы мы ни написали, ничему не поверят. К чему же нам тешить наших неприятелей? Путь теперь проложен. Лучше чрез него сноситься. Выказывать мое состояние не худо; но к сему довольно словесных, где нужно, изъяснений. Говоря о сем с графом Кочубеем, вы забыли, что денег в долг не отдают без векселей или закладных1. Где же они? Пусть найдут их в бумагах. Я дарю все находчикам».

2)О денежных делах. «Следуя моей системе, я сбыл здесь с рук мои банковые билеты. Осталось 10 000 р. с процентами, кои с сим к вам посылаю, прося как можно скорее их разменять, достать червонцев, хотя бы то было и в 13 р. 50 к., и запечатав, доставить мне с вручите-

1 Это относится к описанному в первой половине письма Масальского разговору его с Кочубеем, который мы привели в предыдущей главе.

260