9.1. Жизнь и сочинения

Ричард Рорти родился в Нью-Йорке в 1931 г. В молодости на него, как и на многих американцев, значительное влияние оказал Дьюи — «философ демократии», как его называли. Встреча с аналитической философией произошла в Принстоне, когда Рорти, молодой преподаватель, прочел сочинения Витгенштейна. Но и знакомство с его поздними работами сделало отношение Рорти к неопозитивистам (Карнапу, Тарскому, Рейхенбаху) более критическим. Знаком внутренней исчерпанности аналитической философии считал Рорти утрату исторического измерения и отрыв от жизненных проблем. Постаналитическая философия уже считает себя царицей всех наук. Обретая форму «критики культуры», или культурного критицизма, она основывается на историческом и культурном контексте, сравнивает достижения и недочеты разных взглядов на мир.

742

В Принстоне при участии Рорти в 1967 г. вышла антология «Лингвистический поворот» («The linguistic Тит»). После пятнадцати лет преподавания философ покидает Принстон, чтобы начать междисциплинарные исследования в университете Вирджинии. Он обращается к творчеству Куайна, Селларса, Дэвидсона, Лиотара, Дерриды, Хабермаса, Гадамера, переосмысливает заново концепции Джемса и Дьюи.

Международный резонанс и успех снискала книга Рорти «Философия и зеркало природы» (1979). «Последствия прагматизма» (сборник очерков 1972—1980 гг.) были опубликованы в 1982 г. Этическим и философским проблемам посвящена книга «Контингенция, ирония и солидарность» (1989).

9.2. Обосновывающая философия

В книге «Философия и зеркало природы» Рорти берет на прицел обосновывающую установку традиционной философии. Проблемы соотношения человека и других форм жизни, души и тела, познания и практики и др. рассматриваются как вечные в традиционной философии, отрабатывающей основания для всей культуры. Для нахождения оснований философия изучает «ментальные процессы». Поэтому сложилось так, что главной ее задачей стало конструирование общей теории точного представления о мире, внешнем и внутреннем, т.е. того, как эти представления образуются.

Получается, что образ ума как огромного зеркала с более или менее точными изображениями стал господствующим в традиционной философии. Если бы не было этой идеи познания как точной зеркальной репрезентации, то бессмысленны были бы усилия Декарта и Канта получить все более точные представления путем анализа и чистки зеркала Вне этой стратегии не появились бы тезисы о философии как о «концептуальном анализе», «феноменологическом анализе», «объяснении значений», «логике языка» или «структуре познавательной активности сознания».

Философия обязана XVIII веку, продолжает Рорти, и особенно Локку понятием теории познания, основанной на изучении ментальных процессов. Тогда же сформировался и образ философии как трибунала чистого разума, подтверждающего или отвергающего то или иное положение культуры. Фундирующая функция философии объединяла и неокантианцев. В нашем веке ее поддержали Гуссерль и Рассел, мечтавшие о философии как «строго научной» дисциплине, вершащей суд над прочими сферами культуры. Лингвистическая философия вместо трансцендентальной философии и психологии предлагает свои основания познания.

743

В основе традиционной философской мысли, таким образом, есть идея разума, понятого как большое зеркало с образами. Обращаясь к нашему внутреннему миру посредством этого зеркала, философия могла овладеть основами познания. Триединство идей разума как зеркала природы, познания как точного представления и философии как поиска и обладания основаниями познания образовало профессиональную академическую дисциплину, тесно связанную с эпистемологией. Для нее характерно бегство от истории, ибо поиск и обладание основаниями всегда предполагали внеисторическую значимость.

9.3. Забвение философской традиции: Дьюи, Витгенштейн и Хайдеггер

Витгенштейна, Хайдеггера и Дьюи Рорти считает самыми значительными философами нашего века. Каждый из них попытался предложить формулировку «последнего критерия» обосновывающей философии. И каждый пришел своим путем к выводу об иллюзорности первой попытки. Последующие попытки можно назвать скорее терапевтическими, чем конструктивными, поучительными, чем систематическими. Не создавать новые программы, а перечесть уже известное — таков общий вывод.

Понятие разума как специального объекта изучения в духе Декарта, Локка и Канта, как и общая теория репрезентаций оставлены в стороне. Рорти исследует генезис интуиции, стоящих позади картезианского дуализма, а также меняющиеся концепции разума в работе «Философия и зеркало природы». Как изменились бы эти интуиции, если вместо психологических методов были бы введены физиологические методы предвидения и контроля. Вслед за Уилфредом Селларсом и Уиллардом Куайном (критиковавшими так называемые «чистые данные» и мифическое различение аналитического и синтетического) Рорти полагает более разумной точку зрения на истину как на «то, во что для нас вернее верить», чем как на «точное изображение реальности».

9.4. Поучительная философия

Неокантианский образ философии как профессии (имплицитно содержащийся в зеркальном образе разума и языка) и философия оснований отошли в прошлое. Чтобы уйти от нормативности традиции, необходимо искать иные пути-дороги, быть революционером

744

(в куновском смысле слова). Философы-революционеры, по мнению Рорти, бывают двух сортов. Одни (такие, как Гуссерль и Рассел, Декарт и Кант) дают начало новым школам в рамках «нормальной» профессиональной философии. Другие (как поздний Витгенштейн и зрелый Хайдеггер, Кьеркегор и Ницше) не хотят институализации своего словаря, поэтому их идеи несоразмерны с традицией.

Так Рорти проводит границу между философией поучительной и систематической. Великие философы-систематизаторы предлагают конструктивные аргументации. Философы-наставники реактивны и чаще предлагают пародии, афоризмы и сатиру. Они знают, что их сочинения потеряют актуальность, как только отойдет в прошлое порок, против которого они негодовали. Их мысль и реакция намеренным образом периферийны. Философы-систематики создают теории на вечные времена, их воодушевляет точность и предвидение будущего. Философы-наставники «разрушают во благо собственного поколения», они с готовностью принимают все новое и изумляются всему, что пока не имеет объяснений, а может быть лишь слегка очерчено.

Так на что же ориентирована наставляющая философия, не желающая сливаться с традиционной, нормально конструктивной, фундаменталистской? Ее интересует процесс формирования, самовоспитания, открытия новых, более интересных и плодотворных способов выражения. Намерение иначе образовать себя (или другого) нередко связано с активным интересом к другим культурам, в том числе и экзотическим, или другому историческому периоду, иным дисциплинам, чтобы испытать новые цели, словари, разные возможности.

Наставляющая философия включает и герменевтику Гадамера, для которой нет противоречия между самовоспитанием и желанием истины, она подчеркивает, что «поиск истины — лишь один из способов вновь создать себя». От классического образа человека, испытывающего сущности везде и во всем, она незаметно уходит, предпочитая непрерывный обмен мнениями и незаконченный дискурс. Будучи по сути протестом против точки в обсуждении, насильственно кем-то прерванном, наставляющая философия не столько аномальна, сколько реактивна и бесконечно благожелательна.

9.5. Нескончаемость диалога

Авторитарные попытки прекратить раз и навсегда дискуссии не иссякают. Философы-систематики верят, что обладают разумом на правах собственности, постигли мировую истину и благо. Такая позиция чревата, замечают оппоненты, окостенением культуры и дегуманизацией общества. Тотальности ставшей истины все же лучше предпочесть формулу Лессинга о вечном стремлении к ней. Платоновская идея истины чужда наставляющей философии.

745

Поддерживать всегда открытой дискуссию — значит, скорее, по мнению Рорти, воспринимать ближних как творцов новых дискурсивных форм, чем как предметы для аккуратного описания. Традиционная философия сделала свое дело, но осталась философия как «голос в нескончаемом диалоге человечества». Мы продолжаем наслаждаться диалогами Платона даже помимо аргументов, которые он считал необходимыми. Специфическим способом вхождения в обсуждение любого рода проблем назвали философию Диего Маркони и Джанни Ваттимо. Характер беседы, конечно, «обусловлен традицией изучения текста и особой выучкой тех, кто ими занимается, однако от иллюзии, что какой-то голос может господствовать над другими, следует заранее отказаться».

9.6. Историцизм, индивидуальная автономия и более справедливое сообщество

«Контингенция, ирония и солидарность» появилась как плод долгих этико-политических размышлений Рорти. Представители историцизма нередко отрицали существование «человеческой природы» как данной. Все проходит социализацию в исторических обстоятельствах, вне и до истории никаких сущностей нет. Такой исторический поворот сознания постепенно и решительно привел к ослаблению связей с метафизикой и теологией, искавшими всегда вневременные ценности. Кроме того, остается и различие между историцистами, у которых преобладает стремление к индивидуальной автономии (например, Хайдеггер и Фуко), и историцистами, желающими более справедливого и более свободного общества (среди них Дьюи и Хабермас). Рорти не склонен делать выбор между одними и другими. Он призывает понять эффективность обеих точек зрения при разных обстоятельствах. «Кьеркегор, Ницше, Бодлер, Пруст, Хайдеггер и Набоков хороши как примеры индивидуального совершенствования, все они создали себя сами. Но такие авторы, как Маркс, Милль, Дьюи, Хабермас и Роулз, являются образцом гражданственности. Они ставили перед собой социальную задачу и пытались сделать условия жизни менее жестокими».

746

9.7. Солидарность «иронического либерализма»

Бесполезно искать теорию, соединяющую общественное с частным. Следует утешиться тем, что делает одинаково важными и требование творческого самосозидания, и необходимость солидарности. Это позиция, называемая Рорти «ироническим либерализмом». Кто такой либерал? Тот, кто рассматривает жестокость как наихудшее из преступлений. А что такое ирония? Ироничен человек, не скрывающий ни от себя, ни от других неуверенности в своих верованиях и в самых фундаментальных желаниях. Иронична и надежда на то, что унижению одних человеческих существ другими только потому, что они другие, может прийти конец.

Либеральная утопия не имеет ничего общего с разговорами об исторических законах, закате Европы, конце нигилизма и другими подобными теоретическими обобщениями. «Солидарность не открытие рефлексии, — убежден Рорти, — она есть то, что создается воображением, особо чувствительным к страданиям и унижениям других». Однако восприимчивость не рождается из универсальных законов, никто не отождествляет себя с обществом рациональных существ. Диккенс, О. Шрейнер, Р. Райт, Ш. де Лакло, Г. Джеймс или Набоков показывают нам жестокость, на которую мы способны, заставляя нас тем самым пересмотреть себя. Так романы и фильмы постепенно заменили проповеди и назидательные трактаты в части формирования моральных оценок.

Либерал не может не воспринимать иронически любые метафизические теории человеческой натуры. Он предельно внимателен к различиям религиозным, национальным, культовым, языковым. Ироник с готовностью включает в сферу «мы» тех, кого по невежеству и привычке называют чужаками. «Мы, — пишет Рорти, — должны начать с того, где же мы находимся... Если что и извиняет этноцентризм, так это факт, что центризм некого "мы" ("мы — либералы"), цель которого состоит в создании более широкого и разнообразного этноса. Мы из тех, кто достаточно подготовлен, чтобы соблюдать этноцентризм».

10. ХИЛАРИ ПАТНЭМ: ОТ МЕТАФИЗИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА К ВНУТРЕННЕМУ РЕАЛИЗМУ

10.1. Биографическая справка

Хилари Патнэм родился в Чикаго 31 июля 1926 г. Он представляет аналитическую школу неопозитивистского направления. Философию изучал в университете Пенсильвании. После защиты докторской диссертации в 1951 г. в Лос-Анжелесе преподавал в Пристоне, затем в Массачусетском технологическом институте. С 1965 г. Патнэм — профессор математики и математической логики Гарвардского университета. Своими учителями он считает Гилберта Райла, Джона Остина, Бертрана Рассела, Джона Дьюи. Учился и работал вместе с Карнапом и Рейхенбахом.

747

«Воспитание мое, как и многих молодых американцев, — вспоминал Патнэм, — тогда было основано на том, чем можно было смело пренебречь, что не было вовсе философией. Нас учили критиковать тексты, которыми следовало очаровываться. Эта опаснейшая тенденция, ее должна остерегаться любая школа и факультет философии». Все это не помешало Патнэму прочесть работы Кьеркегора, Маркса и Фрейда. Через сорок лет удалось освободиться и выйти из тесных рамок аналитической философии. Во время вьетнамской войны философ был одним из участников движения «Студенты за демократическое общество». «Сегодня я больше не маоист и не марксист, — сказал он в одном из интервью, — единственное, что осталось, — это идея, что философия не может быть просто академической дисциплиной».

В немецкой философии, делает наблюдение Патнэм, трудно не заметить рефрен «освободительной миссии». В то же время французские философы не раз показали себя радикалами, хотя так и не нашли что сказать относительно того, как избежать правления социалистов. У американских философов заметна склонность к математике. Сам Патнэм говорит о своем интересе к религии: «Для меня это способ обдумывания конечности человеческого. Проблема гуманизма, как это повелось от Фейербаха, означала обожествление человека. В нашем столетии я не нахожу решительно ничего, что могло бы породить желание оставить его на этом престоле. Вместе с Беном Шварцом я бы назвал человека наивреднейшим из богов».

Понимая свое философское призвание достаточно широко, Патнэм изложил свои идеи в трехтомнике «Philosophical Papers: 1. Mathematics, Matter and Geometry (1975), 2. Mind, Language and Reality (1975), 3. Reason and Realism (1983)». Среди работ разных лет: «Смысл и моральные науки» («Meaning and Moral Sciences», 1978), «Разум, истина и история» («Reason, Truth and History», 1981), «Лики реализма» («Many Faces of Realism», 1985), «Представление и реальность» («Representation and Reality», 1988). В работе «Прагматизм: открытый вопрос» (1992) Патнэм писал: «Нам нужны идеалы и общая картина мира, кроме того, мы хотим, чтобы и то и другое взаимосочеталось. Философия, состоящая только из аргументов (голой техники), не может утолить естественную жажду знать. Однако философия, состоящая из глобальной картины и лишенная аргументации, хотя и снимает голод, но так, как каша, проглоченная ребенком». Противопоставление философии мировоззренческой и философии, занятой техническими и академическими проблемами, таким образом, ложно. Этическая, эстетическая и религиозная проблематика в философии самого Патнэма неотделима от технического аспекта.

748

10.2. Метафизический реализм

В перспективе реализма написан первый том «Философских записок» Патнэма — «Математика, материя и геометрия». Реальность, делающая истинными или ложными наши утверждения, не зависит от нашего ума. Априорных истин, в отличие от предметов, электронов, генов, нет в реальности. Евклидова геометрия есть геометрия конечного пространства, как эмпирическая теория она синтетична. Поэтому математическое знание как поддающееся корректировке Патнэм называет квазиэмпирическим. Во втором томе «Философских записок», озаглавленном «Разум, язык и реальность», мы находим обоснование эмпирического реализма, позиции, которая в силу своей укорененности сама приобрела статус неопровержимого факта.

10.3. От перспективы внешней к перспективе внутренней

Книгу «Смысл и моральные науки» (1978) Патнэм начинает с критики метафизического реализма. Теория, рассматривающая мир независимо от познающего разума, может, пишет он, и сохраняет мир, но платит за это возможностью понять, каков же он. В действительности, когда мы говорим о мире, то трактуем его внутри наших теорий. Если мы говорим об электронах, это значит, что мы освоились с теорией и версией мира, внутри которой есть объекты, называемые электронами. Такой реализм, в противовес метафизическому, Патнэм именует внутренним. Эта перспектива, открытая Кантом, была продолжена Пирсом, Витгенштейном, в наше время — Н. Гудменом и М. Дюммэ.

Внешняя перспектива (с точки зрения «Господнего всевидящего ока») характерна для метафизического реализма. «Интерналистская» перспектива предполагает осмысленным вопрос, из чего состоит мир, только внутри определенной теории и данного описания. Многие философы-интерналисты полагают истинной более чем одну теорию. Интернализм не отрицает, что «опытные ингредиенты конкурируют в познании, однако он отрицает, что есть ингредиенты помимо тех, что смоделированы концептуальным образом, или что есть ингредиенты, которые можно интерпретировать, не делая концептуального выбора». Однако даже если чувственные ингредиенты в качестве основы нашего познания концептуально заражены, это все же лучше, чем ничего.

749

10.4. Внутренний реализм

В третьем томе «Философских записок» («Разум и реализм») речь идет о преимущественно технических аспектах. Из краха наивного метафизического реализма, полагает Патнэм, не следует делать далеко идущих выводов. «Стулья, столы, кубики льда, электроны, пространственно-временные соотношения, числа, люди, угрожающие миру на земле, моменты прекрасного и трансцендентного и многое другое — все это продолжает существовать. Специфическая задача внутреннего реализма (а не Реализма с большой буквы) состоит в том, чтобы осмыслить каждое новое научное открытие и защитить реализм здравого смысла от абсурдности и антиномий.

Как непрерывное углубление в механизм познания внутренний реализм не совместим с концептуальным релятивизмом. Чтобы пояснить эту метафору, Патнэм применяет метафору кондитерской формы для выпечки тортов. Неконцегпуальные вещи суть тесто, а наш понятийный вклад в познание вещей можно уподобить формам. Глядя на торты разной формы и различного оформления, нельзя сказать, что только один из них, поданный на стол и разрезанный по числу гостей, является реальным. Несовпадающие между собой разные версии мира, пространства и времени, частиц и полей, в силу указанного выше обстоятельства, не следует унифицировать. «Каковы реальные объекты?» — на этот вопрос нельзя ответить независимо от концептуального выбора.

10.5. Концептуальная относительность

Концептуальная относительность не равна радикальному культурному релятивизму. Наши понятия, конечно, культурно обусловлены, все же отсюда не следует вывод, что в них все от культуры. Самообман, что идея, как ахиллесова пята, существует в самом мире. Если что и исчезло во внутреннем реализме, так это понятие вещи в себе и абсолютные категории. В духе Канта Патнэм делает реализм инструментом организации опыта. «Есть внешние факты, — пишет американский философ, — и мы можем сказать, каковы они. Но мы не в состоянии сказать, каковы они вне концептуального выбора». О фактах, несозданных нами, мы сможем что-то сказать только после того, как найдем язык, соответствующий способ выражения и некую концептуальную схему. Говорить о «фактах», не понимая, на каком языке мы говорим, значит говорить ни о чем. Слова «факт» нет в Реальности в себе, как нет слов «объект» или «существует». Отвергнув мир сам по себе, Патнэм оказался в компании Дэвидсона (с его тезисом о невозможности отделить «схему» от «содержания»), Гудмена (автора тезиса о неотделимости понятия «мира» от его «версии») и Куайна (выдвинувшего тезис онтологической относительности).

750

10.6. Земля и её близнец

Один из ключевых моментов позиции Патнэма — каузальная теория референтов (указателей). Традиционная теория референтов (вспомним Фреге, Рассела, Карнапа, Куна, Фейерабенда) рассматривает референтный характер наших терминов через призму описаний и образов. Множество предметов, к которым отсылает термин, определено его смыслом. Узнать о смысле термина означало вместе с тем и определенное психологическое состояние.

Это не совсем так, полагает Патнэм, и для иллюстрации своей мысли приводит следующую, скорее фантастическую, чем научную, гипотезу. Предположим, что есть совершенно похожая на Землю другая планета. Каждый из нас имеет там своего двойника, обитатели говорят на том же языке, имея те же предметы. Единственная разница состоит в том, что вода (жидкость с совершенно идентичными характеристиками) обозначена не формулой Н2О, а формулой XYZ. Пока астронавт с нашей планеты не установит химический состав жидкости, можно предполагать, что слово «вода» имеет одно и то же значение (сигнификат) на Земле (Т1) и на её небесном близнеце (Т2). Но если мы узнаем, что «воде» на Т2 соответствует формула XYZ, а не Н2О, то соотношение термина и сигнификата будет другим.

Ситуация не изменится, если мы вернемся, скажем, в 1750 г., когда еще не было формулы воды. Факт, что наши чувства и мысли в отношении воды, когда мы о ней говорим, те же самые у нас и у обитателей планеты-близнеца, не подтверждает, что они относятся к одной и той же жидкости. Поэтому семантическое поле термина «вода», по мысли Патнэма, не есть функция только психологического состояния.

«Сигнификаты не располагаются в голове», — уверен философ. Смысл термина не принадлежит частному индивиду, он относится к сообществу тех, кто владеет данным языком. Так каков же механизм референции, что дает говорящим установить связь между словом «вода» с конкретной жидкостью? Эта связь возможна, отвечает Патнэм, благодаря «вкладу самой реальности», благодаря каузальному отношению между использованием термина говорящими и реальным референтом термина. «Вода» на планете-близнеце соотносится именно с формулой XYZ, которая и будет последней причиной использования воды в разных целях. Реальные аспекты жизни, связанные с водой на нашей Земле, определены формулой H2O, за которой стоит природа соответствующих объектов.

751

10.7. Мозги в чане

В работе «Разум, истина и история» Патнэм предлагает поставить мысленный эксперимент и продумать некоторые возможные последствия. Представим себе ненадолго ученого, ставящего жестокие эксперименты с человеческим телом. Отделив мозг от телесной субстанции, он погружает его в чан, наполненный питательными веществами, необходимыми для поддержания жизни. Нервные окончания соединены с суперкомпьютером так, что мозг, управляемый сложнейшими программами, оценивает ситуацию как совершенно нормальную: вокруг люди, предметы, небо и все прочее. На самом деле, все слышимое и видимое есть не что иное, как результат электронных импульсов, передаваемых компьютером на нервные окончания. Желая поднять руку, испытуемый тут же видит себя самого с поднятой рукой, и, меняя программу, ученый-палач может предоставить жертве галлюцинацию любой ситуации.

Этот мысленный опыт нужен Патнэму для современной версии скептического сомнения. Человеку можно внушить, что в его жизни ничего не изменилось: он передвигается среди столов и стульев, он беседует и выполняет задания, испытывая удовлетворение или страх. И все же это иллюзии, ибо мозг в чане функционирует сам по себе, без человека. Возникает вопрос: а есть ли гарантии того, что мы застрахованы от подобной ситуации, или, быть может, мы все — мозги в чане? Как видим, это новая версия картезианской формулы сомнения: что или кто гарантирует реальность всего, что мы видим, трогаем, ощущаем, переставляем?

У изолированного мозга могут быть какие угодно ощущения, знания и образы, хотя все они иллюзорны. Он уверен в реальности своих контактов, хотя известно, что все они — набор электронных импульсов. Так как же установить истинное положение вещей? Для ответа на этот вопрос Патнэм ставит другой вопрос противоположного свойства: если бы мы были мозгами в чане, смогли бы мы в этом случае сказать или даже подумать о себе как о мозгах в чане? Ответ, очевидным образом, должен быть негативным. Гипотеза о том, что мы есть мозги в чане, опровергает сама себя: ее возможная истинность сделала бы ее ложной.

На примере этого тезиса Патнэм исследует отношение слов к реальности. Мозги, отделенные от своих носителей, конечно, могут использовать, как и мы, слова, однако они не могут, используя наши слова, адресовать их к тем же вещам, к каким относим слова мы.

752

Мысли, возникающие со словами «дерево», «дом», «чан», «мозг», «компьютер», индуцируются в этих двух случаях разными объектами. Понятно, что эти аргументы Патнэма ведут к каузальной теории референтов. Будучи мозгами в чане, согласно этой теории, нельзя одновременно говорить и думать о возможности такой ситуации. «Если возможный мир действительно реален, а мы не мозги в чане, то, говоря о ситуации вивисекции мозгов, мы имеем в виду образ «мозги в чане» или нечто подобное (при условии осмысленности). Часть гипотезы о нас как мозгах в чане предполагает в нас нормальных людей (с другой стороны, быть реально в чане с мозгами не может быть частью галлюцинации). Иначе, если мы и в самом деле суть мозги в чане, то высказывание «мы — мозги в чане» будет ложным. Поэтому подобное предположение не может не быть ложным». Ошибкой мы обязаны самой теории референтов, согласно которой «только некоторые мысленные репрезентации необходимым образом соотносятся с отдельными внешними вещами либо типами вещей».

Скептическую гипотезу можно расширить и предположить, что и сама наша вера в существование внешнего мира, возможно, чистая иллюзия. Конечно, такую форму скепсиса Патнэм считает гиперболой, хотя и не лишенной смысла Ведь скептицизм всегда был и остается постоянным спутником метафизического реализма: и тот, и другой сходятся в признании внешнего мира существующим, хотя и непознаваемым. Непознаваемый мир скептика и независимый от разума мир метафизика-реалиста, как видим, обнаруживают черты родственного сходства.

11. ДОНАЛЬД ДЭВИДСОН И КАУЗАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ ДЕЙСТВИЯ

11.1. Творческий путь

Дональд Дэвидсон родился в 1917 г. в Спрингфилде (США). Ученик Уайтхеда и Куайна, во время второй мировой войны он пошел волонтером на флот. Докторская диссертация была посвящена платоновскому «Филебу». Будучи профессором университета в Беркли (Калифорния), он написал «Очерки о действиях и о событиях» («Essays on Actions and Events» Oxford, 1980) и «Исследования истины и интерпретации» («Inquiries into Truth and Interpretation» Oxford, 1984).

753

Нельзя понять мысли и настроения человека, не вникнув в мир его языковых возможностей и того, как он их использует. С другой стороны, чтобы диагностировать источник ошибок и расхождений в установках, следует вписать их в более широкий контекст, хотя полученную более широкую картину идей и переживаний надо рассматривать не как установленную раз и навсегда, а в непрерывной эволюции. Интерпретатор должен готовить себя к возможному пересмотру установок, принятию новой информации, уточняющей и улучшающей понимание. Сделать явными общие черты языка, по Дэвидсону, равнозначно проявлению общих черт реальности и тому, чтобы разделить общий на нее взгляд.

11.2. Приоритет действия

В «Действиях и событиях» Дэвидсон обсуждает роль каузальных понятий в описании и объяснении человеческих поступков. Понятие причины, пишет он, цементирует наш образ универсума, в противном случае он распался бы на ментальное и физическое. Стало быть, резон поступка следует искать в комплексе причин. Так агент А совершает действие X, ибо верит, что X— наиболее подходящий путь для достижения цели Y, желаемой А. Под термином «поведение» он понимает желания, устремления, импульсы, моральные установки, эстетические и экономические принципы, социальные конвенции, общественные и частные цели.

Агент А, вернувшись домой, поясняет свою мысль Дэвидсон, тянется к выключателю, включает свет. Освещенная комната, даже если А не осознает этого, оповещает воришку, возможно, находящегося в доме, что хозяин дома. Нажатие выключателя — рациональный акт, ибо объясняется желанием А включить свет. В этом мы имеем основную причину действия. Если же хозяин предполагал, что в доме мог появиться вор, то именно желание обратить вора в бегство станет главной причиной его движения в направлении включателя. Рационализировать поступок, таким образом, означает привести его к причине действия или соответствующей установки. Дубль верование-поведение придает осмысленность поведению и подразделяет причины на основные и второстепенные.

Если я говорю, продолжает Дэвидсон, что вырываю сорняки, ибо хочу сделать красивой лужайку, то этому действию можно придать рациональную форму: я нахожу желаемым любое действие, украшающее этот луг либо имеющее вероятность его улучшить. Поступок тогда осмыслен и объяснен, когда установлен ряд интенций как причин, основных и второстепенных, реализующих действие.

754

11.3. «Аномальный монизм»

Манера поведения и верования суть элементы интенциональности, а также первые причины действия. Интенции, верования, причины образуют ментальный мир в то время, как действия принадлежат к физическому миру. Возникает вопрос: как ментальное событие может быть причиной физического события? Ответ Дэвидсона таков: ментальное событие может обусловливать физическое только в том случае, если оно само принадлежит к физическому миру. Для уяснения отношения разум-тело философ прибегает к теории тождества, согласно которой каждому ментальному событию соответствует определенное физическое событие (или нейроцеребральный процесс). Доводы становятся причиной поступка (событий, описанных физическими терминами) постольку, поскольку и они соотносимы с материальными явлениями.

Вместе с тем там, где есть причины, там есть и законы. Это не психофизические законы, связующие ментальные события с теми, которые описаны в физических терминах. Это вполне физические законы, связующие мозговые процессы с действиями. Другими словами можно сказать, что каузальная связь устанавливаема только между физическими событиями, как и соответствующие законы. Последние существуют, даже если мы о них не знаем. Ментальные события, как правило, отсылают к заднему плану, на фоне которого выступают верования, мотивы, интенции, и их определенная комбинация делает уникальным поведение данного человека.

Дэвидсон приводит пример, поясняющий ситуацию. «Я уверен, что стекло разбилось от удара камнем, я присутствовал при этом. Однако у меня нет закона, по которому можно предвидеть, какие стекла должны разбиться и от удара каких камней это происходит с наибольшей частотой. Обобщение типа — хрупкие стекла имеют свойство биться, особенно если ударить с достаточной силой — не есть закон. Скорее, это обобщение, говорящее о существовании каузального закона для данного класса случаев.

Мы с большей уверенностью говорим об отдельном случае связи, чем о законе, устанавливающем причинную обусловленность. Можно вместе с тем назвать законными попытки рационализации причин и с помощью менталистских терминов при условии, что за ними всегда следует видеть состояния физического плана.

Суммируя, философ приходит к выводу, что, хотя ментальные события и обусловливают физические действия, за психофизическими обобщениями стоят физические законы, фиксируемые в рамках детерминистской, но незакрытой системы. События, описанные физическими терминами, поддаются описанию и объяснению. Такая несколько старомодная парадигма детерминистской физики

755

ставит перед Дэвидсоном непростые онтологические проблемы, решение которых он связывает с так называемым аномальным монизмом. Это монизм, пишет он в работе «Психология как философия» (1974), ибо психологические события рассматриваются как разновидность физических. Вместе с тем это монизм аномальный, поскольку законы физических и психологических событий не имеют ригористического характера.

ЧАСТЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ

ИНДИВИД, РЫНОК И ГОСУДАРСТВО В СОВРЕМЕННОЙ АМЕРИКАНСКОЙ ПОЛИТОЛОГИИ

РОЛС, НОЗИК И НОВАК

Социальное и экономическое неравенство, богатство и власть оправданы лишь в том случае, если они способствуют выгоде всех, и компенсируют потери особенно незащищенных членов общества.

Джон Ролc

В минимальном государстве индивиды не могут быть использованы в качестве средств, инструментов или ресурсов; у личности есть неотъемлемые права и достоинство, из этих прав вытекающее.

Роберт Нозик

Демократический капитализм не Царство Божие, он не без греха. Но все другие, известные на сегодняшний день экономические и политические системы, кажутся еще хуже.

Майкл Новак

Глава сорок первая

Неоконтрактуализм Джона Ролса

1. ПРОТИВ УТИЛИТАРИСТСКОЙ ТЕОРИИ

Джон Ролc родился в Балтиморе 21 февраля 1921 г. Он учился в Принстоне, затем Оксфорде. Вернувшись в США, стал преподавать в том же университете, где преподавал его оппонент Роберт Нозик. В 1970 г. вышла книга Ролса «Теория справедливости», вызвавшая множество дискуссий. Карл Поппер и Роберт Нозик высоко оценили ее достоинства.

Уже в начале книги Ролc заявляет, что его теория — «кантианская по природе» в смысле предпочтения теории общественного договора Локка, Руссо и Канта и ее направленности против утилитаризма Юма, Бентама и Милля. Ролc исследует, каким же должно быть свободное и справедливое общество. «Справедливость, — пишет он, — есть первая необходимость социальных институтов, как истина — для научной системы». Какими бы эффективными ни считались социальные институты, если обнаружена несправедливость, их следует заменить.

Утилитаристы преследовали в качестве цели наибольшее благосостояние для наибольшего числа людей. В конечном счете это вело к возраставшей зависимости индивида от общества. Ролc не согласен с таким положением дел, когда один человек — заложник другого или социального большинства.

2. «ЗАВЕСА НЕВЕЖЕСТВА» ХАРАКТЕРИЗУЕТ «ИЗНАЧАЛЬНУЮ ПОЗИЦИЮ»

В теории справедливости Ролc начинает с понятия «изначальной позиции». Это позиция, в которой находятся индивиды при определении договора, — вовсе не предположение о некоем природном состоянии, скорее, пишет Ролc, это эвристический прием для достижения желаемой цели.

760

Отдельные индивиды изначально находятся в положении равенства. Этим равенством мы обязаны невежеству, одинаково свойственному всем. «Мы должны каким-то образом смягчить негативное действие тех обстоятельств, которые толкают людей использовать природные блага и социальные обстоятельства в собственных интересах. Стороны не знают, какие есть альтернативы и как они влияют в каждом особом случае, поэтому члены общества обязаны оценивать принципы, исходя из общих рассуждений. Следовательно, — продолжает Ролc, — стороны не интересуются особыми фактами: никто, более того, не знает собственного места в обществе, т.е. социального статуса, как и собственной силы или ума. Ни собственной концепции блага, ни рационально обоснованного жизненного плана, ни даже знания собственных психологических характеристик, как например, склонность к риску, пессимизму или оптимизму, у нас часто нет. Из этого я заключаю, что стороны не знают особых обстоятельств социальной жизни».

В такой изначально данной позиции невежество усредняет и уравнивает всех. Никто не использует социальные институты в собственных интересах, ибо никто не знает, каков он, его интерес. Все одинаково рациональны и взаимно бескорыстны. Изначальная ситуация вынуждает каждого выбирать принцип всеобщей справедливости. Вслед за Кантом Ролc обращается к принципу моральной автономии, который мы принимаем не в качестве заинтересованных существ и членов того или иного общества, а как свободные и рациональные существа. «Завеса невежества, — пишет Ролc, — лишает человека всего того, что толкает его к выбору гетерономных начал. Стороны достигают социального единства только в качестве свободных, равных и разумных существ, ибо лишь им ведомы обстоятельства, делающие насущными принципы справедливости». В изначальной позиции никто не добивается привилегий для себя или своих друзей. Единственно возможный выбор — тот, который относится ко всем, — принцип всеобщей справедливости.

3. ПЕРВЫЙ ПРИНЦИП СПРАВЕДЛИВОСТИ

В основе принципов, образующих социальную структуру, лежит договор. Все индивиды суть договаривающиеся в изначальной ситуации стороны, независимо от обстоятельств времени и места.

761

Предметом договора являются два моральных принципа справедливости. Стоящий за этим договором мотив связан с необходимостью противостоять невзгодам и неудачам, угроза которых хорошо знакома каждому.

Первый принцип справедливости гласит: «Каждый имеет равное право на свободу, совместимую фундаментальным образом с такой же свободой других». Второй принцип гласит: «Экономическое и социальное неравенство, как например, богатство и власть, справедливы только тогда, когда несут общую пользу и компенсируют потери наиболее незащищенных членов общества».

Первый принцип обосновывает индивидуальные свободы и требует равенства в распределении основных прав и обязанностей. Второй ориентирует на наибольшее благо для большинства и исключает установку на жертвоприношения. Такая позиция напоминает позицию утилитаризма, однако Ролc — антиутилитарист. «То, что одни — в нужде, а другие в это время процветают, возможно, и полезно, но несправедливо», — пишет он. Социальное и экономическое неравенство можно признать только при условии, если оно улучшает ВСЕХ, а не только некоторых или даже многих членов общества.

Первый принцип справедливости относится к индивидуальным свободам — свободе мысли и совести, свободе слова и собраний, политическим свободам. Конституция и законы должны гарантировать эффективное использование этих свобод. Необходимо подчеркнуть абсолютную неотчуждаемость и фундаментальность свободы мысли и совести. «Индивидам не просто разрешено или запрещено делать что-то, правительство следует законным образом обязать не препятствовать свободе людей думать самостоятельно».

С другой стороны, оставляя свободными нетерпимых, система обрекает себя на саморазрушение. Свободу можно защитить посредством системы правил, определяющих сами правила. «В демократических государствах, — пишет Ролc, — некоторые политические группы, оказавшись у власти, стремятся подавить конституционные свободы; есть также и среди тех, кто преподает в университетах, противники индивидуальной свободы». Возникает вопрос: следует ли быть терпимым с нетерпимыми? Ответ Ролса: нетерпимые не имеют никакого права жаловаться на притеснения и нетерпимость со стороны других. Это, разумеется, не оправдывает терпимых в их стремлении подчинить нетерпимых. Только в случае, когда под вопросом безопасность жизни терпимых, возможны крайние меры. «Справедливость не должна требовать жертвы самоотречения, но когда действует конституция, — утверждает Ролc, — нет никакого основания отказывать нетерпимым в свободе».

762

4. ВТОРОЙ ПРИНЦИП СПРАВЕДЛИВОСТИ

В «Теории справедливости» мы находим несколько формулировок второго принципа справедливости. Согласно первой, богатство, власть и другие формы неравенства справедливы только тогда, когда они способствуют общей пользе и компенсируют потери наиболее незащищенных членов общества. Согласно второй формулировке, «социальное и экономическое неравенство должно предполагать:

а) наибольшую пользу для находящихся в невыгодных условиях и

б) открытые возможности и равенство условий для всех, находящихся в сходных позициях». Другими словами, формы неравенства должны соотноситься таким образом, чтобы: а) их можно было предвидеть в интересах каждого и б) престижные позиции стали открытыми и доступными для всех».

Второй принцип справедливости называет несправедливыми формы экономического и социального неравенства, пока они не поставлены на службу всех и особенно незащищенных членов общества. Он, таким образом, корректирует дисбаланс выгодных и невыгодных стартовых условий. Существование слабых и больных, людей с низким доходом — очевидный факт. А факты сами по себе ни хороши, ни плохи. Однако становится справедливым или несправедливым тот или иной способ трактовки этих фактов различными социальными институтами. И эти институты тогда справедливы, когда учитывают то, что можно назвать принципом различия, согласно которому «наибольшие ожидания тех, кто занимает самые выгодные позиции, вписываются в перспективы ожиданий занимающих наименее выгодные позиции».

Другими словами, если во имя некоего закона ограничить перспективы наиболее сильных членов общества и это ограничение окажется вредным для слабых, то предполагаемый закон будет, по Ролсу, несправедливым. Однако возможное улучшение позиций сильных, которое будет способствовать и улучшению позиций слабых, следует рассматривать как справедливое. В предложенных рамках принципа maximum minimorum, согласно которому допустимо не любое неравенство, а только такое, которое максимизирует минимум. Истинным показателем максимизации становится, следует заметить, не общие социальные условия, а, особым образом, позиции наиболее слабых членов общества. По этой причине Дэниэл Белл увидел за идеями Ролса грандиозную попытку оправдать этику социализма

Глава сорок вторая

«Минимальное государство» Роберта Нозика