2833.Западная философия от истоков до наших дней. Книга 4. От романтизма до н

непонятные явления. Они явно шли дальше, формулируя философ­ скую концепцию истории в противовес историцизму, идеализму и марксизму и тому образу человека, который они выстраивали, — сознательному, ответственному, творческому человеку, разумно-во­ левым образом создающему историю. Разбить образ, типичный для христианской и картезианской традиции, мотор которой — человек с чувством долга, сознанием и волей (частично это и марксистская традиция), — такая задача была поставлена этим философским движением.

Для Альтюссера защищать гуманизм означало закрыть глаза на «научные» открытия Маркса, показавшего, что именно структура определяет поведение человека. «Индивиды, — писал Альтюс­ сер, — не просто структурные эффекты, субъект не что иное, как подпорка производственных отношений». Воля, долг, этика — не больше чем идеологический обман. Суть морали — идеология. После Коперника и Дарвина, полагает Лакан, третью попытку унизить человека сделал Фрейд, ибо от него мы узнали, что в человеке действует, живет и хозяйничает бессознательное.

Субъект и его сознание децентрированы, на месте субъекта — другой центр, говорящий и структурирующий сознание. Бессозна­ тельное, по Лакану, не вместилище скандально грубых инстинктов, укротитель которых — рациональное, напротив, в инстинктах — голос подлинного человека и его естества, надобно лишь его услышать. Бессознательное — не то неуместное бормотание или разъяренные вопли, которые связывают с неуправляемыми ин­ стинктами. Голос человечества говорит: «Я мыслю там, где меня нет, и я есть там, где не мыслю».

Вот что пишет Фуко по поводу гуманистико-антропологической традиции: «Мне кажется, что этот тип мышления распадается у нас на глазах. По большей части этим мы обязаны структуралист­ скому направлению. С момента осознания, что всякое человеческое познание, всякое существование, всякая человеческая жизнь и даже биологическое наследие человека изнутри структурировано фор­ мальной системой элементов, послушные связи между которыми могут быть описаны, человек перестает быть, что называется, хозяином самого себя, быть одновременно субъектом и объектом. Открывается, что именно набор структур по сути потенциально создает человека; он, разумеется, может их обдумывать, описывать, но он уже не субъект, не суверенное сознание. Редукция человека к его окружающим структурам, мне кажется, характеризует совре­ менную мысль».

История не создается человеком, ее сделали без него. «Может ли человек смириться с жизнью, состоящей из петель, пульсаций и скрытой силы? Можно ли отождествить себя с работой, требо­ вания и законы которой воспринимаются как чуждые? Можно ли

быть творцом языка, возникшего тысячи лет назад, систему кото­ рого мы так и не поняли... внутри которого мы вынуждены сообщать свои слова и мысли, словно оживляя на краткий миг сегмент живой сети бесконечных возможностей?»

Человек, по Фуко, это некая мерцающая точка, мигающая в океане возможностей, вызванных глубокими подводными течения­ ми, называемыми структурами. До конца XVIII века не существо­ вало человека, отделенного от своей витальной силы, плодотворной работы, от исторического измерения языка. Это недавнее изобре­ тение, вышедшее из рук демиурга не более двухсот лет назад. И поскольку могут существовать науки о человеке так, как они сегодня обозначились, то привычный его образ должен исчезнуть. «Сегодня, — пишет Фуко в “ Словах и вещах”, — мы можем думать только о пустоте, оставленной исчезнувшим человеком». Смешны разговоры о свободном царстве человека: «Реальность такова, что человек есть изобретение, которое археология нашей мысли без труда приписывает недалекой эпохе... В наши дни скорее, чем об отсутствии и смерти Бога, можно говорить о конце человека...

Человек исчезает».

Как мы уже знаем, целью исследований Леви-Стросса была «трансформация “гуманитарного знания” в науку», для этого надле­ жало вписать субъект (сознание и личность) в жесткую схему. Эти структуры должны были очистить реальность от видимых наслое­ ний. Так «сознание становится внутренне скрытым врагом науки о человеке». Понятно, почему, говоря о феноменологии и экзистен­ циализме, Леви-Стросс утверждал, что, углубляясь в личностную тематику, философия рискует превратиться в «бабью метафизику». Существуют независимые от человеческой воли структуры (социаль­ ные, мифические и лингвистические), и если их изучать научным методом, то человек в итоге «растворяется» в них. Человек, стало быть, не хозяин собственной истории, он движим бессознательных структурирующих сил. Человек исчезает, предупреждает Фуко. Леви-Стросс добавляет: «В начале мира человека не было; в конце его не будет тем более».

6. ИРРАЦИОНАЛЕН ЛИ СТРУКТУРАЛИСТСКИЙ «РАЦИОНАЛИЗМ»?

«Среди таких разных концепций, как онтология Хайдеггера, структурализм Леви-Стросса, психоанализ Лакана и марксизм Аль­ тюссера, писал М. Дюфрен, есть общая тенденция, ведущая, по

существу, к отмене жизненного смысла и к распаду человека». Ясно, что структуралистский вызов не мог остаться без ответа со стороны философов, для которых свобода и творческая историческая потен­ ция — не пустой звук. Не вдаваясь в детали критики, уместно воспроизвести главный упрек — в онтологизации принципа, естест­ венные возможности которого не более чем эвристические.

Одно дело сказать: мы ищем латентные структуры для научной проработки тех или иных фактов. Но совсем другое дело — объявить структуры не просто реальными, а единственной реальностью. Ре­ зультатом смешения научной программы с метафизикой, как не раз уже случалось, становится неразличение науки и религии. Неслу­ чайны репризы Леви-Стросса — с налетом таинственности — о «госте среди нас, хотя никто и не мечтал приглашать его на наши дискуссии: о человеческом духе».

В самом деле, непредвиденные «гости-фантазмы», которых дер­ жали за дверью, подальше от научных дискуссий, вдруг объявились на спиритических сеансах структурной антропологии. «Чего стоит после этого экзальтированная критика бергсонизма и субъективного идеализма, если в результате мы получаем объективный идеализм, да еще с романтически-экзистенциалистскими интонациями?» (S. Timpanaro).

Что же касается Лакана, то наряду с тем фактом, что он был исключен из Международного психоаналитического общества, стоит напомнить, какую волну критики вызвала публикация его сочинений. Так, французский психолог Д. Анжу (Didier Anzieu) заметил, что в них нет ничего нового, что «стадия зеркала» — заурядная ошибка, и никто не был так далек от учения Фрейда, как Лакан. Не говоря уже о том, что «идолопоклонство вокруг фигуры Лакана — просто вызывающий зевоту интеллектуальный провал».

Согласимся с Пиаже: «эпистемические структуры» Фуко мало чем отличаются от «парадигм» Томаса Куна («Структура научных революций»). Пиаже справедливо заметил, что «эпистемы нельзя вывести одну из другой ни формально, ни диалектически, меж ними нет филиации ни генетической, ни исторической. Другими словами, последнее слово “археологии” заключается в том, что разум транс­ формируется неразумным образом, что его структуры появляются и исчезают, наподобие внезапных моментальных мутаций, о чем еще раньше кибернетического структурализма уже говорили биологи».

Фуко, по мнению Пиаже, иррационалист. Сартр, на которого обрушились с критикой структуралисты («Сартр — пленник своего cogito», — писал Леви-Стросс), отплатил им той же монетой. «Струк­ туралисты, — сказал он, — пленники ничего не объясняющих схем: во имя якобы потаенного разума они отвернулись от разума, себя сознающего».

мы устанавливаем бинарные соответствия элементов двух классов, и даже не умея считать, можем узнать, имеют ли классы одно и то же количество элементов.

На этом основании можно повторить вслед за Б. Расселом, что «математически число есть не что иное, как совокупность равно­ мощных классов» («Принципы математики», 1903). Кантор устано­ вил иерархию бесконечных множеств, открыв, среди прочего, что множество натуральных чисел имеет ту же мощность, что и множе­ ство рациональных чисел. Вопреки интуиции оказалось, что между 0 и 1есть бесконечно много действительных чисел, и это множество по мощности больше множеств натуральных чисел.

Значит, математика и логика тождественны, вся чистая матема­ тика переводима в логические термины бесконечно малых. Гранди­ озную реконструкцию математики на основании логики провели Б. Рассел и А. Уайтхед в трехтомной работе «Principia mathematica» (1910—1913). Однако арифметическое обоснование Фреге оказалось внутренне противоречивым. Рассел стремился реализовать намере­ ние Фреге сконструировать всю математику на основе логики. Од­ нако в 1901 и 1902 гг. Рассел спровоцировал кризис в логике классов и тем самым нанес удар по основным положениям арифметики, которые Фреге осуществил именно с помощью логики классов. Это произошло вследствие обнаружения антиномии, показавшей, как определенное утверждение, правомерное с точки зрения арифмети­ ки у Фреге, является тем не менее противоречивым. Вот в общих чертах антиномия Рассела.

Положим, что множество, не содержащее себя как элемент, есть нормальное множество (все вместе книги на столе не есть книга). Даже если все обычные множества нормальны, нельзя исключить, что существует множество ненормальное. Например, множество всех множеств — тоже множество, хотя и ненормальное. Образуем множество из всех нормальных множеств (М) и спросим: нормально ли оно? Предположим, что М содержит само себя как элемент. Значит, оно нормально, и как нормальное множество не может быть частью себя самого. Тогда предположим, что М не содержит само себя. Тогда оно по определению нормально, но вместе со всеми нормальными множествами это множество должно включать в себя М как элемент. Значит, М должно иметь в качестве элемента себя само. И в одном и в другом случае — противоречие.

Рассел придумал юмористический пересказ этого парадокса: «Де­ ревенский брадобрей бреет всех, кто не бреется сам». Известен анти­ чный вариант этой антиномии: «Критянин Эпименид говорит, что все критяне — лжецы». Рассел послал письмо Фреге, где изложил суть антиномии. Фреге попытался найти выход из положения, однако

безуспешно. Так, утратив веру в ценность проделанной работы, он провел последние годы жизни.

Рассел, со своей стороны, полагал, что языковая небрежность является истинной причиной возникновения антиномий. Будучи платоником, он верил в существование особого мира математичес­ ких сущностей. В приложении к «Principia mathematica» он изложил теорию типов с предписаниями лингвистического характера для избежания апорий.

Рассел предложил разделить наши предикаты на три типа Пре­ дикаты типа 0 суть имена индивидов. Предикаты 1 — свойства (классы) индивидов. Предикаты 2 суть классы классов индивидов и т. д. Правило для избежания антиномий: предикат типа X может быть приписан только субъекту типа X. Как бы то ни было, но многие попытки аксиоматизации теорий множеств оставляли эту и другие важные проблемы нерешенными.

1.2. Программа Гильберта и теоремы Гёделя

Фреге, Пеано и Рассел, подобно Платону, верили в объективность мира математических соотношений, открываемых, а не изобретае­ мых учеными. Давид Гильберт, основатель формалистической школы, говорил, что математический объект существует, когда он определен непротиворечивым образом. Поэтому проблема доказа­ тельства сводится к построению непротиворечивости математичес­ кой теории (т. е. к построению аксиоматической модели). И это становится центральной проблемой. В «Основаниях геометрии» (1899) Гильберт попытался аксиоматизировать Евклидову геомет­ рию. Все же нельзя сказать, что проблема была окончательно им решена. Никто не мог гарантировать непротиворечивость Евклидо­ вой геометрии.

Обнаруженные антиномии, кризис интуитивной очевидности ак­ сиом, лопщистские трудности, практичный, но не окончательный характер непротиворечивых теорий — все это подвигло Гильберта на создание программы, в рамках которой доказательство неотноси­ тельно, а «прямо» и «абсолютно» для аксиоматической системы. Поскольку классическая математика сводилась к трем большим аксиоматическим системам — арифметике, анализу и множествам, то естественно, что Гильберт начал с доказательства непротиворечи­ вости арифметики, чтобы затем перейти к анализу и теории мно­ жеств. После Фреге был неизбежен скрупулезный анализ всех ингредиентов, лингвистических и логических механизмов развития теории. Все это ведет к полной формализации теории.

Необходимо заметить, что формализация теории не означает ее символизацию. Формализовать теорию означает раздробить язык,

введя в качестве правил формализации правила манипуляции при­ нятыми формулами. Теория принимает форму чистого исчисления, где нет никаких ассоциаций с символами и их выражениями. А если все так, то непротиворечивость теории можно отождествить с невозможностью прохождения всей демонстративной цепочки. Утверждение при этом совпадет с отрицанием, что будет противо­ речием. Следовательно, полная аксиоматизация теории ведет к формализации и такой логике, назначение которой — конструиро­ вать эту теорию.

Так какими же средствами мог Гильберт провести критический анализ логики в своей метаматике, если не с помощью той же лотки ? Разве это не порочный круг? И не к той же ли очевидности и интуиции прибег он для доказательства непротиворечивости? Гильберт пытался обосновать процедуры финигистскими методами, частично арифметическими. Финитистские методы сводятся к эле­ ментарным и интуитивным процедурам комбинаторного типа, ис­ пользуемым для конечного числа объектов и определяемых функ­ ций. Интуиция возвращена как средство обоснования математики, которая, как оказалось, всего лишь упрощает элементарные опера­ ции любого теоретического исследования.

Идеи Гильберта приняли многие талантливые математики, среди которых П. Бернайс (Р. Bemays, 1888—1977), Дж. Гербрандт (J. Негbrandt, 1908—1931), В. Аккерман (W. Ackermann, 1898—1962), Дж. фон Нейман (J. Neumann, 1903—1957). Однако в 1931 г. Курт Гёдель (1906—1978) показал, что желаемую полноту аксиоматичес­ кой теории чисел получить невозможно. Более того, формула логи­ ческого исчисления, способного формализовать элементарную арифметику, недоказуема как формула, выражающая ее последова­ тельность. Таким образом, непротиворечивости нельзя достичь, ис­ пользуя инструменты, принадлежащие к той же формальной систе­ ме. Это было настоящее поражение программы Гильберта. Гёдель показал невозможность чисто синтаксического доказательства не­ противоречивости формальной системы. Гарантию такой логичес­ кой последовательности теперь стали искать в интерпретациях и моделях исчисления.

1.3. Семантика Тарского и интуиционизм Брауэра

Альфред Тарский (1902—1984) в работе «Понятие истины в формализованных языках» (1934) разработал теорию моделей. Уточ­ няя понятие истины и семантического (а не синтаксического) понятия логического следствия, Тарский занялся отношениями между формализованными языками и множеством объектов. Ло­ гическая семантика после открытий Гёделя стала центральной.

Если исчисление согласуется с моделью, то оно последовательно. Это доказательство семантического тала.

Нельзя не сказать несколько слов об интуиционизме в матема­ тике нашего столетия. Если Фреге и Рассел считали математические объекты объективно существующими, а Гильберт существующими считал только правильно определенные объекты, то голландец Лёйтзен Эгберт Ян Брауэр (1881—1966) полагал математический объект существующим только в случае, если удается его сконструи­ ровать или указать процедуру построения похожего объекта. (Эта интуиционистская концепция запрещает возвращение к актуально бесконечному. Если и говорится о бесконечном, то о потенционалъно бесконечном, и никогда не об актуально данном. С другой стороны, если существование математического объекта означает его реализованную конструкцию, то этот тип доказательства известный «закон исключенного третьего» не принимает. Практика показывает, что если математические объекты проходят интуитивный контроль, то опасности антиномий удается избежать. Казалось, что интуици­ онизм отказывается от большей части классической математики. В сегодняшней математике интуиционизм образует одно из инте­ реснейших и плодотворных течений.

2.РАЗВИТИЕ ФИЗИКИ В XX ВЕКЕ

2.1.Общие вопросы

Развитие физики в XIX веке закончилось крахом механистичес­ кой программы исследования. Нынешняя физика, отказавшаяся от линейных моделей, характеризуется фундаментальным программ­ ным дуализмом. Первая программа возникла в первые десятилетия нашего столетия — релятивистская программа Эйнштейна. А в конце прошлого века с открытием явления радиации возникли квантовая теория и соответствующая исследовательская программа. Эти программы хотя и пересекаются, все же относятся к разным уровням наблюдения. Обе отталкиваются от классической физики в вопросе рассмотрения физических величин в пределах нашего по­ вседневного опыта. Только квантовая теория необходима для изуче­ ния феноменов на микроскопическом уровне (атомы, ядерные и субъядерные феномены), а теорию относительности интересуют астрономические скорости и расстояния. Два этих направления

поначалу развивались независимо друг от друга. Исследование ядра и его составляющих продвигалось вместе с квантовой теорией.

2.2. Эйнштейн и теория относительности

На рубеже двух веков предпринята не одна попытка преодолеть разрыв теорий Максвелла и Ньютона. Последняя принадлежит А. Пуанкаре на основе классического принципа относительности Лоренца. Идея эфира в ней сохранена, как и законы движущихся относительно друг друга прямолинейным и равномерным образом систем. Работы Лоренца и Максвелла появились в конце XIX— начале XX веков.

Однако в 1905 г. А. Эйнштейн (1879—1955) опубликовал истори­ ческую статью «К электродинамике движущихся сред»у где были сформулированы принципы частной теории относительности. «Яв­ ления в электродинамике, — писал он, — так же, как и в механике, не обладают свойствами, относящимися к идее абсолютного покоя...

законы электродинамики и оптики распространяются на все систе­ мы отсчета, включая механические». Эйнштейн предложил в каче­ стве постулата другой тезис, согласно которому «свет распространя­ ется в пустом пространстве с определенной скоростью, которая не зависит от движения испускающего свет тела». Первый постулат элиминирует эфир, второй видимым образом ему противоречит. Однако Эйнштейн переосмысливает традиционные понятия про­ странства и времени. Контраст с привычным опытом демонстриру­ ют следующие теоремы:

— длина тела, находящегося в движении, больше длины покоя­ щегося тела;

— два одновременных по отношению к наблюдателю явления могут быть неодновременными один по отношению к другому;

— длина стержня связана с направлением его движения: масса тела увеличивается с увеличением скорости.

Наконец, знаменитая формула Е = тс? связала массу с энергией. Все эти выводы были подкреплены множеством экспериментов. Переход от классической механики к частной теории относитель­ ности был назван Куном научной революцией, ибо произошла глобальная смена основания теории. Только через одиннадцать лет Эйнштейн предложил более обобщенную, чем прежняя, теорию. Законы физики не меняются в любой системе отсчета, даже в системе, движущейся с ускорением, если учитываются гравитацион­ ные эффекты, — такова суть общей теории относительности. Эйн­ штейн констатирует, что масса тела остается постоянной, если она

измерена согласно общему закону гравитации (второму закону ди­ намики: инерционная масса равна гравитационной массе).

Отсюда следует возможность соотнесения любого эффекта ус­ корения с соответствующими гравитационными полями, что ме­ няет геометрическую структуру пространства. Получается, что любая физическая проблема решается, в конечном счете, через изучение геометрических свойств пространства. Общая теория относительности включает в себя как элемент частную теорию относительности, сохраняя все ее выводы и присоединяя к ним новые, вытекающие из новых экспериментальных данных. Среди последних — точные траектории движения планет, искривление светового луча в гравитационном поле и смещение спектральных линий в зоне света, испускаемого звездами большой массы. Так был открыт путь развития «нормальной» науки со все более мощной разработкой математического аппарата, с одной стороны, и, с другой — с проверкой теоретических конструкций экспери­ ментальными данными, что всегда давало позитивный результат. Из новейших экспериментов на эту тему наиболее интересными представляются те, что связаны с изучением гравитационных волн космического происхождения.

2.3. Квантовая теория

Другой путь исследований — изучение взаимодействия материи и радиации. Термин «квант» связывают с именем М. Планка (1858—1947). Это проблема «черного тела» (абстрактное математи­ ческое понятие для обозначения объекта, аккумулирующего всю энергию и превращающего ее в тепло). Функция, выражающая энергию абсолютно «черного тела», изменяющего температуру, оказалась несовместимой с термодинамикой, а значит, и класси­ ческой механикой.

Решение Планка состояло в гипотезе, что энергия выделяется и аккумулируется материей не в форме непрерывной радиации, а только множеством порций определенного количества, пропорцио­ нального частоте радиации v и некой постоянной h (постоянная Планка). Количество hv названо «квантом энергии», а постоянная h — «квантом действия». Интересно с концептуальной точки зрения то, что Планк (как и Эйнштейн) не пытался согласовать свое открытие с экспериментальной очевидностью. Именно Эйнштейн дал первое обоснование теории Планка. Он предположил, что любая радиация квантуется. Частицу, соответствующую радиации с часто­ той v, имеющую энергию hv и количество движения h v/c, назвали фотоном. Так фотоэлектронный эффект был вписан в общую теорию и ею подтвержден.