Западная философия от истоков до наших дней. Книга 2. Средневековье (От

комнате. Сходство не тождество: вера в Бога уникальна, но путей человеческих множество. Вера освобождает от предрассудков, но все человеческие попытки найти себя в вере относительны (во времени, в пространстве, в культурной эпохе).

8*11. Разум записывает то, что вера предписывает. Duae olivae et duo candelabra in domo del lucentia

Аквинат начинает своto “Сумму” словами: An deus sit (Есть ли Бог). Бонавентура открывает “Путеводитель” молитвой: один говорит о Bore, другой взывает к нему. “Вознесу молитву к Началу всего, Отцу нашему вечному, от которого и свет и начало всего благого и совершен­ ного; и попрошу его именем Иисуса Христа, его сына и нашего Господа просветить наш ум посредством пресвятой матери Божией Марии и святого Франциска, отца и водителя нашего, и направить стопы наши по пути мира, превосходящего всякое человеческое понимание”. Ни­ кто не достигнет Бога иначе, как на распятии. Входящий в иную чем эта дверь, вор. Лишь одна дорога, категоричен Бонавентура, приведет нас на зеленые луга блаженства. В молитве кровь снимает с души нашей пятна греховные, освобождает от иллюзии, что можно читать Библию без сердечного участия, размышлять без благоговения, иссле­ довать без восхищения, быть внимательным и безрадостным, актив­ ным и жестокосердным. Нет науки без любви, понимания без смирения, открытия без благодати, интуиции поиска без мудрости от Бога, — читаем мы в “Путеводителе”.

В молитве ступени лестницы, ведущей к Богу, проступают из темноты. Среди вещей есть тени и образы, телесные и духовные, вре­ менные и вечные, внешние и внутренние, все это становится яснее. Сначала нужно пройти все телесное, временное, внешнее, увидеть в нем божественную печать. Затем вернуться в самих себя и узреть в сознании своем образ вечный, духовный и потаенный. И это означает, что мы вошли уже в истину Бога, поднимаясь над собой, постигаем начало всего, наслаждаясь в опыте божественного его даром и благом беспредельным.

Действительность, факты сами по себе, говорит Бонавентура, как и Франциск, беспомощно немы; но они могут заговорить, если есть талантливый рассказчик, умеющий читать универсум и вычитывать смыслы. Разум пишет то, что нашептывает ему вера. Острый глазомер веры делает разум богатым и изобретательным. Мерцающий блик, мелькнувшая тень, гулкое эхо, все умеет он связать благодатными образами. Дабы подняться к вечной истине, которая есть ничто иное как принявший человеческий облик сын Божий, надобно, взамен древ­ ней лестницы Адама, оказавшейся, как известно, весьма непрочной,

воспользоваться другой, новой. “Я есмь дверь: вошедший чрез меня будет спасен, он войдет и найдет вечные луга”, — душа, которая верит, надеется и любит, способна услышать божественные слова, — таким видит путь человека Бонавентура.

Меньше доверия языку, слову, книгам, больше — радости душев­ ной и беспричинной, печься не столько о творениях, сколько о Творце, его Даре, Святом Духе. “Оставь чувства и рассудочные изобретения, бытие и небытие, оставь все это и отдайся Тому, кто по тусторону любой сущности и любой науки”, — вот завещание монаха-философа, святого Бонавентуры, из седины веков.

9.СИГЕР БРАБАНТСКИЙ И ЛАТИНСКИЙ АВЕРРОИЗМ. ФРАНЦИСКАНЦЫ И

НЕОАВГУСТИАНИЗМ

Намерением Аквината было установить, наконец, автономию ра­ зума и философии, и одновременно, соотнести разум с верой, показав, что истины разума не противоречат, напротив, поддерживают истины веры. Кроме того, если мы хотим получить удовлетворительные ответы на наиболее острые экзистенциальные проблемы человека, интеграция веры и разума необходима. Однако этот грандиозный философский проект натолкнулся на множество препятствий, среди которых латин­ ский аверроизм, названный так со времен Ренана. Для Аверроэса фи­ лософия Аристотеля не нуждается ни в какой интеграции с чем бы то ни было посторонним, каким являются посылки веры. Философия — знание демонстративное, лишь ей доступны истины.

Начиная с 1260 года, в Париже становится популярным аристотелизм аверроистского типа в лице его представителя Сигера Брабантского (1240—1284), магистра факультета искусств.

У Сигера мы вновь находим тезис о вечности мира и единстве возможного интеллекта, а также доктрину “двойной истины”, согласно которой и контрастные по отношению к вере философские положения равно для нее приемлемые. Там, ще Аквинат пытался примирить веру с разумом, напоминая, что нельзя препятствовать рациональному по­ иску того, что превосходит разум, как нельзя на основе философских аргументов отринуть веру, там Сигер проводит размежевание двух сфер, находя противоречия между ними незаслуживающими внима­ ния. Так, с точки зрения веры, мир создан Богом, и он прейдет, но для философа Сигера материя вечна. Если Бог вечный двигатель, и все сотворенное вытекает из этого начала по необходимости, то неясно, как

кардинал и друг Бонифация VIII, вновь напомнил об августинианской теории просветления. Вечные истины не связаны с миром возможного, их основание в Божественных идеях. Вопреки томизму, он находит онтологический аргумент Ансельма неопровержимым. Роджер Марстон, Ричард Миддлтаун, Генрих Великий, все они были последовате­ лями Бонавентуры, защитниками францисканских идеалов и августинианства. В противовес томистскому интеллектуализму, Генрих сделал акцент на воле: любовь превосходит мудрость, воля преследует, будучи двигателем, высшее благо, конечная цель выше интеллекта, ему доступна лишь истина, а истина — одно из благ.

Среди доминиканцев, выступивших с защитой томистских тези­ сов, были: глава томистской школы в Париже Герве Неделек, Джован­ ни де Реджина (ок. 1300), Эгидий Римский (1247—1316).

10. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ И ПЕРВЫЕ НАУЧНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ЭПОХИ СХОЛАСТИКИ

10.1. Роберт Гроссетест

Если в Париже больше изучали искусства грамматики, риторики и диалектики, в Оксфорде был в почете квадривиум — арифметика, геометрия, музыка и астрономия. Именно в Оксфорде мы находим первые ростки эмпирической философии природы. Ясно, что под экс­ периментальной наукой Средневековья, не следует представлять нау­ ку в привычном для нас смысле — как специализированное, методоло­ гически автономное знание. Речь идет о понимании природы в свете немногих экспериментальных находок, тесно связанном с античным видением мира, преломленным через линзу арабской культуры. Ока­ залось, потенциал греческой мысли еще не исчерпан, за теологически­ ми заботами линия ее горизонта слегка замутилась, но не исчезла насовсем; туман рассеялся, цель прояснилась. Уже Альберт Великий напоминал, что только опыт дает силу и определенность аргументам, ибо силлогизм лишен ценности рядом с несхожестью феноменов. Фран­ цисканец Роберт Гроссетест (Большая Голова) стал известен своими изысканиями в области «физики. Он родился в Англии в 1175 году, учился в Оксфорде и Париже, был регентом и канцлером Оксфордского университета. В 1235 году он стал епископом Линкольна, а умер отлу­ ченным от церкви папой Иннокентием IV. Переводчик “Этики” Ари­ стотеля, Гроссетест написал комментарий к “Аналитике”, “Софисти­ ческим опровержениям”, “Физике” Аристотеля. Среди его философ­

ских работ: “De luce seu de inchoatione formarum” (“О свете или о началеформ”), “Deunicaforта omnium” (“О единственной форме всех вещей”), “De potentia et actu” (“О потенции и действии”), “Deveritate prepositionis” (“Об истине представления”), “De scientia De? (“Опо­ знании Бога”) , “De libero arbitrio” (“О свободной воле”). Его космоло­ гия это, скорее, философия света. Через диффузию света, соединение и разложение его лучей образуется девять небесных сфер и четыре земных (огонь, воздух, вода и земля). В этой метафизике света мы находим систематизированными все познания эмпирического характе­ ра о зеркалах и линзах. Ясную формулировку основания галилеевской физики и физики современной находим мы в словах его: “Изучение линий, углов, фигур в высшей степени полезно, ибо без них мы ничего не поймем в натуральной философии. Абсолютно во всем универсуме

иего частях они имеют смысл”.

10.2.Роджер Бэкон

Можно назвать Гроссетеста инициатором средневекового натура­ лизма в Оксфорде. Бэкон был его учеником. Он родйлся в 1214 году, учился в Оксфорде, затем преподавал теологию в Париже. Около 1252 года он вернулся в Оксфорд. Обласканный вниманием Папы Климента IV, он после смерти последнего в 1278 году внезапно попадает в неми­ лость к Иерониму д’Асколи, главе францисканского ордена, в резуль­ тате чего на три года попадает в тюрьму. Умер Роджер Бэкон в 1292 году, тоща же, как представляется, был составлен его “Компендиум теологии”. Главной работой Бэкона стал его “Opus maius” (“Большое сочинение”), за которым следовали “Opus minutf’ (“Малое сочине­ ние”) и “Opus tertium” (“Третье сочинение”) (два последних сохрани­ лись лишь в отрывках). Эти три сочинения должны были стать истин­ ной энциклопедией знания.

Для Бэкона Аристотель самый совершенный среди людей. Но ис­ тина — дочь времени. Именно в первой части главного опуса мы нахо­ дим интереснейший анализ препятствий, стоящих на пути истины. Анализ этот, по иронии истории, всплывет позже у другого Бэкона, Фрэнсиса, в теории идолов. Четыре, по мнению Роджера Бэкона, при­ чины у невежества людского: 1) доверие сомнительному авторитету, 2) привычка, 3) вульгарные глупости, 4) невежество, скрываемое под маской бравирующего всезнайства. Истина, говорит Бэкон, дитя вре­ мени, а наука — дочь не одного или двоих, а всего человечества. Поэтому каждое поколение приходит, чтобы исправить ошибку пре­ дыдущего. И только так мы можем продвинуться вперед. Есть два пути к знанию: аргументация и эксперимент. Аргументы дают вывод, но не избавляют от сомнений, не прибавляют уверенности. Поэтому истину нужно искать и на путях эксперимента. Опыт бывает внешний и внут-

Ненний. Внешний опыт мы получаем через чувства, внутренний (со­ всем не наше самосознание) это опыт, получаемый в свете Божествен­ ного (в августинианской трактовке). Через внешний опыт мы прихо­ дим к природным истинам, через внутренний к сверхприродным. Для Первого фундаментальное значение имеет математика. Много занима­ юсьоптикой, Бэкон исследует законы рефракции света, объясняет фун­ кции линз и как лучше сконструировать очки (это его открытие) и Телескопы. У него мы находим замечательные интуиции по поводу Аэроплана, взрывчатки, механической тяги паровоза и многое другое. Вот лишь кое-что из того, чего, по мнению Бэкона, можно достичь с Помощью одного гениального ума: “Сконструировать навигационные средства без гребцов так, что огромные корабли поведет один рулевой Со скоростью выше той, которую могут развить сотни гребцов. Можно сконструировать кареты, которые помчатся без лошадей... машины, Чтобылетать, небольшой по размерам инструмент, который будет под­ нимать бесконечные тяжести... устройство, при помощи которого мож­ но перемещать тысячи людей... способ погружения на дно реки или Моря, безопасный для жизни и тела. Такие ухищрения, должно быть, Использовал Александр Великий, когда ему надобно было разведать Морскоедно, о чем говорит астроном Этик ”. И мосты без опор, перебро­ шенные через реки, не сказка для Бэкона.

Знание — сила, убежден Роджер. Плоды мудрости под защитой Точнейших законов ведут к намеченной желанной цели. Эта причина Побуждала древних и новых монархов искать советов мудрецов, чтобы Исполнить свои начинания.

Наилучший и безопасный путь познания — опыт, и лучший метод Преподавания также опыт, ибо экономит время учеников, ведь жизнь Коротка. Любопытны наблюдения Бэкона по поводу искусства перево­ да. Кроме объективных трудностей (недостаток латинских терминов Для обозначения научных понятий, например), невозможно, говорит Бэкон, способ выражения, характерный для одного языка, передать с Точностьюв другом. То, что красочно выразимо в одном, в другом языке теряется напрочь. Отсюда необходимо глубокое знание законов обоих языков, с которого переводится и на который переводится, а также совершенное владение предметом, о котором идет речь. Среди перевод­ чиков Бэкон особо выделяет Боэция и Гроссетеста. Множество ошибок а переводах аристотелевских работ, по мнению Бэкона, запутало ин­ терпретаторов, замутив смысл первоисточника,

В трудах Альберта Великого, Роберта Гроссетеста, Роджера Бэко­ на, Целека Витело, Теодорика Фрайбургского медленно прорисовыва­ ются очертания экспериментальной науки. О чем бы ни зашла речь — о системах рычагов, гидравлическом прессе, механических часах, ткацких станках, дробилках, ветряных мельницах, линзах, бумаго­

производстве, рудниках, порохе, — все это в экономически развитых формах вклад европейского Средневековья. И хотя современные науч­ ные технологии обитают вне царства философии, останется фактом истории, что гении экспериментальной науки, будучи теологами, были внутри традиции, освещавшей равновесие мирского и божественного.

11.ИОАНН ДУНС СКОТ

11.1.Жизнь и сочинения

“Доктор Субтилис” (“тонкий доктор”) — так называли современ­ ники Иоанна Дунса Скота, имея в виду утонченно-рафинированный дух его доктрины. Он родился в деревне Дунс в Шотландии в 1266 году. Аквинат и Бонавентура к этому времени были в зените славы, а судьба уже уготовила им достойную смену. Дунс Скот учился в блистательных Оксфорде и Париже. Стараниями Гроссетеста, Роджера Бэкона и Пеккама с их концепцией строгой “процессуальной доказательности” Ок­ сфорд снискал славу научного центра, а Париж, ще еще кипели страсти неутихавших дебатов между томистами, аверроистами и августинианцами, нес эстафету богатой теологической проблематики.

Еще будучи 12-летним подростком он облачился в монашеское платье святого Франциска, которое принял из рук своего дяди Элии в 1278 году, в Хаддингтоне. Затем годы учебы в Нортгемптоне, в Англии, ще в 25 лет он становится священником. В 1291—1296 гг. он совершен­ ствует свои знания в Париже, затем возвращается в Кембридж, ще пишет комментарии к “Сентенциям” Петра Ломбардского. Следую­ щие два года он в Оксфорде, в 1302—1303 годах — в Париже. Конфликт с Папой Бонифацием VIII вынудил его оставить Париж и вернуться в Оксфорд. В 1304 году он был рекомендован генералом францисканско­ го ордена Гонсалесом Испанским университету Парижа в качестве преподавателя теологии. Однако отношения между императором Фи­ липпом и Папой становились все напряженнее, Скот был отозван в Кельн. Через год преподавания, в 1308 году он умер. Погребен в Кель­ не, в церкви Святого Франциска. Надгробная надпись гласит: “Scotia теgenuit Anglia те suscepit Gallia medocuit Colonia me tenetf ( “Шот­ ландия меня родила. Англия меня приняла. Галлия меня обучила. Кельн меня хранит”).

Разный теоретический вес его работ обусловлен разными увлече­ ниями; в молодости Дунс Скот комментировал Аристотеля и Порфирия, в зрелые годы — Петра Ломбардского. “Reportata parisiensid* (“Парижскиесообщения”), “Lecturaecantabrigenses” (“Кембриджские

чтения”), “Ordinatio” ( “Opus oxoniense” ( “Упорядочение?9( “Оксфор­ дское сочинение?9)), — первые две из этих работ, скорее, ученические, тогда как последняя — самая значительная, хотя и незаконченная. Из коротких работ достойна упоминания “Deprimo omnium principio" (“О первой причине всех вещей”).

11.2. Разделение философии и теологии

Дунс Скот не разделяет томистскую установку на примирение философии с теологией, он за размежевание. Философия имеет свой объект и свою методологию, не ассимилируемые теологией. Споры и нескончаемые взаимные обвинения, а зачастую и карательные санк­ ции, имеют почти всегда одну причину — размытость границ. Отсюда основной своей задачей Дунс Скот видит уточнение их сфер влияния и исследования.

Философия занята бытием (ens) как сущим и всем, что к нему сводится и из него выводится. Теология занята “articulafideC9, предме­ тами веры. Философия — доказательно-демонстративный процесс, те­ ология — путь убеждения. Логика естественного и логика сверхъесте­ ственного, абстракция и откровение. Философия существенным образом спекулятивна, она ищет знание ради знания, теология тенден­ циозна и практична, оставляя в стороне некоторые истины, она занята поведением. Под опекой теологии философия не улучшается, а теоло­ гия, использующая инструменты философии, не становится от этого более убедительной. Претензии последователей Авиценны и Аверроэса ведут к подмене теологии философией, попытка августинианцев за­ канчивается суррогатом наоборот. Также неудовлетворительны, по мнению Скота, томистские поиски согласия любой ценой.

11.3. Однозначность сущего

Чтобы избежать губительных смешений и двусмысленности теоло­ гических и философских элементов, Дунс Скот предлагает подверг­ нуть их все критическому анализу, пока не будут получены ясные понятия с тем, чтобы из них построить новый прочный фундамент философского дискурса. При отсутствии такой ясной простоты сомни­ тельность комбинаций неточных понятий будет нарастать, результаты будут неосмысленными.

Все существующее, как предмет наших медитаций, необычайно сложно. Задача философа — не потеряться в этом лабиринте, найти в нем порядок с помощью компаса понятий. Для этого служит доктрина разделения (реального, формального и модального), — путь от слож­

ного к простому, путь избавления от фальшивых претензий. Между Платоном и Сократом разделение реальное, между интеллектом и волей разделение только формальное, между простым свечением и особой степенью интенсивности различие модальное. Каждое из этих понятий может быть понято самостоятельно, без смешения с другим. Эти различия имеют основание в реальности, как и в разуме, хотя речь идет, скорее о логической потребности, чем об онтологической.

Поэтому говоря о единогласии, недвусмысленности сущего, Дунс Скот вел речь о так называемых “simpliciter simplices” , просто простых понятиях, каждое из которых не может быть идентифицировано с дру­ гим.

Эти понятия, в силу их простоты, можно либо утверждать, либо отрицать по отношению к одному субъекту, но не то и другое вместе, как это бывает при аналогиях. Такая “простота” лишь провоцирует противоречия, утверждая и отрицая одно и то же об одной и той же вещи. Так что же понимается под простым однозначным сущим?

Как уже говорилось, возможно понять нечто — рациональность, просвещенность — не вникая в разные степени их интенсивности: рациональность Бога не та же, что у человека, а солнце светит не так, как, к примеру, свеча. Удерживая это различие как модальное, мы приходим к простому понятию сущего, ибо оно недвусмысленно может быть приписано всему, что есть. Отличие Бога от человека не в том, что первый есть, а второго нет, оба есть, но в факте, что первый является первым, ибо он существует бесконечным образом, а существование второго конечно. Но именно потому, что мы абстрагируемся от модусов бытия, познание не идет к индивидуализации специфических черт сущего. “Разум, пишет Дунс Скот, не может сомневаться, что Бог — сущее (entisЛ даже сомневаясь, конечен он или бесконечен, сотворен или несотворен; к Богу применимо понятие сущего, которое отлично от понятий конечного и сотворенного, ибо оно само по себе нейтрально, и в своей нейтральности заключено и в том, и в другом понятиях, значит, оно просто и недвусмысленно”.

Теперь ясно, как родилось обвинение Дунса Скота в пантеизме. Принцип однозначности (простоты) сущего метафизически выражает сущность бытия как бытия, но отнюдь не высшую сумму бытия. Сам Скот называл это понятие имперфектным, несовершенным.

11.4. Однозначное сущее как первый объект интеллекта

Будучи сущим, человек еще и существо понимающее. Занятый уточнением познавательной сферы человека, Дунс Скот старается от­ сеять иллюзии, сохранив потенциальную эффективность и законные его прерогативы. На вопрос о первом предмете познания, он отвечает,