Отзвук этих теорем «Этики» слышится в словах гётевского Фауста: «В начале было Дело», – и в тезисах Маркса о «предметной деятельности» как критерии истинности человеческого мышления (хотя Спиноза не связывал понятие действования тела с общественно-исторической и, тем более, революционной практикой).
Взаключение нельзя не упомянуть об эстетических достоинствах геометрического порядка доказательства. У читателя «Этики» он оставляет своеобразное впечатление строгой красоты и завершенности формы. Недаром первыми по достоинству оценили «Этику» Лессинг и Гёте, а не философы ex professo. Это случилось в те времена, со Спинозой, по словам Лессинга, принято было обращаться «как с мертвой собакой».
Ordo geometricus, должно быть, труднейшая среди всех принятых форм изложения теоретической мысли. – «Однако всё прекрасное столь же трудно, сколь и редко».1
§22. Дефиниции
Влекциях по истории философии Гегель проницательно заметил, что все учение Спинозы заключено по сути уже в предварительных дефинициях «Этики». Наше понимание всей «Этики» зависит, стало быть, от того, как понимаем мы смысл этих дефиниций.
Первое впечатление таково, что при построении дефиниций Спиноза руководствовался отчасти простой интуицией, отчасти схоластическими традициями и отчасти формальными приемами, почерпнутыми из арсенала геометров. Не видно никакого общего принципа или единого метода их построения, из-за чего Гегель решился даже утверждать, что «Спиноза не знает, каким образом он приходит к этим отдельным определениям».2
Так ли это на самом деле? Во всяком случае Спиноза отвел теме построения дефиниций всю вторую часть TIE.
Осью, вокруг которой вращается вся эта вторая часть метода, является одно
– познание условий хорошего определения и, кроме того, способ их нахож-
дения [TIE, 94].
Прежде всего, Спиноза отказывается следовать предписаниям общей логики: в истинном определении вещи нет места абстракциям, таким как
1«Sed omnia praeclara tam difficilia, quam rara sunt», – слова, которыми завершается
«Этика» [Eth5 pr42 sch]. По-видимому, это парафраза платоновского «chalepa ta kala».
2Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии, т. 3, с. 367.
173
genus proximum et differentia specifica (ближайший род и видовое отличие),
при помощи которых строились дефиниции со времен Аристотеля. Истинное определение вещи должно показывать ее причину, которая образует «сокровенную сущность» (intima essentia) всякой вещи. Абстракции же не существуют вне интеллекта и описывают не причину, а в лучшем случае какие-нибудь признаки или свойства вещи.
Определение, чтобы называться совершенным, должно будет разъяснять сокровенную сущность вещи и предусматривать, чтобы мы не взяли вместо нее какие-нибудь свойства вещи... [TIE, 95].
В KV критика принятых правил построения дефиниции звучит еще суровее:
Говорят, что правильное определение должно состоять из рода и видового отличия. Хотя логики и признают это, однако я не знаю, откуда они это взяли. Конечно, если бы это была правда, то ничего нельзя было бы знать...
Но так как мы свободны и вовсе не считаем себя связанными с их утверждениями, то согласно истинной логике мы составим другие законы определения, именно согласно нашему делению природы [KV 1.7].
Законы определения зависят от «деления природы», то есть от конкретных качеств определяемой вещи. Этим-то предметная логика вообще и отличается от логики формальной, диктующей одни и те же правила для определения всех вещей. Деление природы осуществляется Спинозой посредством рефлективных категорий причины и действия, а не описательных категорий рода и вида. Разницу между каузальной и описательной дефинициями Спиноза обычно показывал на примере круга.
Круг можно определить как фигуру, у которой прямые линии, проведенные от центра к периметру, равны, или как многоугольник с бесконечным числом сторон, или дать описание еще каких-нибудь отличительных признаков круга по сравнению с другими фигурами того же самого “рода” (плоскими). Все эти дефиниции удовлетворяли бы принятым в прежней логике нормам. Спиноза же предпочитал определять круг как «пространство, очерчиваемое линией, одна точка которой покоится, а другая движется» [Ep 60]. В этой дефиниции содержится указание на действующую причину круга, каковой является движущаяся относительно одной из своих точек линия. Такая дефиниция содержит в себе формулу построения круга и, в этом смысле, выражает сущность круга, тогда как две первые дефиниции демонстрируют всего лишь отдельные свойства круга.
Впрочем, оговаривался Спиноза, это различие «мало что значит» для фигур и прочих категорий рассудка, зато очень важно для «вещей физических и реальных» [TIE, 95].
174
Пожалуй, он напрасно недооценивал значение своего метода для математики. Отлично знакомый ему метод аналитической геометрии оперирует сплошь формулами построения линий и фигур, как и уже упомянутый «метод неделимых» Кавальери.1 В XX веке в трудах Л. Брауэра, А. Гейтинга, А.А. Маркова открытый Спинозой метод конструктивного, или генетического, определения – которое показывает, как возникает определяемый предмет или как его можно построить, – превратился в своеобразный категорический императив математики и логики. Определение или доказательство существования математического объекта считается в конструктивной математике корректным лишь при условии, что указан метод, позволяющий его вычислить или построить.2
Реальныеирассудочныедефиниции
Обращаясь к своим амстердамским друзьям, Спиноза предлагал делать различие между двумя родами дефиниций:
[1] Определение либо объясняет вещь в зависимости от того, как она существует вне интеллекта, – тогда ему надлежит быть истинным, и от теоремы или аксиомы оно отличается лишь тем, что обращается только к сущностям [отдельных] вещей или их состояний, а [аксиома или теорема] простирается шире, еще и на вечные истины, – [2] либо [дефиниция объясняет] вещь в зависимости от того, как она понимается или может пониматься нами; и в этом случае она отличается от аксиомы и теоремы тем, что требует только, чтобы ее понимали абсолютно (absolute), а не как аксиому, на основании истинности (sub ratione veri). Поэтому плоха лишь та дефиниция, которую нельзя понять [Ep 9].
Этот непростой фрагмент нуждается в пояснении. Дефиниция [1] утверждает нечто о реальном положении вещей вне интеллекта, а дефиниция [2] указывает, как следует мыслить ту или иную вещь, независимо от того, существует ли она вне интеллекта. Дефиниция [1] является истинной или ложной в зависимости от того, верно ли она описывает вещь. Дефиниция [2] не обязана согласоваться с чем-либо существующим актуально – лишь бы она была понятной.
1Каждое неделимое посредством своего движения создает континуум ближайшего числа измерений. В частности, прямая является “неделимым” для плоскости, поэтому плоскость вообще можно определить как “движущуюся прямую”.
2Однако Спиноза, разумеется, не согласился бы признать неконструктивным и удалить из науки понятие актуальной бесконечности, как это делают интуиционисты, поэтому аналогия не идет дальше одного общего правила метода.
175
Дефиниция [1] почти ничем не отличается от теоремы или аксиомы (разве только тем, что имеет предметом одну, “эту вот” вещь, тогда как некоторые теоремы и все аксиомы распространяются на множество вещей разом). Подобно теореме, дефиниция [1] нуждается в доказательстве ее истинности. Нередко эта дефиниция выступает в качестве предмета доказательства в теореме. В «Этике» это случается с определениями Бога как «вещи мыслящей» [Eth2 pr1] и «вещи протяженной» [Eth2 pr2], с определением духа как идеи тела, существующего в действительности [Eth2 pr13] и еще с несколькими важнейшими дефинициями.
Дефиниция [2] в «геометрическом порядке» предваряет появление аксиом и теорем, открывая врата теории. Ее легко узнать по содержащемуся в ней выражению «per ... intelligo» (под ... я понимаю, разумею), где на месте отточия помещается имя определяемой вещи.
Если я говорю, что всякая субстанция имеет только один атрибут, это будет настоящая теорема, и она нуждается в доказательстве. Если же я говорю, что под субстанцией я разумею то, что состоит из одного только атрибута, эта дефиниция будет хорошей, лишь бы впоследствии предметы, состоящие из многих атрибутов, обозначались иным именем, нежели “субстанция” [Ep 9].1
Давно уже идет спор относительно того, являются предварительные дефиниции «Этики» номинальными или же реальными, определениями слов или определениями вещей. “Номиналистическое” истолкование восходит еще к Предисловию, написанному Л. Мейером к изданию РРС. Здесь сказано, что дефиниции суть «объяснения знаков и имен» (а не объяснения реальных предметов, которые обозначаются этими именами). Номинальными считал предварительные дефиниции «Этики» и Гегель. Эта позиция подкрепляется, главным образом, внешними соображениями: тем, что Спиноза прочел и одобрил Предисловие Мейера, плюс напрашивающейся параллелью с исходными дефинициями геометров.
По сути единственный веский довод в пользу номиналистической интерпретации, который ее сторонники находят в текстах Спинозы, это присутствие во всех без исключения начальных дефинициях «Этики» слов
“intelligo, dico, nomino, voco” (я разумею, говорю, именую, зову). На самом деле эти слова показывают только, что начальные дефиниции нельзя счи-
1 Курсив мой. – А.M.
176
тать реальными. Означает ли это автоматически, что они номинальные? Такое заключение было бы слишком поспешным.
Сам Спиноза, вне всякого сомнения, не считал свои дефиниции номинальными, как можно судить из его частых напоминаний о том, что дефиниция должна выражать природу, сущность, действующую причину вещи:
Истинное определение какой-либо вещи не содержит и не выражает ничего, кроме природы определяемой вещи [Eth1 pr8 sch2]. ... Я соблюдаю только одно [правило]: чтобы эта идея, или определение, вещи выражало [ее] действующую причину [Ep 60].
Таким образом, можно считать твердо установленным, что Спиноза рассчитывал в своих дефинициях объяснить причины вещей, а не только значение тех или иных слов (значение слов, разумеется, выясняется во всякой дефиниции – в этом отношении дефиниции Спинозы ничем не отличаются от любых других).
Меж тем, несмотря на прямые указания Спинозы, некоторые историки философии по-прежнему продолжают считать предварительные дефиниции «Этики» номинальными. Так, Делаунти полагает, что
дефиниции, возглавляющие Этику, должны быть бессодержательными, как в математическом трактате; и что они могут гарантировать выполнение только одного требования – чтобы слова понимались в определенном значении.1
Требование справедливое, однако никак не достаточное. Есть, как мы видели, еще одно, содержательное правило определения – объяснять сущность, действующую причину вещи. Хорошая дефиниция позволяет мысленно или же реально построить вещь и вывести ее свойства.
Кёрли считает «по крайней мере наиболее важные из них скорее реальными, нежели номинальными».2 Ранее и Половцова на основании того, что «definitio не является [только] разъяснением содержания некоторого термина, но всегда некоторой сущности», сделала недостаточно обоснованный вывод, что начальные дефиниции «Этики» являются «истинными реальными определениями» (с оговоркой, что они не имеют ничего общего с тем, что считалось “реальным определением” у схоластиков).3
1Delahunty R.J. Spinoza. London: Routledge & Kegan Paul, 1985, p. 95.
2«Now my own view is that we must view Spinoza’s definitions or at least the most important of them as real rather than nominal» (Curley E. Spinoza’s geometric method, p. 160).
3Половцова В.Н. К методологии изучения философии Спинозы, с. 358.
177
Однако реальная дефиниция говорит о том, что есть, существует, а не всего лишь разумеется нами. Нельзя же игнорировать слово «intelligo», которое Спиноза делает опознавательным знаком, отличающим его начальную дефиницию от дефиниции реальной. Это «я разумею» дает ему право оставить свои дефиниции без доказательства, так как мы свободны мыслить что угодно до тех пор, пока воздерживаемся от утверждения о реальном существовании того, чтó мы мыслим. Станет ли
кто-либо требовать, чтобы я доказывал истинность моего определения? Это все равно, что... требовать от меня доказательства того, что я мыслил то,
чтó я мыслил... [Ep 9].
Нет никакого смысла доказывать дефиниции, касающиеся не реальных, а только мыслимых вещей.
Приняв начальные дефиниции «Этики» за реальные, мы этим приравняли бы их к теоремам, а Спиноза выглядел бы наивным догматиком, который без всякого доказательства ввел важнейшие положения своей философии. Тем более что эти дефиниции сплошь и рядом стоят в отношении противоречия к последующим теоремам, – это обстоятельство не раз отмечалось комментаторами «Этики».
Очень многие противоречия объясняются тем, что исходные дефиниции и теоремы «Этики» лежат в разных логических плоскостях: дефиниции, в отличие от теорем, нельзя судить sub ratione veri, как и нельзя приписывать предметам этих дефиниций наличное бытие вне интеллекта. Нет ничего удивительного в том, что, ошибочно поставив дефиниции «Этики» в один общий ряд с теоремами о реальных, а не просто «разумеемых» нами, вещах, комментаторы обнаруживают затем множество противоречий самого странного свойства.1
Что же представляет собой логическая плоскость, в которой возникают эти дефиниции? Я полагаю, это плоскость рассудка (ratio). Ее главный отличительный признак – безразличие к наличному бытию определяемой вещи вне интеллекта, поэтому начальные дефиниции никак не могут считаться реальными. Однако они далеко не безразличны к сущности (ближайшей причине) вещи, как дефиниции номинальные, которые объясняют только значе-
1 Так, Миньини находит, что дефиниция идеи противоречит двум основным теоремам «Этики», и, чтобы избежать этого противоречия, предлагает понимать ее в фигуральном смысле (см.: Mignini F. Spinoza’s theory on the active and passive nature of knowledge // Studia Spinozana, vol. 2, 1986, pp. 47-48). Чуть ниже мы рассмотрим другой пример та-
кого мнимого противоречия.
178
ния слов. Предварительные дефиниции «Этики», вернее всего, следует считать не номинальными и не реальными, но рассудочными определениями.
Основания Рассудка суть понятия, которые раскрывают то, что является общим (communia) всем [вещам], и которые не раскрывают сущности ника-
кой единичной вещи... [Eth2 pr44 cor2 dm].
Предметом рассудка является всеобщее. Это не то абстрактное всеобщее, universalia, которое образуется посредством отвлечения одинаковых свойств вещей (данную работу, согласно Спинозе, выполняет воображение, а не рассудок, как в учениях Канта и Гегеля). Свое всеобщее, communia, рассудок извлекает посредством “экстракции” данных в опыте свойств вещей (как это происходит в случае «очищения интеллекта» в TIE1), либо он располагает им априори, как своеобразным «врожденным орудием».
«Универсальные образы» (imagines universales), пишет Спиноза, люди образуют по-разному, «в зависимости от расположения своего тела», – вследствие чего образы и вызывают столько разногласий [Eth2 pr40]. Напротив, «то, что обще (communia) всем [вещам], ... может пониматься не иначе, как адекватно» [Eth2 pr38]. Общие понятия у всех людей одинаковы, поэтому тем, кто в состоянии понять рассудочные дефиниции или аксиомы, никакие доказательства не требуются.
Помехой для понимания рассудочных дефиниций является недостаточная прозрачность словесной формы, в которую человеку приходится облекать свои мысли. Ведь слова суть pars imaginationis (часть воображения); одни и те же слова нередко понимаются по-разному, и никакие усилия духа не в состоянии сделать соответствие языка (формы воображения) и рассудка безупречно строгим.2 Тем не менее поиск сколь возможно более точного словесного выражения для всеобщих понятий (notiones communes) – тех, которыми дух располагает, поскольку он вообще мыслит, и тех, которые он “экстрагирует” из опыта, – имеет чрезвычайно важное значение.
Из ранних работ и писем Спинозы хорошо видно, как кропотливо шлифуется словесная форма его дефиниций и аксиом. И все же фактор языка
1Де Дийн считает, что экстракцию всеобщего у Спинозы осуществляет не рассудок, а
интуиция (De Dijn H. Spinoza’s Logic or Art of Perfect Thinking, p. 19). Ранее то же самое утверждал Ричард Маккеон (McKeon R.M. Causation and the geometric method in the philosophy of Spinoza // The philosophical review, vol. 39, 1930, p. 187). Однако в определении
«интуитивного знания» говорится, что эта форма знания продвигается от сущности к сущности, а не от свойств – к сущности, как в TIE.
2Об этом лишний раз свидетельствует опыт формализации естественного языка, предпринятый логическими позитивистами в XX веке.
179
является для него второстепенным. Требования, которые предъявляет к своим дефинициям рассудок, важнее. Их всего два. Правильная дефиниция обязана выражать сущность, действующую причину вещи и не вступать в противоречие с собой, т.е. быть понимаемой (conceptibilis).
Последнее Спиноза поясняет примерами определения понятия фигуры. Определив фигуру как пространство, очерчиваемое двумя прямыми линиями, мы получили бы противоречивую дефиницию, которую невозможно помыслить (в пределах евклидова пространства, благоразумно добавил бы современный математик). Тем не менее, и эта дефиниция может оказаться понимаемой, если слово “прямая” означает то, что обычно называют “кривой” линией.
Заметим, что Спиноза не требует, чтобы рассудочная дефиниция описывала какой-нибудь реально существующий предмет, подобно теореме и аксиоме. Предмет рассудочной дефиниции мыслится сам в себе, absolute, как выражается в [Ep 9] Спиноза, т.е. безотносительно ко всему, кроме своей ближайшей причины. Реальное существование вещи в начальных дефинициях не постулируется даже в том случае, если это существование мыслится как «заключенное в сущности» этой вещи.
Отрассудочногоопределения– креальному
Посмотрим, в чем разница между рассудочной дефиницией и реальной, на примере ключевой для «Этики» дефиниции – Бога.
Под Богом я разумею абсолютно бесконечное сущее, то есть субстанцию, состоящую из бесчисленных атрибутов, всякий из которых выражает вечную и бесконечную сущность [Eth1 df6].
Мы видим тут характерный признак рассудочной дефиниции – выражение “я разумею” (intelligo). Что такое в действительности есть Бог, т.е. каковы его конкретные атрибуты и существует ли Бог вообще, отсюда не понятно. Иными словами, бытие Бога остается пока что не определенным. Но существование Бога – то же самое, что его сущность [Eth1 pr20], следовательно, [df6] оставляет неопределенным не только существование, но и сущность Бога, – а это противоречит императиву, который обязывает указывать в определении вещи ее сущность.
Перед нами одно из тех противоречий, которые возникают вследствие некорректного отношения к рассудочным дефинициям, когда их истинность измеряется теоремой, в данном случае [pr20]. Между тем теорема являет собой мысль иного порядка, нежели рассудочная дефиниция.
180