Myuller_Avgust_Istoria_islama_s_osnovania_do_noveiyshikh_vremen_T_1_Avgust_Myuller_per_s_nem_pod_red_priv_-dots_N_A_Med

не удалось: племя Сулейм вспомнило, хотя и поздно, что Хавáзин их отдаленные родственники; оно отказалось наотрез сражаться дальше. К тому же Мáлик, со своими насритами, сумел искусно прикрыть отступление, а затем и сам счастливо ушел с остальными в Тáиф.

Город этот лежал на границе южной Аравии и жители его, как кажется, позаимствовали у соседей тамошнее искусство постройки крепостей. Для племен северной Аравии, непривычных к осаде, город их мог представлять серьезное сопротивление. Тем важнее было, тотчас же вслед за победой, быстрым натиском овладеть городом прежде, чем бежавшие с поля сражения успеют там устроиться. Поэтому Мухаммед приказал нàскоро отогнать добычу в соседнюю долину, Джи’рáну; здесь разместили ее, окруженную стражей; сам же пророк направился поспешно далее к Тáифу. Было уже поздно: Мáлик находился в городе, где оказывалось вдоволь и защитников, и жизненных припасов. Оставалось одна правильная осада. Для приведения её в исполине, пришлось вступить в переговоры с одним йеменским племенем Бену Даус жившем немного южнее и славившемся умением вести осадные работы. Те охотно согласились и выставили против города один110,

таран и несколько осадных башен, но жители Тáифа, не менее их искусные в крепостной войне, забросали машины раскаленным железом, так что вскоре они сгорели, дело тем и кончилось. Осада продолжалась всего около 14 дней, а затем ее сняли: видно Богу угодно дать делу прежде созреть, утешали себя правоверные. Бедуины же с жадностью ждали дележа добычи, взятой под Хунейном. Один из кинáнцев, старинный сподвижник мекканский, когда пророк стал с ним советоваться, ответил: «Не беспокойся, лиса в норе — если можешь обождать, ты и потом ее схватишь, а если и упустишь, она тебе не повредит». Мусульмане тронулись в обратный путь, не покончив дела, но и не ворча: всех утешала мысль о предстоящем дележе добычи. Меж тем, когда вернулись войска в Джи’рàну, оказалось, что Мухаммед придумал нечто новое. Масса пленных и имущества была так велика, что о точном исполнении известных правил невозможно было и думать111. Му-

известие, приводимое в тексте, кажется достовернее. Да, наконец, верные ансары не подумали бы роптать, если бы доля их не была урезана; тем более им было обидно, что имели наибольшие права рассчитывать на нее сполна.

190

хаммед, между тем, решился обратить значительные суммы денег и большое количество верблюдов на истинно княжеские подарки знаменитейшим из мекканцев и старейшин бедуинов. Он пожелал «прельстить сердца» тех, кои были для него особенно полезны. Из женщин и детей первоначально раздавал он немногих, ибо предвидел, что хавазинцы, по всей вероятности, обратятся к нему, прося о выкупе своих; он не захотел, понятно, выпускать из рук такого прекрасного залога для дальнейших переговоров с ними. Когда все остальное было уже поделено, пришлось, однако начать раздачу и пленных. Но едва это было покончено, как появились, наконец, посланные от Хавазина. «Земляки наши, — объявили бедуины, — готовы помириться и даже принять ислам , но они рассчитывают, что Мухаммед возвратит им их жен, детей и имущества». Пророку особенно важно было войти с ними 112в соглаше-

ние, так как Тáиф оставался еще не покорённым, а после отступления легко мог сделаться очагом новой войны; необходимо было, и во что бы ни стало, побежденных, но не уничтоженных окончательно, хавáзинов склонить к принятию веры. Поэтому объявил пророк выборным, что всего возвратить, принимая во внимание нужды мусульман, он не может, но предлагает им выбрать себе, по желанию, или родных или имущества. Они пожелали жен и детей. По ходатайству Мухаммеда, большинство мусульман согласилось беспрекословно возвратить пленных без выкупа, за исключением некоторых ненасытных бедуинов, которых пришлось удовлетворить верблюдами. Совершенно удовлетворенные посланцы удалились, уводя с собой освобожденных пленных; им поручено было в то же время сообщить начальнику их Малику, остававшемуся в Тáифе, что его семья, а также и имущество сохраняются нетронутыми и будут ему выданы, как только он явится к пророку и пожелает принять ислам. Мáлик действительно покинул тайком город и принял требуемую от него присягу. За это он был поставлен снова во главе хавáзинов, кочевавших вблизи Тáифа. Сделавшись мусульманами, бедуины тотчас же принялись грабить бывших своих союзников и держали их все время в полнейшем страхе, так что Мухаммеду не было больше надобности заботиться о Тáифе; можно было спокойно

Предание единогласно утверждает, что при этом бедуины ссылались на родство Мухаммеда с ними. Будучи маленьким ребенком, был он отдан112 на прокормление к одной женщине из Бену Сá'д, отдела племени

Хавáзин. Тут же упоминается о встрече пророка с его молочной сестрой Шейм à .

191

он знал, как говорить со своими людьми, но возникшего между мединцами и мекканцами неудовольствия не мог всё таки устранить. Пока был в живых сам пророк, пока государственное кормило покоилось после него в крепких руках Абу Бекра и Омара,

Т. е. если бы мое рожденье в Мекке и бегство оттуда не были неизбежной113необходимостью.

192

пламя ненависти продолжало тлеть едва заметно, но его зятю, слабому Осмàну, взрыв партийных страстей стоил жизни, а междоусобная война, возгоревшаяся за тем, на долгие годы сковала юношеские порывы ислама.

Но из тёмного рока ещё не пала ни одна тень на блеск настоящего. Во всей Аравии после мирного включения Мекки в союз правоверного государства, не оставалось ни одной силы, которая могла бы избегнуть верховенства Медины. Хотя количество жителей, находившихся к этому времени под владычеством Мухаммеда, не превосходило доброй трети населения всей страны, но впечатление непреодолимости, вызванное рядом успехов последних лет, ощущалось везде чрезвычайно сильно. Неспособность племён, расколотых на сотни беспорядочных общин, соединить в едино свои силы, с другой же стороны приманка, конечно, значительно преувеличенная слухами о разделе несчетной добычи, так обаятельно действовала на большинство жадных бедуинов, что почти без исключения везде, даже в самых отдаленнейших округах, достаточно было простого приказания пророка, и народ охотно примыкал к новому порядку вещей. Почти во всех случаях дело происходило по раз заведенному порядку. По призыву посланника Божия появлялись старейшины отдельных племён для личных переговоров в Медину. Их там ждал само собой самый милостивый приём: льстили, чем только можно было, гордости сынов пустыни, применяясь к их подчас далеко не деликатному обхождению, осыпали похвалами благородство их рода, преимущества их племени, славу их дел; удовлетворяли их жадность богатыми подарками, выдаваемыми из постоянно переполненной теперь государственной сокровищницы; ревность, с которой они относились к своему влиянию, убаюкивали, положительно подтверждая их авторитет над их соплеменниками; одним словом, не упускалось ни единой приманки, которой искусная дипломатия умеет повлиять на эгоистические побуждения необразованных дикарей. Но зато во всем, что касалось собственного его дела, Мухаммед оставался непреклонен. На все попытки выторговать хотя бы самые пустяки из кажущихся совершенно незначительными обязанностей, налагаемых исламом, он отвечал неизменно: «Нет, нельзя». Признание веры, требовавшей отмены идолопоклонства, подчинение авторитету пророка, обязательства пятикратной молитвы ежедневно и уплата «подати на бедных», т. е. выдачи десятины дохода в пользу государственной кассы — вот те неизменные и постоянные требования, из которых самый упрямый

193

из арабов — а араб может быть слишком упрям — не мог ничего выговорить. В то время, когда мирные переговоры почти совершенно наполнили годы девятый и десятый (630–631), предпринимались также разновременно то та, то другая военная экспедиция для ускорения подчинения отдельных племен или же для возбуждения в них, как говорилось тогда, доброй воли. Иногда требовалась экзекуция, так как разосланные повсюду сборщики податей не всегда встречали среди бедуинов желательную охоту и воодушевление, но такие отдельные случаи встречались редко. Лишь к началу одиннадцатого года (632), когда мало помалу все шире и шире стали ощущаться жителями некоторые неудобства церковных и государственных порядков, а вместе с-

ними и тягота подати, наступил момент подготовки к более значительной реакции среди арабского народа. До того же времени процесс включения шел довольно гладко и однообразно, лишь немногие отдельные факты заслуживают упоминания.

Между Персидским заливом и центральной Аравией кочевало могущественное племя Бену Темѝм некоторые отделы которого выдвинулись далеко на запад. К одному из них, Бену Амр подошли вплотную мусульманские сборщики, податей, собиравшие в то время десятину у хузаитов, живших к северу от Мекки. Амриты, ,

опасаясь, чтобы эти пришельцы не вздумали распространить свою неприятную деятельность и на их владения, поспешили прогнать правоверных вооруженной силой. Уейна, шейх фезаритов отдела гатафáнцев обрадовался случаю отличиться и наказать наглецов. С 50 расторопными своими бедуинами он настиг их и, взяв в плен с полсотни мужчин, женщин и детей, приволок в Медину. Пришлось бедуинам подумать о выкупе своих. Темницы послали депутацию к Мухаммеду. Был это народ грубый и дерзкий. Стали они у мечети и принялись непристойно, стуча и крича, вызывать Мухаммеда. Когда, наконец, пророк вышел из дома Айши, отправляясь на полуденную молитву, они бросились все гурьбой к нему. Дружелюбно усмехаясь, но не проронив ни слова, прошел мимо них пророк. И тогда только, когда окончилась молитва, он выслушал их. По давно заведенному обычаю в пустыне, выступил один из темимцев и произнес прекрасную речь; в ней превозносил он свой народ, выставляя его благороднейшим, наиболее зажиточным и самым многочисленным среди восточных племен. Мухаммед знал хорошо бедуинов и понимал, что их следует прежде всего поразить их же оружием. Поэтому кивнул он одному из своих; этот не преминул, конечно, пуще расхвастаться, рассыпался в

194

пышных дифирамбах по адресу посланника Божия и всех его приближенных. Затем наступил черед главного поэта темѝмов, Аз Зибрикáна Он продекламировал несколько витиеватых строф, в которых снова восхвалялось величие его народа. Но придворному- поэту Мухаммеда. , Хассáну Ибн Сáбиту без особого труда, уда-

лось затмить доморощенного пиита и далеко превзойти его еще более цветистыми оборотами. Бедуины смекнули, тотчас же, что

пророк не только умеет сноситься прямо с Аллахом, но и окружил себя самыми даровитыми ораторами и стихотворцами; всякому, дескать, далеко до него. Они сразу же, тут на месте, объявили, что готовы подчиниться, и получили, разумеется, обратно всех своих пленных. Но тотчас же вслед за этим событием, появился Коран, воспрещавший на будущее время толкотню и крик в присутствии пророка.

Весьма существенным оказалось, что в это самое время приняли ислам несколько знаменитых поэтов, принесших немало пользы делу распространения веры великим воздействием своего дарования. Сам Мухаммед не умел слагать стихов, не терпел ни поэзии, ни поэтов. Горе тому, кто подобный сомнительный дар предоставлял в распоряжение сатаны — мы уже видели не один пример, как за эпиграмму на пророка дерзкий платился жизнью. И теперь, когда ислам проник почти уже всюду, Кá’б, сын знаменитого Зухейра, из племени Музейна подвергался большой опасности. Этот высоко одаренный поэт, как часто бывает с остроумными людьми, был склонен,, увы, к неверию. Брат его,

Буджейр вместе с большинством музейнитов, принял ислам, а поэт осмеял это обращение в нескольких злых строфах. Мухаммед не любил, шутить и бедному мечтателю грозила неминуемая

смерть. Всякий хорошо понимал, что, подобно прежнему Кá’б павшему искупительной жертвой ислама, никому не уйти от кинжала любого фанатика. Буджейр не замедлил предупредить братаy,

об угрожавшей ему опасности. Кá’б решился поставить жизнь на карту и отдаться самому в руки пророка. Переодетый, вошел он в Медину и прокрался в мечеть; там увидел он Мухаммеда, беседовавшего с некоторыми правоверными. «Посланник Божий», — воскликнул поэт, когда удалось ему пробраться поближе к пророку, «здесь вблизи находится Кá’б Ибн Зухейр. Он хочет вымолить у тебя прощение, как раскаивающийся, верующий. Примешь ли ты его милостиво, если я тебе его доставлю?» — «Пусть будет по твоему!» — было ответом. — «Перед тобой стоит Кá’б». Пылая негодованием на обманщика, осмелившегося провести самого-

195

пророка, выпрыгнул из толпы один из ансаров, готовый тут же на

щедрого», давно уже не было в живых. Сыну Адию во главе части племени, удалось уйти в Сирию, но осталась его сестра, которую, вместе с другими пленными, привели в Мекку. Это была разумная

114 Rückert — Hamâsa I, стр. 152.

196

женщина, которая сумела добиться у пророка освобождения; она отправилась затем в Сирию и уговорила брата вернуться и покориться. Мухаммед поставил снова Адия во главе племени. С тех пор сын Хáтима твердо держался ислама, даже тогда, когда большинство арабов отпали, он не изменил.

К концу же девятого года (630), жившие в Тáифе и кругом его сакиифы сильно ослабли: Мáлик со своими хавáзинцами до такой степени тревожил жителей, что никто, наконец, не решался выходить из города. Надвигалось разорение; без перерыва угонялись с пастбищ, из под самых стен, верблюды и остальной скот, так что жители были доведены чуть что не до нищенства. Наконец, им стало невмоготу- , и они послали послов в Медину; представителей

племени встретили там дружелюбно. Сам пророк соблаговолил преподать неофитам учение веры; они выказали послушание, но предупреждали, что простой народ в Тáифе упорно привязан к Лáт, древней богине. Поэтому, просили они, нельзя ли позволить не трогать ее еще годика три, а тем временем возможно будет постепенно приучить народ к истинам Божиим. Но Мухаммед был в этом отношении, и совершенно основательно, особенно непреклонен. Да разве можно было, в самом деле, оказывать потворство из за той самой Лáт, из за которой и без того когда то вышла у пророка неприятная история в Мекке. Тщетно хлопотали усилен- но-добрые тáифяне о своем- дорогом идоле: подобно -Аврааму, за-

ступавшемуся за праведников Содома, им не было дано ни двух, ни одного года, ни шести, даже ни одного месяца отсрочки. Одно только было им обещано: идол не будет повержен их собственными руками. Прежний их земляк Мугѝра Ибн Шу’ба, давно уже ставший мусульманином, свергнул богиню. Когда идол этот спокойно перенес свою судьбу и не уничтожил дерзновенного, добрые люди поняли наконец, что он ничто, и далее не упорствовали.

К племенам, посылавшим депутации, принадлежали также некоторые, наружно по крайней мере, исповедовавшие христианство. Таковы были Бену Ханѝфа отдел племени Бекр Вáиль, кочевавшие в то время в плодоносной стране Иемáма, в юго восточной части центральной Аравии, . Меж их посланцами находился один очень умный человек, по прозванию Маслама115. Ко

Предание называет его Мусейлима, но это не что иное как позднейшая уменьшительная форма того же имени, употребляемая в унизительном смысле115 .

197

заключением договора, по которому, за уплату значительной дани, им предоставлялась свобода исповедования веры.

Попутно с переговорами, благодаря которым в эти два года все племена Аравии до Персидского и Индийского моря признали главенство Мухаммеда, предпринят был лишь один поход в более широких размерах, да и тот не сопровождался пролитием крови. Поражение при Мýте не было еще, конечно, забыто, никто не рассчитывал на значительный успех. Но так или иначе, не говоря уже об удовлетворении воинской чести и религиозного рвения, являлась, существенная политическая необходимость вселить прочное уважение среди племен, кочующих к северу от Медины до самых сирийских границ, давая им почувствовать осязательно всю громадность воинских сил ислама. Недавний же набег Амра в эти страны произвел лишь мгновенное впечатление. Сирийские купцы семитского происхождения, завещавшие ярмарку в Медине со своими продуктами, состоящими по преимуществу из масла и крупчатки, стали снова много рассказывать о движениях угрожающего характера среди арабских северных племен, привыкших следовать за знаменами гассанидских князей. Сам император Ираклий, как они передавали, собирает в Эмессе огромное войско, в авангарде которого поставлены будут рабы.

Подобные известия не устрашали, конечно, ни Мухаммеда, ни его храбрых приверженцев. Даже равнодушные к делу религии

116 Это значит, «слуга Мессии», т. е. Христа.

198

мекканцы и бедуины до такой степени наэлектризованы были фанатизмом успеха, что мысль о войне с рýмами нисколько их не беспокоила. Предприятие предполагалось, во всяком случае, грандиозное, этого требовала Мýта. В Медине сделано117 было все,

чтобы собрать громадное войско, какого доселе не видала еще Аравия. Конечно, не все, которых призывал пророк в лагерь, выказали одинаковую готовность. Случилось это среди лета, (Раби I или II 9 года, июнь или июль 630 года). Жара стояла невыносимая; к тому же предположение пройти без остановки 100 немецких миль- было не из особенно заманчивых. В то время, как

наиболее ревностные явились по первому зову Мухаммеда, не только лично, но предоставили в распоряжение «путей господних» большую часть своего имущества, другие мешкали и подыскивали более или менее маловажные отговорки, лишь бы не идти в поход. В числе последних, прежде всего понятно, очутились «лицемеры» со старым Абдуллой Ибн Убайем во главе. Им пророк охотно дал разрешение не участвовать в походе. Посланник Божий посмотрел сквозь пальцы также и на некоторые удивительные случайности, задержавшие на этот раз в их домах многих юношей, прежде вовсе не нерадивых. Только к бедуинам отнеслись построже; их не следовало, во всяком случае, приучать своевольно не являться на службу. В конце концов собралось войско в

пехоты и 10.000 кавалерии. С этими силами можно было попробовать взглянуть прямо в глаза грекам. Но в данную минуту дело30.000до этого не дошло. По дошедшим до нас сведениям, когда

войска, после утомительных переходов, подошли близко к границам, стало известно, что собиравшиеся в стране восточного Иордана полчища неприятелей успели уже разбежаться и на долгое время не предвиделось опасности со стороны императора. Трудно вообще подыскать в данном случае объяснение причин, которые могли воспрепятствовать Мухаммеду попытаться произвести сильную диверсию на один из византийских округов, дабы отплатить за Мýту, тем более, что такая цель похода ни для кого не оставалась тайной. Можно предположить только, что утомления долгой кампании были уже не под силу 60-летнему старику и он

Как известно, византийцы любили называть себя римлянами. Вот почему для жителей востока румы прежде всего византийцы; о древних римлянах, латинянах117 , как называли их более сведущие, не знали они почти ниче-

го и всегда смешивали их с византийцами, равно как этих последних с древними греками.

199