Mescheryakov_A_N_Drevnyaya_Yaponia_1417_kultura_i_text

4*

I

У 7

бота и не проводилась, так что составителям пришлось определить пятый свиток наиболее нейтральным образом — как «песий о разном».

В пятый свиток входят по преимуществу стихи, сочиненные в поэтическом кружке, сформировавшемся на Кюсю в VIII в. (подобных объединений, имеющих тенденцию к быстрому распаду и образовавшихся вокруг особенно склонных к сочинительству чиновников, существовало на протяжении VIII в. по крайней мере семь [Вака бунгаку, 1984, с. 30]. Из известных поэтов в кружке участвовали Отомо Табито (665—731), Яманоуэ Окура (660—733). Примером коллективной деятельности кружка может послужить серия из 32 стихотворений (№№ 815—846), сложенных 13-го дня 1-ой луны 730 г., когда чиновники собрались в доме губернатора Кюсю Отомо Табито. Обмениваясь чарками с вином, гости вместе с хозяином предались сочинению стихов, воспевающих цветение сливы (временное и пространственное совмещение сочинительства и этикетного винопития закреплено и в слове, обозначающем пир,— «утагэ»; где «ута»—«песня»). Каждый из участников (от губернатора до писца) сочинил по одному стихотворению. Расположение стихов отражает хроно логическую доминанту мировосприятия японцев. На сей раз она реализуется тематически: виачале располагаются стихи, посвященные началу цветения, затем цветы достигают полного цветения, потом — опадают. Порядок прочтения стихов на пиру нам неизвестен. Но, во всяком случае, в окончательном виде хронология расположения стихов — тематическая: стихи подчиняются изменениям, происходящим в объекте описания.

Диалогичность сочинений «Манъёсю» была рассчитана не на преодоление межкультурных или же сословных границ. Стихи, зачастую имеющие прототипы в народной поэзии, обращены прежде всего к равным себе, что означало в тогдашних условиях обращение к тем, кто был причастен к государственной службе, т. е. грамотен. Стихи для поэтов эпохи Нара служили, в частности, средством социальной идентификации. С точки зрения поэтологической такая диалогическая последовательность

служит вечным двигателем пространственно-временной экспансии стиха, а с точки зрения социальной — создает общи::: для участников «турниров» корпус текстов, этикетно подтверждающих единство группы (формальной или неформальной).

Таким образом, диалогичность японской поэзии (а вместе с ней и культуры вообще), не имеет ничего общего с диалогич-ностью культур Древней Греции или Китая (о последней см. [Кроль, 1987]), которые можно было бы определить как «диалог диспута», имеющего основной целью наилучшее обоснование собственной точки зрения. Диалогичность в ее японском истолковании ставит своей задачей прежде всего гармонизиро-вание собственного высказывания с высказыванием партнера по диалогу.

Так же как и в серии стихов о сливе, многим песням пято-

52

го свитка предшествуют вступления на китайском языке. И если в поэзии VIII в. наблюдается сосуществование китайского и японского языков (о китаеязычных антологиях будет рассказано ниже), то в прозе безраздельно господствует китайский литературный язык.

Шестой свиток целиком посвящен «песням о разном». Он является логическим продолжением первого: круг его авторов ограничен столичными придворными, а наиболее раннее стихотворение датировано 723 г. (последняя песня 1-го свитка относится к 712 г.). В случае, если составителям не удавалось соблюдать главный, хронологический, способ организации материала, они помещали недатированные песни, исходя из их тематики, после датированных. Так, несколько неатрибутированных танка получают в этом свитке статус «ответных песен», создавая с предшествующей нагаута диалогическую пару.

В свитке содержится 21 недатированное стихотворение из личного сборника Танабэ Сакамаро. В целом же стихи шестого свитка покрывают период в семь лет.

Важной особенностью данного свитка является обилие песен,

сложенных экспромтом. Большинство из них появились на свет в результате ситуации, определенной этикетом: на пиру, по повелению императора. Показательно, что песни «по повелению» могут быть сложены преимущественно по приказу императора. Другое, пусть даже и чрезвычайно влиятельное лицо, такими полномочиями обладает в меньшей степени. Ритуальное происхождение поэзии, в том числе и японской, вряд ли может быть оспорено. В данной ситуации в ослабленной форме закрепляется функция императора как верховного жреца. Поэты же вы ступают в качестве «младших жрецов», выражающих с помощью песни покорность правителю (большинство песен, сложенных по приказу, представляют собой подобие молитвы, содержащей пожелание процветания и долгих лет жизни).

Однако в этом же свитке есть и экспромты, не связанные с этикетно обусловленной ситуацией, когда, например, сочинитель вспоминает о далеком дворце ЁСИНО (№ 960) и немедленно, как это явствует из предисловия, слагает песню. Специальное подчеркивание в предисловии быстроты сочинения дает основания думать, что подобный способ сочинения не был единственно возможным. В исторической перспективе, однако, именно экспромт получил усиленное развитие в средневековой поэзии.

Здесь уместно остановиться на примечаниях к стихам, заголовках, предисловиях и послесловиях («котобагаки», «хасига-ки»), в достаточном обилии имеющихся в тексте памятника. Проза является чрезвычайно значимым элементом стихотворения, несмотря на ее внешне подчиненную функцию. В дополнениях (назовем их так для краткости) к стихам могут уточняться авторство и датировка, приводятся обстоятельства создания стихотворения (эмоциональные и житейские).

Как мы уже отмечали в разделе, посвященном историогра-

53

I

фии, для произведений, ориентированных на устное творчество, более характерно указание на обстоятельства создания текста. нежели на формулирование побудительных мотивов к сочинительству. Сами обстоятельства служат в данном случае достаточным оправданием бытия текста.

Из дополнений мы узнаем также некоторые подробности биографии поэта, хотя не личность создателя стоит в центре внимания дополнений. Дополнения представляют собой прежде всего «биографию стихотворения», но в условиях 'Незначительной дифференцированное™ индивидуальных стилевых различий они служат мощным средством индивидуализации поэзии. Не случайно поэтому, что таких дополнений к стихам Какиномото Хи-томаро (наиболее крупного представителя полуавторской-по-луфольклорной поэзии) имеется значительно меньше, чем к произведениям поэтов, чье творчество несет больший отпечаток их личности.

В седьмом свитке, так же как и в третьем, собраны «песни о разном», «аллегории» и «плачи». Однако этим и исчерпывается сходство между двумя свитками, что лишний раз подтверждает весьма внешний характер данного типа классификации, заимствованной из Китая.

Подавляющее большинство песен свитка не имеют авторской и хронологической атрибуции, т. е. они являются продуктом фольклорного или же полуфольклорного творчества. 56 стихотворений взято из сборника Какиномото Хитомаро (вторая половина VII—начало VIII в.), 54

— из «старинного сборника» и «сборника старинных песен», т. е. собраний, в которых фольклорная поэзия представлена наилучшим образом. В свитке присутствует также самая большая в «Манъёсю» группа сэдо-ка — 24 песни.

Значительной части «песен о разном» свитка предпосланы заголовки, тематически определяющие объект стихотворства. Последовательность

расположения песен в этом цикле не случайна. Несомненно, что данный тип классификации намного архаичнее принципа авторскохронологического и, вероятно, представляет собой сколок древней космологической схемы. В начале цикла расположены песни, связанные с небом (небо, луна, облака, дождь). Затем, через воспевание гор и холмов поэтическая мысль «спускается» к рекам и переходит на мир растительный (цветы, листья, мох, трава), а потом и животный (птицы). Далее объектом стиха становится рукотворное окружение человека: село, колодец, цитра-кото (подробнее см [Ермакова, 1988, с. 80—81]).

В «Аллегориях» также господствует «пространственный» принцип классификации, но с одной существенной разницей: движение направлено от человека к природе.

Поэтика «Манъёсю» запечатлела переходный этап от мифологического к историческому сознанию. Сосуществование двух однотипных, но противоположных по направленности движения

54

мысли классификаций как нельзя лучше свидетельствует об этом. Если в первом случае последовательность описания соответствует мифологической схеме, согласно которой рассказ разворачивается по направлению природа ->· человек (извне -»-внутрь), то во втором эта последовательность приобретает «лирическое» движение — от человека.

Остается добавить, что многие другие стихотворения рубрики «разное» непосредственно связаны с конкретными локусами. О некоторых песнях утверждается, что они «сложены в Ёсино» или каком-либо другом месте. Таким образом, основным структурным принципом седьмого свитка был пространственно-географический. Данный принцип, примененный для архитектонического построения этого, а также четырнадцатого свитка, яв лялся одновременно одним из основных поэтологических приемов «Манъёсю»: с его помощью актуализировался внутренний мир человека, о чем будет рассказано ниже.

Как уже стало, вероятно, понятно из вышеизложенного, составители

«Манъёсю» не выработали единого подхода к организации поэтического материала. В восьмом свитке мы сталкиваемся еще с одним принципом членения: по временам года (он встречается также в десятом свитке), который для «Манъёсю» является лишь одним из возможных, но получает преобладающее значение в позднейших средневековых антологиях.

Повышенное внимание к смене времен года свойственно всем земледельческим народам — подобное членение достаточно архаично по своему происхождению. Характерная для земледельцев циклическая временная доминанта дополнена в «Манъёсю» историческим пониманием течения «авторского» времени — стихк в сезонных разделах расположены в хронологическом порядке их написания. Весенних и осенних песен значительно больше, нежели летних и зимних. Это связано, по всей вероятности, с большим вниманием, которое уделяет аграрная обрядность синтоизма этим временам года — именно на них приходится большинство календарных обрядов.

В свою очередь, каждый из сезонных подразделов состоит из двух частей: «разные песни» и «песни-переклички» (первые численно превалируют). Для характеристики сознания поэтов «Манъёсю» весьма показательна привязка любовных песен (песни-переклички) к сезонной цикличности: развитие любовной темы еще не создает собственных «внутренних» временных отношений (как это произойдет в позднейших антологиях, где любовные стихи располагаются в соответствии с «любовной хронологией»— от зарождения чувства к его увяданию) и не эмансипируется окончательно от «внешнего времени».

Девятый свиток обладает такой же трехчленной структурой («разное», «переклички», «плачи»), что и первый — второй свитки. В целом прослеживается намерение составителей расположить песни в хронологическом порядке. В данный свиток вошли стихи из всех личных сборников, представленных в начале анто-

55

логии. Кроме того, как то следует из примечаний, составителям было известно содержание по крайней мере еще двух свитков — третьего и

седьмого, что свидетельствует, по всей вероятности, о сводном «редактировании», произведенном уже после окончания работы по составлению отдельных свитков. В то же время каждый из свитков обладает достаточной обособленностью, чтобы функционировать в качестве самостоятельного текста. В этом смысле не случайна повторяющаяся трехчленная структура свитков, создающая определенную иллюзию изоморфности. Ввиду того что источники для составления первого—третьего свитков в целом совпадают, составители, вероятно, вполне могли бы собрать в один свиток все «плачи», в другой — «песни-переклички», и т. д. Однако, похоже, такая задача не входила а их планы. Для них было важнее продемонстрировать сводимость обилия поэтического материала к немногим закономерностям. Для средневекового сознания более свойственно ограничивать многообразие мира, а не демонстрировать его многоликость.

Десятый свиток обладает такой же структурой, что и восьмой: времена года с подразделением на «разные песни» и «переклички». Однако на сей раз классификация более дробна: в каждом подразделе последовательно применяется принцип, характерный для части седьмого свитка,— стихам предпосланы заголовки, определяющие объект данного стихотворения. Заголовки эти стандартизированны: в «песнях о разном» к объекту присо единяется глагол «ему» — «петь, воспевать», т. е. получается заголовок «поется о...», а в «перекличках»—«сравнивается с...».

Классификация в десятом свитке проведена с большей по следовательностью, чем в любом другом. Во многом это связано, вероятно, с тем, что большинство песен свитка анонимны, обстоятельства их создания неизвестны и к ним неприменим хронологический подход, что создавало возможности для более свободного оперирования с материалом без обращения к зкс-трапоэтическим факторам.

Одиннадцатый и двенадцатый свитки принято рассматривать вместе, поскольку они имеют сходную и весьма разработанную структуру построения, также обусловленную анонимностью включенных в них песен. Одиннадцатый свиток состоит из следующих разделов: «сэдока»; «песни, в которых непосредственно высказываются чувства»; «песни, в которых высказываются чувства в сравнении с чем-либо»; «песни-

диалоги» («песни вопросов и ответов»); «хиюка» (аллегории).

В двенадцатом свитке отсутствуют сэдока и аллегории, но выделены в отдельные категории «думы, навеянные странствием» и «песни, в которых печалятся из-за разлуки». Разделы «песни чувства» и «песни-сравнения» (данные разделы в других свитках «Манъёсю» отсутствуют) встречаются в каждом свитке по два раза. Составители руководствовались, вероятно, тем, что в первом случае песни были взяты из сборника Хитомаро, а во втором их происхождение неизвестно.

56

Сходность структуры двух свитков еще раз подтверждает мысль о возможности самостоятельного бытования каждого из свитков «Манъёсю», что связано с мировоззренческими и поэто-логическими представлениями составителей о гармонии.

«Песни, в которых высказываются чувства в сравнении с чем-либо», имеют определенный порядок расположения крупными блоками: в зависимости от объекта сравнения. Так, в одиннадцатом свитке последовательность из сборника Хитомаро такова: божественное и небесное, растительный мир, животный мир, рукотворное. Стихи неизвестного происхождения: рукотворное, растения, божественное и небесное, растения, животный мир.

Тринадцатый свиток — единственный в антологии, в котором нагаута численно превосходят танка (66 и 60 соответственно). При этом все танка представляют собой ответные песни (ханка) к нагаута, т. е. не являются самостоятельными композиционными единицами.

Песни этого свитка принадлежат в целом к наиболее древним в памятнике. В этом убеждает и их ритмическая организация, и плохая атрибуция произведений. Рубрикация не представляет собой ничего нового по сравнению с предыдущими свитками: «разное», «песнипереклички», «диалоги», «плачи».

Весь четырнадцатый свиток представляет собой «песни восточных провинций». Пожалуй, в этом свитке с наибольшей ясностью выступает

интегрирующий смысл классификации. Географический код, заключенный в самом названии свитка, распространен на весь материал, в нем заключенный: анонимные стихи классифицированы по провинциям, в которых они были услышаны (за исключением тех случаев, когда атрибуция не представлялась возможной). Однако составители «Манъёсю» одновременно применяют к этим стихам и более общие категории, встречаемые на протяжении всего текста антологии: «разное», «переклички», «аллегории». Вновь вводится одна рубрика — «песни пограничных стражей».

В эпоху складывания централизованного государства оно берет на себя всеобъемлющие функции по структуризации. Эти усилия по унификации стремятся охватить все стороны экономической, социальной и духовной жизни. В данном случае не имеет значения, что попытки эти не всегда носят внутренне непротиворечивый и последовательный характер (как это хорошо видно на материале «Манъёсю»), что, впрочем, вряд ли осознавалось самими носителями культуры. Важнее другое: государство (в лице императора, придворных и чиновников) осознает необходимость в упорядочивании «хаоса» и начинает выполнять задачу по созданию канона (в частности, поэтического) достаточно быстро и успешно: материалы следующей, «императорской» антологии «Кокинсю», речь о которой еще впереди, свидетельствуют в пользу этого заключения.

Подавляющее большинство произведений четырнадцатого

57

свитка принадлежат к фольклорным. Неудивительно поэтому, что они лишены авторской и хронологической атрибуции. Образность же песен демонстрирует тесную связь с бытом и хозяйственным укладом крестьян. Лексика свитка также обладает рядом особенностей.

Во времена составления «Манъёсю» стихотворному канону было далеко до своего завершения, и классификаторы еще не всегда умели сводить песенное многообразие к немногим общезначимым рубрикам. Песни пятнадцатого свитка вообще не уместились в применяемые составителями критерии, поскольку их тематика и содержание оказались чересчур