Gachev_G_Natsionalnye_obrazy_mira_Kavkaz

330

331

332

Она здесь — посредник просто меж солнцем и сочной водой недр, которая — что нефть, густа и питательна.— Г.Г.), такие сочные, такие живые, в самое нутро земли, словно ястребы ког­ ти, запустили они свои корни (как скважины — нефть качатьсосать!— Г.Г.): кажется, вспугни их — шевельнутся и взмоют ввысь...» (с. 26).

Птичий образ снова важен (как и у Сабира Рустамханлы: гнез­ до = дом) и отождествимость верха и низа: когти = корни — и переворачиваемость их, легкая во азербайджанстве.

«Подняв голову, Рамазан стал разглядывать листву череш­ ни; листья были такие сочные, такие зеленые, что, казалось, вотвот закапает сок (листья черешни = плети дынь; сок = огнево­ да.— Г.Г.). Небо, проглядывавшее сквозь листву, было и не небо вовсе, а что-то другое, будто море перевернули вверх дном и водрузили туда, наверх, только вода была не морская, а родни­ ковая..» (с. 24).

И вот эта отделимость членов тела: корни-когти взлетят, коли вспугнуть... А в стихотворении Рамиза Ровшана «Плач» мать рванулась к сыну, пришедшему с войны,— и оторвались руки и полетели, как крылья; а его невеста так устремилась к нему, что ноги отстали, оставила их на дороге — а сама уже тут!

Вот эта дискретность и членораздельность мира, бытия, кос­ моса, антропоса: будто составляемость, как ковра, из мотивовузоров отдельных — примечательна тут в мироощущении...

А плети = нити — волны — змеи (прошитость, связанность частей, арбузов-атомов знаменуется этим) — мотив и в ковре, и в живописи Мирджавада, и у других...

Вообще в повести Айлисли приезд горожан — как в зачаро­ ванный мир — сказки, легенды, золотого века, и он, оказывает­ ся, никуда не делся, вот он, хоть и вырубили сады и снесли баш­ таны и изувечили стихию земли, но национальный космос откочевал — в воз-дух тут разлился, и пребывает в душах, во Психее народной, в сохраненной этикетности, приличиях, что все блюдут и чем жив и держится Азербайджанский мир. Все знают приличия, не нарушают и гордятся их твердостью, и са­ моуважение люди испытывают от того, что точно придержива­ ются издревлего порядка. Вот соседка, тетушка Доста, лишь во

333

§второй день позволяет себе навестить приезжих, как ни распирало ее любопытство и хотя «и в радостный, и в черный день тете

'Ц Досте первой положено отворять дверь этого дома. И, хотя в бузбулакской книге приличий и правил запись по этому вопросу о том, можно ли являться с поздравлениями во время завтрака, сделана достаточно яркими чернилами, никто не осмелился об­ винить тетю Досту в неучтивости. Прежде всего потому, что, поскольку в книге бузбулакских приличий запись по данному вопросу сделана четко, тетя Доста еще вчера вечером полностью соблюдала все, что указано по этому пункту: услышав голоса приехавших, она, хотя дом ее в десяти шагах, даже из-за ограды не выглянула: пускай люди отдохнут с дороги, пускай посидят своей семьей, поужинают, выспятся » (с. 10).

Воспитанность! Интеллигентность. И письмена ряда и обря­ да вписаны в душах, как априорные схемы Пространства и Вре­ мени. Как существует в исламском доме мужская и женская половины («гарем »), так же расчленена и временная последовательность перегородками: летом спят на крышах, но утром «сперва проснутся матери и, торопливо поругиваясь, нач­ нут буДить старших девочек. (Девочку, если ей исполнилось де­ сять лет, никто не должен видеть в постели ни издали, ни вбли­ зи.) Потом встанут мужчины, они, если не предстоит особо важных дел, поднимаются позже женщин. Самыми последними вскакивают ребятишки» (с. 6).

И этот РЯД, лад й склад обычая, образует плотину, коею национальный космос сопротивляется энтропии нивелировки, что могуче и всесокрушающе вторгается из современной город­ ской цивилизации и ее рассудочных понятий — в поэтический мир Бузбулака, как гнездовья Азербайджана еще живого.

Вот важный элемент сего РЯДа: имена черешен!

«Пахло черешней, хотя черешня, единственная из фруктов, что прославили эту деревню, лежавшую сейчас под белесым не­ бом, давно уже отошла... А может, запах исходил не от ягод, а от самих деревьев, истерзанных, измученных, с ободранной ли­ ствой и поломанными ветвями; они стонали от боли, наказанные за хрупкость свою и нежность, и запах этот был запахом их беды...» (с. 3) — таков запев повести; и душа Саиды, перезрелой

334

девы поневоле,— как душа черешни: поруганная красота, кото­ рой не дают плодоносить.

«Ведь надо же так случиться: и сад этот, и черешневые дере­ вья, с которыми так жестоко расправились люди (разнарядка пришла, план спустили: вырубить сады, сажать капусту!—Г.Г.), был не просто колхозный сад, он принадлежал еще отцу Бикеарвад (покойная мать Саиды, Рамазана и Хабиба.— Г.Г.), был землей их дедов и прадедов. Каждую из этих старых черешен Бике-арвад называла по имени, знала, какой сколько лет, знала нрав (!) каждой. Вот та, например, с двумя обломанными боль­ шими ветвями — ровесница ее сестре Малейке, что без времени ушла из жизни, в великом горе оставив своих родителей; череш­ ню так и звали «Малейка », а известна она была тем, что плакала: каждый год, когда сходила ягода, по стволу текли чистые, про­ зрачные капли... «Серьги», «Жемчужная», «Птичийклюв», «Де­ вичьи соски» — каждое дерево имело свое название соответ­ ственно виду и форме ягод. И даже запах у каждой был свой!.. Только запах этот в отличие от запаха других фруктов — яблок, груш, абрикосов, персиков (более общезначимых, вездесущих, как массовые фрукты-свиньи и крысы, не столь тут прихотливоличные и уникальные.— Г.Г.),— державшегося стойко, возни­ кал лишь на заре, под утро, когда еще не проснулись птицы, не пропели первые петухи; запах черешни вдруг наполнял все кру­ гом и также бесследно исчезал » (с. 9) — как лара и пенат сего дома, как дух, божество-тотем здешнего богоугодья Бузбулака. «А в этой деревне, пока стоит мир... в предутренних сумерках всегда будет пахнуть черешней...» (с. 9).

Кстати, набор имен черешен характерен для азербайджанс­ кого Логоса. Что здесь значимо, в чести? Драгоценные камни — ну, это общеисламско: там и «Материя » — философское поня­ тие — от корнеслова, означающего «драгоценный камень». Но вот уже — свое: «Птичий клюв » — как летучая скважина на бу­ дущую нефть, прообраз помпы сосущей; и важно, что в воздухе, птицею летает, неуловимо, нецапаемо снизу, землей и дорогой, им неподвластно, значит (хотя, вырубив сад по разнарядке,— корм птицам уничтожили, и до них так дотягиваются шайтановы щупальцы).

335

§ И вот «Девичьи соски»,что «Девичью башню» (Гыз-галасы) V5 в Баку напоминают сразу. Но сосцы — для кормления, плодо-

3ношения-рожания, и это первейшая забота и дума местного космоса: пристроить лоно к делу. «Среди одноклассниц Саиды не было ни одной незамужней » (с. 7).

Ивесь сюжет повести «Белое ущелье »на эту тему-рану: Рама­ зан, старший брат, увез свою сестру Саиду из деревни, сняв ее с десятого класса,— и пристроил в няньки к своей Розе, эмансипи­ рованной жене-бакинке, и этак загубил девичий и женский век. Теперь уже ей под тридцать, а она не знала брачной ночи, и вот ей тут ищут жениха; но здешний — Валид — груб, и Саида рада вер­ нуться в город — ибо уже деликатною штучкой стала, мимозою...

«А теперь от городской жизни отрастила такие груди, что платье распирают» (с. 10). И тетка Доста справедливо укоряет Рамазана. «От старухиных справедливых слов сердце сразу упа­ ло, опять подобрался страх — одна из примет душевной слабо­ сти, обретенной за годы городской жизни» (с. 11).

Город отращивает плоть и страх...

О, тема СТРАХа тут разработана серьезно. Вспомним тот священный ужас встречи с Аллахом, что отмечал Ниязи-куль- туролог в фундаменте исламского мирочувствия. Но тут страш­ ное — снаружи, тогда как европейско-христианская культура открыла страшное внутри человека, в Психее, так что себя и поддона своего и подсознания человеку более всего бояться надо — более, чем кошмаров и страхолюдий космических.

Саида помнит сказку, рассказанную матерью: «Она и теперь жива, эта сказка, она здесь, под этим небом, под этой луной, как запах черешни, как голос матери, тенью слов ее лежащей на зем­ ле. (Как насыщен тут воздух-стихия: все в него уходит, сохраня­ ется, как в засоле и настое вековечном...— Г.Г.). Этим голосом и сказала она тогда Саиде: «Не смотри долго на луну. Луна притя­ нуть может...» (А солнце — нет. Луна, полумесяц тут — сак­ ральнее.—Г.Г.).

«Саида зажмурилась. Ей показалось вдруг, что на луне пау­ тина, а из той паутины прямо к ней тянутся тонкие невидимые нити — опутают и утянут. Закрыв глаза, она сразу увидела себя там, в каменистой степи, вдали от деревни, от ярких шатров ее

331

337

§ростками.— Г.Г.) о плечах и спине Лейли, о ее красивых голых ногах, пока что, чернея, витало в пропыленном душном воздухе, а может, эти слова, которые неизбежно будут произнесены, и

^делали все вокруг таким серым и душным » (с. 32).

V3 «И самой дороги не стало — вдаль тянулось что-то тусклое, неживое. Такая дорога никуда не вела. И, самое странное, с до­ рогой, ведущей обратно к дому, произошло то же самое — идти было некуда» (с. 33).

Иэто — реальной состояние, а не миражи и кажимости. Чело­ век впадает в них, встрах,— и тогда выпал из жизни, был в смерти.

«Отрезок времени, никак не отразившийся в его памяти, был смертью, настоящей смертью, и лишь спустя время он родился заново» (с. 33).

Опять — дискретность существования, а не континуум-не­ прерывность. Жизнь состоит из атомов жизни (когда ты свобо­ ден и солнечен, огневоден, напирающ, как буйная Кура) и оцепе­ нений от страха, атомов смерти. Так это, похоже, раскладывает азербайджанский Психо-Логос.

Ипотому Гнев есть ценность. «Он (Рамазан.—Г.Г.) не хотел, чтобы гнев этот остывал; гнев и ярость нужны были ему — в них была сила и действие... И еще он надеялся, что, может быть, гнев, охвативший его, разгонит привычный страх, засевший в душе с того дождливого лета. Но страх сидел глубоко, очень глубоко...» (с. 29-30).

Гнев — как буйная Кура: поток, движение, живая дорога, арык, баштан, солнечный сок, антисмола вязкая, цепенящая...

Цвет смерти — серый, сероватая пыль. Цвет юношеской влюб­ ленности — сиреневый. Но «может быть, всякий раз, когда рож­ далась еще одна совершенно новая краска, мир должен был оку­ таться серой пылью?» (с. 31).

Ковровый Логос азербайджанца и звуки — как разноцвет­ ные видит-слышит. А алфавит — как радуга предстает. В повес­ ти любопытные приравнивания звуков к краскам: «А» — чер­ ный, «Зе» — красный, «Звук «П» — серий цивет,— по-русски ответил Мехти... Оказалось, что даже у звуков одинакового цве­ та множество всяких оттенков. Вот, например, «Ш» и «Ч» — оба желтого цвета, но у «Ш » желтизна, как у цветущей вербы

338

или кизила (еще и на вкус — звук!— Г.Г.), а «Ч » — как солнеч­ ные лучи... Выяснилось также, что эта солнечная желтизна есть

вкаждом звонком согласном; «3 »и «Ж» — красные, но отдают

вжелтизну...» (с. 13-14).

Это мне было крайне интересно читать, потому что у меня есть своя теория звуков языка — «Фонетика стихий », где я клас­ сифицирую звуки по 4-м стихиям: земля, вода, воздух, огонь. И это — подход из более абстрактного, бесцветного космоса и сознания, где я и обретаюсь. А вот тут спектр цветов (а не сти­ хий) — на правах первоэлементов!

И важна равномерная прослоенность гласных и согласных в здешнем языке. «Мехти только сейчас обнаружил, что от соеди­ нения гласного с согласным может возникнуть совсем новый цвет. И еще обнаружил, что если гласные и согласные не соеди­ нять, может — не больше, не меньше!— нарушиться равновесие в мире: если в слове будут только согласные, солнце сожжет все живое (верно: согласные = огнеземные, а гласные = водо-воз- дух, в моей транскрипции стихий.— Г.Г.), если же слова будут состоять из одних гласных, наоборот, наступит холод, день и ночь будут литься дожди (сходная у нас интуиция!— Г.Г.); не станут распускаться цветы, не будут петь птицы...» (с. 14).

Поазербайджанивание русских слов как раз идет по линии вставления гласных туда, где у русских скопление согласных: только что был «серий цИвет». Или «гЫражИданка» и т. д.

Врусском Космосе, где господствуют Мать-сыра земля и Светер, то есть холодные стихии, стык согласных не опасен, напро­ тив, желателен, греет ибо, в нем избыток солнечности: «искусст­ во »... А в азербайджанском Космосе огнепоклонников, где всамом бытии огня избыточно опасно, жара,— там надо орошать слово: где стык согласных — проводить арык = вставить гласный звук...

О, тут все сопряжены друг с другом: и Логос языка, и Кос­ мос, его стиль и склад. И порядок во Логосе — поддерживает и Природу владе и ряде. И обратно: когда залетели чужие слова и звуки: циркуляры и разнарядки в здешний Логос, дух, язык,— тогда и поражения и изувечения в Природе и экономике народ­ ной начались: перестали люди себе и уму древнему своему ве­ рить, а склонились перед приказами...

33S