Учебное пособие 800198

скоростью, превышающей скорость света, невозможно». 3) Научная гипотеза, даже безупречно обоснованная теоретически, не включается в состав научной теории до тех пор, пока она не будет подтверждена экспериментально.

Основные закономерности реализации научных знаний

Научное знание обретает ценность лишь при его реализации. Процесс реализации научного знания может быть охарактеризован следующими основными закономерностями. 1) Способ реализации содержится в реализуемом знании, но не явно. 2) Реализация начинается с достижения минимальных значений теоретического предсказания. 3) Реализация считается состоявшейся лишь тогда, когда достигнут жизнезначимый эффект без негативных побочных сопровождений. 4) Наука не ответственна за реализацию, испорченную человеком. 5) Человечество должно относиться к ещѐ нереализованному знанию как к задельной ценности.

Наука в запределье

Наука существует лишь, выходя в запределье. Научное запределье это смысл за пределами научной теории, вытекающий из интерпретации запредельного преобразования оконтуривающих научную теорию еѐ парадоксов Процесс добычи нового научного знания как выход в запределье далеко ушел от метода проб и ошибок и сегодня характерен, в основном, следующим. 1) Наука не интерпретирует, а отбрасывает возникающие в парадоксах расходимости. Это иллюстрирует, например, процедура перенормировки. В ней, скажем, А= Аиз. (измеряемое) + оо (бесконечность). Затем оо просто отбрасывается на основании того, что физика имеет дело только с измеряемыми величинами. 2) Наука не должна считать теоретически обозначившуюся реальность в запределье парадокса лишь модификацией реальности, фигурирующей в уравнении; она должна подойти к ней как к

113

теоретическому символу чего-то качественно нового. Например, в теории кварков утверждается, что кварк обладает электрическим зарядом, меньшим, чем заряд электрона. Такое утверждение станет концептуально безупречным лишь тогда, когда ученые снимут с электрического заряда электрона статус элементарности. 3) Парадоксы преодолеваются с помощью «сумасшедших» гипотез. «Сумасшедшей» гипотезой является такая, в которой предложенное решение предстаѐт как разрыв с наличным знанием. Так назвал такие гипотезы Н. Бор, автор первой из них. Впоследствии научный журнал «Advantures in physics» ввѐл даже рубрику «Сумасшедшие гипотезы», приглашая к публикации любого автора. Впоследствии журнал от этой затеи отказался, потому что хлынул поток таких гипотез, которые можно было назвать сумасшедшими без кавычек. 4) Выход в запределье осуществляется с помощью всех органогенов (т. е. генераторов) идеального, а не только лишь посредством такого органогена, как разум. Покажем это на таком органогене как душа. (21,23).

Продуктивность научного творчества и душа

В обыденном труде душа обеспечивает связность совместного взаимозависимого труда при временном выпадении из него тружеников, из-за потери ими достаточности человечности (20). Связность обеспечивается восстанавливающей трансляцией торжества человечности, потерпевшему, в основном, посредством лица. А теперь выясним, возможно ли посредством души сохранить связность взаимозависимого творческого труда при выпадении из него творцов из-за еще не увенчавшихся успехом творческих актов. Принципиальная новизна ситуации состоит в том, что здесь решения еще не знает никто, а значит, никто не может транслировать гарантирующее успех торжество человечности. В беспродуктивной фазе вообще создается впечатление, что

114

заявленный труд полностью распался, ибо чувства здесь бесполезны, слова – бессильны, самосознание непродуктивно.

Итак, во-первых, даже невольной трансляцией души в мыслительной отрешенности (особенно это наглядно у ученых) связность сохраняется (коллег притягивает друг к другу «прекрасная мыслящая человечность» на лицах, стимулирующая предложить что-нибудь еще для решения проблемы; это было бы не так при трансляции усталости, безнадежности, неверия в свои способности, капитуляции перед сложностью и т.д.: одним словом, трансляцией не превосходства, а немощи жизнеутверждения. К тому же такая трансляция действительно тонизирует уставших, вселяет оптимизм в усомнившихся, и т.д. : одним словом восстанавливает достаточность человечности. Во-вторых, поскольку функциональность органогенов идеального прямо пропорциональна степени человечности окружающего гомеостата (в самом деле, среди умных, стремишься быть умнее, среди умелых, - умелее, и т.д.), то с повышением последней она возрастает (в том числе с эффектом регенерации), и это может оказаться для открытия решающим. В-третьих, поскольку в познании субъект активен, то гносеологическое значение приобретают все задействуемые при этом субъективные средства, а значит и душа. И если в полной мере еще не ясны ни конкретика активности, ни формы гносеологического значения эволюционных предшественников души (хотя предложено здесь немало,

(М.Полани.67) и субъективными актами первовместимости, как формами нашего «хотения видения» познаваемого объекта (М.К.Мамардашвили.48)), то применительно к душе такие разработки еще не начаты. И, тем не менее, можно утверждать, что поскольку любой «невыключеный» органоген модулирует любой адресно функционирующий другой, то

115

«невыключенная» душа модулирует разум и, соответственно, - совершение открытия. Формы модуляции весьма разнообразны и разнообразятся еще более множественностью конкретных состояний души (например, программы исследования одного и того же объекта окажутся различными в зависимости от того, предназначено ли ожидаемое познание, например, к пресечению или к компенсации жизнеутверждения). Все это может послужить сохранению связности творчества и, тем самым, повышению продуктивности последнего (например, в беспродуктивной фазе возможно «разбегание» исследователей по разным программам, модулированным разными душевными установками, с последующим синтезом достигнутого в рамках единой душевной установки: приемлемой или классической). В-четвертых, поскольку в открытиях участвует так называемое подсознание, «заявляя» о себе, по крайней мере, через интуицию, то уже на основании лишь этого можно утверждать о влиянии души на подсознание в творческом процессе. И хотя механизм этого влияния пока и близко не просматривается, (немудрено: душа еще и не «ухвачена» психологией, а подсознание не смотря на обилие попыток концептуального охвата и даже психотерапевтических технологий все еще теоретически не демонстрировано), если в функционировании подсознания и сознания есть инварианты (что, вероятно, так и есть), то влияние души на подсознание возможно, как имплантация жизнезначимости смысла, творческой установки, целокупности вбираемой творцом информации. Все это может быть использовано для сохранения связности творческого процесса. В-пятых, для искомой связности может послужить ненарочитость души. За этим кроется следующее. Ум – открыватель нарочит по крайней мере способностью выдвигать в данной фазе «безумные», по выражению Н. Бора, идеи. Принять или нет их к рассмотрению, и если – да, то – как, ибо они и «безумны» потому, что научная интерпретация

116

их в момент выдвижения отсутствует? В содержании данной “безумности”, помимо прочего, входит то, что можно было бы назвать жизненностью эвристической инновации. Жизненна ли, т.е. «привязана» ли к человеческой жизни в действительности или возможности эвристика «безумной» идеи? - вот расшифровка этой инновации. Поскольку душа ненарочита, т.е. фиксирует лишь данность превосходности жизни, то идентификация эвристики с установкой души может выявить подлинную значимость или незначимость эвристики для превосходства жизни ученого в данной ситуации, а, значит, и для зреющего открытия. (Похоже, что знаменитое народное: «не лежит душа», применимо и здесь, например, в такой редакции: «не лежит у меня душа к данной «безумности» данной идеи»). И тогда возможна специфическая связность ученых, как, по меньшей мере, обсуждение «лежаний-нележаний» здесь их душ на предмет выявления, например, наименьшего «нележания». Возможности души для связности творчества вышеизложенным не исчерпываются, но этого достаточно для заключения о том, что лишь при учете души в творческом процессе возможно ликвидировать фазы беспродуктивности, как его разрыва, и сделать его непрерывным. Уже одно это принципиально повышает продуктивность творчества. Однако на этом не остановимся и присмотримся к тому, во что превращаются фазы беспродуктивности, ибо ясно же, что речь не идет здесь о превращении процесса творчества в процесс неотвратимо-непрерывного наступления открытия.

Поскольку в беспродуктивной фазе душа, в принципе, не может подменить собой разум и стать непосредственным орудием открытия, то ее значение здесь видится в том, что с ее решающей помощью здесь создается нечто, вроде термостата, то есть организованная стационарная локальность, в которой сохраняется связность творчества. Вдохновившись аналогией с названным прибором, назовем эту сферу эвристатом (стало

117

быть, кратко, эвристат – это устройство, в котором стационарно сохраняется и непрерывно осуществляется творчество). Итак, с помощью души фазы беспродуктивности можно превратить в эвристаты, и стартовая проблема может теперь быть конкретизирована как

Продуктивность души в эвристате

Данная конкретизация имеет смысл, ибо в ней – в силу того, что душа здесь демонстрирует не свои связующие возможности, а свою производительную творческую силу, - раскрываются новые стороны исходной проблемы. Рассмотрю в основном исходный пакет их, продвигаясь от простого к сложному; в результате должны выкристаллизоваться стартовые основные принципы продуктивности души в эвристате; увы! – пока лишь стартовые, неизбежно феноменологичные, ибо глубина и динамизм ее влияния пока скрыты от исследователя. Я попытаюсь извлечь их из выдающейся ситуации, очевидцем которой я был.

В 1970 году в Дубне, в Объединенном институте ядерных исследований, на авторитетной конференции по философским проблемам физики слово для сообщения на тему «Материалистическая диалектика и парадокс Гиббса» было представлено сотруднику ОИЯИ, доктору физикоматематических наук Подгорецкому. Выступающий рассказывал о том, как они с сотрудниками, «бившиеся» над парадоксом Гиббса, решились в беспродуктивной фазе на преднамеренное осознанное, предваряющее построение теоретических конструктов, применение диалектики, и как это сдвинуло проблему с мертвой точки. На доске появились формулы, из массы участников конференции буквально бросились к выступающему 4-5 маститых физиков, не являющихся сотрудниками его лаборатории, и завязался буквально ожесточенный научный спор. Спорили по принципу: «Лови момент, пока не поздно», осыпая при этом друг друга нелицеприятностями (вроде «А у Вас, батенька,

118

что, - уши ослиные?!»). Спорили, напрочь забыв о регламенте (в результате он был перерасходован втрое), о конференции, об остальных ее участниках (их было человек триста), не слыша протестующих реплик с мест; председательствовавший доктор физ.-мат. наук Тяпкин, остававшийся в президиуме в одиночестве, в один из моментов повернул голову к доске и с той же экспрессией, покинув президиум, присоединился к спорящим, так что на время конференция осталась без руководства и, вообще, без президиума. Спорили, лихорадочно борясь друг с другом за мел, за кнопки управления конвейерной доской. Каждый входил в дискуссию яростно, патетично; в моменты размышлений душевная экспрессия не исчезала полностью, - она обнаруживала себя в характере звучания произносимых слов (даже сугубо научных терминов), в специфике взглядов (попытайтесь представить себе взгляд, в котором высокая адресная интеллектуальная отрешенность смешана с неукротимой решимостью добраться до истины и непререкаемым самомнением, - так они смотрели друг на друга). Никто из вошедших в этот круг не вышел из него, «утолив свою любознательность»; никто не остался в нем хоть на миг отключившимся. Когда говорил один из них, облик других напоминал облик затаившегося тигра перед решающим прыжком; когда говорили вместе, перебивая друг друга, то охотно, но ненадолго уступали эфир друг другу, - борьбы за эфир не было. Быть может, они были равноавторитетны друг другу, быть может, - нет, но авторитетность не присутствовала как фактор дискуссии. Они не отвлекались ни на что постороннее и не занимались ничем другим, даже связанным с обсуждаемым. Они обращались друг к другу мерцательно-этикетно (например, то «на Вы», то «на Ты»), но без панибратства. На нелецеприятностях никто не префиксировался. Поисковая напористость была высочайшей. В результате через 67 мин. (вместо 20 мин., отведенных регламентом) директор ОИЯИ, академик Н.Н. Боголюбов

119

поздравил доктора Подгорецкого и всех присутствующих с открытием: «Отныне парадокса Гиббса в термодинамике не существует».

Итак, что же принципиально важное отсюда следует? Вопервых, душевные (не совсем удачное прилагательное от слова «душа», но другие еще неприемлемей. Так что буду пользоваться им, делая ставку не на контекст «душевной, значит приятный во всех отношениях», а на контекст «душевный, значит с задействованной душой»), проявления должны быть адекватны сущности конкретного жизнеутверждения. Для лиц позжевходящих данная адекватность есть пропуск для входа. Во-вторых, душа должна модулировать собой непосредственно и исключительно тот органоген идеального (органоген чувственности, мыслитель, саммер), которому предназначено быть ведущей, производительной силой. В науке, как было видно, таковой является специализированный мыслитель. В-

третьих, душевная продуктивность возрастает, если с помощью души в эвристате удаѐтся создать дух. Я

верифицирую дух как одно из специфических проявлений души, а именно, как виртуально-трансцендентальный анонимный континуум порывов превосходности жизни, всепроникающе функциональный по отношению к своему создателю как его внешняя ему информационная наличность, возникающий как инвариант создаваемого человеком при его жизнеутверждении бумерангового информационного поля. (Подробнее о духе см. в 22). Продуктивность выше, хотя бы потому, что дух инерционнее других проявлений, а, значит его влияние стабильнее. Вследствие последнего, эвристат душами самоуправляем, а духами управляем. Для его продуктивности лучше, если дух в нѐм один, а других проявлений души множество. Из вышеизложенного следует,

что в эвристате должен действовать (но не господствовать!) лишь дух творчества в форме наивысшей

120

цивилизованности, без авторитаризма и чуждых побочностей

(например, духа наживы). В-четвѐртых, поскольку душа вариабельна, необходимо знать, имеет ли это значение для продуктивности выхода из беспродуктивной фазы. Здесь несколько аспектов: а) вариабельность души относительно процесса открытия; б) вариабельность души относительно «рабочей формы» его участников; в) вариабельность души относительно возможности открытия. Рассмотрим их. а) Репрезентантом этого аспекта может служить введенная Полани (см.67) научная страстность. Как возможна ее вариабельность, что это, собственно говоря, означает и как она сказывается на продуктивности души в эвристате? Полагаю, что это не страстность, выражаемая эмоциями (там, действительно, ее вариабельность наглядно демонстрируема). Думаю, что все еще неадекватна попытка Полани конкретизировать ее как ответственность за открываемую истину перед своим здравым сознанием или как акт надежды или как стремление исполнить долг в рамках познавательной ситуации (см.67, с.101-102). (Хотя все это проявилось у участников вышеприведенной ситуации). Научная страстность должна рассматриваться не иначе, как имманентно научному поиску, и здесь она не тождественна ни силе чувства, ни силе ума, ни амбициям творца. Целостно научная страстность – это, пожалуй, самозабвенная неустанная безрасчетная охота за открытием посредством интеллектуального соответствующего ума. И измеряться как таковая она должна, быть может, степенью изощрения этой охоты. Поскольку творчество – процесс нелинейный, то и изощренность должна быть, по крайней мере, адекватна этой нелинейности. А это значит, что продуктивность творчества в эвристате может быть повышена прежде всего не интенсификацией каких-либо конкретных творческих усилий, а изощрением самой охоты за открытием. Рассмотрим, далее, ее же, т.е. научную страстность и в двух остающихся аспектах, т.е. в б) и в в). б)

121

Изощренность творческого охотника «прорывается» к соучастникам в продукции с этой же меткой. Воспринять ее чрезвычайно трудно (в народном опыте это отражено, например, в выражении «заумные слова»). Требуется насыщение научной страстности чувственностью (в чем же еще – подсказки, расшифровки, ассоциации и т. д.?), но это выключает из работы первую. Противоречие разрешается выбором специфического способа включения чувственности в научную страстность, а именно, эпатажа, так что научная страстность периодически становится эпатажной.

Эпатажный вызов эффективен потому, что подсказывает, расшифровывает и т.д. в «кричащей» форме, а на содержащиеся в нем нелицеприятности поглощенный творчеством просто не реагирует, потому что либо не успевает, либо, зная свою самоценность творца, им не верит. (Например, в ответ на «дурака»: «как это – я компетентно «штурмующий небо», вдруг – дурак?!»). Однако, нелицеприятность обязательно должна быть сразу же или впоследствии нейтрализована. У физиков в вышеописанной ситуации так оно и было: после триумфального финиша они бурно и цивилизованно выражали своѐ искреннее восхищение друг другом. в) В процессе открытия реализуются такие возможности, которые творец, априори, как таковые не идентифицирует. («Что, возможно, ведѐт к открытию: то или это?»). Это может существенно затормозить открытие и даже стать источником трансляции ложных следов. Не найдѐтся ли в преодолевающем это комплексе действий места и научной страсти, и если – да, каким может быть здесь еѐ значение? В экстенсивном плане научная страстность, по Полани – это акт самоотдачи…, стягивающий множество вещей к единому фокусу; это познавательное усилие личности, направленное на реализацию избранного плана действий, помогающее включить в деятельность все элементы ситуации (см.67, с. 97). Поскольку отвергнуть это у меня нет оснований, то очевидно,

122