Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

422 Глава 5. Научный реализм

тельно ограничивающий истинность пропозиций некоторой данной науки ее специфической и эпирически ограниченной предметной областью. Неправильно говорить, что для реалиста «теория не может быть истинной, если она не может быть последовательно, без коррекций, распространена на всю природу» (p. 86). Совсем наоборот, как мы подробно объясняли, ненаивный реалист утверждает, что теория истинна относительно тех аспектов природы, которые составляют специфическую область объектов этой теории, а эмпирическая адекватность есть фундаментальное предварительное условие этого (и фактически для исследования природы в целом), не исчерпывающее всех возможностей познания, какие мы могли бы иметь во всей этой области.

Пара финальных замечаний. Как мы отмечали в предшествующем обсуждении эмпирической адекватности, отрицать переход от объяснительной эффективности к истинности кажется соответствующим мудрому принятию принципа экономии, но сомнительно, разумная ли это экономия, поскольку она приводит к совершенно неправильному представлению о понятии объяснения. Более того, против нее можно выдвинуть то же возражение, которое мы уже рассматривали: если мы не находим возражений против признания истинными логических следствий множества предложений, которые мы признаем истинными, почему мы должны возражать против признания (эпистемологически менее оправданного) истинности также и гипотез, из которых эти предложения могут быть выведены69?

Кроме того, в философии науки, не менее чем в повседневной жизни, может случиться, что, экономя в одной области, мы окажемся мотами в других. Похоже, что так и обстоит дело с подходом ван Фраассена. В конце концов, позволив нам верить наблюдательным высказываниям и объявлять их истинными, при этом прося нас воздерживаться от веры теориям, удовлетворяясь всего лишь «принятием» их, он экономит нечто (т.е. признание истинности теоретических предложений и существование ненаблюдаемых объектов). Однако он вынужден дублировать методологию науки, позволяя всему обычному механизму объяснения, подтверждения и прочих «достоинств» работать на пользу веры, истинности и онтологической ангажированности, когда дело идет о наблюдаемых явлениях и объектах, но допускает только принятие, простую эмпирическую адекватность (не истинность) и онтологический агностицизм, когда эта случайная граница оказывается перейденной. Чем оправдывается такая «инфляционистская» полити-

5.6. Реализм и успех науки 423

ка? Очевидно, что для нее нет никакой причины, кроме догмы радикального эмпиризма, уже обсужденной в начале разд. 5.5.170.

Мы можем завершить эти рассуждения общим замечанием: бритва Оккама (entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem*), конечно, мудрый интеллектуальный принцип, но он также допускает не менее мудрый «аналог» (entia non sunt diminuenda praeter necessitatem**). Сочетание этих двух принципов говорит, что нам нужны основательные причины как для введения, так и для отрицания сущих, свойств

ит.п. Антиреалистические аргументы, в конце концов, не слишком основательны ни с той, ни с другой точки зрения. Они, как кажется, исключают «без необходимости» вполне разумные черты научного исследования; они вводят без основания неправдоподобные излишества; и, наконец, они оставляют без ответа некоторые важные вопросы (например, каков семантический статус теоретических понятий

ипредложений). А теперь мы рассмотрим, лишены ли этих недостатков некоторые аргументы в пользу реализма.

5.6..реАЛизм.и.усПех.нАуки

Существует аргумент в пользу реализма, часто используемый, когда против него выдвигаются сомнения по поводу способности науки описывать мир как он есть: как могла бы наука быть столь успешной,

ив предсказаниях, и в практических применениях, если бы она не описывала и не объясняла мир правильно? Возможно, именно потому, что этот аргумент так прост и так широко распространен в повседневном дискурсе, философы обычно обращали на него мало внимания, ища более сложные и «критические» подходы. (Однако есть

иисключения: например, такого рода соображения использовали против крайнего конвенционализма в начале XX в. такие ученые, как Пуанкаре.) В более недавнее время к этому аргументу вернулись с особым упором, что свидетельствует о том, что дискуссия по поводу научного реализма стала выходить из ограниченной области философии языка (поскольку успех науки, конечно же, не такая вещь, которую достаточно обсуждать в рамках лингвистики). Самой популярной формулировкой этого аргумента можно считать тезис Патнема, что

* Количество сущих не следует увеличивать сверх необходимости. – Прим..перев.

**Количество сущих не следует уменьшать сверх необходимости. – Прим..перев.

424 Глава 5. Научный реализм

только реализм позволяет нам рационально объяснить успех науки, в том смысле, что без реализма такой успех надо было бы считать чудом:

Позитивный аргумент в пользу реализма состоит в том, что это единственная философия, не делающая успех науки чудом. То, что термины зрелых научных теорий в типических случаях имеют референцию (refer) (эта формулировка принадлежит Ришару), что теории, принятые в зрелой науке, в типическом случае приблизительно верны, что тот же самый термин может отсылать к той же самой вещи, даже когда он встречается в разных теориях – эти высказывания рассматриваются научным реалистом не как необходимые истины,

акак часть единственного научного объяснения успеха науки,

аследовательно как часть любого адекватного научного объяснения науки и ее отношения к ее объектам71.

Так много различных тезисов втиснуто в этот пассаж, что неудивительно, что ему были брошены вызовы с разных сторон. (Что означает «успех науки»; когда теория становится зрелой; что такое приблизительная верность; необходимо ли для реализма постоянство референтов; является ли сам реализм научной гипотезой и т.д.) Это хороший пример того, как даже элементарные проблемы могут стать очень сложными, попав в руки философов. Однако мы не намерены прослеживать детали этих дискуссий, а ограничимся несколькими замечаниями касательно некоторых более деликатных моментов.

5.6.1. В чем состоит успех науки?

Первая проблема связана с тем, какое значение следует придавать выражению «успех науки». Некоторые авторы считают, что этот успех состоит более или менее в научном прогрессе, и потому заинтересованы в защите тезиса, что действительно существует прогресс в попперовском смысле (согласно которому теория Т0 сменяет теорию Т потому, что Т0 может дедуктивно объяснить то, что могла объяснить Т, а также и явления, несовместимые с Т и не объяснимые с помощью Т), от, например, критики, исходящей от тезиса о «несоизмеримости»72. Заметим, однако, что и при дедуктивистском подходе не обязательно считать, что успех науки состоит в прогрессе кумулятивного сорта73. Действительно, успех научных предсказаний уже есть факт, внуши-

5.6. Реализм и успех науки 425

тельный сам по себе независимо от всякого рода накоплений. Поэтому настоящий вопрос состоит в том, может ли этот прогресс быть объяснен дедуктивистски. Поскольку предсказание систематично, когда оно является результатом вывода из допущений существования некоторых (ненаблюдаемых) сущих, его успех нельзя приписать случаю, но (если только это не рационально необъяснимое чудо) он должен зависеть от истинности этих допущений, так что мы возвращаемся к проблеме того, как эту истинность можно установить.

Против правдоподобности этого рассуждения возражали, что существовали ложные теории, успешные с точки зрения их предсказаний. Ларии Лаудан особенно активно разрабатывал эту линию74. Однако неясно, должен ли длинный список приводимых им примеров истолковываться именно так, по следующим причинам. Во-первых, как мы уже несколько раз говорили, не вполне уместно рассматривать теории как истинные или ложные, но скорее как более или менее адекватные. И может вполне случиться, что некоторая теория, оказавшаяся неадекватной с нескольких точек зрения и потому замененная другой, остается частично адекватной с некоторых точек зрения; и этого достаточно, чтобы понять успехи ее предсказаний. Этот успех зависит от тех частей теории, которые оказались адекватными75. В частности (что будет более подробно разъяснено позже), теория содержит гораздо более, чем то, что является строго объективным, поскольку она дает гештальт, в который допускаются различные факторы репрезентативности, даже видимости, и который создает рамки для строго объективных черт своего дискурса. Поэтому достаточно естественно, что референты некоторой теории могут мыслиться с многими из этих необъективных избыточных черт и что в результате они могут не существовать как такие референты. Но это не значит, что референты этой теории вообще не существуют. Они существуют, но имеют свойства, не схваченные интуитивной картиной, использованной для того, чтобы вообразить их (существование разных моделей атома в начале XX столетия может служить примером этого). Только когда постулированные референты храктеризуются свойствами, действительно игравшими логическую (а не только психологическую) роль в объяснении и особенно в предсказании, может им приписываться солидный онтологический статус76. Во-вторых (и это тоже отмечалось ранее), смена теории часто соответствует смене объектов, а из этого может следовать, что мы применяем новые

426 Глава 5. Научный реализм

критерии референциальности к вещам, уже исследованным другими средствами, что может побудить нас счесть, что прежние референты не существуют, тогда как они просто не показываются в этой новой объектификации77.

Сказанное нами сейчас говорит о том, что сохранение референтов не является необходимым требованием реализма в том смысле, что хотя следует признать, что референты более ранней теории не «уничтожаются» при принятии более новой теории, это не значит, что они должны остаться референтами и новой теории. По этому тонкому вопросу (который, как мы полагаем, мы разъяснили благодаря нашей теории научной объективности) Патнем тоже, по-видимому, ошибается, когда говорит:

Если мы считаем, что термины Т1 имеют референты… то к Т2 предъявляется требование… что Т2 должна иметь свойство, согласно которому можно приписать референты терминам Т1 (Putnam 1984, p.143).

Вэтом тезисе нетрудно увидеть смешение вещей и объектов,

окотором мы часто говорили. На самом деле мы не можем, например, описать и объяснить макроскопические свойства некоторого тела в терминах квантовой физики, но это не то, что нам следовало бы уметь (хотя, возможно, было бы желательным, чтобы в этом направлении были получены какие-либо результаты). Для такого описания мы должны использовать критерии референциальности, соответствующие задаче, такие, как критерии референциальности классической механики и многих других дисциплин, исследующих макроскопические вещи со своих точек зрения. С другой стороны, когда критерии референциальности остаются прежними, мы имеем право придавать значение тому, что референт остается прежним, несмотря на теоретические изменения. Это ясно при нашем подходе, и это же предполагается, когда Патнем говорит, что электрон остается тем же самым в разных теориях (pp. 145–146). Однако в то время, как мы можем обеспечить это постоянство референции, поскольку приписываем его экстратеоретическим операциональным критериям, Патнем попадает в затруднение, поскольку для него существование является внутитеоретическим (p. 149), и это действительно делает его «внутренний реализм» довольно-таки проблематичным. Действительно, любая форма реализма должна была бы по крайней мере считать существование

5.6. Реализм и успех науки 427

независимым от теорий, допуская, что характеристики существующх референтов могут быть зависимыми от теории78.

После предложенных здесь уточнений можно в более благоприятном свете рассмотреть понятие «приближения к истине», используемое некоторыми реалистами, но страдающее от неясностей. Лаудан прав, когда заявляет: «К сожалению, очень немногие из известных мне авторов определяли, что значит, что высказывание или теория “приближенно истинны”»79. Но путаница уже возникает, когда он говорит безразлично об истинности высказывания и истинности теории. Не предвосхищая того, что мы представим позже, скажем, что высказывание может быть истинным (или ложным), но тогда оно просто истинно или ложно, и неуместно говорить, что оно «приближенно истинно». (В данный момент, однако, мы не хотим вступать в обсуждение «степеней точности», характерных для разного рода референциальных процедур, чем мы займемся позже.) С другой стороны, теория, строго говоря, не истинна и не ложна, и потому о ней можно сказать,

внекотором небуквальном смысле, что она приближенно истинна. Это, как мы уже объясняли, лучше было бы выразить, сказав, что теория может быть более или менее точной, в том смысле, что содержащаяся в ней информация порождает ряд истинных предложений

вбольшинстве релевантных случаев, порождая ложные высказывания только в ограниченном количестве более или менее пограничных случаев. В результате последовательные теории могут представлять возрастание «точности», и это можно рассматривать (в небуквальном смысле) как прогресс в достижении возрастающих «степеней истинности», как, например, утверждает Леплин80.

Этот подход имеет еще то преимущество, что делает фаллибилизм более интересным с точки зрения приобретения знания в науке. Более обычный попперианский взгляд состоит в том, что устранение ошибок уже составляет приближение к истине, что в некотором смысле верно, но только если то, чем мы заменяем ошибку, не есть еще худшая ошибка. Но попперианская теория правдоподобности (verisimilitude), помимо многих других ее слабых пунктов, не учитывает этой проблемы. Однако согласно взгляду, отстаиваемому в этой работе, понятие точности позволяет нам представить другую картину изменения теорий, в которой возможны степени и улучшения. В частности, открытие новых точек зрения (новых объектификаций), технологическая доступность более тонких критериев референциаль-

428 Глава 5. Научный реализм

ности и т.д. очевидно являются частью этого лучшего приближения, что вполне совместимо с возможностью (а фактически с постоянным возникновением) ошибок81.

Последний вопрос, который можно здесь обсудить (скрытый в цитате из Патнема, приведенной в начале этого раздела), касается того, может ли сам научный реализм иметь статус научной гипотезы82. Этой теме было посвящено несколько дискуссий, поскольку этот тезис , как кажется, включает круг или страдает от затруднений, связанных с абдукцией и т.п. Мы не хотим вступать здесь в эту дискуссию и удовлетворимся тем, что дадим ссылку на анализ Бойда, который мы считаем удовлетворительным, на основе которого можно показать, что «все, что утверждается, – это что инструментальная надежность методологии зрелой науки зависит от развития теоретической традиции, воплощающей приближенное знание ненаблюдаемых, так же как и наблюдаемых явлений»83. Это замечание представляет собой (по существу эмпирицистскую) интерпретацию успеха науки, рассматриваемого как эмпирически проверяемый факт, так что мы имеем основание интерпретировать научную методологию таким образом, который поддерживает реалистический взгляд (в данном случае – онтологическую нацеленность теоретических конструктов).

5.6.2. Особая связь технологии с проблемой научного реализма

Согласно концепции, представленной в этой работе, наука дает объективное знание благодаря тому, что определяет свои объекты и достигает интерсубъективного согласия с помощью операциональных процедур, состоящих в умелом использовании специализированных инструментов. В дополнение, эти операциональные процедуры дают науке ее референциальный смысл и оправдывают ее претензии на предоставление знания о реальности. Упоминание операций, инструментов, конкретных процедур и проверяемых результатов приводит на ум некоторые существенные черты технологии и ведет к предположению, что есть по крайней мере глубинное родство между наукой и технологией84. Поэтому можно задуматься над тем, почему в этой связи по поводу технологии до сих пор было сделано лишь очень немного и очень кратких намеков. Причина этого в том, что упомянутое родство, конечно, существует (и мы сейчас это увидим), но его не надо преувеличивать вплоть до отождествления. Если допу-

5.6. Реализм и успех науки 429

стить это, в различных областях неизбежно возникнет серьезная путаница. К сожалению, такое сбивающее с толку отождествление уже широко распространилось. Для широкой публики наука и технология обычно предстают как одно и то же. Например, если спросить нормально образованного человека, каковы были самые выдающиеся достижения науки в прошлом веке, вам скорее всего назовут такие вещи, как радио, телевидение, атомная энергия, посадка человека на Луну

ипересадка органов, но маловероятно, что в этот список войдут теория относительности, квантовая механика или открытие структуры

ифункций ДНК. Это показывает, что технологические реализации воспринимаются как великие научные достижения в гораздо большей степени, чем достижения, заслуживающие называться вехами продвижения собственно науки. Однако дело тут не только в нерассуждающем подходе широкой публики. Его разделяют и очень образованные люди, и некоторые философы уже отстаивали это отождествление (для которого был даже придуман неологизм «технонаука»).

Именно потому, что мы убеждены в том, что указанное отождествление способно только запутать нас и сбить с толку, мы тщательно избегали упоминаний о технике и технологии в ходе обсуждения, связанного с многими деликатными и сложными вопросами касательно когнитивных целей науки, преждевременное упоминание технологии в котором могло бы только повредить ясности анализа. Как мы подчеркивали в нескольких случаях, различение не должно обязательно вести к разделению. Но различения необходимы, когда мы хотим понять сложную реальность. В данном случе различение науки и технологии вытекает из рассмотрения их определяющих целей (в смысле, уже рассмотренном в разд. 5.2.2). Специфической целью науки является приобретение знаний, специфической целью технологии является производство эффективных орудий для достижения широкого спектра конкретных практических целей. Из этого различения не следует разделение по следующей причине: с одной стороны, чтобы достичь своей цели, наука требует использования различных орудий (а современная наука – весьма изощренных орудий); с другой стороны, используя прогресс научного знания, технология может осуществлять производство все более и более эффективных орудий. Это взаимодействие определяет такую густую сеть петель обратной связи, что можно сказать, что современные наука и технология «консубстанциональны», хоть и не тождественны85.

430 Глава 5. Научный реализм

Нечто вроде углубления этого понимания полезно ввиду определенных последствий, которые мы можем вывести из него по вопросу о научном реализме86. Мы начнем наш анализ с различения значений двух терминов, которые часто считают синонимами: «техника» и «технология». Первое используется для обозначения конкретного «искусства делания», характеризующего выполнение некоторой деятельности (например, живописная техника, техника изготовления материй, техника ходьбы, бега или спуска на лыжах и т.д.), но мы можем также использовать этот термин для обозначения в целом таких практических «искусств» или «эффективных способов действия» (более или менее так, как мы говорим об атомной технологии или биотехнологии, а также о технологии в общем смысле).

Техника всегда существовала, поскольку она состоит в постоянном развитии людьми особых умений и эффективных форм действия для удовлетворения очень разнообразных потребностей. Развитие техники происходило путем накопления основанных на опыте улучшений существующих практик, результатов проб и ошибок в попытках решения различных проблем и случайных удачных находок. Греческие мыслители (особенно Платон и Аристотель) придумали слово «téchne» для обозначения эффективного способа действия, который сопровождается также знанием оснований или причин своей эффективности. Таким образом, природа «техне1» была подобна природе «epistéme» (науки), поскольку обе требовали удовлетворения теоретической основы, способной ответить на «почему». В случае «эпистеме» знание того, что некоторая пропозиция истинна, должно было быть поддержано знанием того, почему она истинна; в случае «техне» знание того, что некоторая процедура эффективна, должно было быть поддержано знанием того, почему она эффективна. Поэтому мы должны признать, что греческое понятие «техне» выходило за пределы простой «техники», требуя в дополнение к ней существенного вклада теоретической рефлексии, основания которой отыскивались в общих принципах философской природы.

С возникновением современных естественных наук (и их нефилософских черт, о которых мы говорили в начале этой книги) основным запасом теоретического знания, из которого черпались оправдания успехов технических практик, стала разнообразная область ограниченного, но объективного знания, добываемого в различных науках. Мы предлагаем называть «технологией» это новое лицо техники, со-

5.6. Реализм и успех науки 431

стоящее, с одной стороны, в требовании «теоретического дополнения» чисто технической эффективности (в соответствии с духом классической техне), а с другой стороны – в использовании науки как источника этого теоретического оправдания. Это сводится к характеристике технологии (фундаментальной, хотя и не эксклюзивной) как прикладной науки. Эта характеристика позволяет нам увидеть, что различение техники и технологии вовсе не так уж странно. Действительно, существовало много культур, создававших развитую технику в отсутствие серьезной науки, но даже в тех культурах (таких как западная), в которых наука сильно развивалась, можно написать историю техники совершенно независимо от истории науки, поскольку даже сегодня есть секторы, в которых технические умения и ноу-хау развиваются в соответствии с внутренней эмпирической динамикой и накоплением успешных практик, причем никто не знает, почему они успешны.

Поэтому кажется правильным видеть в истории техники «раздвоение». После создания современного естествознания на старом, независимом от науки стволе вырастает новая ветвь – технология, цель которой – преследовать традиционные цели техники путем применения научного знания87. Самая важная новация технологии не вытекает, однако, из того простого факта, что она является прикладной наукой. Люди всегда стремились использовать свои знания для удовлетворения своих нужд и целей и потому применяли их в тех областях, где это казалось полезным. Следовательно, не заслуживает особого внимания то, что, когда возникала возможность приобрести с помощью новых методов гораздо лучшее знание природы, люди выражали желание и даже уверенность в том, что такое знание сильно улучшит условия их существования. Это обычно называется бэконианским взглядом на науку, но на самом деле его можно найти у ряда других авторов, таких как, например, как «рационалист» Декарт. Мысль, что, открыв «секреты» природы, люди смогут поставить саму природу себе на службу, веками вдохновляла магию и астрологию; и не случайно магия, астрология и алхимия процветали по крайней мере столетие (в эпоху Возрождения) рядом с новым естествознанием, а не в разногласиях с ним.

Действительная новизна технологии состоит в том, что осуществляемое ею применение научного знания состояло в типическом случае в конструировании машин. Машины были известны и в традиционной технике, но они были довольно просты и, кроме того, представляли собой некоторое усиление типичных продуктов техники, т.е. орудий.