В.А. Грехнев.

МИФОПОЭТИЧЕСКОЕ ВРЕ­МЯ - форма или образ времени в литературном произведении, кото­рые характеризуются сочетанием признаков и примет двух глубоко различных временных структур: собственно мифической и словес­но-художественной - фольклор­ной и литературной. Их радикаль­ное различие, а вместе с тем и воз­можность синтеза уясняются из следующих сопоставлений. Мифи­ческое время (время мифа), с од­ной стороны, противопоставляет­ся времени “профанному” или эм­пирическому, а также историчес­кому времени - в качестве “сакрального" (священного). С другой стороны, цикличность это­го времени противостоит линейно­сти самого словесного способа изображения действий или явле­ний, о которой говорил еще Лес­синг. Оба аспекта одинаково важ­ны, и ни один из них не может быть подменен другим или подчинен ему.

Очевидно, что словесное изоб­ражение времени - в первую оче­редь, действий, совершаемых пос­ледовательно, - само развертыва­ется во временной последова­тельности рассказа или повествования. Это свойство сло­весного искусства вполне соответ­ствует представлениям о линейно­

сти и однонаправленности его предмета, т.е. нашим представле­ниям об историческом времени, а также о дистанции, отделяющей от него наблюдателя. Но если речь идет о мифологических событиях, то между предметом и способом изображения окажется неприми­римое, на первый взгляд, проти­воречие. Во-первых, проблема заключается в точке зрения: лю­бой рассказ или повествование объективируют событие; сделать своим предметом время означает занять позицию вне его (так, эпо­ха, изображенная в историческом романе, предполагает наблюдате­ля, находящегося в другой эпохе). Но мир мифа, напротив, строится в так называемой “обратной перс­пективе”, т.е. его события воспри­нимаются изнутри (способ изобра­жения, свойственный, например, древнерусской иконе), а не из дру­гого пространства-времени. Со­гласно мифу, божественные дея­ния впервые создают сакральное время, которое тем самым неот­делимо от наполняющих его собы­тий. Исходя из этого, сакральное время может быть воссоздано ри­туалом (праздничным действом), т.е. путем соучастия в событии и во времени его свершения, но не передано “в готовом виде” дистан­цирующимся от него повествова­нием. Однако, как показали иссле­дования англо-американской “но­вой критики”, эпическое произве­дение помимо “сообщающего повествования” включает и “сце­ническое изображение". Во-вто­рых, проблема состоит в повторя­емости сакральных событий как возможном предмете словесного изображения, т.е. в том, какая именно сюжетная структура может быть адекватным воплощением мифического времени. Если свой­ственный мифу принцип “вечного возвращения” представляется близким циклической сюжетной схеме, то нанизывание событий в линейной последовательности, но отнюдь не в причинной связи (схе­ма кумулятивная), как кажется, вполне отвечает задаче воспроиз­ведения ряда случайных - счаст­ливых или несчастливых - ано­мальных происшествий, “ эксцес­сов”, наполняющих эмпирическое время. Отсюда идея о возникно­вении литературного сюжета пу­тем сращения двух долитератур- ных событийных структур (Ю.М. Лотман).

В действительности сходство между свойствами мифического времени и циклического сюжета неполно и относительно. Мифи­ческое время, как известно, пре­рывно, конечно и обратимо; тогда как время в нашем понимании (ис­торическое), наоборот, - непре­рывно, бесконечно и необратимо. Иначе говоря, если время, внутри которого мы себя видим, линейно и однонаправленно (оно течет только из прошлого через настоя­щее в будущее), причем не имеет ни начала, ни конца, то время, вос­принятое архаическим сознанием, делимо на части и циклично (про­бегает определенный круг- суточ­ный, лунный или годичный; исче­зает и вновь рождается). Вместе

с тем, все названные свойства мифического времени обусловле­ны повторяемостью сакральных событий: именно она делит это время на отрезки, и она же соеди­няет эти отрезки друг с другом. Но основное значение этого механиз­ма состоит в таком воспроизведе­нии “изначальных” деяний богов и героев, которое не только приоб­щает участников ритуала к их предкам, но и возрождает мир вместе с создавшей его энергией первотворчества: такова сущность “вечного возвращения". Следова­тельно, дело не в циклической схе­ме, а в том, чтобы различные изоб­раженные события или ситуации, а также сами действующие персо­нажи и высказывания их или по­вествователя представляли собой варьирование определенных “пер­вообразов” или архетипов. Глав­ный признак М.в. - не наличие в произведении определенных (об­щеизвестных) мифологических персонажей и сюжетных мотивов, а создаваемая художественной структурой возможность превра­щения всего сиюминутного, эмпи­рически или исторически реально­го в мире и человеке в отражение или воспроизведение вечных про­образов (т.е. в мотивы). Таков, в сущности, словесно-художествен­ный аналог структуры и функций ритуала во внехудожественной действительности.

М.в., например, в “Илиаде", как это и свойственно архаическим представлениям о времени, мате­риализовано в золотых весах Зев­са, которые и определяют (в каче­стве наделенного творческой энергией “первообраза"), и дела­ют видимым меняющееся во вре­мени соотношение мировых сил, а тем самым продуцируют образ­ные перевоплощения противопо­ставленных начал в развертыва­нии сюжета, т.е. облик и смысл таких событий, как гибель Патрок- ла и месть за нее Ахилла Гектору. То же и в романе XIX в.: например, в “Преступлении и наказании” про­екция современной действитель­ности на реальность, манифести­рованную Евангелием, означает возможность увидеть в героях ро­мана “убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги”. Система варьирования ар- хетипических образов и мотивов, а также архаических пластов се­мантики слова в литературном произведении, подобно ритуалу, открывает в точках разрыва непре­рывно меняющегося эмпирическо­го времени область вневременно­го настоящего и придает всему со­временному глубинный и неумира­ющий смысл. Но в отличие от архаического ритуала, в литерату­ре, особенно в Новое время, не сакральная действительность противопоставляется пустой и бессмысленной призрачности профанного существования, а смысл вечного бытия - совершен­но иному смыслу (собственной телеологичности) истории. Такое противоположение может быть оп­равдано лишь конфликтом между личностью с ее нравственными ценностями и безличными внеэти- ческими силами истории; активно

избирательная и ответственная память или поступок противосто­ят при этом как неупорядоченнос­ти исторической стихии, так и дей­ствующим в ней силам забвения творческих актов и обессмыслива­ния этических жестов. М.в., таким образом, - форма, связанная с от­стаиванием вечных ценностей и с критикой истории: художественны­ми задачами, к которым в XIX-XX вв. “высокая” литература испыты­вала нарастающий интерес. Отсю­да, в особенности, возрождение той ветви литературы, которая на протяжении веков не утрачивала непосредственной связи с укоре­ненной в мифе фольклорной гро­тескно-фантастической образнос­тью (философская сатира, в час­тности, утопия и антиутопия; готи­ческая традиция и т.п.). В русской литературе XIX в . с этой линией связаны Гоголь, Щедрин и Досто­евский, а в XX в. - Булгаков. В на­шем веке в области беллетристи­ки она выразилась в мощном раз­витии авантюрно-философской фантастики.

Лит.: Левин Ю.И., Сегал Д.М., Ти- менчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Русская семантическая поэтика как культурная парадигма // Russian Literatura. 1974. № 7/8. С. 49051; Стеб- лин-Каменский М.И. Миф. П., 1976. С. 31-57; Мепетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976. С. 171-177; Лотман Ю.М. Происхождение сюжета в типо­логическом освещении // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллин, 1992.

С. 224-242; Элиаде М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяе­мость / Пер. с франц. Е. Морозовой,

Е.Мурашкинцевой. СПб., 1998. С. 56- 62, 99-142