Н.Д. Тамарченко.

ЛИРИЧЕСКИЙ ПОЭТ-В лич­ностной уникальности поэта - кор­ни и истоки его творчества. Мощь человеческой индивидуальности - почва для неизбежного конфлик­та со средой и эпохой. Но субъек­тивность поэта означает не разъе­динение с миром и истиной, а, на­против, пронизанность тем и дру­гим, и личностное в нем тем крупнее,чем шире распахнуто оно в область всеобщего. Лирический поэт нацелен обостренной чув­ствительностью к вечным началам бытия, к полету времени, к духов­ному пульсу эпохи. В лирическом поэте особая чуткость духовного слуха и зрения сливается со спо­собностью к особому созерцанию. Вечный житель двух миров (реаль­ного и творческого) - поэт драма­тически остро воспринимает одно­временно и нераздельность, и не- слиянность их (“Тени сизые сме­сились...” Ф.Тютчева).

Живя в реальном мире, окру­женный неподатливо-косною пло­тью быта или неупорядоченнос­тью социума, поэт (лирический, разумеется, прежде всего) несет в себе образ идеального бытия, воб­равший впечатления творчества, в котором естественно и свобод­но властвуют законы гармонии и красоты. Поэт у Пушкина поступа­ет не так, как большинство смерт­ных, которым как раз и не дана эта отвага и риск самозабвения. В них всегда бодрствует трезвая потреб­ность в самозащите, соображения пользы, культ “приличия”, житейс­кий расчет, а все это слишком да­леко от созерцания. Быть может,

потому, что поэт доверчиво-безза­щитно, со всей энергией непос­редственности и искренности от­дается далеким от поэзии стихи­ям жизни, быть может, именно по­этому в глазах “толпы” (в том смысле этого понятия, который был закреплен романтиками) его поведение в житейской среде по­рой выглядит предосудительным, ибо оно лишено меры во всем: в любви и презрении, в утверждении и в отрицании и, наконец, даже в житейском “ничтожестве” (“И меж детей ничтожных мира, Быть мо­жет, всех ничтожней он”). Великие поэты являются возвестителями меры в искусстве, но отнюдь не в жизни. “Свойства поэта, которые касаются его характера, а именно то, что он <...> бывает непостоя­нен, прихотлив и (без злости) не надежен, создает себе врагов, даже не имея ни к кому ненавис­ти, едко насмехается над друзья­ми, отнюдь не желая причинить им зла, - объясняются особенностя­ми его причудливого острого ума, отчасти прирожденного, который у поэта подчиняет себе практичес­кую способность суждения” (Кант). Кантовские “свойства поэта" лег­ко проецируются на личности ве­ликих поэтов. Приходят на память быстрые смены пушкинских на­строений, пушкинская горячность и возбудимость, безоглядность восторга и негодования или лер­монтовское бретерство в кругу знакомых, едкое острословье, не щадящее чужих самолюбий и пол­ное отсутствие злости во всем этом.

Разнообразие и духовная на­сыщенность жизни поэта превра­щаются в важнейшее условие творчества. “Талант, оторванный от творческого созерцания,пуст и беспочвен. Ему не даны глубокие, таинственные родники духа <...> У него нет своего духовного опыта, своего выстраданного Слова” (И,Д.Ильин). Именно в личной судьбе поэта заключено все: исто­ки поэзии, пересечение большого и малого миров, силовые линии эпохи - словом, все, без чего не­мыслима лирическая поэзия.

Чем сильнее выражено лично­стное начало в мироощущении по­эта, тем чаще оно уживается с фа­тализмом, тем громче звучит в та­ком сознании голос судьбы и тем заметнее в творчестве поэта ее тень (Байрон, Лермонтов, Блок). Фатализм в этом случае предста­ет как бы ограничителем избытка личного самосознания. Фаталис­тическая тень сквозит даже в био­графиях этих поэтов. Подлинная биография поэта в высшем ее воп­лощении и есть прежде всего его судьба, налагающая на внешнюю последовательность событий и фактов неизгладимую печать, именно так, а не иначе преломля­ющая дух времени: символика имен (Овидий, Байрон, Наполеон, Андрей Шенье) значат для Пушки­на бесконечно больше, чем про­сто напоминания культурных пла­стов прошлого и настоящего. По­верх пушкинской биографии в его поэзии выстраивается контекст его судьбы, в котором биографи­ческий материал уже преображен, t

и подключение этого контекста к восприятию конкретных пушкинс­ких произведений бесконечно важ­нее, нежели знание простой фак­тографии пушкинского бытия.

Поэту вечно тесно в тех обсто­ятельствах и в той среде, в кото­рые бросила его жизнь. Так рож­дается неодолимое стремление возместить отсутствие духовного простора в социальной реальнос­ти широкого пространства “охотой к перемене мест”. Так мечутся по жизни Батюшков и Аполлон Григо­рьев, Байрон и Шелли, Бодлер и Рембо, Киплинг и Николай Гуми­лев. Лирические поэты более, чем кто бы то ни было в искусстве, - хранители идеала, тех высших ценностей, на которые постоянно покушаются и быт, и социум, и ис­тория. “В каждом художнике зало­жен росток дерзновения, без кото­рого не мыслим ни один талант. И росток этот оживает особенно ча­сто, когда человека одаренного хотят ограничить, задобрить и за­ставать служить односторонним целям" (И.В. Гете). А. К. Толстому принадлежит исчерпывающее оп­ределение поэтического отноше­ния к враждующим социальным течениям; поэт - “двух станов не боец, а только гость случайный”. Над господствующими поветрия­ми времени, над мелкою злобою дня летит его объединяющее Сло­во, связующее души не узами со­циально-политической догматики, но напоминанием о незабываемых духовных первоосновах мира.

Лит.: Чичерин А.В. О стиле пуш­кинской лирики. - “В мире Пушкина.

Сб. статей”. М., 1974; Сквозников В. Лирика Пушкина. М., 1975; Грехнев

В.А. Лирический поэт. - ‘‘Нижний Нов­город". 1998, Na 6.