Идея менталитета в русской философии золотого века - Полежаев Д.В

религиозный смысл». Для русского важно дело, которое имеет некий овеществленный результат. Это определило даже развитие терминов в их смысловой дифференциации: с одной стороны, — дело, труд, работа, страда и прочие как ипостаси «дела», с другой же — дело, действо, действие, действительность и про- чие — как выражение сущности жизни — «действительность как система действий». Мысль расценивается как дело. За мысли можно судить так же, как и за совершенное дело. Такое понимание стало формальным основанием для борьбы с ересями и траги- чески отозвалось в русской истории. Имеется в виду не бытовая, плоская мысль, а ключевая идея — логос.

Всякое дело, мысль или слово (три ипостаси логоса) окрашены нравственным идеалом. Нет ничего, что не сопрягалось бы с моральным в мыслях и поведении человека. Действие нравственно или ненравственно, а каждый результат деятельности, то есть продукт, предмет, вещь и т. д. окрашен признаком красоты. В оценке красоты присутствует критерий «хорошо — плохо», а в оценке его результата критерий «красиво — некрасиво». Традиционную сущность русских отношений выражал Н.Ф. Федоров, который всегда говорил о приоритете в русском сознании нравственных категорий над логикой.

Красота важнее пользы, поскольку польза — один из компонентов красоты. Враждебное отношение к позитивизму и практицизму выступает устойчивой характеристикой русского народного понимания «пользы» и «красоты». Духовность в русском общественном сознании традиционно понимается предпочтительнее меркантильности. Прагматические установки не существенны, если на первое место выходят идеи и интересы более высокого порядка. Это объясняет в какой-то мере тот факт, что все слова абстрактного родового порядка в русском языке обслуживают сферу мистического, а слова конкретного значения — сферу прагматическую, связанную с конкретностью «вещи» (ср. «вещь», а не «вещность»).

Качество дела или исполнения важнее, чем количество произведенного. Категорию качества как основную категорию славянского менталитета в свое время особенно отстаивали славянофилы. Действительно, по утверждению специалистов в сфере философии языка, «имена прилагательные — специфи- ческая особенность славянских языков, тогда как имена чис-

– 181 –

С русским менталитетом традиционно связывается легковерие, точнее вера в авторитет, а не в «науку» (последняя воспринимается как лишний навык, она искусственно создана, а не сотворена). «Неученые люди — самые гениальные»1, — это высказывание Н.Ф. Федорова вполне отражает древнерусское представление об угодном Богу мудреце. В качестве единственного критерия авторитетности, общего для всех, в русском сознании признается Бог: «Если нет Бога как истины и смысла, нет высшей Правды, все делается плоским, нет, к чему и к кому подниматься». Строго говоря, сила русского менталитета (и, одновременно, слабость его) в том, что для него нет авторитета, кроме Бога, а Бог, как известно, у каждого в сердце свой, Бог — совесть. Отсюда самодовольство и кажущаяся социальная и индивидуальная буйность русского человека, его свободолюбие и видимая «усредненность», в том числе интеллектуальная.

Жизнь нацелена на идеал хорошего, а не на критику от- рицательно-плохого. Плохое, то есть «зло», маркировано в противопоставлении к добру и, следовательно, само по себе ясно. Идеал видели не в будущем (которого просто нет), а в другом месте, отсюда — известные «хождения за правдой» в Беловодье и т. п., о чем говорилось в предыдущей главе. Идеал представлен не во времени, а в пространстве, наполняя собою другое место; он не творится нами, а сосуществует с нами, его можно искать, найти (в буквальном смысле слова, íà-èòè, то есть дойти до него).

Из многих значений, связанных с понятием «любовь», для русского менталитета, по-видимому, более характерно понимание любви как отношения, а не как связи. Русские философы подтверждают, что это, идущее из древности представление о любви, как цементирующей силе соборности. Влияние христианских воззрений тут налицо. Сегодня мы и любовь представляем в искаженном понятийном пространстве, внедряя в подсознание молодых людей новые представления об этом отношении, предпочитая заимствовать иностранные слова и значения, а не вводить его смысл в значение славянского «любовь».

__________

1 См.: Каган Л.А. Философия Н.Ф. Федорова // Вопросы философии. 1990. ¹ 11. С. 76.

– 183 –

Существует множество частных ментальных характеристик, находящих отражение в русском языке, которые интересны сами по себе, поскольку восходят к далекому прошлому, к глубинным основам русского национального сознания. Добрый человек, например, в русском понимании, по-прежнему, удалой, а не смелый или отважный, то есть не расчетливо решающийся на смелый поступок, а спонтанным личным выбором, порывом решающийся на рискованный шаг. Милосердие никогда не понималось как простое бескорыстие; милосердие не может быть общественным, поскольку — это личное стремление человека очиститься путем помощи слабейшему. Мир как спокойствие приходит не извне, им нельзя одарить. Мир — внутри человека, в душе его. Собственно, на достижение такого мира и направлены обозначенные выше категории русского менталитета. Характерна для русского индивидуального и общественного сознания мысль о том, что невозможно жить сча- стливо, видя несчастья других.

Изложенные здесь отдельные характеристики русского менталитета по данным истории русского языка показывают всю важность данного аспекта общей проблемы. Не мы живем в языке, а язык живет в нас. Он хранит в нас нечто, что можно было бы назвать интеллектуально-духовными генами, которые переходят из поколения в поколение посредством механизма, который мы представляем как систему глу- бинно-психических установок в социально-историческом пространстве.

В контексте исследования языковой установки русского менталитета можно вновь обратиться к идеям русского философа А.Ф. Лосева, рассматривавшего важный для понимания сути нашей общей проблемы вопрос с позиции философии имени. Общим моментом для его работ является изначальное разделение в характеристике бытия всего сущего на «внешнее» (формальное) и «внутреннее» («живое»). При этом «внешнее» накрепко увязывается с состоянием покоя, с неизменным во всякой вещи, включая события и феномены. «Внутреннее» же представляет собой нечто подвижное, то есть состояние постоянного становления. Здесь важно замечание о том, что эти две значительные составляющие вещи тождественны в своем различии и различны в тождестве. «Взятые относительно, — пояс-

– 184 –

няет философ, — эти понятия различны, а взятые абсолютно, тождественны»1.

Диалектическое осмысление строения вещи вполне соответствует нашему определению внутренней структуры феномена менталитета, которое состоит в следующем. Ядро менталитета социума составляет внутренний ментальный блок, инертный в отношении внешних воздействий. Окружающая его сфера — витальная ментальная составляющая, подвижная и видоизменяющаяся в зависимости от характера окружающей социальной, национально-государственной или природной среды. Инертный блок менталитета является константным и неизменным, с одной стороны, и живым — с другой. Витальный блок жизненен не только по своему названию, но и по сути, если принять за признак жизни приспосабливаемость к внешним изменениям, своего рода примитивную рефлексию. Если принять во внимание точку зрения на «жизненность» как на способность к самовозрождению и самостоятельному внутреннему восстановлению в прежних (или близких к ним) качественных характеристиках, то внутреннее является жизненным и изменчивым. Таким образом, налицо тождество в различии и различие в тождестве, указанное А.Ф. Лосевым.

Однако диалектическая триада слова-вещи, рассматриваемая ученым, включает в себя не две, а, естественно, три составляющих, характерных, в понимании А.Ф. Лосева, для любого физического объекта: единое, образ (эйдос) и становление. Всякая вещь есть, во-первых, нечто изначально единое. Во-вторых, вещь имеет собственное очертание, образ, внутреннюю «идею». А в-третьих, она представляет собой нечто текучее, изменяющееся. А.Ф. Лосев утверждает, что имя является не только физи- ческой вещью. Оно есть гораздо большее, а именно нечто живое и самосознающее. Поскольку сущность жизни заключается в самоощущении, в самоотнесенности, в для-себя-бытии, а указанные диалектические моменты характеризуют бытие имени только как бытие само по себе, то чтобы привести составляющие диалектической триады в состояние для-себя-бытия, необходимо соотнесение сущности слова с самой собою.

__________

1 Лосев А.Ф. Философия имени // Лосев А.Ф. Самое само: Сочинения. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999. (Сер. «Антология мысли»). С. 99.

– 185 –

Самостоятельная сущность не ощущает необходимости в объекте ее исследования, она является таковой сама по себе и для себя самой. В подтверждение этого А.Ф. Лосев замечает, что «отказывая сущности в ...для-себя-бытии, мы постулируем необходимым образом субъективизм и заранее чисто догматически предполагаем, что субъект все формирует, и сущность сама по себе вне субъекта не существует. Это ничем не оправдываемая догматическая метафизика»1. В действительности субъект не может считаться окончательной инстанцией и критерием истины, поскольку сам является производным от другого источника. Поэтому сущность есть сущность вообще, при нали- чии объекта (то есть как субъект) и вне его.

Предыдущие моменты сущности дают своего рода диалектику по «горизонтали», но они же порождают и «вертикальное» углубление в сущность, также состоящее из трех частей. А.Ф. Лосев называет их «диалектическим моментом интеллигенции». Они делают горизонтальные аспекты диалектики моментами живой и самоощущающей, самосознающей сущности имени. Первый момент — «сверхинтеллигентный» — являет собой изначальный исток всех проявлений жизни изучаемой сущности и всех ее судеб. Второй — «эйдетический» или собственно интеллигентный — это абсолютное самосознание, раскрывающее глубину и суть первого момента. Третий момент — «пневматический», превращение в самосознающую и самоощущающую пневму (от греч. — дыхание, дух), характеризующую жизненность сущности, так как жизнь есть неумолчное, непрерывное становление и изменение, движение и обновление. Итогом «интеллигентной триады» становится превращение смыслового тела сущности в «живое тело вечности», его организованность и благоустроенность. Философ обозначает этот результат как «софийный момент» и утверждает, что «софийная сущность, максимально осуществившая первотриаду и тем давшая ей имя, есть личность»2.

Превращение сущности в живую речь, в слово означает символическое рождение имени. Символ слова при этом становится живым существом, действующим и говорящим, то есть

__________

1Лосев А.Ф. Философия имени. С. 101.

2Òàì æå. Ñ. 102.

– 186 –

уже обращенным вовне. А.Ф. Лосев называет этот этап «демиургийным моментом имени». И действительно, в этом залог и основа всех возможных творческих актов мысли, воли и чувства триадной сущности. Применение диалектических разработок А.Ф. Лосева, связанных с философией имени, в концептуальном исследовании феномена русского менталитета видится нам весьма плодотворным в исследовательском отношении.

Имя выступает как одна из сущностных «ипостасей» языка, потому философское осмысление имени остается одной из важнейших проблем современного социогуманитарного знания. Интересен вопрос о соотношении содержания и функций «языка» и «имени», о «прикреплении» смысла к языку и навязывании его (насильственной актуализации) и др.

Современная наука обозначает имя (имя вообще, как понятие, выступающее основной семантической, смысловой категорией языка) как имеющее определенный смысл языковое выражение в виде слова или словосочетания, обозначающее или именующее какой-либо внеязыковой объект; оно анализирует языковые явления с точки зрения внутренней структуры суждений. Имя имеет предметное и смысловое значения. Предметное значение (денотат имени) — это один или множество какихлибо объектов, которые этим именем обозначаются. Например, денотатом имени «дом» в русском языке будет все многообразие сооружений, обозначающихся этим именем: деревянные, кирпичные и каменные, одноэтажные и многоэтажные и т. д. Смысловое значение (смысл, или концепт) имени — это информация о предметах, то есть присущие им свойства, с помощью которых выделяется множество предметов.

В русской философско-языковой традиции особое внимание уделялось личному имени. Эта проблема рассматривается в работах П.А. Флоренского, придававшего личным именам глубокий религиозно-мистический смысл (что, впрочем, видится не всегда вполне бесспорным, хотя в некоторых случаях его аргументы весьма убедительны). П.А. Флоренский указывает, например, что в разного рода магических действиях в различ- ные времена всегда использовались личные имена. Понятно, что имя следует рассматривать как своеобразную форму слова, выступающего как часть языка. Можно говорить, что так называемый «язык профессии» (науки, специальности, в том числе

– 187 –

«язык магии») есть особый набор выделенных в течение длительного времени специфических терминов и понятий, приобретших особый, иногда совершенно отличный от первоначального смысл. Некоторые смысловые пересечения данной мысли с содержанием, включаемым в понятие «профессиональная ментальность» прослеживаются здесь весьма явственно.

Многие мыслители прошлого вообще считали языковые средства не вполне достаточными для выражения тех или иных идей, тем более идей абсолютных. Французский мыслитель М. Монтень писал: «Мне всегда казались безрассудными и непочтительными в устах христианина выражения вроде следующих: бог не может умереть, бог не может себе противоречить, бог не может делать того или этого. Я нахожу неправильным подчинять божественное всемогущество законам нашей речи. То предположение, которое мы вкладываем в эти слова, следовало бы выражать более почтительно и более благочестиво.

Наша речь, как и все другое, имеет свои слабости и свои недостатки. Поводами к большинству смут на свете являлись ссоры грамматического характера. Наши судебные процессы возникают только из-за споров об истолковании законов; большинство войн происходит из-за неумения ясно формулировать мирные договоры и соглашения государей. ...Возьмем формулу, которая со стороны логической представляется нам совершенно ясной. Если вы говорите “стоит хорошая погода” и если при этом вы говорите правду, значит погода действительно хорошая. Разве это не достоверное утверждение? И тем не менее оно способно нас обмануть, как это видно из следующего примера. Если вы говорите “я лгу” и то, что вы при этом утверждаете, есть правда, значит вы лжете. Логическое построение, основательность и сила этого умозаключения совершенно не схожи с предыдущим, и тем не менее мы запутались. Я убеждаюсь, что философы-пирронисты не в состоянии выразить свою основную мысль никакими средствами речи; им понадобился бы какой-то новый язык! Наш язык сплошь состоит из совершенно неприемлемых для них утвердительных предложений, вследствие чего, когда они говорят “я сомневаюсь”, их сейчас же ловят на слове и заставляют признать, что они, по крайней мере, уверены и знают, что сомневаются. Это побудило их искать спасения в следующем медицинском сравнении, без ко-

– 188 –

циально-философского осмысления феномена языка в контексте его взаимодействия с менталитетом общества.

Можно выделить различные виды знаков в зависимости от сферы их применения (индивидуальное и социальное сознание, сфера подсознательного и др.), однако общим для них всех будет определение знака как любого чувственно (зрительно, на слух или иным способом) воспринимаемого предмета. «Другим предметом» в нашем случае выступает язык. Среди различных знаков выделяются два вида (все известные знаки объединяются в две большие группы): знаки-образы и знаки-символы. Первые имеют определенное сходство с обозначаемыми предметами. Это копии документов, фотоснимки, дорожные знаки с изображением людей, животных, других объектов. Знаки-символы не имеют сходства с обозначаемыми предметами. Семиотика как общая теория знаковых систем занимается тщательным, комплексным изучением языка, в том числе в его глубинно-психических аспектах.

Одной из важнейших проблем, связанных с взаимодействием менталитета и языка, является проблема, связанная с поиском ответа на вопрос: возможно ли восстанавливать утраченный в ходе истории смысл знаков-символов языка, «озвучивать» отзвучавшее. Знаменитые открытия этнолингвистов показывают, что в некоторых случаях это вполне реально. Однако, конечно, необходимы некоторые исходные, опорные точки такой реконструкции. В известном случае с расшифровкой египетских иероглифов такой опорой послужил найденный французами так называемый «розеттский камень», несший на себе один и тот же текст на трех языках (одна из надписей была выполнена иероглифическим письмом).

Еще одна интересная реконструкция древних текстов была проведена отечественным исследователем Н.Н. Казанским — восстановление текста поэмы древнегреческого поэта Стесихора из сильно поврежденных и разрозненных фрагментов. Примечательно, что в процессе восстановления ученый использовал скульптурное изображение того же сюжета на барельефе, где было указание о соответствии изображения сюжету поэмы Стесихора1. В данном случае для нас важно уяснить, что собой

__________

1 Казанский Н.Н. Проблема ранней истории древнегреческого языка: (Языковая реконструкция и «проблема» языковой нормы): Автореф. дис. ... д- ра филол. наук. Л.: Изд-во ЛГУ, 1990. С. 19.

– 190 –