Владимир БРОВЧЕНКО
киев. весна 1986 года
I
На пасеке в Чернобыле пчела, когда вокруг цветенье закипело, к родному улью взяток свой несла, свершая медосборочное дело.
И мудрый дар, отринув от перги, вливала в соты, и они грузнели, и возвращалась снова на круги рабочей бесконечной карусели.
Кто ткнул жестоко в пасеку перстом? С чего б на улье клином свет сошелся? Но молния сверкнула острием — пулей, полон света, раскололся.
И пасечник оставил медоцвет, и трутни откупились перепугом...
Пришла година — и сомнений нет, кто был врагом, а кто остался другом.
Куда пришлось, рассыпались рои, растерянно несчастным маткам вторя. А те, кто потерял дома свои, и вовсе обезумели от горя.
Ив северных лесах густела мгла — на Вышгород тянулась, к Оболони...
Идобралась до Киева пчела,
и на моей пристроилась ладони.
И стар и млад не прячет взгляд сырой — вобрав тревогу трав и муку зверью...
Умрет пчела, родной утратив рой, но может и ужалить перед смертью.
architecxp
44
II
Не в силах позабыть или привыкнуть, покуда солнце росы пьет с полей, село глядится, будто прежде, в Припять, себя не узнавая без людей.
Пса отвязать забыли, и к порогу прикован он, облезший до костей. Растерянно, а может, с перепугу до самой крыши вымахал репей.
Не хватит гущи в ваших кофеварках, невмочь и электронному уму представить, как тоскует на задворках рожь по жнецу родному своему,
Что зарастет протопточка к кринице, что ялики рассохнутся до дна, что никому здесь больше не приснится и так уже забытая война,
Что лавочкам, где далей панорама, влюбленных не дождаться досветла, что в пустоту — бессмысленно и прямо ударникам взирать из-за стекла.
Уходят дни за днями — ни дымочка! — они моей души не исцелят...
Махнет с веревки рукавом сорочка, да вдруг из лопухов пробьется квочка с веселым желтым выводком цыплят.
III
Вновь северный ветер знамена полощет, в каштанах цветущих вскипает сурово...
Выходим на исповедь, словно на площадь, народу являя правдивое слово.
architecxp
Прости, Украины живая пшеница, прости, Беларуси сторонка лесная, прости меня, зверь, и прости меня, птица, за то, что споткнулся я, меры не зная.
Простите, внучата, прости меня, мама,
ивы, земляки, потерявшие корни,
ивы — те, что встали наивно, упрямо, надежней бетона и стали упорней...
Проселки, простите, и вы, магистрали,
илад тополиный, и камни, и воды, могилы отцов, и грядущие дали,
исущие — ныне и присно — народы.
Не знаю, кто первый в сплошной круговерти душой не поверил того, что исчислил...
Прости меня, сила любви, а не смерти, что я — не доделал, что я — не домыслил!
IV
В прозрачном весеннем просторе недрогнувший Киев стоит.
И наше незримое горе поболе, чем горе, таит...
Здесь — фронт. Здесь секунда итожит все то, что тебе суждено!
И, как его боль ни изгложет, но сердце все сдюжит и сможет, не сможет лишь сдаться оно.
Берем дезертира на мушку, берем трепача в оборот!..
Но бабка на рынке петрушку пока еще не продает.
Пусть горечь полынную эту за день не избыть и за год...
Но наша дорога к рассвету чернобыльем не зарастет.
architecxp
46
Григорий ЛЯШУК
Триптих
Дружба Донецк, Москва, Киев, Минск, Таллин... И небольшой город Ош.
Живет в нем Бектор Шубалиев. Ничем не отличается от москвичей, киевлян, минчан и таллинцев.
Разве настаивал кто-нибудь на его поездке в Чернобыль? Бектор, не задумываясь, сказал:
—Победит тот, кто думает о будущем.
Да, он, Бектор, думал о долге перед земляками и не мешкая приехал в город беды.
—У меня несколько профессий,— сказал тихо, но твердо,— Надо
—буду водителем, токарем... А лучше — пойду землекопом. Когда у братьев горе, работу не выбирают.
Всем стало понятно: Шубалиев готов отдать свою жизнь ради спасения других.
—Где труднее — туда и посылайте,— настоял.
Добровольцев распределяли по отрядам: шахтеров — к шахтерам, водителей — к водителям... А приезжали электрики и медики, токари и учителя, строители и поэты, пилоты и войны... Не удивлялись и судостроителям. Они, вероятно, как никто другой, ценят ответственность за дело рук своих перед людьми и стихией.
Один украинский хлебороб во время беседы с руководителями аварийных работ на АЭС сказал:
— Чего мудрить. Принимайте всех. Мы — бессмертны! В Чернобыль вела дружба. И люди брали с собой не
только умение. Они отдавали борьбе с бедой свои пламенные сердца.
Побратимы Петр Алоян одним из первых сказал:
—Еду в Чернобыль. Там горе...
И почти все эксплуатационники Армянской атомной отозвались:
—Бороться с бедой будем сообща.
«Бороться...» Слово «смерть» никто из них не вымолвил, хотя все знали: их ждет опасность. И все-таки ехали.
Уже в Чернобыле, перед вахтой, Петр сказал ребятам:
—Не за славой и почестями ехали мы сюда. Разве не так?
—Не подведем,— услышал дружные заверения.
architecxp
Начальник смены до сих пор помнит те слова. И лица армянских ребят стояли перед его глазами. Решительные, задумчивые, добрые...
Лица на все готовых людей.
Вспоминаю короткие, хотя, может быть, и необычные диалоги. Опасность тревожила душу. И надо было что-то говорить друг другу, чтобы отвлечься от нее, обрести спокойствие и уверенность.
Ныне, когда разговариваешь с героями Чернобыля, часто слышишь:
—Все испытали, все было. Но никто не жаловался. Да, боялись...
Невидимая смерть стояла рядом: реактор словно взбесился. И им, горстке смельчаков, надо было обслуживать АЭС. Часы, дни, месяцы...
Петр Алоян — жизнелюб, человек, который стремится много узнать, а еще больше хочет успеть. Но в тех экстремальных условиях у него было единственное желание: подменить того, кто устал, теряет силы.
Его спросили:
—Почему не щадишь себя?
Он ответил:
—Усталость моих друзей — моя усталость.
Те, кто хоть раз побывал с Петром в одной смене, навсегда запомнили его взгляд. В нем светилась не только любознательность, но и чувство товарищеской заботы, он словно бы спрашивал: «Что тебя волнует?»
О нем говорили: «Алоян своими действиями и поведением утверждает то качество души и характера, которое называется человечностью».
После смены он шел по улице и присматривался к деревьям. Казалось, он и им говорил: «Не горюйте. Гоните ее, радиацию!»
Может быть, они и слышали его своим естеством, воспринимали его совет. Ведь шелестела листва веселей.
А ночью он часто просыпался. Вставал, обходил спальню, наклонялся над койками друзей, осторожно поправляя на них одеяло, чтобы ничто не нарушало их сон.
Вот такие они, герои битвы с атомом. Немногословные, но готовые к взаимовыручке, самоотверженности, добру.
Один из тысяч Ночи не в силах были сокрыть всю горечь потерь, оставляли часто
ее утру, дням. Люди знали об этом и спешили в Чернобыль. Был среди них и Дроздюк. Молодой, хваткий. Имел он в сердце мечту — носить имя коммуниста. Потому четко написал в заявлении: «Прошу принять меня в партию...»
architecxp
48