Леонид ГОРЛАЧ
гнездо
ПОЭМА
Рубеж колючей проволоки строгий. Дозиметрический контрольный пункт. А рев машин груженых на дороге Сжимает горло, как тяжелый жгут.
И пыль на сосны серая садится, Кружится над накатанным шоссе. Опалены жарой и ветром лица На этой придорожной полосе.
Куда вы, хлопцы! Стойте, погодите,— Вокруг такая щедрая весна!..
Но стонет шлях усталый, и водитель Не знает тоже отдыха и сна.
Летят, летят машины на Чернобыль, На встречу с гарью, с черною бедой. Но без тревоги, кажется, особой Взлетает жаворонок над травой...
Спокойно пара аистов летает Над срубом придорожного гнезда.
И в клещи мысль берет, не отпускает: Так где же затаилась тут беда?
Чернобыль, может, вымыслы-химеры, Кошмар, навеянный гриппозным сном? Но все идут в Чернобыль «бэтээры», Хоть и не слышен орудийный гром.
Здесь наши офицеры и солдаты Оружие не носят при себе.
Так где же те враги и супостаты, Что с ними в грозной встретились борьбе?
architecxp
322
Вокруг весна цветет и зеленеет, Она такая дружная пришла...
А от раздумий мозг деревенеет: Зло существует, а не видно зла.
Здесь шли бои, сражались партизаны, На крошево крошили тут врагов. Пылали села, кровенели раны, Шел лютый бой у этих берегов.
Но вновь полещуки землянки рыли, Спасения искали у земли,
Исами свой священный мир творили, Из пашни сами всходами росли.
Иснова села у дороги встали, Укоренилась твердь полещука. Руин и горьких пепелищ не стало, Осталась только намять на века.
Земля людей спасала... Где же ныне Спастись, уйти в какую глубину? Немеют неба дальние вершины, Река уносит хмурую волну.
А солнце зной никак не поубавит. Живицей пахнут сосны на корню. Как оптимистом быть себя заставить, Осилить неуверенность свою?
И как себя причислить к тем героям, Что здесь рванулись первыми вперед? Народа боль, печаль мою утроив, Со мною в зону бедствия войдет...
Дорога жизни — узкая полоска, Нельзя ни шагу в сторону свернуть. Высокий лес, где сосны да березки, Как щит, нам ограничивает путь.
architecxp
В густых садах румянятся черешни, Но к их плодам уже не подходи.
О дух весенний, чудотворец вешний. От Украины горе отведи!
Теперь нельзя землянки вырыть снова. Зажечь огни убогих каганцов.
Здесь респиратор да загар суровый На лицах офицеров и бойцов.
Но такова уж человечья доля: Прогрессу никаких препятствий нет. Переживать нам остается с болью За эту зону горестей и бед.
За тех людей, за доблестный характер, Что весь в словах: «А кто же, как не мы?» Идут бойцы спокойно на реактор, Не устрашась его смертельной тьмы.
Автобус, тридцать раз уже омытый, Проглатывает спутников моих. Ревет мотор горячий деловито, Колеса мнут асфальт без никаких.
Поток машин со щебнем и цементом. Звон трубовозов, гулкий, как набат. Под запыленным воинским брезентом Дозиметристов суточный наряд.
А рядом — несколько собак бродячих Еды-приюта просят у людей.
Железом знай звенит асфальт горячий, Как бы к земле прикованный Антей.
Но вот уже виднеется Чернобыль. Я был зимой тут, даже воду пил Из этой вот криницы, чистой пробы.
Теперь криницу целлофан накрыл...
architecxp
324
Как страшно видеть и не тронуть воду В таком краю, где реки и пруды!
Кто ж оторвать посмел от губ народа Глоток живой, целительной воды?
Исловно в эти самые минуты Я слышу, кто-то шепчет горячо:
— Мы не цари природы, а, по сути, В невольниках у атома еще...
Икто докажет, что неправда это? Сидящие на формулах мужи, Что все открыли будто бы секреты
Ипоперек им слова не скажи?
Смотрю я на Чернобыль, землю вижу Во всем богатстве красоты живой,
В тепле квартир, в прохладе спелых вишен И что отныне стала нежилой.
Безлюдной улицей на Припять едем, Тревожное молчание храним.
Иаисты летят за нами следом, Как будто в небе безопасно им.
Иснова мысль меня гнетет и давит: Вернутся ли они в свое гнездо, Коль тот, четвертый, люди не заставят Остыть, осесть на каменное дно?
Мы, люди, что? Мы — мужества солдаты. Но аисты нам, может, не простят
Иподожгут, как в сказке, наши хаты,
Иотомстят за гибель аистят.
А воробей, который так беспечно В отравленной купается пыли?
Судьба, не уделяй нам славу вечно, Коль правду уберечь мы не смогли!..
architecxp
И появился город из-за леса Видением, придавленным к песку. Открыла даль туманную завесу, Нам показав широкую реку.
А над рекой — громада из бетона, Опутанная сетью проводов. Трубы высокой дымная колонна Касается пролетных облаков.
Итот, четвертый, черною злобою Стоит над зеленью весенних трав, Всѐ заслонив минувшее собою
Ивсе надежды наши растоптав.
Разрушенный бетон, и арматура Торчит из покореженной стены. Все это смотрит горестно и хмуро На синеву небесной вышины.
— Туда нельзя,— сказал мне мой начальник. Он скуп на слово и суров лицом.
Уселись хлопцы, как в горячий чайник, В наш «бэтээр», оправленный свинцом.
Мы двинулись вперед сквозь перелесок, Вздымая пыль столбом что было сил.
А ветерок весенний куролесил И пыль куда-то дальше относил.
Тут свой контроль, своя тут зона в зоне. За нею — смерть незримая лежит, Хотя и тут с надеждой иллюзорной Кому-то надо действовать и жить.
Вокруг пустынно, только одинокий Дозиметрический оставлен пост, Как оголенный бурею жестокой На берегу единственный утес.
architecxp
326
Туда-сюда проходят вертолеты, И ноша их тяжелая видна. Гудят небес лазурные высоты. Так с кем идет воздушная война?
Зачем я здесь стою, а где-то кто-то Идет в атаку рядовым бойцом Или сидит в кабине вертолета, Груженного азотом и свинцом?
Скажи мне, мой народ, моя держава, Хотя б на миг открой мне свой секрет: Коль есть у них на этот подвиг право, То почему лишен его поэт?
Вы скажете: мы бережем поэтов, Певцов эпохи бережем ряды...
А я б хотел упасть на землю эту На этой грани атомной беды,
Стать частью той земли, что чашу горя И горькой доли выпила сполна. Кибенок, Правик — истинно герои.
За гибель их гнетет меня вина.
Где были те, что так рапортовали О том, что, дескать, все идет на лад,
Что свысока смотреть беспечно стали На своенравный атомный заряд?
Их образумит смерть героев, муки Еще живых и будущих калек?.. Пусть у лжемастеров отсохнут руки. Цена их спеси помнится вовек.
Я мог бы и про аистов на крыше, Про соловьев лирический напев, Но то, что здесь и видел я, и слышал,
Рождает горький и бессильный гнев.
architecxp
И как могу я выводить рулады, Произносить дежурное словцо, Коль за измену хлопцы, за неправду Мне плюнут обязательно в лицо!
Давай-ка, Миша, мой солдат-сыночек,
Имы с тобою на четвертый блок! Но мой водитель говорить не хочет
Иворошит волос упрямый клок.
Он лишь сказал, что нет ему приказа,
Абез него — берите вот ключи...
Я про себя тогда подумал сразу: Молчат слова, когда гремят мечи...
Аночь уже коснулась мертвой зоны И окунула в темень Терехи. Прошили звезды полог небосклона, И травы стали сонны и тихи.
И лишь в походной бане из-под тента Выходит пар, как седовласый дед. Из узких щелей мокрого брезента Сочится тусклый желтоватый свет.
Промчит порой патруль автомобильный. Лучами фар по хатам проведет.
И вновь покой, тревожный и немирный, На припятскую землю упадет.
Асоловьи в сиреневом расцвете!
Ажаворонка ранний перезвон! Не верится порою, что на свете Все это правда, а не тяжкий сон.
Вот эта женщина, я вижу, пробежала, Что прорвалась сквозь многие посты, И у колючей проволоки ржавой Солдата просит: — К хате пропусти!
architecxp
328
Я только загляну, я только стану На тот порог, что выстрогал мой брат...— И наплывает, словно из тумана,
Сквозь сетку слез смутившийся солдат.
Он сам бы рад пустить хозяйку к дому, Но говорит, что «надо потерпеть»...
И что сказать солдату молодому, Когда за этой проволокой — смерть?!
А над селом радиостанций мачты,
Изуммеры тревожно в ночь летят.
Ив школьном классе занимает парты Подразделенье молодых солдат.
Идет урок, как с должною опаской Бойцам дезактивацию вести. Двадцатый век учительской указкой Укажет им нелегкие пути.
И в этом мире, темном, полузрячем, Не удержать сомненья в берегах:
Четвертый блок мы в саркофаг упрячем, Но как нам в саркофаг упрятать страх?
Да, пролетят стремительные годы. Вздохнет земля, вернутся люди в дом. Но будем помнить тот урок природы, Что пережили мы с таким трудом.
И будем чтить великие законы, Чтоб мудро шаром управлять земным,
Чтоб не оставить страшной мертвой зоны Потомкам и наследникам своим.
architecxp
наивысший судья - совесть
«Теперь нас ждали новые встречи. Уже не с дозиметристами, не со строителями, не с ремонтниками, а с эксплуатационниками АЭС. Впрочем, разные эти специальности зачастую сочетались в одном лице. Вот и Валерий Петрович Захаров, который в день нашего приезда руководил работой смены на первом блоке...»
(Из корреспонденции «Энергия Чернобыля». «Правда» от 15.12.1986 г.).
«За самоотверженные действия при ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС и проявленные при этом мужество, профессиональное мастерство, высокую политическую сознательность».
(Из благодарственной грамоты, врученной Захарову В. П. Припятским горкомом Компартии Украины и исполкомом Припятского горсовета народных депутатов),
Наша беседа с Валерием Петровичем Захаровым, сорокадвухлетним инженером, кому в числе других сотрудников АЭС довелось работать на станции до взрыва на четвертом блоке, в трудные дни аварии, в период подготовки станции к новому пуску и в последующий период, проходила в его повой, временной квартире сразу же после приезда его с очередной вахты. Несмотря на трудную рабочую пятидневку он старался выглядеть свежо, бодро, хотя глаза его все же то и дело выдавали накопившуюся за вахту усталость.
—Валерий Петрович, о событиях на Чернобыльской АЭС много написано, весь мир знает о массовом героизме, коллективном подвиге советских людей. Хотелось бы из первых уст, от очевидца, участника этих событий, услышать нечто другое: что вы лично ощущали, чувствовали, о чем думали в первые часы и дни аварии, где находились в момент взрыва, чем занимались?
—Я работал тогда начальником смены блока 2. Ночью с 27-го на 28 апреля должен был заступать на смену. Жили мы — жена
architecxp
330
Люда, дочка Диана (11 лет) и я — в Припяти, от АЭС три с половиной километра. В субботу решили сходить на базар. Вышли из дома — город какой-то не такой: милиционеры с противогазами, непонятное движение машин... О взрыве мы ничего еще не знали — я спал крепко: допоздна читал «Пожар» Валентина Распутина... Бывают же такие совпадения! Глядя на милицию, подумал, что в городе какие-то учения — то ли по плану гражданской обороны, то ли милиция отрабатывает свои задачи. Жена задержалась на рынке, а когда вернулась, уже на пороге расплакалась. «Ты чего?» — спрашиваю. «Авария... Есть погибшие». Трудно было поверить. «Взрывы на АЭС исключены,— мелькнуло в сознании,— гарантия...» Позвонил на второй блок начальнику смены Малинину. Он долго молчал, видимо, подбирая слова. «Чего в нашей жизни не бывает»,— сказал осторожно. Я понял, что дело плохо. Позвонил Гаврилину, который работал ночью. «Серьезно...» — ответил он одним словом. Голова пошла кругом: что же могло случиться? О тех масштабах аварии, которые были на самом деле, даже подумать не мог. «Вероятно, где-то что-то сорвалось, упало, кого-то придавило»,— решил.
|
В воскресенье по внутренней связи объявили об эвакуации |
|
|
города. Взять самое необходимое и питание на три дня. Но, конечно |
|
|
же, мы, оперативный персонал, остались. Даже мысли не появилось |
|
|
уехать. У нас ведь блок. Там нашу смену ждут. |
|
|
Семья уехала. Прощались грустно. Жена заплакала в автобусе. |
|
|
Но, в общем, было спокойно. Никакой давки, спешки. Милиция |
|
|
смотрела за порядком, но вмешиваться ей не пришлось. Куда |
|
|
уезжают? Никто не знает. На сколько? Только пожимают плечами. От |
|
|
этого появилось ранее незнакомое нашему послевоенному поколению |
|
|
чувство тревоги. Подумалось в ту минуту: «А как же в войну люди |
|
|
уезжали, уходили, убегали в неизвестность, бросая родные места, все |
|
|
нажитое, спасаясь от фашистов? Какой же непостижимо великой |
|
|
была эта всенародная драма!» Здесь все, смотрю, совсем по-другому, |
|
|
все относительно спокойно, и то леденеет душа... Правда, тревогу |
|
|
усиливало то, что к тому часу я уже знал, что четвертый блок |
|
|
разгерметизирован и что авария — общая. А что это значит — хорошо |
|
|
себе представлял. |
|
|
— |
Валерий Петрович, не смогли бы вы назвать самый |
|
напряженный, драматический, что ли, для вас момент за все время |
|
|
тревог, связанных с аварией? |
|
|
— |
Назову два таких момента. В 23 часа мы выехали из |
|
города на спецавтобусе на смену. Проезжаем мимо четвертого блока |
|
|
(метров пятьсот от него), смотрим на здание. Темно, мрачно, а воздух |
|
|
над корпусом светится. Багрово-красный, тревожный, словно |
|
architecxp |
какая-то чудовищная адская машина вырабатывает смертельный |
|
|
|
|
огненный яд. Было жутковато. Ведь все понимали, что это за свет...
Второй раз испытал такое же чувство, когда возвращались со смены. Проезжали уже с другой стороны блока с «лепестками»-респираторами на лицах. Пожалуй, на душе было еще тяжелее и тревожнее. Вспоминаю и третье неприятное впечатление: пустой, мертвый город... Зашел в квартиру — никого, удручающая тишина. Прислонился к дверному косяку и долго стоял, обессиленный и опустошенный, глядя на дочкин рабочий столик...
|
|
|
— |
Как было дальше, Валерий Петрович? |
|
|
|
— |
Отдохнул — и снова на ночь. Питание дома еще было: |
|
|
|
жена приготовила с запасом, словно чувствовала предстоящую |
|
|
|
|
долгую разлуку. Следующую ночь оставаться в Припяти нам уже не |
|
|
|
|
разрешили. После смены завезли на часик домой собрать вещи — и |
|
|
|
|
подальше нас от опасности, в пионерский лагерь. Оттуда привозили |
|
|
|
|
на работу. Когда подошли очередные три выходных дня, разыскал в |
|
|
|
|
Полесском районе семью (товарищ имеет машину, помог). В хате |
|
|
|
|
Владимира Кураксы скопилось тринадцать человек, но жили дружно |
|
|
|
|
— хозяева оказались людьми высокой нравственной пробы. Потом |
|
|
|
|
жена с дочкой уехали в Днепродзержинск к родным. В выходные дни |
|
|
|
|
я, когда мог, навещал их. |
|
|
|
|
На станции в это время произошла реорганизация, составили |
|
|
|
|
новый график работ. Собственно, работа как таковая потеряла свой |
|
|
|
|
изначальный смысл, но мы дежурили, поддерживали реакторы в |
|
|
|
|
режиме консервации, то есть в подкритическом состоянии, отводили |
|
|
|
|
от них выделяющееся в активной зоне тепло. Эта работа оказалась |
|
|
|
|
психологически куда труднее, чем дежурства в обычных условиях. |
|
|
|
|
Думаю, вы меня понимаете... Мы ведь уже знали, в каком опасном |
|
|
|
|
месте все время находимся. Надо сказать, в эти трудные для всех нас |
|
|
|
|
дни люди проявляли друг к другу большую душевную теплоту. |
|
|
|
|
Поддерживали у товарищей бодрость духа, заботились об их |
|
|
|
|
здоровье. Тут хочу отметить наших медиков. Молодцы! Дотошно и |
|
|
|
|
бережно следили и сейчас следят за нашим здоровьем, запрещают |
|
|
|
|
работать, если замечают хоть что-нибудь опасное для организма. |
|
|
|
|
Однажды старший инженер управления блока член партии Астахов |
|
|
|
|
Виктор Васильевич па дежурстве потерял сознание. Врачи помогли |
|
|
|
|
ему очнуться, велели покинуть рабочее место. А он — нет. Я не |
|
|
|
|
разрешил ему работать, стал вызывать машину, а он махнул рукой и |
|
|
|
|
говорит: «Не надо никакой машины. Она может понадобиться |
|
|
|
|
другим!» И был на смене до конца. Сейчас, после лечения, врачи |
|
|
|
|
снова разрешили ему работать. Мы знаем, что психологическое |
|
|
|
|
напряжение полностью никак не снимешь. Но мы знаем и другое — |
|
|
|
|
никто, кроме нас, не сделает того, что нужно сделать. Ну, скажем, |
|
architecxp |
|
|
кому было готовить первый блок к пуску, как не нам? Или провести |
|
|
|
|
|
|
|
332 |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
испытания реактора, аналогичных которым не было еще в практике? Люди хорошо понимают это, и чувство долга не позволяет никому расслабляться ни на минуту.
—Ну, а были слабые духом, Валерий Петрович?
—Были. Об этом писали газеты. Но когда читаешь о незнакомых людях — это одно, а вот если подобное происходит рядом
—очень удручает. Осадок в душе на всю жизнь остается... Когда наши семьи садились в автобусы, ко мне подошел один специалист из нашей смены (фамилию не называю, так как он позже возвратился на АЭС) и, потупившись, спрашивает: «Как мне быть, Валерий Петрович?» — «Не понял,— поворачиваюсь на его голос,— о чем вы?»
—«Ну... уезжать ведь велено».— «Да,— отвечаю,— велено, но не нам...» Потом подумал: «А ведь оговорок никаких не было, выходит, что всем можно уезжать, даже оперативной смене». «Вот что,— говорю ему,— приказа оставаться никому не было, но есть высший судья — совесть наша... Кто же вместо нас на смену поедет?» Он пожал плечами, глаза его потухли, молча ушел куда-то в толпу... На смену мы поехали без него. А ведь на хорошем счету числился человек. Вот и попробуй раскуси в обыденной жизни человека до конца. Не так-то просто. Пуд соли надо съесть, в передрягах, в беде вместе побывать, тогда только, возможно, и выявишь, кто есть кто.
—Валерий Петрович, последний вопрос: что такое вахта, которую вы сейчас несете? Как это все выглядит?
—Смены работают так. Из дому на спецавтобусах едем в поселок Зеленый Мыс на пять суток. Оттуда нас — на время смены — возят на АЭС. Через пять суток — домой. Здесь находимся около недели. Врачи, медосмотры, занятия в спорткомплексах — все это обеспечено. Все побывали с семьями в отпусках. На юге, в хороших санаториях. Там нас тщательно — в который раз — обследовали. Я заметил: кто много занимается спортом — легче переносит радиационное заражение. Я люблю спорт, стремлюсь поддерживать в себе физические силы. Сейчас па Чернобыльской АЭС очень дружный, испытанный в беда коллектив. Работает с хорошим настроением, радиационный фон все время понижается. От имени нынешних эксплуатационников хочется сказать большое спасибо всем, кто принимал и принимает участие в ликвидации аварии и ее последствий.
Интервью взял Степан Костяной
architecxp
Василь ЮХИМОВИЧ
падают каштаны, падают...
Беда — незвана и нежданна, и не подвластна никому...
Так что же, в Киеве каштана теперь уже не подниму?
Одни в Крыму, другие — в Поти, с детишек не спуская глаз...
Ну, а плоды лежат в дремоте, как в пасху крашенки, лоснясь.
Стучат, как в кузнице стучали...
Упал — сверкает, огневой, как будто отлакировали поэты рифмами его.
Чем пособить родному краю? На Старокиевской горе опять каштаны собираю,
что б там ни пряталось в ядре!
Иные — прочь... Их дум зигзаги не уследить — сплошной туман...
Трещат колючки саркофагов:
щелк — и каштан, щелк — и каштан!
В науке вновь неразбериха: какой то след оставит плод?..
А он — свой плащ долой! — и тихо, душа доверчивая, ждет...
architecxp
334