Gustav_Shpet_i_sovremennaya_filosofia_gumanitarnogo_znania_2006
.pdfприведем и последнюю запись: «Значение относится не к мыш лению, а ко всему сознанию»48.
Для основной, главной единицы анализа, каковой было объяв лено значение в начале «Мышления и речи», —не слишком бо гато. Наиболее интересна в контексте проблемы мысли и слова — характеристика значения как внутренней структуры знаковой операции. Здесь Выготский раскрывает роль значения как опосредствующего звена между мыслью и словом. Не является ли таким звеном преобразующее действие? Позднее А. В. Запо рожец назовет знаковую операцию или операциональное зна чение кристаллом действия.
Выготский возвращается к значению в конце книги, приво дит разъяснения Ф. Полана о соотношении смысла и значения и подводит итоги собственных исследований. Главное состоит в преобладании смысла над значением. «Значение есть только одна из зон того смысла, который приобретает слово в контексте ка кой-либо речи, и притом зона наиболее устойчивая, унифици рованная и точная. Как известно, слово в различном контексте легко меняет свой смысл. Значение, напротив, есть тот непод вижный и неизменный пункт, который остается устойчивым при всех изменениях смысла слова в различном контексте»49. Други ми словами — значение является только камнем в здании смыс ла50. Это не случайная оговорка. Она соответствует той скромной роли, которую значение сыграло в книге. Далее следует звуча щее формально положение о двойном опосредовании мысли: сперва значениями, а затем словами. «Значение опосредует мысль на ее пути к словесному выражению, т. е. путь от мысли к слову есть непрямой, внутренне опосредованный путь»51. Таким обра зом, главная единица анализа мысли и слова выступила лишь в роли одного из двух посредников, к тому же самого устойчивого, настолько косного, что он даже уподоблен камню. Не слишком ясно, как такое тяжеловесное значение превращается в «обла ко», в «чистое значение»? Как камень может испариться? Види-
48 Тамже. С. 167.
49 ВыготскийЛ. С. Мышление и речь// ВыготскийЛ. С Собрание сочине ний: В 6 т. Т. 2. М.. 1982. С. 346.
80 Тамже. С. 347.
и Там же. С. 356—357.
мо, это не очень ясно и самому Выготскому. Поэтому он на самых последних страницах книги достаточно элегантно расстается со зна чением: «В проблеме мышления и речи мы пытались изучить ее внутреннюю сторону (чего? проблемы? — В. 3.), скрытую от не посредственного наблюдения. Мы пытались подвергнуть анали зу значение слова, которое для психологии всегда было другой стороной Луны, неизученной и неизвестной. Смысловая и вся внут ренняя сторона (курсив мой. — В. 3 .) речи, которой речь обращена не вовне, а внутрь, к личности, оставалась до самого последнего времени для психологии неведомой землей... В нашем желании разграничить внешнюю и смысловую (значение исчезло, курсив мой. — В. 3.) сторону речи, слово и мысль, не заключено ничего, кроме стремления показать в более сложном виде и в более тон кой связи то единство, которое на самом деле представляет со бой речевое мышление»52.
Если уж вспоминать о Луне и ее сторонах, то значение — бли же к видимой стороне Луны, а смысл — к невидимой, о чем в сле дующей фразе пишет сам Выготский. Даны вещи, предметы, сло ва и их значения, а смысл — искомое. Но он все же находится, хотя и с трудом, не сразу. Если думать об образе, то для изображе ния взаимоотношений значений и смыслов подходит лента Мё биуса. В процессах понимания ли, мышления ли мы действи тельно сталкиваемся с противоположно направленными актами осмысления значений и означения смыслов, которые и переходят один в другой. На внешней стороне ленты может быть значение, кото рое в результате акта осмысления превращается в смысл и ста новится внутренней стороной той же ленты. Аналогичное происходит в результате означивания смысла. Так или иначе, но замена Выготским значения на смысл несомненна и в высшей степени продуктивна. Такая замена приближает взгляды Выгот ского к взглядам Шпета. От своих учителей А. В. Запорожца, А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьева я слышал, что последнюю главу «Мышления и речи» Лев Семенович, будучи тяжело больным, диктовал накануне своей кончины. Возвращаться к началу кни ги, да и ко всей книге было уже поздно. Но совершенная им заме на представляет собой замечательное свершение мысли в сло ве, как, впрочем, и вся книга в целом. Может быть, предвидение
51 Там же. С. 358-359.
собственного конца заставляло думать не о значении, а о смыс ле. Мысль о смысле важнее, чем мысль о значении. А. Р. Лурия иначе, чем я, прочел книгу своего учителя Л. С. Выготского! Он не увидел замены значения смыслом, а только дополнение смыс ла к значению: «До сих пор мы говорили о двух компонентах слова (или высказывания): его предметности и его значении... существу ет, однако, еще третья функциональная сторона слова, не менее важная, чем предметная отнесенность и его значение, которое имеет слово для самого говорящего и которое составляет подтекст высказывания»53. Так или иначе, но заключительная фраза всей книги Выготского: «Осмысленное слово есть микрокосм чело веческого сознания», при всей своей значимости, могла бы по служить для него началом новой книги о слове. Но такая книга (и не одна!) уже написана Г. Г. Шпетом. Правда, она трудна для понимания, видимо, не прочитана Выготским, как и мало кем из психологов последующих поколений.
В мою задачу не входит решение проблемы, что есть едини ца анализа речевого мышления. Значение, смысл, или осмыс ленное значение, или, наконец, со-значение, т. е. особый интим ный смысл слова, имеющий свои интимные формы54. Именно в субъективных со-значениях, а не в объективных смыслах и зна чениях Шпет усматривал объект психологического исследова ния: «Не смысл, не значение, а со-значение, сопровождающие осуще ствление исторического субъективные реакции, переживания, отношение к нему — предмет психологии»55. Обсуждая вопрос о единице анализа, нужно учесть и то, что говорил Шпет о значе нии как о «материи» слова, о специальном классе оперативных значений, об отличии их от предметных значений.
***
Обратимся к трактовке Шпетом структуры слова. Особое вни мание при этом нужно уделить значению и смыслу, которые Вы
мЛурияА. Р. Послесловие // ВыготскийЛ. С. Собрание сочинений: В 6 т.
Т.2. М., 1982. С. 475.
54 Шпет Г. Г. Эстетические фрагментыН ШпетГ. Г. Сочинения. М., 1989.
С470.
**ШпетГ. Г. Введение вэтническуюпсихологию// ШпетГ. Г. Сочинения.
М., 1989. С. 480.
готский называл внутренней стороной слова. Шпет, вслед за В. Гум больдтом, говорил о внешней и внутренней формах слова. Но не только. В структуре слова он выделяет внешние, чистые, или онтические, и внутренние формы. Морфологические или мор фемные формы есть внешние формы слова. Чистые, онтичес кие формы, несущие предметный смысл, Шпет вводит, имея в виду отличие предмета от вещи. Номинальным знаком наличной или вспоминаемой вещи является слово. Когда речь идет о вещи, то в слове представлен чувственный момент, когда же речь идет о предмете, то этот новый в структуре слова момент является умственным, интеллектуальным. И слово уже относится не к чув ственной, а к интеллектуальной данности: «Слово указывает те перь на нечто презентирующее, достигаемое не по указательно му персту, не по чувственной, а по интеллектуальной интуиции. То, на что теперь указывает слово, подразумевается под ним, под сло вом подразумевается предмет»56. И далее: «“Предмет" подразумева емый есть только некоторый пункт внимания, “нечто”, задаваемая тема. Выполнение, осуществление (по содержанию), разработка темы есть дело дальнейшее, предполагающее новые данности, новые функции, новые углубления и “ступени". Предмет только вопрос, даже загадка, х, условия для раскрытия коего еще долж ны быть даны и постигнуты какими-то другими способами»57. И наконец: «Всякая действительно, эмпирически, реально существу ющая вещь, реальное лицо, реальное свойство, действие и т. п. суть вещи. Предметы — возможности, их бытие идеальное»58. Шпет различает бытие фактическое, «бытие в мире» и «бытие в идее». Важно подчеркнуть, что «бытие в идее» есть бытие интенциональное и тем не менее это предметное бытие, несущее на себе предметный смысл. Подобное предметное, оно же идеальное бытие представлено в онтических, или чистых формах слова. Итак, значение слова всецело лежит в сферах онтологических: «где бы и какой предмет мы ни называли (будет ли этот предмет вещь или отношение), мы не можем ограничить слово его но минативной функцией, а должны констатировать за ним также
96ШпетГ. Г. Эстетические фрагментыИ ШпетГ. Г. Сочинения. М., 1989.
С.393.
иТамже. С. 394. *· Там же.
функцию значащую, т. е. что бы мы не называли, мы высказываем также или конституируем нашим высказыванием о нем, его содержа ние и смысл — гевр., воспринимаем и понимаем их»59.
Перейдем к внутренней форме слова: «Между формами онтическими (вместе с их формальным содержанием) и между фор мами морфологическими (с их содержанием, которое то же, что и уонтических форм) вклинивается, как система отношений между ними, сплетение новых форм, именно форм логических»60. Логические формы — это формы существенного смысла (я не останавлива юсь на претензиях Шпета к формальной логике). Внутренние логические формы сами конкретны как формы смыслового со держания. Они суть «отношения», термины или крайние члены которого —языковая эмпирическая форма слова и принципи альный идеальный («отношение») смысл. Шпет приводит спе циальную аргументацию относительно строгого соответствия и возможности перевода с языка логики на язык онтологии и обратно. Это обеспечивает практически неограниченные воз можности взаимодействия между морфологическими, онтическими и логическими формами. Если искать аналог внутренним логическим формам в психологической литературе, то ближе всего к ним подходят представления Ж. Пиаже об операторных структурах. Это специальный вопрос, который выходит за пре делы настоящего анализа.
Дополним то, что мы уже узнали от Выготского о смысле, соображениями Шпета: «Разум, то, что разумеет, и есть функция, направленная на усмотрение смысла. (...) В структуре слова его содержание, смысл принципиально занимает совсем особое мес то в сравнении с другими членами структуры. Смысл не отде^ лим, если воспользоваться уподоблением этой структуры строе нию и сложению организма, от прочих членов, как отделимы костяк, мышечная система и проч. Он скорее напоминает напол нение кровеносной системы, он — питание, разносимое по все* му организму, делающее возможным и нормальную деятельность его мозга-логики, и радостную — его поэтических органов чувств.
мШпетГ. Г. ЯзыкисмыслН ШпетГ. Г. МысльиСлово. Избранныетруды. М., 2005. С. 610.
80 ШпетГ. Г. Эстетические фрагменты// ШпетГ. Г. Сочинения. М., 1989. С. 398.
С другой стороны, смысловое содержание можно уподобить той материи, которая заполняет собой пространства, из вращатель ного движения которой вокруг собственного центра тяжести и от конденсации которой складываются в систему хаотические туманности. Живой словарь языка — хаос, а значение изолиро ванных слов — всегда только обрывки мысли, неопределенные туманности. Только распределяясь по тем многочисленным фор мам, о которых до сих пор была речь, смысл приобретает целе сообразное органическое бытие»61. Смысл, таким образом, не просто заменяющий значение посредник, как у Выготского. Он есть мысль, понимаемая как становление. Шпет постоянно гово рит о нем, когда обсуждает все формы слова и их содержание, которое тоже осмысленно. Подобная трактовка смысла может рассматриваться как выполнение пожелания Мандельштама о равноправии смысла, Логоса, с другими элементами слова. Ме тафора смысла как наполнения кровеносной системы вполне может конкурировать с метафорой смысла, принадлежащей М. Ве беру: человек — это животное, подвешенное в паутине смыслов, которую он же сам сплел. Можно добавить: из своего собствен ного бытия. (Обе метафоры весьма продуктивны и дополняют одна другую. Если позволить себе немного пофантазировать, то можно поставить вопрос о том, как созданная человечеством паутина объективных смыслов трансформируется и наполняет смысловую кровеносную систему отдельного индивида? Как со общаются, взаимодействуют и взаимообогащаются обе смысло вые системы? Следует предупредить, что, обсуждая эти вопросы, не нужно спешить уподоблять объективную систему смысла Интернету.)
Как бы в ответ на предположения Выготского о возможнос ти существования «чистых значений» и Гальперина о «чистой мысли» Шпет пишет: «Чистый смысл, чистое содержание мысли, буквально и абсолютно, такая же невозможность, как и чистое чувственное содержание. (...) Чистое содержание как предмет анализа есть содержание с убывающе малым для него значением формы»6*. И наконец, о невозможности чистой мысли. Как бы мысль ни была «расплывчата и неуловима, она “дается* в чистом
61 Тамже. С. 416—417. «Там же. С. 417.
виде в формах, хотя неопределенных, сознания. Это всегда есть мысль на что-то направленная, хотя бы оно представлялось как самое расплывчатое “нечто”, “что-то", и оно-то уже —minimum той “естественной" формы, без которой мысль немыслима. Этот minimum формы онтологической бытием своим уже предпола гает также хотя бы minimum формы логической. И следователь но, minimum мысли постулирует также minimum, некоторый эмбрион “словесности”. Поэтому-то так детски беспомощны по пытки изобразить мысль бессловесную. Они рисуют мыслителя в виде какого-то глухонемого, погруженного в “чистое” мышление, как в клубы табачного дыма, и притом глухонемого не эмпири ческого живого, потому что последний непременно для мысли обладает своими средствами ее воплощения и передачи, а глухо немого бесплотного — не то ангела, не то беса»65.
Но и сказанного Шпету кажется недостаточно. Он «нагружа ет» смысл историей. Прислушаемся к тому, как Шпет размышляет о «естественной» форме мыслимого: «Оно не только расплыва ется и склубляется вокруг какого-то центра тяжести складываю щегося смысла, пока тот окончательно не закреплен и не фикси рован контекстом, но всегда носит на себе, так сказать, историю своего сложения. Как всякая вещь, даже в природе, не только есть вещь, похожая на другие или отличная от них, но еще имею щая и носящая на себе свою историю. Смысл есть также истори ческий, точнее, диалектический аккумулятор мыслей, готовый всегда передать свой мыслительный заряд на должный прием ник. Всякий смысл таит в себе длинную “историю" изменений значений»64. Напомню, что для культурно-исторической психо логии Выготского понятие смысла является центральным: он настаивал на смысловой структуре сознания. Это понятие едва ли не стало центральным и для психологической теории дея тельности А. Н. Леонтьева. Он предполагал придать смыслу «ста тус» главной единицы анализа всей психики, а потом оставил эту идею. Но ни тот ни другой не смогли дать проекцию фило софской категории «смысла» на психологию, подобную той, ко торую дал Шпет.
68 Тамже. С. 417-418.
84 Тамже. С. 418.
Остается добавить, что, согласно Шпету, смысл укоренен в бытии и что он не только этимологически есть со-мысль65. Ха рактеристика смысла как со-мысли замечательна сама по себе. Выше упоминалось о смысле двигательных, перцептивных, мнемических задач, а, соответственно, речь должна идти и о смысле действий, направленных на их достижение. Побочным результа том успешного решения перечисленных задач является постро ение соответствующих им предметных, операциональных, пер цептивных значений. Следовательно, значениям предшествует смысл или со-мысль, которая ищет и находит в них свое вопло щение.
Характеризуя внутреннюю форму слова, Шпет большое вни мание уделяет динамичности логических смысловых форм. Проиллюстрирую эту динамику описанием рождения смысла по этической речи, имеющимся у его вольного или невольного (?) едино мышленника — Мандельштама. Общими были у них не только мысли, но и судьба. Поэт погиб в Гулаге через год после убий ства Шпета. Характеризуя орудийную поэзию Данте и отличая ее от внешней поясняющей образности, Мандельштам пишет: «Смысловые волны-сигналы исчезают, исполнив свою работу: чем они сильнее, тем уступчивее, тем менее склонны задержи ваться... Качество поэзии определяется быстротой и решимос тью, с которой она внедряет свои исполнительские замыслыприказы в безорудийную словарную, чисто количественную природу словообразования. Надо перебежать через всю шири ну реки, загроможденной подвижными и разноустремленными китайскими джонками — так создается смысл поэтической речи. Его, как маршрут, нельзя восстановить при помощи опроса ло дочников: они не расскажут, как и почему мы перепрыгивали с джонки на джонку»66. В другом месте поэт говорит: «Световые волны прорезаются, как зубы». Возможно, смысловые и световые волны представляются поэтом как метафоры друг друга. Возмож но, что в обоих случаях и те и другие обладают порождающими свойствами. Если это действительно так, то смысл несет орудий ную функцию, является средством-медиатором, разумеется, оста ваясь при этом смыслом, со-мыслью и, подобно сим в о л у та й -
65 Там же. С. 455.
66 Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987. С. 109.
ной. Хотя поискам лежавших в основе творчества, а затем воп лотившихся и рассеявшихся в его результатах свето-смысловых волн-сигналов многочисленные комментаторы великих произ ведений искусства посвящают объемистые труды, согласие меж ду ними достигается крайне редко.
Позиция Шпета о динамичности смысловых форм (волн?) выражена не менее определенно и энергично, чем у поэта. Чи татель волен ее воспринимать либо как дополнение к позиции Выготского, либо как упреждающую критику и предупреждение самому себе, чтобы он не оказался рядом с Выготским на тех же «качелях». В 2001 г. В. В. Бибихин использовал тот же образ «ка челей», анализируя размышления А. А. Потебни о мысли и слове. Он вел анализ без учета противоречивой позиции Выготского и предельно ясно выраженной позиции Шпета. Завершая ана лиз, он воскликнул: «Будет ли конец этим качелям?» Тем не менее взгляды Потебни весьма поучительны, прежде всего, с точки зрения его влияния на Выготского, который единственный раз упомянул понятие внутренней формы, да и то лишь в контексте своих размышлений о психологии искусства. Он использовал это понятие в интерпретации Потебни, а не Гумбольдта и Шпета: «В каждом слове, как показала это психологическая система язы кознания, мы различаем три основных элемента: во-первых, вне шнюю звуковую форму, во-вторых, образ, или внутреннюю фор му, и, в-третьих, значение. Внутренней формой называется при этом ближайшее этимологическое значение слова, при помощи которого оно приобретает возможность означать вкладываемое в него содержание. Во многих случаях эта внутренняя форма за былась и вытеснилась под влиянием все расширяющегося зна чения слова»67. Далее, Выготский критикует Потебню за пристра стие к ассоциативным и сенсуалистическим направлениям в психологии и возражает ему в духе приведенного выше протес та Мандельштама против сведения поэзии к внешней поясняю щей образности. Тем самым Выготский утрачивает интерес к образу как к составной части внутренней формы, о котором го ворит Потебня. После вытеснения внутренней формы между звуковой формой и значением происходит нечто вроде корот
87 ВыготскийЛ. С Психология искусства. М., 1987. С. 29.
кого замыкания. Понятие внутренней формы утрачивает конст руктивный смысл, и Выготский, действительно, забывает или вытесняет его и больше к нему не возвращается.
Выготский едва ли заслуживает упрека по поводу такого от ношения к понятию внутренней формы в интерпретации ее Потебней. С точки зрения Шпета, сведением внутренней формы к образу и этимологии «Потебня (...) компрометирует понятие внутренней формы языка»68. Не только компрометирует поня тие, но и загоняет себя и проблему мысли и слова в удивительно интересную ловушку. Приведем ее описание Бибихиным (внут ри длинной выписки фразы в кавычках принадлежат Потебне): «Потебня, едва сказав было, что только понятие и слово вносят порядок и законность в мир, начинает смотреть на слово “как на посторонний и произвольный знак”... Развивающаяся мысль вбирает в себя понятия и образы, ее ускоряющийся порыв под стегивает и подкрепляет сам себя. Чистая мысль стремится к свободе. “Вместе с образованием понятия теряется внутренняя форма, как в большей части наших слов, принимаемых за корен ные... Слово становится чистым указанием на мысль, между его звуком и содержанием не остается для сознания говорящего ни чего среднего". Кажется, что исчезновение внутренней формы, выход словесного звука напрямую к тому, о чем идет речь, должны печалить поэтичного Потебню; ничего подобного. Наоборот, способность выбросить из себя всю гирлянду внутренних форм и других обертонов значения представляется теперь Потебне до стоинством языка. “Несправедливо было бы упрекать язык в том, что он замедляет течение нашей мысли". В стремительной мыс ли высшее достоинство человека. В минуты ответственных ре шений чистая мысль, как стрела, нацелена на суть дела и всякая примесь привесков, плюмаж “внутренних форм” ее отяготит. Ничего этого не надо. “Нет сомнения, что те действия нашей мыс ли, которые в мгновение своего совершения не нуждаются в не посредственном пособии языка, происходят очень быстро".
Заметим это: “не нуждаются в пособии языка”. Т. е. мысль об ходится без языка вообще. Дальше: “В обстоятельствах, требую щих немедленного соображения и действия, например, при не
68 ШпетГ. Г. Эстетические фрагменты// ШпетГ. Г. Сочинения. М., 1989. С. 447.