Gustav_Shpet_i_sovremennaya_filosofia_gumanitarnogo_znania_2006

софско-гуманитарной парадигмы впрошлом столетии. Название, конеч­ но, само преломляет происшедшую в советский век почти то­ тальнуюутрату неофициального«общного» языка исторического опыта (как «повседневного» языка, так и «научного») —утрату, о которой точнее всего сумел у нас сказать, что характерно, не философ, даже не поэт или писатель, но крупнейший отечественный фи­ лолог-мыслитель последних десятилетий10. Чтобы быть лучше понятым, приходится ссылаться на понятийный язык Т. Куна, имея в виду на самом деле нечто совсем иное — такую «смену па­ радигмы», о которой невозможно адекватно судить с позиций неопозитивизма, а равно «критического рационализма», как и вообще всякой монорационалъной эпистемологии так называемой «единой науки» {unity of science), пусть даже и рефлектирующей свою историю (в пределах научных теорий)11.

10 Впоследний год советского векаС. С. Аверинцев писал: «...старые сло­ ва, забытые всеми, кромедопотопных интеллигентов (как раз и окружавших мое отрочество), не подходили кновой действительности, для которой в на­ личиибылтолько наборофициальныхобозначений, альтернативыкоторыммож­ нобылосоздаватьтолькообщей языковойработой, но таковаябылаабсолют ноневозможна. Единственнойальтернативойофициальномуязыкуоставалась лагерная“феня", илиможнобыло водиночествевыдуматьсобственныйязыкдля индивидуальногоупотребления —занятие, привычкаккоторому ощутимаиу Солженицына, иуЛ. Гумилева, иособенноуДм. Панина (послужившегомоде­ льюдлясолженицынскогоСологдина)». См.:Аверинцев С. С. «Сетинеба не вов­ се пусты»// Пилигримы. № 9.1—7 марта 1991 г. С. 8. Освободить философию от «набораофициальныхобозначений» нетакпросто, какиногдакажетсятем, кто пришел в философию и богословие из физики, математики или биоло­ гии, —поворот, которыйнауровне неофициальногоисторическогоопытана­ чался в СССРуже в 1970годы. Всоветской культуре, надуховно-идеологичес­ комзнаменикоторойбылначертаннаучно-техническийдевизБекона«Знание — сила»,впоследниедвасоветскихдесятилетияпрогрессировало (какинаЗапа­ де) общее чувство«концабеконовскойэпохи», о котором писал в 1990-е годы немецкийисторикнаучнойкультуры Нового времениГ.Беме. См.: ßöemeG.Ат Ende des Baconischen Zeitalters: Studien zur Wissenschaftsentwicklung. Frankfurt а. M., 199S.

11Вэтомсмыслепонятносоображение, высказанноеЭ. Ю. Соловьевымна защитемоегодиссертационногодоклада «ФилософскаяпрограммаМ. М. Бах­ тинаи сменапарадигмывгуманитарномпознании»: «Какдавно надобылооб этомподумать, какдавновсамомобщемвидезафиксировать, что помимосме­ ныпарадигмывестественныхнауках(чемувпоследнее время посвящена, на-

Замечательный отечественный филолог-германист А. В. Ми­ хайлов заметил однажды: «Начала и концы — это сначала не тео­ ретическая проблема, но проблема реальногоисторическогоопыта»п. Спра­ шивая о «тайне филологов», мы предвосхитили, в сущности, вопрос о «началах и концах». В случае «смены философско-гу- манитарной парадигмы» речь идет о, так сказать, магистральном сюжете западноевропейской (прежде всего — немецкой) фило­ софии минувшего столетия по линии: Дильтей —Ницше — Гус­ серль — Розенцвейг —Бубер — Хайдеггер — Миш — Гадамер. Каж­ дое звено этой цепи непонятно не только без предшествующих, но и без последующих звеньев, своевременно повторивших и обновивших проблематику магистрального сюжета в его отно­ сительно общной, хотя и дифференцированной направленности. Магистральный сюжет — смена философско-гуманитарной па­ радигмы — это поворот в осмыслении исторического опыта в науках исторического опыта и в философии. Речь идет о том «решающем повороте» на философской магистрали XX века, который Ганс-Георг Гадамер в своем обращении «К русским чи­ тателям» из Гейдельберга (1990) определил, с оглядкой на Гуссер­ ля и Хайдеггера, как «переход от мира науки к миру жизни» в самом научно-философском познании1’.

верно, третьнашейнаучно-методологическойлитературы),несомненно, про­ исходила смена гуманитарной парадигмы в последней трети XIXи впервой половине (даипо сейдень) XXстолетия» (Цит. по:Диалог. Карнавал. Хроно­ топ. 1998. №2. С. 188). «Какдавнонадобыло...», но потому-тоизатруднитель­ но внаше время: висторическом опытедалеконе все можно осознатьитематизироватьзаднимчислом.

“ МихайловА. В. ПредисловиеIIМурьяновМ. Ф. Пушкинскиеэпитафии.М., 1995. С. 7.

18 См.:ГадамерГ.-Г.Цит. изд. С. 7. Напервыйвзглядстранно, хотявдействи­ тельностисовершеннологичноипонятно, что припереводеупоминавшейся статьи Ф. Роди на русский пришлось отсечьбольшую (и руководящую) часть целого, оставивлишьпоследнийраздел, посвященныйГ. Г. Шпету(см.:РодиФ. Герменевтическаялогикавфеноменологическойперспективе/ ПереводИ. Чубарова//Логос 1996. №7. С. 41—46). Дляподходак одномуитомужесобытию, которое характеризуют (хотя и вразных масштабах) Ф. Роди иГ.-Г. Гадамер, унас все еще отсутствуетисторический «диалогизукмцийфон». Странными спорным в этом переводе представляется не столько само это искусствен­ ное отсечение, сколькото, какИ. Чубаровперевел название статьиФ. Роди.

Для наших целей не так важно, в какой мере Г. Г. Шпет осо­ знал и осуществил этот «поворот»: главное, что этот философ участвовал в решающем философском и научно-гуманитарном со­ бытии века — одним из первых и последних в России. Отметим в этой связи три момента, принципиальных для нашего герменев­ тического комментария:

(1)Смена философско-гуманитарной парадигмы в некотором решающем смысле имела место в течение нескольких лет — при­ мерно между 1917 и 1923 годами, когда, как сказано в романе Тома­ са Манна «Волшебная гора» (1924), «началось столь многое, что потом оно уже не переставало начинаться»14.

(2)Принципиальное это событие не имело места в отече­ ственной мысли ни в «научной материалистической», ни в «ре­ лигиозной идеалистической» философии. Смена гуманитарной па­ радигмы произошла у нас не столько в философии, сколько в филологии и в эстетике, но в те же самые несколько пореволюцион­

ных лет и — с определенными издержками15.

(3) Приходится констатировать происшедший в советский век обоюдный разрыв философского и филологическогоразума (включая и так называемую классическую филологию) — разрыв, проходящий по линии «критики историческогоразума», от Дильтея и его школы до

Семантическиипосамойсутиделанемецкийавторимеетввиду герменевтичес­ кую«перспективу» вфеноменологическом«контексте* (Umfeld) —ане наоборот, как,видимо, предпочелпониматьпереводчик.

14 Манн Т. Собр. соч.: В 10т. Т. 3. М., 1959. С. 8. Этими же годами опреде­ ляетМикаэльТойниссенмагистральныйповоротвзападноевропейскойфило­ софии к«социальной онтологии» (исторически новой форме «первой фило­ софии»)вдвухеенаправлениях:«трансцендентальном» (Гуссерль—Хайдеггер — Сартр) и «диалогическом* (Ф. Розенцвейг, О. Розеншток-Хюсси, Ф. Эбнер, М. Бубер и др.). См.: Theunissen М. Der Andere: Studien zur Sozialontologie der Ge­ genwart. Berlin, 1965. Врусской гуманитарно-философской культуреXX в. оба этих направления представляет М. М. Бахтин, причем совершенно своеоб­ разно. Подробнее об этомсм.*.МахлинВ. Л. Незаслуженныйсобеседник// Бах­ тинский сборник. Вып. 5 / Отв. ред. и сост. В. Л. Махлин. М., 2004.

19Настоящий прорыв произошел унас в 1920-егоды вискусствознании и

вфилологии (литературоведении, языкознании ит. п.), причем не столько в русскойэмиграции, скольковсамой России. (Г. Г. Шпетнеслучайноотказался »мигрировать, хотя это и стоило ему пули в 1937 году.) Но этот прорыв был дорого оплачен, что и показал всвоих работах 1920-х годов М. М. Бахтин.

Гадамера и его школы. Только в русле этой «критики» мог осуще­ ствиться, и действительно произошел, поворот к герменевтической логике мира жизни — переход от традиционной герменевтики, как органона филологического разума, к герменевтической филосо­ фии, как новой логике и эпистемологии исторического опыта. У истоков этого «решающего поворота» и стоит Г. Г. Шпет, который во введении к монографии о герменевтике ставит принципи­ альную методическую задачу: именно философия должна овла­ деть целостным измерением «наук о слове», что приведет «к ради­ кальному пересмотру задач логики и к новому освещению всей положительной философии», —перспектива, которая «может оказаться интересной и небесполезной также и для историков, филологов и историков литературы»16.

10. Немецко-русская тема. Тем самым внутри нашей темы открывается новое измерение и новая задача. Адекватная исто­ рико-герменевтическая локализация философской программы и наследия Г. Г. Шпета в целом обнаруживают зависимость от того, насколько окажется своевременным в постсоветской философии возвращение, или новое рождение, «немецко-русской темы», «диалога с Германией», о чем однажды напомнил, вспоминая А. В. Михайлова, С. С. Аверинцев17.

Иначе говоря, интересующая нас «тайна филологов» распо­ лагается и скрывается на двух пересекающихся границах: между философией и филологией — с одной стороны, между немецкой и русской философско-гуманитарной культурой —с другой. Точ­ ка пересечения этих границ —история, основная проблема Шпе- та-философа. Его идея «исторической философии» уводит от спекулятивно-идеалистических конструкций «философии исто­ рии» и прочих синтетических глобалок, возвращая нас в реальную

16 ШпетГ. Г. Мысль и слово. Избранные труды// Цит. соч. С. 248, 249. 17 См.:АверинцевС. С. Путьксущественному// МихайловА. В. Языкикульту­

ры. М., 1997. С. 7. Философскимиучастниками «диалогас Германией» вXX ве­ кеС. С.АверинцевназываетН.А Бердяева,А Ф.Лосева, Г.Г.ШпетаиМ. М. Бах­ тина.Аверинцев, конечно, не могнеучитывать, чтоименноэтотфилософско гуманитарный «диалог» подвергся в советский век наиболее радикальному рассечению и «подмораживанию».Однакоонпрямонекасаетсяэтойтемыни здесь, ни, насколькомнеизвестно, вдругихсвоих работах. Ясклоненсчитать само это умолчание частьютой же темы, время которой еще не пришло.

историю. В историю, которая уже была, в которой нас почти не было и которая по-новому повторяется в современной филосо­ фии там, где возникает проблематика «гуманитарного познания», «гуманитарного мышления» и т. п., то есть там, где более или ме­ нее осознанно философия обращается или возвращается к исто­ рической реальности «наук о слове»18. Пусть так, но почему принципиален «диалог» не с кем-нибудь, а с наследниками клас­ сической немецкой философии? Причин, как минимум, две:

1)Только соотечественники Канта, германского идеализма, позднего Шеллинга и Маркса могли в условиях «невиданных перемен» XX века по-настоящему поставить под вопрос так на­ зываемое классическое философское наследие, переоткрыв (свое­ временно повторив) опыт и вопросы классиков и предшествен­ ников. Но такое переоткрытие или переосмысление — «познание познанного» — оказалось невозможным в советский век (невоз­ можным даже в пределах так называемого западного марксизма).

2)Ключи «исторической философии» (как бы ее ни понимать) все еще находятся в немецких замкйх. Вильгельм Дильтей совсем не чванился, когда писал в позапрошлом веке, что «германский дух, в отличие от духа английского или французского, живет со­ знанием исторической преемственности (...). Отсюда историческая глу­ бина германского духа, в котором минувшее выступает как момент сегодняшнегоисторическогосознания»19. Внемецкой философии, какв ни­

18 ВэтомсмыслеА. В. Михайловотмечал (вконтексте своего собственно­ го замысласоединения русской и немецкой традиции «исторической поэти­ ки»с гуманитарно-философскойтрадицией «школыДильтея»), что Г. Г. Шпет всвоемзамысле«исторической философии» какбыналагает«запретнаконст­ руирование истории —все равно, задним числом или наперед». См.: Михай­ ловА. В. Современнаяисторическаяпоэтикаинаучно-философское наследие Г.Г. Шпета//МихайловА. В. Обратныйперевод: Русскаяизападноевропейская культура: проблемы взаимосвязей. М., 2000. С. 532.

'*ДильтейВ. Введение внаукиодухе:Опытполаганияосновдля изучения общества и истории (1883). М.» 2000. С. 405. Более ста лет спустя один из выдающихсясовременныхнемецкихфилософов, ЭрнстТугентхат,следующим образомначалсвои«Вводныелекциипоаналитическойфилософии»: «Такна­ зываемаяаналитическаяфилософия, илианализязыка, мало—исегодня еще меньше, чемпрежде,—рефлектируетсобственныеоснования. Онадвижется, по существу, в пределах унаследованных постановок вопросов, которые как таковыене проблематизируются. Отчасти это связанос недостатком истори-

ной лекции «Поэтическое и философское движение в Германии 1770—1800 годов» (1867), а филолог-классик Ф. Ницше — со всту­ пительной лекции в том же Базеле «Гомер и классическая фило­ логия» (1869). Того и другого мыслителя впоследствии назовут представителями «философии жизни», что верно, но слишком общо и сгодится сегодня разве что для плохого учебника фило­ софии. В той и в другой вступительной лекции по-разному заяв­ лена сходная задача:разобособить философиюв ееистории, то есть понять философию на ее, философии, до- и вне-философских границах — как бы забытых ею самой. С точки зрения нашего вопроса о «тай­ не филологов» в тексте Г. Г. Шпета, особое, в известном смысле даже решающее значение имеет знаменитый комментарий Базель­ ской лекции Ницше по поводу высказывания Сенеки о соотно­ шении философии и филологии21.

Ницше, как известно, повторил слова римского стоика, перевернув их смысл. Двадцатипятилетний филолог-классик заявил: «Фило­ логу тоже подобает подвести под краткую формулу вероиспове­ дания цель своего стремления и путь к нему», и в качестве такой краткой формулы привел высказывание Сенеки, которое гласит:

«Philosophiafacta est, quaephilologiafuit» («Философией стало то, что преж­ де было филологией»). «Этим я хочу сказать, — комментирует Ницше свое, как он сам говорит, “обращение” мысли Сенеки, — что каждая филологическая деятельность должна быть включе­ на в философское мировоззрение, в котором все единичное и частное испаряется как ненужное и остается нетронутым лишь целое и

Дильтейвсвоей вступительнойлекциивыдвинултезис, всоответствии с которым наиболее содержательные, решающие идеи немецкой философс­ ко-идеалистической классики имеют в своей основе не чисто философские, не теоретические или научные, но «литературные» (вообще эстетические) творческие импульсы. На основании своих исследований молодой Дильтей утверждал, чтосистемыШеллинга, ГегеляиШлейермахера—эторационализо­ ванные, теоретические и метафизические переработки художественного и литературно-критическогоопытаЛессинга, Шиллераи1ете;см.: Dilthey W. Die dichterische undphilosophischeBewegungin Deutschland 1770—1800// Dilthey W. Gesammelte Schriften. Bd.V.Stuttgart und Gottingen, 1957. S. 12—27. Тем самым подготовляласьпостановкавопросаоб «ино-научных»предпосылкахипрезум­ пциях научной философии и «теории» —и, шире, вопрос об эстетических корнях метафизики. Г. Г. Шпетделает свой шаг вэтом направлении какраз в 1-м выпуске«Эстетическихфрагментов».

общее»22. «Обращение», собственно, заключается в том, что рим­ лянин утверждает: великая греческая философия выродилась в филологию, тогда как Ницше утверждает нечто обратное: то, что прежде было только «филологией», теперь имеет шанс поднять­ ся на уровень «философского мировоззрения», на смысловой уровень «целого и общего». Через шестьдесят лет А. Ф. Лосев в своих «Очерках античного символизма и мифологии» (1930), про­ цитировав это «обращение» античного изречения, прокоммен­ тировал Ницше так: «Это и должно быть и отчасти уже становит­ ся также и девизом современной филологии. Нам кажутся наивными те добрые, старые времена, когда ученый, во всеоружии знания “фак­ тов”, ограничивался их добросовестным описанием, регистра­ цией и классификацией. Трогательна и ребячлива вера старых филологов в строгую научность своих описаний и регистраций. Для нас это, в лучшем случае, есть лишь отдаленная, подготовитель­ ная работа, которая столь же необходима для науки, сколь и до­ научна по существу. Думалось, например, что можно изложить гре­ ческую философию независимо ни от какой интерпретации ее»2*.

А. Ф. Лосев, как можно заметить, говорит здесь о том же, о чем еще раньше писал его коллега и оппонент Г. Г. Шпет; не случай­ но у Лосева это «мы», которое у него тоже больше не повторит­ ся. Проблема «интерпретации» и «понимания» как обоюдоострого, но и обоюдоживого соотношения между историческим «предметом» ин­ терпретации, с одной стороны, и историческим же интерпрета­ тором этого «предмета», с другой, открылась в свое время, и откры­ лась «для всех». То, что раньше казалось как бы независимым от исследователя, «объективным» объектом исследования, оказа­ лось — на генеральной и гениальной стадии смены философскогуманитарной парадигмы между 1917 и 1923 годами — тем же, чем обернулась, в сущности, вся так называемая культура. И субъект-

22 Цит. по: НицшеФ.Избранные произведения: В3т.Т. 1. М., 1994. С. 64-65. 29 Цит. по:ЛосевЛ. Ф. Очеркиантичногосимволизмаимифологии. М., 1930.

С. 697. Ср. с характеристикой того же поворота в классической филологии, но —в естественном отличии от Лосева —в связи с новейшей философией в раннемдокладенемецкогофилолога-классикаЭрихаФранка«Изменениеоцен­ кигреческой философии» (1926), вкоторомупоминаетсянетолько«классик» Вернер Егер, теоретик «Третьего гуманизма», но и М. Хайдеггер: Frank Е. Wissen, Wollen, Glauben—Knowledge, Will, and Belief. Zürich, 1955. S. 27—50.

объектная парадигма, и интеллигентская революционность, и «культура», и антикультурная революция обратились «онтологичес­ кими фикциями». Современность сама для себя —а не только «для науки ее предмет» — это «маска на балу, биография без собственно­ го имени, отчества и дедовства героя» (346).

В контексте нашего ключевого текста это, по-видимому, озна­ чает: «тайна филологов» ближе к проблематике «автора» и «ге­ роя» в исторической, преемственной жизни традиций. Филосо­ фией становится то, что прежде было филологией: филология приобретает принципиальное философское значение в свете проблемы истории в целом — как некоторой, анахронически выражаясь, «сплошности». Иначе говоря, историческая беспа­ мятность требует обновления с помощью филологии историчес­ кой памяти. Нереставраций, аРенессанса.

«Своевременные повторения» и сегодня еще напоминают о том, что проблемы «авторитета», «автора» и «героя», обосновы­ вающих историческую память и преемственность, похоже, мо­ гут быть осознаны и восчувствованы «для всех» только в ситуа­ ции «кризиса», то есть в состоянии радикальной, абсолютной неавторитетности исторически ставшей современности и ее совре­ менников.

12. Карнавализация сознания. Нас «качнуло» почти к нача­ лу, к проблеме положительной «деструкции» —проблеме, кото­ рая в «Своевременных повторениях» выступает как оппозиция: разум, ставший «иностранным», — и «возрожденный разум», «новый дух», способный сбросить и превзойти свою маску; специально для философии, которая желает быть исторической, такой «мас­ кой на балу» оказывается «дорогое для разума, но не законное его детище —европейская метафизика» (360).

За всеми радикальными суждениями, осуждениями ирешениями—бук­ вально: «кризисом» —в 1-м выпуске «Эстетических фрагментов» стоит, как говорилось, чрезвычайно плотная атмосфера события, затекст истории — всей истории. Это значит: научно-философская проблематика и «смена парадигмы» не уловимы и не объясни­ мы изнутри «проблем» и «парадигм» самих по себе, внутри себя. Ни до ни после 1-го выпуска Г. Г. Шпет, кажется, никогда не высту­ пал печатно — в предвосхищении нового рождения «положи­ тельной философии» — так резко, но и совершенно резче, так «для всех» — в сущности, против всего:

— Против «идеи» (в кавычках) художественного произведе­ ния, вызывающей «несносное чувство банальности» (345); про­ тив «Эстетики» (с большой буквы), ставшей странной или ино­ странной для себя самой, заблудившейся «между сенсуализмом и логикой> (346); против « философов-командиров» немецкой идеалисти­ ческой классики и романтики (364); против рассудочности «ги­ гиенических наименований» в теоретической философии и в теоретической эстетике, «забывших о музыке» (345); против «переживателей» и «символистов», забывших о символе, который был, будет и есть «сопоставление порядка чувственного со сфе­ рой мыслимого, идеи, идеальности, действительного опыта (пережива­ ния) сосфероюидеального, опыт осмысливающего» (357); против отечествен­ ных «белибердяев», предавших научную философию ради «тео­ софической премудрости» (362); против «модерн-поэтики» (354), радикализующей — в ситуации распада —тенденцию к умозритель­ ным «синтезам» в искусстве и в общественной жизни, тенден­ цию, доводящую тотальное гниение до тоталитарного «самоед­ ства организма» (364); против притязающих на роль «столичных мальчиков» (345), под собою ни тогда, ни сейчас не чующих стра­ ны; против «реставраций» и «стилизаций», в которых повинен «исторический символизм» (358); против «омфалопсихии» — радикализованного и вульгаризованного принципа того же гер­ манского идеализма и романтизма —Innerlichkeit, «внутреннего мира* (366); против «гностического гербария» в теоретизирующих не­ внятицах того же А. Белого и иже с ним (371); против «протес­ тантского маргарина», который от «долой попов» пришел к «до­ лой Христа» (372); против Шпенглера, оппонентом которого у Г. Г. Шпета, что показательно, выступает живший задолго до того создатель самостоятельной науки «филологии» — Фридрих Ав­ густ Вольф (наставник и друг В. фон Гумбольдта) (374—376); про­ тив русских критиков Шпенглера — «христианских цивилиза­ торов», совмещающих веру, кафедру и трибуну, с чужого голоса пугающих «закатом Европы» (376); короче говоря, против «отчая­ нияпередневозрождением»(373).

Это — не «алармизм», но это и не «утопия». Это определен­ ного рода умонастроен ность, в пределах которой самые общие понятия, слова, образы, идеи, идеалы историческисовместилисьсих носи­ телями, воплотились, обнаруживсвоюнесовместимостьсэтимивоплощениямии

«оплотнениями». Идеальное, смысл, значения и знаки — все сплошь