До с. С. Гулака-артемовського

30 червня 1856. Новопетровське укріплення

30 июня.

Благороднійший ти із людей, брате-друже мій єдиний Семене! Не треба було б теє... та, знать, у тебе стала потилиця глибока, бо брешеш собі, нівроку, та й не схаменешся. Ну, скажи по правді, чи єсть та великая душа на світі, окромя твоєї благородної душі, щоб згадала про мене в далекій неволі, та ще й 15 карбованців дала? Нема тепер таких великих душ на світі; може, і були коли-небудь, та в ирій полетіли. Одна твоя осталася між нами зимовать та, тулячись самотня на морозі, і сочинила собі поему, та такую сердечную, задушевную поему, що я і досі читаю та плачу. Великий ти поет, друже мій Семене! Благодарю тебе всім серцем і всім помишленієм моїм! Чим, як і коли заплачу я тобі за твоє істинно християнськеє діло? Тепер, кроме сльоз благодарних, нічого в мене нема. Я — «нищий в полном смысле этого слова, и не только материально — душою, сердцем обнищал». От що зробила з мене проклятая неволя! трохи-трохи не ідіота. Десятий год не пишу, не рисую і не читаю навіть нічого; а якби ти побачив, меж яким людом верчуся я оці десять літ. Та не дай Господи, щоб і приснилися тобі коли-небудь такі недолюди, а я у їх «в кулаке сижу» — давят, без всякого милосердия давят, а я повинен ще і кланяться, а то візьме разом та й роздавить, як ту вошу меж ногтями. До тяжкого горя привів мене Господь на старість, а за чиї гріхи? Єй же богу, не знаю. /109/

Два, чи може вже і три годи тому буде, як писав я до тебе, друже мій єдиний, і до Ійохима, але одвіту не получив; думав, що письма мої пропали де-небудь. Або... прости мене, друже мій єдиний! була і така думка, що, може, ви мене занехаяли... аж бачу, що Бог мене ще не покидає.

Як побачиш Ійохима, то поклонися йому гарненько од мене і проси його, нехай він, ради святого Аполлона, пришле мені хоть маленький болванчик (статуетку) або барельєфік який-небудь із купідонів своєї фабрики гальванопластичеської. Йому воно не дорого коштуватиме, а мені буде великий подарок. Ще позаторік заходився я був ліпить із воску — і нічого не вдіяв, тим що перед очима нема нічого доброго скульптурного, а якби Ійохим прислав мені що-небудь, то я б знову заходився коло воску. Нудьга, крий Мати Божа, яка нудьга сидіть склавши руки, і так сидіть дні, місяці і годи. О Господи, сохрани всякого чоловіка од такої живої смерті!

Кланяюся твоїй добрій жіночці, цілую твоє єдинеє дитя і плачу разом з вами о погребенії вашої Александри. Прощай, друже мій єдиний, не забувай безталанного, серцем преданного тобі земляка твого Т. Шевченка.

До бр. Залеського

Друга половина червня 1856. Новопетровське укріплення

Брониславу.

1856 год.

Какое, однако ж, себялюбивое создание человек вообще, а я в особенности. Ты с таким чистым восторгом (иначе и быть не может) пишешь мне о своем возвращении на милую родину. А я... прости мне, мой единый друже! я чуть не заплакал. Разумеется, расстоя[ние] не может изменить тебя, моего испытанного друга. Но без тебя все-таки я сирота круглый в Оренбургском безлюдном краю. К кому я в этой пустыне прильну полным сердцем без тебя? К кому я так братски откровенно адресуюсь с моими нуждами и кто так искренно, как ты, возьмет на себя тяжелый труд сбывать мою материю? Никто! А для меня необходим такой друг в Оренбурге, особенно теперь. Потому особенно, что я все-таки не теряю надежды, разумеется, не раньше зимы, [переменить] салдацкий бедный быт на что-нибудь лучшее. Но это еще в руках слепой фортуны! Скажи ты мне: навсегда ли ты оставляешь этот безлюдный край или только на время? Если только на некоторое время, то я подожду тебя. Если же навсегда (чего желаю тебе ото всего сердца), то я должен буду отправить материю к землякам моим, которые (чудаки, между прочим) непременно требуют моего штемпеля (на что я никогда не решуся) /110/ на каждом куске. А иначе в их глазах произведение никакой цены не имеет. Из этого ты видишь, что земляки мои — порядочные вандалы.

Полученные мною фотографии не совсем удачны. Портрет С[игизмонда] хотя и бледен, но его даже солдаты узнают, которые видели его когда-то в Уральске. Благодарю его за этот милый подарок, а за письмо не благодарю, потому что я его до сих пор прочитать не могу, ужасно неразборчиво написано. Но все-таки целую его всею полнотою души. Попроси его, чтобы он мне прислал свой адрес из Екатеринославля и чтобы хоть немного умерил свой почерк. Ты, вероятно, заедешь в Уфу, — поцелуй Сову и Людвика.

Бюрно у нас еще не было, и, вероятно, он будет здесь не раньше, как по окончании курса лечения в Пятигорске. А к тому времени ты сделал бы доброе дело, если бы написал ему обо мне хоть несколько слов или, еще лучше, если бы письмо прислал мне, тогда я смело мог бы явиться к нему. А то я так одичал здесь, что едва ли безо всего осмелюсь я явиться к военному г[енералу]. Ты не поверишь, какие для меня теперь это страшилища. Просто ужас. Не поленися, напиши, мой добрый Брониславе.

Сделает ли без тебя Михайло для меня фотографии? Ах, если бы сделал! Как бы я ему благодарен был! Устрой это так, чтобы сделал, и непременно [попроси] уважаемого мною Карла. Я сам теперь пишу ему и прошу его об этом. И[раклий], кажется, немного охладел к фотографии. А знаешь ли, что у нас вышло маленькое контро? А[гата] имела неосторожность попрекнуть меня своими благодеяниями, и я отряхнул прах от ног моих и повторяю слова великого флорентийского изгнанника:

Горек хлеб подаяния,

И жестки ступени чужого крыльца.

Происшествие неприятное. Но я теперь себя чувствую гораздо спокойнее и свободнее, нежели под покровительством этих, в сущности добрых, людей.

Что мне еще писать тебе? Ничего больше, как повторю мою просьбу насчет Бюрно. И где бы ты ни был, пиши мне, не забывай меня, теперь совершенно одинокого. А когда будешь дома, то поцелуй за меня родившую тебя, моего искреннего, моего единого друга.

Если застанет тебя это письмо в Оренбурге, то возьми мою мизерию у Карла и передай Михайлу. Я весьма опрометчиво поступил с моим «Варнаком», и тем более, что черновую рукопись уничтожил. И теперь не знаю, что мне и делать. Если он у тебя переписан, то пришли его мне, там нужно многое поправить. Слог вообще довольно шершавый. Во всяком случае, не посылай его Осипову. Я содержание помню и напишу его вновь. Будешь писать Аркадию, целуй его от меня.