Билет № 29Эволюция «мысли семейной» у Толстого.

Толстой утверждал, что в романе «Анна Каренина», ему больше всего близка «мысль семейная», в «Войне и мире» - «мысль народная». Безусловно мысль семейная и в «Войне и мире» занимает чрезвычайно важное место. Семья – это наиболее прочный институт в современном мире, своеобразная площадка, где соприкасаются и переходят одно в другое интересы и цели личности, индивидуума, и интересы, цели коллектива. Семья находится в начале жизненного пути человека, поэтому именно семья накладывает решающий отпечаток на человеческую личность, его зарактер и нравственные качества. В некоторых героях «Войны и мира» можно увидеть фамильные, родовые черты. У Болконских – это преобладание духовных, интеллектуальных интересов над душевными, эмоциональными потребностями. Это проявляется и в быту, в повседневных интересах старого князя, в его стремлении приобщить дочь к абстрактным наукам – геометрии, математике и т.д., и в склонности княжны Марьи мистицизму, и в умствованиях Андрея Болконского. Семейным свойством Ростовых можно считать их музыкальность, нашедшую высшее воплощение в Пете, в котором, возможно, погиб замечательный композитор. Эта музыкальность связана с их общей душевной тонкостью, чуткостью. У всех Ростовых душевное, эмоциональное начало преобладает над духовным, интеллектуальным, и поэтому столь заметна разница между супругами в семье, «объединяющей» представителей обеих фамилий: семье княжны Марьи и Николая Ростова. О Пьере говориться, что его вспыльчивость, склонность к приступам бешенства во многом достались ему от отца.интересные общие черты есть и у представителей семейства Курагиных. Стоит обратить внимание на то, как внутренне близкие люди, как бы заранее предназначенные друг для друга, испытывают в общении с Элен и анатолем сходные чувства. Речь идет о специфической телесности, присущей этим людям, они сами подчинены чувственному и могут пробудить чувственность в других. Таким образом, в семье человек получает подспудные путеводные нити, ведущие его по жизни, определяющие специфически окрашивающие его поведение в различных житейских ситуациях. Характер героев предопределен не только наследственностью. Семья – это во многом ценностное понятие. В романе большое количество семей, родословную которых мы прослеживаем до третьего поколения (семьи Болконских, Ростовых, Курагиных), семьи которые создаются на наших глазах (Николай и Марья Ростовы, Пьер и Элен, Берг и Вера, Борис Друбецкой и Жюли Карагина, Пьер и Наташа), семьи, которые распадаются опять же на наших глазах (Пьер и Элен, Андрей Болконский и княгиня Лиза). Всех их можно легко разделить на хорошие и дурные. Различие прежде всего в том, для чего создается семья. Семья подлинная, когда в брак вступают любящие, понимающие друг друга люди, создается ради самой себя. Семья дурная создается по какой-то иной причине: например, Элен нужен муж, чтобы обеспечить материальное положение и иметь возможность принимать в доме мужчин; Берг женится потому, что молодому человеку определенного возраста и положения нужно жениться и получить хорошее приданое; Пьер женится на Элен под влиянием окружающих, прежде всего князя Василия Курагина, так ловко поставившего дело, что сам Пьер воспринял этот брак как неизбежность. Хорошая семья живет прежде всего внутренней жизнью, супруги нужны друг другу, разделяют интересы один другого. Семья дурная живет напоказ (первое, что делают Берги после того, как обставляют квартиру, - это устраивают вечер, подобный вечерам у Анны Павловны Шерер). В семье подлинной общие интересы, интересы детей и родителей выше личных, в такой семье царит атмосфера искренней любви и взаимопонимания. В семье ложной отношения эгоистичные (мать может завидовать счастью дочери, отец – ставить главной задачей «сбыть с рук» сыновей, называть их публично дураками), а иногда просто извращенные (Элен и Анатоль). Идеальная семья в романе – это, конечно же семья Пьера Безухова и Наташи Ростовой. Именно в ней доведены до абсолютного предела все те черты, которые Толстому мыслились как признаки правильного существования семьи. Например, обособленный, замкнутый мир, доходящий здесь до того, что у супругов даже складывается свой язык, непонятный окружающим. Это уже общение не тела с телом, а души с душою – единственное подлинное общение, с точки зрения Толстого. Семья у Толстого не только воплощение идеи кровного родства. Это, конечно, и метафора. Это сложное единство, связанное взаимной заинтересованностью, общностью любви и интересов. в конечном счете семья – это прообраз государства. Нация, способная объединиться в своего рода семью в критических, сложных обстоятельствах войны, угрозы для своего существования, способна устоять в самых сложных обстоятельствах и достойна уважения. Это та нация, котрая живет не по протекции или позволению другой нации или, что намного хуже, позволению «великого полководца», но по требованиям собственной души. Такая нация подлинно историческая, способная творить историю. С семьей в философии Толстого связано предназначение женщины. Безусловно, в историческом романе не могла не отразиться весьма популярная в 60-е г. идея эмансипации женщины, важность которой мы видели, например, в романе Чернышевского «Что делать?». Легко понять крайне отрицательное отношение Толстого к идеям, высказанным в названном романе. В «Войне и мире» он идет намного дальше не только Тургенева, но и Достоевского. Для него семья – единственная сфера предназначения женщины. Только в качестве жены (верной и преданной подруги мужчины) и матери (заинтересованной в здоровье и душевном спокойствии детей) женщина может по-настоящему реализовать свое предназначение. Важно при этом понять, что тем самым Толстой не хочет принизить женщину, н не стремиться показать ее как существо низшее по сравнению с мужчиной (такого рода взгляды легче обнаружить у Чехова). Мир семьи - это мир очень разнообразный и не менее сложный, чем мир политики и общественной жизни, в котором живет, например, Пьер, или мир хозяйства, которым поглощен Николай Ростов. Наташа Ростова может рассказать Пьеру не меньше, чем он ей. Деятельность, которой занимаются Наташа и Марья, не меннее важна, чем деятельность Николая Ростова и Пьера Безухова. А поскольку семья должна воспитывать настоящего гражданина, постольку деятельность Наташи и Марьи – общественная, может быть, даже более важная, чем работа Пьера Безухова. Подобные идеи Толстой выражает, как всегда, в радикальной, отчасти шокирующей манере, показывая превращение Наташи Ростовой из обоятельной девочки, своего рода идеала, в «породистую самку». То, что Наташа становится неряшливой, сама кормит грудью детей (в ее времена полагалось брать кормилицу), становится скупой и ревнивой, перестает петь – это, по Толстому, отнюдь не проявление деградации личности, но ее расцвет. Мать Наташи одна из всех окружающих не удивлена такому повороту, утверждая, что всегда знала, что Наташа будет отличной матерью. Все эти новые черты – очень значимые детали, воплощающие толстовскую идею. Например, Наташа мало следит за своей внешностью потому, что ей не требуется, будучи замужней женщиной, привлекать посторонних мужчин. Муж любит ее уже какой-то большей любовью, не сосредоточенной на внешнем, но подлинно глубокой. Она не поет потому, что певицей ей быть не требуется, а музыкальность ее натуры муж ощущает не через пение физическое, но самим сердцем. Ее прежняя внешняя привлекательность – что-то вроде оперения птицы, нужной не для услаждения глаз, но для того, чтобы привлечь самца и осуществить свое биологическое предназначение.

Анна Каренина

«Кто хочет узнать какой-нибудь народ,— писал Белин­ский,— тот прежде всего должен изучить его в его семейном, домашнем быту».

Всем, читавшим роман Толстого, памятно его начало: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских».

Перед нами поразительный пример «сцепления мыслей»: обобщающей, генерализующей мысли, относящейся к миллио­нам семей, живших и живущих во всем свете, и частной, еди­ничной мысли, касающейся одной семьи Степана Аркадьевича Облонского, жившей в Москве в середине 70-х годов прошлого века. Но обе эти мысли связаны, сцеплены между собой не­разрывно.

Семья Облонских — первая из многих несчастливых семей, с которыми нас знакомит роман Толстого. И она ,действитель­но, несчастлива по-своему, на свой особый манер. Несчастье этой семьи всецело зависит от характера ее главы.— Степана Аркадьевича Облонского, которого близкие и друзья зовут Стивой. Что же за человек князь Облонский, все члены семьи и домочадцы которого «чувствовали, что нет смысла в их со­жительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошед­шиеся люди более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских»?

Раскрылась новая неверность Степана Аркадьевича жене, и она «объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме». Об этом мы узнаем на первой странице романа: здесь — за­вязка сюжетной линии семьи Облонских.

В первых главах первой части романа Толстой близко зна­комит нас с характером Стивы Облонского, с его вкусами и привычками, с его взглядами и интересами, с его служебным положением, с состоянием его дел.

Несмотря на свои хорошие способности, Стива закончил школу одним из последних по успехам, ибо «был ленив и шалун». По выходе из школы Стива вел «всегда разгульную жизнь», больших чинов не добился, но благодаря протекции Каренина — мужа своей сестры Анны — он получил видное место в одном из присутствий, где ему платили хорошее жалованье.

Степан Аркадьевич обладал таким покладистым характе­ром, имел такой веселый и дружелюбный нрав, что без каких-либо усилий с его стороны «приобрел, кроме любви, и уваже­ние сослуживцев, подчиненных, начальников и всех, кто имел до него дело».

Главные интересы Облонского были сосредоточены совсем не в служебной сфере. Он старался жить так, чтобы «изо всего сделать наслаждение». Его мало интересовали полити­ческие вопросы. «Степан Аркадьевич не избирал ни направ­ления, ни взглядов,— пишет Толстой,— а эти направления и взгляды сами приходили к нему, точно так же, как не выбирал формы шляпы или сюртука, а брал те, которые носят...»

Почему он считал себя сторонником либерального направ­ления? Да очень просто, отвечает Толстой, «либеральная пар­тия говорила, что в России все скверно и действительно, у Сте­пана Аркадьевича долгов было много, а денег решительно недоставало...».

Степан Аркадьевич Облонский живет как эпикуреец, оза­боченный только тем, чтобы иметь как можно больше удовольст­вий от жизни. В первой части романа две главы посвящены описанию обеда Облонского. Пригласив Левина отобедать с ним в гостинице, Стива долго выбирает блюда и вина, превращая обед в некое священнодействие. Услышав от официанта, что получены свежие устрицы, «Степан Аркадьевич задумался».

«— Не изменить ли план, Левин? — сказал он, остановив палец на карте. И лицо его выражало серьезное недоумение.— Хороши ли устрицы? Ты смотри!

— Фленсбургские, ваше сиятельство, остендских нет.

— Фленсбургские-то фленсбургские, да свежи ли?

— Вчера получены-с.

— Так что ж, не начать ли с устриц, а потом уж и весь план изменить? А?

— Мне все равно. Мне лучше всего щи и каша; но ведь здесь этого нет.

— Каша а ла рюсс, прикажете? — сказал татарин, как няня над ребенком, нагибаясь над Левиным.

— Нет, без шуток, что ты выберешь, то и хорошо. Я побе­гал на коньках, и есть хочется. И не думай,— прибавил он, заметив на лице Облонского недовольное выражение,— чтоб я не оценил твоего выбора. Я с удовольствием поем хорошо.

— Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жиз­ни,— сказал Степан Аркадьевич.— Ну, так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало — три десятка, суп с коре­ньями...»

Стива Облонский не только гурман, он — прожигатель жиз­ни, праздный человек, поступающий по принципу «после нас хоть потоп!». Левин видит все недостатки Облонского, но, как и других, его обезоруживают добродушие и жизнерадостность Стивы.

Этих качеств полностью лишен зять Облонского Алексей Александрович Каренин.

Главная сущность характера Алексея Александровича вы­ражена в его фамилии. По свидетельству С. Л. Толстого, пи­сатель произвел ее от греческого слова «каренон», что означа­ет «голова». Каренин прежде всего рассудочный, «головной» человек. «Всю жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражения­ми жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жиз­нью, он отстранялся от нее».Когда Алексей Александрович заметил, что гости княгини Бетси Тверской обратили особенное внимание на то, как долго и оживленно разговаривали его жена и Вронский, он встре­вожился и не знал, как ему поступить.«Теперь он испытывал чувство, подобное тому, какое ис­пытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что этот мост разобран и что там пучина. Пучина эта была — сама жизнь, мост — та искусст­венная жизнь, которую прожил Алексей Александрович».

Позднее, когда Анна призналась, что любит Вронского, Алексей Александрович в первые минуты более всего был озабочен тем, чтобы не был нарушен, привычный распорядок его жизни, чтобы семейная драма не стала предметом светских сплетен, которые могли бы вредно повлиять на его служеб­ную карьеру.

«Так! но я требую соблюдения внешних условий приличия до тех пор,— голос его задрожал,— пока я приму меры, o6ecпечйвающие мою честь, и сообщу их вам».

Но какие меры против живой жизни, против искреннего чувства большой любви, охватившего Анну,— какие меры мог принять этот сухой, холодный человек с тусклыми, неподвиж­ными глазами и тонким, бесстрастным голосом?Нельзя, разумеется, назвать Каренина человеком, лишен­ным чувств. Анна причинила ему боль, и он, несомненно, стра­дает. Но, страдая, Алексей Александрович почти не способен к состраданию. «Переноситься мыслью и чувством в другое существо было душевное действие, чуждое Алексею Александ­ровичу,— говорит Толстой о Каренине.— Он считал это душев­ное действие вредным и опасным фантазерством».

Поэтому он мучает Анну, не соглашаясь на то, чтобы она могла получить развод, не хочет отдать ей сына Сережу и му­чает их обоих, запрещая встречи Сережи с матерью.

Всеми силами оберегая свою репутацию, Каренин готов прибегнуть ко лжи, лишь бы только заставить Анну сохранять видимость их прежних отношений. «Я знаю его,— говорит Анна.— Я знаю, что он, как рыба в воде, плавает и наслаж­дается во лжи. Но нет, я не доставлю ему этого наслажде­ния, я разорву эту его паутину лжи, в которой он хочет ме­ня опутать, пусть будет, что будет. Все лучше лжи и об­мана!»

Однако в их взаимоотношениях наступил и такой момент, когда Каренин вызвал в Анне чувство жалости к себе. Когда Анна была смертельно больна, и казалось, что уже нет на­дежды на ее выздоровление, Каренин простил жену и подал руку Вронскому, сказав ему: «Вот мое положение. Вы можете затоптать меня в грязь, сделать посмешищем света, но я не покину ее никогда и слова упрека не скажу вам».

В этот момент Каренин показался Вронскому «добрым, простым и величественным». Но душевное воскресение Каре­нина было кратковременным и не могло быть иным. Он снова стал таким, каким был до болезни Анны, как только понял, что она не останется в его доме. «Когда прошло то размягченье, произведенное в ней близостью смерти, Алексей Алек­сандрович замечал, что Анна боялась его, тяготилась им и не могла смотреть ему прямо в глаза».Анна вернулась к Вронскому, который в дни ее болезни и примирения с Карениным пытался покончить с собой.

Алексей Александрович решил, что он обречен на позор и утратил всю свою былую самоуверенность. Он понял, что судьба его решена и служебная карьера, которой он дорожил более всего на свете, будет испорчена. Каренин говорит сво­ему другу, графине Лидии Ивановне: «Я разбит, я убит, я не человек более!» И еще: «Положение мое тем ужасно, что я не нахожу нигде, в самом себе не нахожу точки опоры».

С этой поры всеми его решениями и поступками стала ру­ководить Лидия Ивановна, про которую другая светская дама, княгиня Мягкая, говорит, что «у нее голова не на месте».

После поездки с Вронским за границу Анна вернулась в Россию. Только теперь до конца она поняла всю безвыход­ность своего положения. Главное, что более всего ее мучило и в чем она все более и более убеждалась, было охлаждение к ней Вронского.Прежде чем характер Вронского раскрывается в его по­ступках, мы знакомимся с тем, что думают и говорят о нем другие люди. Старый князь Щербацкий, отец Кити, говорит о Вронском: «Этот франтик петербургский, их на машине де­лают, они все на одну стать, и все дрянь».По мнению Степана Аркадьевича Облонского, брата Анны, «Вронский один из самых лучших образцов золоченой моло­дежи петербургской. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем очень милый, добрый ма­лый».

Ротмистр одного из гвардейских полков, Алексей Вронский тратит на свои удовольствия более 45 тысяч в год. Вся его жизнь регулируется «сводом правил», которые определяют «все, что должно и не должно делать». Эти правила «несо­мненно определяли, что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, что лгать не надо мужчинам, но женщинам можно... что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т. д.».

Однако встретив и полюбив Анну, Вронский «начинал чув­ствовать, что свод его правил не вполне определял все усло­вия», и в дальнейшем он более не находил «руководящей нити» в этих правилах.Ради любви к Анне Вронский пожертвовал своей карьерой. Ради нее он готов был пожертвовать жизнью. Но, как и Каре­нин, Вронский не понимал Анны — ее стремлений, ее порывов, ее тоски о сыне, частых перемен в ее настроении. Он не пони­мает, почему Анна становится все более нервной и раздражи­тельной и зачем мучает его беспричинной ревностью. А она стремилась «заменить для него все, что он оставил». Она стремилась «служить ему». Вронский же тяготился «любов­ными цепями», которыми, как он думал, Анна «старалась опу­тать его».

«Раздражение, разделявшее их,— пишет Толстой,— не име­ло никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его. Это было раздраже­ние внутреннее».

Сам того не желая, Вронский толкнул Анну на самоубий­ство. Когда трагедия совершилась, он почувствовал себя со­вершенно раздавленным. «Как человек — я развалина»,— го­ворит о себе Вронский в финале романа.

«На протяжении всего романа Толстой иногда иронически, иногда с нескрываемым гневом критикует современное ему светское общество...» Это наблюдение Ромена Роллана спра­ведливо не только в отношении таких персонажей, как Об­лонский, Каренин, Вронский, но и многих других лиц из их среды.

Княгиню Бетси Тверскую в изощренной лжи и обманах видит главную прелесть сво­ей жизни. «Видите ли,— говорит она Анне,— на одну и ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из нее мученье, и смотреть просто и даже весело. Может быть, вы склонны смотреть на вещи слишком трагически».А когда Анна сказала ей «серьезно и задумчиво», что она не может понять окружающих ее людей, Бетси восклицает: «Ужасный ребенок, ужасный ребенок».Анне были противны светские дамы, создавшие кружок «Семь чудес света» и старавшиеся поразить всех циничностью своего поведения. Анне была неприятна своим лицемерием и ханжеством графиня Лидия Ивановна, муж которой был «доб­родушнейшим распутнейшим весельчаком». Подробности лич­ной жизни матери Вронского, его старшего брата, княгини Бетси Тверской, князя Чеченского, баронессы Шильтон, мадам Шталь и других известных в Петербурге людей, принадлежав­ших к «сливкам» великосветского общества,— эти подробно­сти, о которых знает Анна, вызывают в ней чувство отвраще­ния и негодования.И вот эти-то господа и были первыми среди тех, кто жесто­ко осудил ее, когда она покинула Каренина. «На Анну на­бросились все те,— говорит княгиня Мягкая,— кто хуже ее во сто тысяч раз». И эта нелепая, смешная, грешная, но умевшая говорить правду княгиня Мягкая сто тысяч раз права.

Среди действующих лиц романа есть, кроме Левина, еще один человек, который понял Анну и проникся к ней чувством глубокого уважения и симпатии. Это художник Михайлов, создавший ее изумительный портрет, который намного пре­восходил ее портреты, написанные модным художником и ди­летантом Вронским.«Портрет с пятого сеанса поразил всех, в особенности Вронского, не только сходством, но и особенною красотою. Странно было, как мог Михайлов найти ту ее особенную красоту. «Надо было знать и любить ее, как я любил, чтобы найти это самое милое ее душевное выражение»,— думал Вронский, хотя он по этому портрету только узнал это самое милое ее душевное выражение. Но выражение это было так правдиво, что ему и другим казалось, что они давно знали его».Вронскому кажется, что удача Михайлова и его, Вронского, неудача объясняются только тем, что Михайлов владеет секре­тами техники портретирования. «Вот что значит техника»,— говорит он.Однако дело было совсем не в «технике» (Михайлов тер­петь не мог этого слова), а в том, что художник обладал на­стоящим талантом, который и помог ему уловить «особенную красоту Анны», состоявшую в ее душевности, сердечности, силе и глубине ее чувств.