78. Роль менталітету, традицій у політичній модернізації.

Соловьев А.И. Политология (2006)

В результате в 70—80-х гг. связь между модернизацией и развитием была пересмотрена. Переходные процессы стали истолковываться как некий самостоятельный этап развития этих стран с неоднозначными результатами. Считалось, что страны могут идти тремя путями:

1. Воспроизводить свое состояние, не продвигаясь к целям современности;

2. Идти по пути модернизации

3. Начав с преобразований данного типа, впоследствии свернуть к установлению еще более жесткого политического режима

В рамках модернизационного процесса любые позитивные изменения социальных, экономических, политических структур, которые проводились независимо от западной демократической модели, стали признаваться формой развития этих государств. Причем сам факт существования традиционных институтов и ценностей политологи уже не рассматривали как препятствие к «модерну».

При сохранении приоритета универсальных критериев и целей будущего развития главный упор ученые стали делать на национальную форму их реализации. В силу этого расширилось и число моделей модернизации.

1. «Догоняющая»,

2. «Частичная»,

3. «Форсированная»,

4. «Рецидивирующая»,

5. «Тупиковая» и т.д.

Главным фактором, определяющим характер и темпы переходных преобразований, был признан социокультурный фактор, а точнее, тип личности, ее национальный характер, обусловливающий степень восприятия универсальных норм и целей политического развития.

Стало общепризнанным считать, что модернизация может осуществиться только при условии изменения ценностных ориентаций широких социальных слоев, преодоления кризисов политической культуры.

В целом сложившийся в тот период опыт преобразований продемонстрировал наличие универсальных норм и требований модернизации, ориентируясь на воплощение которых страны были способны создать те политические, экономические и прочие структуры, которые позволяли им гибко реагировать на вызовы времени, достигать определенного прогресса в своем развитии.

К таким целям относились:

1. Формирование рыночных и товарно-денежных отношений,

2. Увеличение затрат на образование, рост роли науки в рационализации экономических отношений,

3. Формирование открытой социальной структуры с неограниченной мобильностью населения, плюралистическая организация власти, соблюдение прав человека,

4. Рост политических коммуникаций, консенсусные технологии реализации управленческих решений и т.п.

Однако средства, темпы, характер осуществления данных преобразований целиком и полностью зависят от внутренних факторов, национальных и исторических способностей того или иного государства

Сморгунов Л.В.Сравнительная политология

Вновь появляется значительный интерес к политической культуре и ее роли в переходных процессах (Lane, 1992), а также в укрепле¬нии демократии (Ingelhart, 1990). Джон Мартц специально пересмат¬ривает роль политико-культурного измерения политики, особенно при объяснении переходных структур (Martz, 1991). Ларри Дайамонд считает, что политическая культура относится к одной из реша¬ющих вмешивающихся переменных при исследовании процессов де¬мократизации (Diamond, 1992, р. 117 — 119, 126), и выделяет сле¬дующие каналы, через которые политическая культура определяет демократическое становление системы или, наоборот, препятствует демократизации:

(1) через изменение верований и ощущений руково¬дящих элит;

(2) через изменение массовой политической культуры;

(3) через возрождение демократических норм и предпочтений.

Новые демократии могут процветать или эродировать со временем; их окончательное разрушение является другим возможным результа¬том. Дайамонд утверждает, что «перемены в положении, силе или стабильности демократии редко случаются без некоторых заметных включений в этот процесс политической культуры» (Diamond, 1993, р.* 27).

Элитный подход к проблеме становления демократии предполага¬ет, что при отсутствии некоторых важных социально-экономических, институциональных, культурно-массовых политических условий или их слабости политическая элита выполняет важные стимулирующие и организационные функции (Higley, Burton, 1989; Higley, Gunter, 1992). В этой связи особое значение приобретает «интернационализа¬ция» национальных политических элит, которая базируется на ин¬тенсивных мировых обменах рабочей силы, технологии, информации и культуры. Трудность здесь заключается в готовности и умении «интернационализированной» на основе демократических ценностей политической элиты сочетать демократию с уровнем социально-эко¬номического развития и культурными национальными традициями

Ровдо В. Сравнительная политология

Согласно С. Хантингтону, восточный мир предложил три варианта ответа на вызовы модернизации:

1) отказ от модернизации и вестернизации (стратегия отказничества);

2) восприятие модернизации и вестернизации (стратегия кемализма);

3) восприятие модернизации, но отказ от вестернизации (стратегия реформизма);

4) существовал и еще один тупиковый вариант реакции, характерный для некоторых стран Африки. Он заключался в отказе от модернизации, но восприятии вестернизации правящей элитой

Отказничество (Rejectionism) было избрано Японией после ее первых контактов с представителями Запада в 1542 г. Данная стратегия продолжалась до середины XIX в. Эта страна допускала лишь ограниченную модернизацию военной сферы. Отказничество просуществовало почти три столетия до нового открытия Японии американским капитаном Пери в 1854 г. и революции Мэйдзи в 1868 г., которая создала благоприятные условия для развития капиталистических отношений. Аналогичной была и позиция властей Китая, которые в 1722 г. приказали христианским миссионерам покинуть страну. В Китае отказничество было подорвано британским экспортом оружия и так называемыми опиумными войнами 1839–1842 гг. В ХХ в. развитие транспорта и коммуникаций привело к взаимозависимости государств, что существенно увеличило издержки этой стратегии. Только крайние фундаменталисты когут теперь отказываться от модернизации, выбрасывая телевизоры и разбивая компьютеры (талибы в Афганистане). Стратегия отказничества в наше время превратилась в полностью маргинальное явление.

Кемализм (название происходит от имени Кемаля Аттатюрка – первого президента Турецкой Республики, возникшей на руинах Османской империи) исходит из того, что модернизация является желательным и необходимым процессом. Поскольку традиционные культуры несовместимы с современностью, их необходимо самым решительным образом заменить западной культурой. Другими словами, страна должна быть вестернизированной, чтобы стать модернизированной.

Реформизм представлял собой третий путь между изоляционистским отказничеством и травмирующим национальные чувства кемализмом. Эта стратегия опирается на сочетании модернизации с сохранением основных ценностей, практики и институтов национальной культуры. Очевидно, что подобный подход был наиболее подходящей стратегией для незападных элит. Например, в Японии очень популярным был лозунг: японский дух – западная техника! В Египте еще в 30-е гг. XIX в. Мохаммед Али призывал к технической модернизации страны, возможной без эксцессов культурной вестернизации; а реформаторы конца XIX в. доказывали, что ислам можно совместить с модернизацией с помощью идей исламского рационализма и освоения лучших образцов западной культуры.

Все эти идеи, однако, наталкиваются на сложную культурную проблему. Если традиционная религия и культура японцев или корейцев не только не создавали преград для осовременивания этих стран, но и содействовали быстрым темпам индустриального развития, то этого нельзя сказать про исламский мир или Африку, которые до настоящего времени не решили проблему модернизации.

Американский социолог Дэвид Аптер разделил все культуры современного мира на два типа: инструменталистские и завершенные. Для инструменталистских культур характерным является наличие большого сектора промежуточных целей, существующих независимо от конечных. Инновации здесь проходят легче и с меньшими издержками для общества. Сама традиция как бы легитимирует изменения.

По-другому выглядят завершенные культуры, которым присущи тесные связи между промежуточными и конечными целями. Общество, государство, власть выступают здесь в качестве составных частей единой солидарной системы во главе с религией. Завершенные культуры с недоверием относятся к инновациям, и в силу этого их очень сложно бывает реформировать. Многие исследователи считают, что более инструменталистские японская и индийская культуры легче адаптировались к модернизации, нежели исламская и китайская, которые являются более завершенными.

На первых порах вестернизация и модернизация были тесно переплетены друг с другом. Незападные государства абсорбировали западную культуру и добились первых успехов на пути осовременивания. Однако чем дальше они продвигались в этом направлении, тем более настойчивыми становились требования реставрации национальной культуры. “Парадоксальным образом проявилась закономерность: на ранних фазах модернизации ей помогает вестернизация; на поздних этапах модернизация опирается на девестернизацию”. Хантингтон объясняет это следующим образом.

На уровне общества модернизация содействовала увеличению экономического, военного и политического могущества государства как целого, возрастанию доверия народа к своей культуре. На индивидуальном уровне, однако, модернизация приводила к возрастанию отчуждения и кризису идентичности, связанных с разрывом традиционных связей и ликвидацией привычных социальных отношений. Поэтому, чтобы снять эти опасные противоречия между социальным и индивидуальным уровнями модернизации, незападные страны стремятся к максимально возможному сочетанию современных ценностей и образа жизни с национальной культурой и традициями.

Почти все незападные цивилизации за время своего многотысячелетнего развития сталкивались с проблемой заимствования элементов другой культуры.

Всегда это делалось таким образом, чтобы сохранить свою неповторимость.

По мнению С. Хантингтона, модернизация не обязательно должна сопровождаться вестернизацией. Незападные общества могут становиться современными без разрушения своей национальной культуры и замены ее западнями ценностями, институтами и практикой. Модернизация укрепляет национальные культуры и уменьшает относительное могущество Запада. “

Хантингтон выделяет также категорию torn states (расколотые государства). К ней американский политолог относит Турцию, Россию, Мексику, Австралию. Он справедливо указывает, что старое противоречие между славянофилами и западниками с новой силой про является в посткоммунистической России, проходит и через правящие круги, и через общество. Первая группа державников испытывает ностальгию по прошлому величию государства и стремится к реваншу, хотя бы в рамках границ бывшего СССР. Вторая представлена узкой группой интеллектуалов и либерально мыслящих чиновников и предпринимателей, которые считают, что подлинное возрождение России возможно только на пути сближения с Западом.

Еще одной категорией государств являются cleft countries (разделенные государства), в которых значительные группы населения принадлежат к разным культурам. Примерами такого типа государств выступают Шри-Ланка, Малайзия, Судан, Нигерия, Танзания, Филиппины, Сербия, Македония, Казахстан, Эстония, Латвия, Украина. Последний случай является показательным: демократические и европейские симпатии западной части этой страны объясняются преобладанием здесь католического и униатского населения, а пророссийские и антидемократические настроения восточной части объясняются преобладанием здесь православных жителей.

Мельвиль А.Ю. О структурных факторах демократизации

К числу структурных предпосылок описываемого идеального типа процесса демократизации относят и наличие в обществе культурных условий, прежде всего распространенности тех ценностей и установок, которые ассоциируются с гражданской культурой (“civic culture”) [Almond and Verba 1963; Inglehart 1977; Almond and Verba 1980 и др.]. Речь идет об уже упоминавшихся выше межличностном доверии, поддержке демократических институтов, признании индивидуальных прав и свобод, политической терпимости, чувстве индивидуальной политической “эффективности”, политическом участии, а также о некоторых, по преимуществу протестантских (и отчасти католических), религиозных традициях.

Р.Инглхарт выражается еще более определенно: “Эволюция и выживаемость массовой демократии предполагают появление некоторых поддерживающих ее привычек и ориентаций среди широкой общественности” [Inglehart 1988: 1204]. У.Мишлер и Р.Роуз так резюмируют подобную позицию: определяющей характеристикой демократических режимов является то, что их существование зависит от наличия в обществе широкой ценностной поддержки [Mishler and Rose 1996].

Действительно, современная демократия рождалась прежде всего в протестантских странах, и ее распространение в католическом мире было непростым делом.