6.2. Экзогенные факторы социальной мобильности

Анализ социальной мобильности ставит перед нами вопрос об экзогенных факторах, определяющих изменения в ее характере и динамике. Мы рассмотрим два определяющих фактора. Первым в этой системе можно считать социотехнологический фактор. Его влияние мы обсудим, опираясь на теоретические конструкты блистательного знатока современного мира М. Кастельса. Ниже приведены в реферативной форме некоторые его выводы. Они раскрывают воздействие объективных экономико-технологических и собственно экономических факторов на процессы социальных отношений и социальной мобильности.

Еще в самом конце прошлого века М. Кастельс выявил, что в современном мире идет процесс возрастания социального статуса и доли в национальных богатствах развитых стран чрезвычайно узкого, элитарного слоя высокоэффективных работников. Эта категория информациональных производителей включает очень большую группу менеджеров, профессионалов и тех­ников, которые образуют в итоге «коллективного работника». Эти новые группы среднего класса обладают специфическими функциями в современном обществе и экономике.

По М. Кастельсу [Кастельс 2000, c.199-333, 497-501], передовые технологии дали толчок возникновению новых занятий, требующих большей квалификации и лучшей подготовки, что, в свою очередь, компенсируется более высокими материальными вознаграждениями и общественным престижем. Как следствие, расширяется круг рабочих позиций, у которых образование и специальная подготовка становятся все более важными факторами на входе в профессиональную иерархию. В итоге усиливаются и межпоколенные, и внутрипоколенные вертикальные и горизонтальные перемещения. Иными словами, для индивидов и групп становится характерной тенденция к уменьшению стабильности позиций в ранжированной стратификационной иерархии. Уровень мобильности возрастает в основном вследствие роста «списка» занятий в середине профессионально-квалификационной иерархии, т.е. за счет горизонтальной мобильности, хотя активизируется и вертикальная, главным образом, за счет сжатия «списка» занятий в низовой части отмеченной иерархии.

Другие авторы [См. Schienstock, Hamalainen 2001; Kohn 2006; Schienstock 2007 и др.] также отмечают такой новый процесс как размывание среднего класса, процесс нисхождения традиционных «белых воротничков» с потерей устойчивых позиций на своих сегментах рынка труда, со сжатием ресурсной базы для воспроизводства социального статуса и передачи накопленного социального капитала и высокого уровня человеческого капитала следующему поколению. Это существенно сужает возможности восходящей социальной мобильности для выходцев из низов и резко повышает нисходящую мобильность из среднего класса.

Наблюдаются и такие явления как искусственно создаваемая занятость, в том числе и для низших слоев среднего класса. Все меньшее число, все меньшая доля экономически активного населения нужна для производства запрашиваемых потребителем товаров и услуг. Возрастает подвижность профессиональной структуры. Резко увеличивается количество самых разных жизненных форм и стилей, не сводимых к сословным, слоевым или классовым членениям.

Общим выводом проведенных исследований является признание того факта, что под влиянием сил, присущих поздней индустриализации и становлению информационной экономики, происходят фундаментальные изменения в стратификационных системах, в результате чего возрастают социальная дифференциация и разнообразие рабочих позиций, а в итоге меняется и характер социальной мобильности. Однако, нужно постоянно помнить, что отмеченные процессы не охватывают даже весь «золотой миллиард». А в мире живут и совсем по другим законам, и в других социальных иерархиях еще целых более 6 млрд. людей, а среди них и россияне.

Нельзя не обратить внимания (при любой степени увлеченности идеями социотехнологического прогресса) на плачевные для миллионов вчера еще благополучных людей негативные следствия нового этапа прогресса науки и техники. И здесь огромную, определяющую роль играет проводимая национальными правительствами социальная политика.

***

Столь же, если не в большей мере влияет на уровень и харак­тер мобильности система общественного устроения. Аналитики давно об­ратили внимание на качественные различия в этом отношении между обществами открытого и закрытого типа. В открытом обществе отсутствуют формальные ограничения мобильности и слабо влияют неформаль­ные. Однако в самой эгалитарной ситуации немало сложностей возникает при реализации преиму­ществ представителей отставших в своем развитии этнических и расовых групп, скажем, при приеме в университеты. В этом случае могут быть ущемленными права и интересы более подготовленной мо­лодежи. В то же время и в открытых обществах все еще существуют социальные, расовые и половые барьеры. И "покровительственная" система подготовки кадров с качественным высшим образованием в Англии и "соревновательная" система их подготовки в США не очень-то способствуют усилению мобильности "снизу" в "правящий класс", так как и там и тут это доступно незначительному числу лиц с наивысшими способностями, причем в столь уж частых случаях. Ведь существует множество формальных и неформальных ограничений и установлений, которые благоприятствуют продвижению лиц из высшей страты и препятствуют тем, кто относится к низшей.

Следует заметить, что закрытое общество, жесткой структурой препятствующее увеличению мобильности, тем самым противостоит и нестабильности. Жесткая ограниченность социальных перемещений вверх не вызывает здесь неизбежного антагонизма, вырастающего в социальные конфликты; ограниченные потребности и ценности способствуют сохранению статус-кво. Низшие слои до некоего предела терпят эту бесперспективность, но затем наступает в точке бифуркации ситуация, при которой они начинают отвергать существующий общественный строй, рассматривать его как помеху к достижению своих законных целей. Среди лиц, мобильность которых направлена вниз, в закрытом обществе часто оказываются те, кто по образованию и способностям более подготовлен к руководству, чем основная масса населения, – из них и формируются лидеры революционного движения в тот период, когда противоречия общества приводят к социальному конфликту в нем. Этого не происходит в открытых обществах.

В открытом обществе, где сохранилось мало барьеров, мешающих продвижению вверх креативных индивидов, те, кто поднимаются вверх, имеют тенденцию отходить от политической ориентации класса/слоя, из которого они происходят, и принимать политическую позицию класса, в который они перешли. Аналогично выглядит поведение тех, кто сни­жает свой статус. Таким образом, те, кто поднимаются в высшую страту, менее консервативны, чем ее постоянные члены, но более консервативны, чем постоянные члены низшей страты. С другой сто­роны, "сброшенные вниз" являются более левыми, чем стабильные члены верхней страты, но не в такой мере, как стабильные члены низшей страты. Следовательно, движение в целом способствует ста­бильности и в то же время динамизму открытого общества.

Но пополнение правящего слоя из лучших представителей всех слоев общества, теоретически не представляющее проблемы в наиболее открытой системе, на самом деле не может быть реализова­но, так как господствующие обычно стремятся сохранять максималь­ный контроль над социальными благами, выдвигая барьеры законов и обычаев для сокращения возможностей продвижения выходцам из ни­зов. При этом, естественно, возникают дилеммы, вы­текающие из понимания пользы, какую могут принести выходцы из низов, если их допустить в верхние слои, и из пони­мания того, что максимальная закрытость правящего класса делает его неспособным к решению задач, стоящих перед обществом. Нако­нец, при высокой степени закрытости верхов неизбежно появляются диссиденты, возникает угроза революционного движения. Другими словами, между открытыми и закрытыми обществами в этом плане есть качественная разница в остроте проблемы соотношения между потреб­ностью общества в неограниченной мобильности его членов и возмож­ностью, предоставляемой правящим классом.

Среди структурных условий, способствующих усилению мобиль­ности, отметим значение войн и революций. Тут достаточно вспом­нить последствия Октябрьского переворота в России. Но... даже эта кровавая катастрофа не привела к полному обновлению элит. Иссле­дования показали, что руководство экономикой практически осталось в руках прежних управляющих трестами, концернами и синдикатами. А "великие стройки" социализма и коммунизма велись по преимуществу по планам и проектам предреволюционных лет. Только авторы зачас­тую "перекрестились" из господ в товарищей, хотя и без явного удовольствия. Правда, ряды властвующих постепенно пополнились и "выходцами из народа", но вовсе не в той мере, как изображалось в пропаганде. Да и "выходцы" все больше норовили жениться на "гра­финях", желательно красных по вере, что и нашло отражение в худо­жественной литературе. Такова, впрочем, судьба делателей всех и всяческих революций. Таким же образом складывается новая элита в постсоветской России. Вчерашние руководящие "товарищи" при малых колебаниях преобразились в господ, оттеснив по преимуществу на вторые позиции политиков и иных инициаторов разрушения старой системы и сотворения буржуазной России. Преемственность и здесь возобладала над обновленчеством.

При определенных условиях решающими факторами мобильности могут стать такие социальные институты как государство, армия, церковь. В прошлом церковь была вторым после армии каналом вертикальной мобильности, особенно в отношении средней страты. Не меньшая роль принадлежит и политическим партиям, нередко в совместных с государством действиях. Свое место в процессах мо­бильности занимают профессиональные объединения, различного рода общественные организации.

Ключевое значение именно политического фактора раскрыл не социолог и даже не политолог, а выдающийся экономист, лауреат Нобелевской премии по экономике Пол Кругман [Кругман 2009]. Из его блестящей книги позаимствованы представляющиеся нам определяющими основополагающие идеи.

П. Кругман ставит задачу выяснить, что способствовало переходу от того состояния масштабного неравенства, которое характеризовало американское общество начала XX столетия (периода т.н. «позолоченного века»), к относительному равенству послевоенного времени. По его мнению, ведущую роль здесь играла политическая воля правительства, осознавшего, что предотвращение социального взрыва возможно только при условии изменения налоговой и социальной политики. Всего лишь за несколько лет, благодаря политике Ф.Д. Рузвельта и был сформирован знаменитый американский средний класс. Эта политика – помимо известных кейнсианских методов регулирования процентной ставки и финансирования общественных работ – основывалась на кардинальном изменении системы налогообложения и на введении практики регулирования заработной платы в большинстве отраслей промышленности.

Это не было связано с изменением соотношений в контроле за создаваемой в экономике новой стоимости. В 1929 г. лишь 33% валового дохода корпораций присваивались их собственниками, а 67% шли на оплату труда. Четверть века спустя, после всех реформ Рузвельта и Трумена, соотношение почти не изменилось: наемные работники получали 69% валового дохода, предприниматели 31%. Однако качественно изменились налоги. Накануне Великой депрессии доля государственных рас­ходов не превышала 1,4% ВВП, а самая высокая ставка налога на доходы (применявшаяся практически исключительно к крупным дивидендам) составляла 24%.

На протяжении первого срока президентства Рузвельта максимальный налог на доходы был повышен с 24% до 63%, в течение второго – до 79%, а к середине 1950-х годов он достиг… 91%! Налог на прибыль корпораций вырос за тот же период с 14% до 45%, а на крупные наследства – с 20% до 77%. В результате доля национального богатства, которая контролировалась богатейшей 0,1% американцев, упала за эти годы вдвое – с 21,5% до менее чем 10%. Следствием стало сокращение разрыва в доходах, которое произошло в Соединенных Штатах с 1920-х по 1950-е годы, резкое уменьшение разницы между богачами и трудящимися классами, а также сокращение дифференциации зарплаты самих наемных работников. В новых условиях богачи лишились большей части недвижимости, которую стало невыгодно содержать; распространились благотворительные фонды, ставшие альтернативой отъему государством значительной доли передаваемых по наследству состояний; практически искорененным оказался класс прислуги и домашних работников.

Профессор Кругман утверждает, что если измерять состояния богатейших американцев в сопоставимых ценах, то окажется, что в 1900 г. в Соединенных Штатах жили 22 человека, чье состояние превышало 1 миллиард долларов в ценах 2008 г. К началу Великой депрессии их число выросло до 32 человек – но в результате новой политики оно сократилось до 16-ти в 1957 г. и 13-ти в 1968-м. Зато в 2008 г., подчеркивает автор, в Соединенных Штатах насчитывается... 160 миллиардеров. Таким образом, масштабный рост благосостояния в 1950-е и 1960-е годы, и переход от общества, пораженного крайним неравенством, к относительно равномерному распределению доходов, был, прежде всего, результатом осознанного политического выбора, а не следствием «естественного» экономического развития.

Кроме того, со времен Рузвельта помимо повышения налогов повсеместно стала вводиться практика социального страхования, включая пособия по безработице, выплаты по старости, пособия на детей и т.д. Все это привело к тому, что за 1920-е – 1950-е годы США стали страной победившего среднего класса.

Быть либералом для автора – значит поддерживать курс на сохранение общества среднего класса, стремиться предоставить гражданам как можно больше социальных услуг, гарантировать равенство всех перед законом, стимулировать участие в политической жизни страны. Можно даже утверждать: целью либералов, по П. Кругману, должна стать минимизация острых противоречий и конфликтов, существующих в обществе; придание его развитию поступательного и эволюционного характера; управление не столько на основе навязывания воли большинства, сколько на базе широкого консенсуса.

Каковы последствия неолиберального (= консервативного) властвования в социальной сфере при Рейгане и Бушах, когда республиканская администрация резко снизила налоги на наследство и, по сути, отменила налог на недвижимость? По П.Кругману, в результате уровень неравенства в Соединенных Штатах начала XXI ве­ка стал соизмерим с тем, что существовал в 1896 г. (1% наиболее состоятельных американцев контролиру­ют 42% общественного богатства, получают 26% ежегодных доходов и имеют в собственности около 70% всех торгующихся на биржах ценных бумаг; в конце XIX века эти показатели составляли соответственно 41%, 32% и 84%). Если принять прирост национального богатства в США в 2000-2007 годах за 100%, более 73% его пришлось именно на долю этого 1%. Как подчеркивает Кругман: «У высших 0,1% населения доходы подскочили в пять, а у 0,01% в семь раз по сравнению с 1973 годом» [Кругман 2009, с.137], зато «если мы взглянем на медианную заработную плату мужчин в возрастном диапазоне от 35 до 44 лет, то обнаружим, что в 1973 году с поправкой на инфляцию она была на 12% выше, чем теперь». [Кругман 2009, с.134]

Более того, пишет П.Кругман, «наибольшая величина показателя перехода из одного социального слоя в другой наблюдается в скандинавских странах, а в США такая мобильность ниже, чем во Франции, Канаде, а возможно, даже и Великобритании. Американцы не просто не обладают равными возможностями; этих возможностей у них даже меньше, чем у жителей других западных стран» [Кругман 2009, с.267]. (Эти сведения подтверждаются изысканиями Г. Ястребова [Ястребов 2010]). П. Кругман важнейшей задачей либералов начала XXI века однозначно считает сокращение социального неравенства и увеличение возможности равенства шансов.