Проза 90-х годов

«Крейцерова соната», «Хозяин и работник». В 1891 г. была опуб­ликована повесть «Крейцерова соната». Однако начало работы над ней относилось еще к концу 80-х годов. Творческая история этого про­изведения была исключительна в том отношении, что до появления канонической (окончательной) редакции она получила широкое распространение среди читателей в рукописных списках, причем в Черновы стадиях не завершенного еще текста.

Цензура запретила печатание повести, и только вмешательстве Александра III, у которого добилась аудиенции С.А. Толстая, открыла возможность ее выхода в свет в ограниченном тираже одного из томов (том 13) «Сочинений гр. JI.H. Толстого. Произведения последних годов» (1891).

По обличительному пафосу повесть была близка к «Смерти Ивана Ильича». Только объектом критики в ней стала другая остро поставленная Толстым тема — современного брака и семьи. Все здесь противоречит, по Толстому, христианским заповедям. Он ниспроверг, устойчивые, клишированные, общепринятые представления. Любовь и брак в существующих условиях, утверждает Толстой, — это обман скрытая ловушка, в которую попадают люди, вскоре же начинаю! ненавидеть друг друга. До замужества — искаженное воспитание, красота и любовь связаны со стремлением лишь к будущим плоте наслаждениям, где мужчинам дозволен «правильный, аккуратный» врат, а чистые девушки из корыстных соображений нередко с восторгом «выдаются за сифилитиков».

«Ведь если, - с негодованием говорит герой повести Позднышев испытавший тяжелейшую семейную драму (убивший из ревности свою жену), - взглянуть на жизнь наших высших классов как она есть со всем ее бесстыдством, ведь это один сплошной дом терпимости. Вы не согласны?.. Вы говорите, что женщины в нашем обществе живут ины­ми интересами, чем женщины в домах терпимости, а я говорю, что нет и докажу. Если люди различны по целям жизни, по их внутреннему со­держанию жизни, то это различие непременно отразится и во внешно­сти. и внешность будет различная. Но посмотрите на тех, на несчастных презираемых, и на самых высших светских барынь: те же наряды, те же фасоны, те же выставленные зада, та же страсть к камушкам, к доро­гим, блестящим вещам, те же увеселения, танцы и музыка. Пенье. Как те заманивают всеми средствами, так и эти. Никакой разницы. Строго определяя, надо только сказать, что проститутки на короткие сроки — обыкновенно презираемы, проститутки на долгие — уважаемы».

В своем отрицании брака Позднышев приходит к еще одной край­ности - к отрицанию искусства, полагая, что поэзия, живопись, скуль­птура и музыка (музыка в особенности) служат утверждению ложного взгляда на женщину как на орудие наслаждения.

«Крейцерова соната» — название неслучайное. Позднышев пола­гает, что это произведение Бетховена наиболее полно отражает в себе не возвышающее, а губительное действие на человека музыки, непос­редственно передающей «энергию чувства», раздражающей, перено­сящей слушателя (и исполнителей) в то душевное состояние, которое когда-то было испытано создателем музыкального произведения. При­чем таким «гипнотическим» влиянием может обладать и самый без­нравственный человек. А это делает музыку страшным средством воздействия на других, вплоть до того, что она становится «самой утон­ченной похотью чувств», вызывает к жизни в человеке не духовное, а животное начало. Это совершенно произвольное истолкование бетховенской сонаты, исполняемой любителем-скрипачом Трухачевским (партию фортепиано ведет жена Позднышева) и услышанной героем повести, приводит к возникновению уже в самой сюжетной конструк­ции произведения стремительно развивающейся интриги, заканчива­ющейся кровавой развязкой: в припадке ревности Позднышев убивает жену. Итог житейской драмы концентрирует в себе всю противоесте­ственность принятой в обществе ложной системы воспитания и укла­да семейной жизни привилегированных сословий, освобожденных от тяжести физического труда. Позднышев становится невольной жертвой установившегося взгляда на брак и семью. То, что его оправдыва­ют присяжные заседатели, — всего лишь недоразумение: они прини­мают сбивчиво излагаемые им его мысли о противоестественности и губительности современного брака за попытки защитить честь своей жены.

Как ни парадоксальны, как ни преувеличены многие выводы героя, но в этой-то энергии, увлеченности, страстности его высказываний и скрывалась большая сила воздействия текста на читателей. Сами же эти концепции принадлежали не столько персонажу повести, сколько самому автору. В «Послесловии к "Крейцеровой сонате"», опубли­кованном в том же 13-м томе его сочинений последних лет, где появи­лась и сама повесть (как и она, «Послесловие» было запрещено в других изданиях), Толстой повторил все ее положения, относящиеся к критике существующих институтов брака, представлявшей собой вме­сте с тем многостороннюю, широкую критику основных государствен­ных, нравственных и социальных приоритетов, живущих в современном обществе: власти, суда, войска, церкви, богослужения, в том числе и брака, т.е. «определения внешних условий, при которых плотская лю­бовь может для христианина будто бы быть безгрешною, вполне закон­ною». Поэтому высшим воплощением христианского идеала, которым должно руководиться человечество, а не внешними обрядами, заменив­шими его, он считает целомудрие, воздержание от плотского общения, допускаемого браком. То, что при последовательном исполнении этого правила может прекратиться род человеческий, его, как проповедника новой морали, не останавливает.

Чехов, познакомившись с «Послесловием», дал его резкую крити­ку, сравнивая с гоголевскими «Письмами к губернаторше» («Выбран­ные места из переписки с друзьями»): «Итак, к черту философию великих мира сего! Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из "Холстомера"».

Но сила воздействия повести как произведения искусства была ис­ключительно велика. Последовательно выдержанный характер цент­рального героя, углубленная психологическая мотивация его поступков, напряженность стремительно разворачивающейся в финале взрывной кульминации, правда художественного изображения и верность выра­зительных подробностей — все в этом произведении выдавало руку ве­ликого мастера. К тому же он использовал порой старые свои художественные находки. Например, эпизод семейного скандала, ког­да Позднышев, дав выход своему бешенству, швыряет, схватив со сто­ла, под ноги жене тяжелое пресс-папье, напоминает аналогичную сцену Пьера Безухова с Элен в «Войне и мире». И ситуации оказываются близки: бурное проявление чувств героев на почве подозрения супружеской измене.

Важность замысла, красоту исполнения в произведении Толе отмечал Чехов: «Не говоря уже о художественных достоинствах, которые местами поразительны, спасибо повести за то, что она до крайности возбуждает мысль. Читая ее, едва удерживаешься, чтобы крикнуть: «Это правда!» или «Это нелепо!»

Продолжением развития евангельских заповедей стал рассказ опубликованный несколько позднее в петербургском журнале «Северный вестник» (1895), «Хозяин и работник». Василий обманывающий при каждом возможном случае, от­правляется за очередным барышом, который не хочет упустить, хотя непогода рискованная, и погибает в поле в разыгравшуюся метель. Но в последний момент, побуждаемый чувством жалости, он накрывает своим телом уже начинающего застывать никчемного своего работни­ка Никиту, спасая его, и замерзает сам. В предсмертном сне, испыты­вая «жуткое и радостное» ожидание, он слышит, как тот, кто велел ему лечь на Никиту, пришел за ним. Деньги, лавка, дом, покупки, продажи, чужое богатство - все, к чему он так стремился раньше, уходит в сто­рону. «И опять он слышит зов того, кто окликал его. «Иду, иду!» - ра­достно умиленно говорит все существо его. И он чувствует, что он свободен и ничто уже не удержит его». Он - это бог, это любовь к дру­гим людям, наполняющая смыслом человеческую жизнь.

Под пером Толстого самые простые, казалось бы, зарисовки жизни: долгое блуждание путников в метель, спасение и снова гибель, — каким- то чудом становились, как этот рассказ, не только художественными, но и общественными событиями. В.В. Стасов в письме к дочери Толстого Татьяне Львовне утверждал, что «мы все», т.е. вся Россия, а пожалуй, и вся Европа восторженно встретили новое произведение Толстого. Корот­кий рассказ вызвал волну живейшего интереса и бурю восторгов.

В то время, когда создавались «Крейцерова соната», «Хозяин и работник» и один за другим в рукописях появлялись наброски незавер­шенных замыслов («Дьявол», «Отец Сергий»), требовавших, однако, от автора больших творческих усилий, он уже упорно и давно трудился над последним своим романом «Воскресение».