- •Часть I
- •Глава 1.
- •1 Мартин Хайдеггср в поздний период своего творчест ва писал об антитезе двух установок: бездушно-технического
- •13 Людвиг Витгенштейн (1889—1951) — создатель аналитической философии, в частности, концепции «совершенного» или «идеального» языка. Известен афоризмом: «Мир — это описание мира».
- •15 Платон. Государство / Платон. Сочинения. В 3 т.: Пер. Сдревнегреч. Т. 3. Ч. 1. М.: Мысль, 1971. С. 89—455.
- •23 По Платону, к миру «идей» прежде всего принадлежат «идеи» высших ценностей и абсолютных качеств, к которым относятся «идеи блага», «идеи истины», а также «прекрасного» и «справедливого».
- •28 Прежде всего, в лице Жан-Поля Сартра и Альбера Камю.
- •3(1 Уилер имеет в виду учение Лейбница о субстанциях-Монадах, своего рода вечных единицах бытия, жизнь которых
- •1Оследствия этих взглядов являются насущными и чрез
- •44 «Первичный процесс» или «первичный позыв» по Фрей-
- •44 Томас Гоббс (1588—1679) — знаменитый английский
- •54 Ницше называл это «попыткой перевернутых оценок», которая была одним из ключевых принципов его философской системы.
- •1Римеч. Редактора), от мировоззрения и апологии нацистов,
- •56 Принятый перевод последнего термина на русский язык -«бытие-для-другого». См.: Сартр ж.П. Бытие и ничто. М.: Рсс публика, 1999. Ч. 3.
- •Глава 2. В поисках альтернативной парадигмы
- •I смысл жизни. Однако, как мы видели, экзистенциалис-ов ограничивали узы скрытых кулыуральных положений
- •Ie интеграции исследований аффективно-когнитивных
- •3) Третье отчетливое различие, значительно сглаженное приведенными рассуждениями, касается эмоций "
- •0 Поля и, следовательно, вашего техпроцесса на взаим-
- •996 А). Как будет видно из следующих глав, эти соображения
- •Часть II
- •I ценности, служащие компасом для действия и обозна-
- •1Ы прошли вместе с его участниками путь от первичного
- •Глава 4. Self и контакт — интеграция и процесс в поле жизни
- •Стратегии и способы разрешения проблем
- •Джейк: слишком чувствителен
- •I, то, чем я в соответствии с моими представлениями
- •1 По Салливапу, свои действия, вызывающие ярко выра-енный негативизм у взрослых, ребенок не ассоциирует с
- •1Бо из ситуации, сопряженной с возникновением такой
- •Каким образом прежнее решение является сильной стороной или проблемой сегодня
- •I если на то пошло, то и устаревшая, нынче ставшаяегибкой его модель когда-то сама была таким «проры-ом», новым контактом и творческим решением старойизненной проблемы.
- •Глава 5. Поддержка и развитие — Self в поле
- •1Я часть странным и неожиданным образом — отри це-льной? Почему так происходит? Что именно в структурелученной в наследство парадигмы индивидуал и 1ма де-
- •1Ы продолжаем получать новые ассоциации.
- •Поддержки творческого решения
- •Iy стилю расти и развиваться. (Сэм вместе с другимиытался разобраться с «темной стороной» своих сильных
- •1Ь1х и лишенных поддержки сферах нашей жизни, кого-bie возникают, если неожиданно появляется какой-ни-
- •Глава 6. Стыд и подавление — Self в разорванном поле
- •2 Contagiosa? (лат.) — заразный, в психологии — заразительный.
- •Глава 7. Восстановление Self. Близость, интерсубъективность и диалог
- •Глава 8. Self как история: повествование, культура и пол
- •1«Езные целостности понимания, служащие нам почвой для последующей интеграции, дающей возможность разреще_ ния задачи, и для конструирования нового смысла.
- •466 Гештальттерапия поспгмодер,,
- •I с нем. В в Бибихина. М.: Ad Marginem, 1997. Wleider, f. (1983) The Psychology of Interpersonal Relations.
- •472 Гешталъттерапин постмодерНа
- •480 Гешталыптерапия постмодерн
- •3 Zeitgeist (нем.) — дух времени.
- •482 Гештальттерапия постмодерН(1
- •486 Гештальттерапия постмодерНп
- •Часть I
Глава 7. Восстановление Self. Близость, интерсубъективность и диалог
Что такое близость? Вновь перед нами знакомые термины: self, отношения, поддержка, стыд или, если идти дальше, «восприятие» или «реальность» — термины, которые мы регулярно используем, полагая, что хорошо понимаем, и которые легко ускользают, как только мы пытаемся обнаружить или сконструировать их значение. Причина описанного затруднения, исходя из новых взглядов на ге//1 процесс и человеческую природу, состоит в том, что эти термины в фундаментальном смысле обозначают процессы отношений или процессы поля, которые мы напрасно пытаемся «заморозить» и «поймать» словарем индивидуализма и «вещей», исходя из положений старой, доставшейся в наследство модели.
Является ли близость событием, пространством, процессом — или каким-то образом совмещает в себе эти понятия? Возможно, она возникает, когда мы делимся своими самыми сокровенными тайнами? Или когда речь заходит о сексе — ее нередко подразумевают в повседневном смысле, ►говоря о «близких»=«интимных» отношениях? Всегда ли она желательна'.' Или. быть может, представляет собой нечто вроде ящика Пандоры или джинна, выпущенного из бутылки, с которым следует обращаться с определенными ограничениями и предосторожностями, — нередко такой она и бывает? Возникает ли близость сама по себе или ее приходится искать и конструировать — и если так, то каким образом следует браться за дело и какую перед собой ставить •иель?
В этой главе мы будем развивать мысль, что близость — подобно self поддержке, стыду и другим терминам, употреблявшимся в нашем обсуждении. — лучше и полезнее всего рассматривать в качестве процесса или события, вырастающего из определенных условий поля. Под этим углом зрения близость представляет собой определенный вид деятельности self-процесса, некоторый способ организации и совместной регуляции поля опыта, который в дальнейшем может стать основным условием для других, связанных с ней процессов self. Как любая деятельность self близость зависит от ряда условий поля или подтсржек, благоприятствующих ей (или подавляющих ее) в конкретном поле.
Как и в других главах, мы будем обсуждать и исследовать, что означают приведенные термины в новом контексте и смысле. Но сначала для перемещения обсуждения на непосредственный уровень нашего жизненного и чувственного опыта мы осуществим то же, что делали в предыдущих главах, то есть начнем с изучения опыта в исследуемой области, а затем используем полученные сведения в качестве материала, на который станем ссылаться при конструировании новых определений и моделей. Как и раньше, не только обсуждение будет основано на чувственном опыте, но и у читателя появится больше возможностей активно войти в тему и использовать собственный опыт в качестве критерия для конструирования нового понимания и оценки предлагаемого обсуждения. Соответственно это означает обращение к опыту участников нашей группы, которые уже хорошо знакомы к настоящему моменту, а затем — включение для сравнения опыта читателя, если он пожелает остановиться и выполнить упражнение вместе с его участниками. Как всегда, в книге оставлено особое место для ответов читателя на вопросы — хотя, конечно, можно воспользоваться листом бумаги или клавиатурой компьютера.
Полевые условия близости
Для начала исследования опыта близости еще раз вернемся к опыту стыда, рассматривавшемуся в предыдущей
г1аве, продолжив размышления в следующем направлении" чтп0 sme может понадобиться от другого человека, какого рода интерсубъектное поле поддержки необходимо чтобы суметь рассказать другому о стыде, не испытывая слишком сильных опасении, что они причинят боль или меня вновь пристыдят. Мы говорим «слишком сильных», ибо некоторые опасения все равно останутся, но что можно предпринять для их удержания на преодолимом уровне? Что может потребоваться мне при возвращении в воображении к какому-то окрашенному стыдом переживанию, не оказавшись целиком поглощенным и связанным мыслями о возможной реакции другого человека (не забывая, что в нашей культуре сам по себе стыд чаше всего считается постыдным)? Далее приведена инструкция для следующего этапа упражнения:
Закройте на несколько минут глаза и позвольте своим мыслям вновь вернуться к какому-то пережитому опыту, беспокоящему воспоминанию, некоторым образом связанному со стыдом. Это может быть один из моментов, на которых вы «застряли», уже рассматривавшийся в ракурсе стыда — или вы найдете другой опыт, который несете в настоящем, что-то, вызывающее неловкость, с чем вам почему-то трудно справиться или поделиться с другими. Сделайте краткие заметки об этом — что вы ощущали тогда, что чувствуете теперь, какие ощущения эти воспоминания вызывают у вас в теле, а затем — что произошло бы, если бы вы решились поговорить об этих переживаниях с другим человеком.
Побудьте с ними некоторое время, позволяя мыслям, чувствам и ощущениям вновь ожить так, чтобы они ощущались телесно. Когда это произойдет, представьте себе, как вы рассказываете об этом опыте другому человеку. Не говорите, по крайней мере, сейчас — а лишь вообразите, как это делаете. Какие чувства и ощущения у вас возникают в этот момент?
Наш вопрос теперь будет следующим: что мне потребовалось бы сейчас от другого человека, чтобы решиться
на разговор об этом опыте сию минуту? Что бы МКе хотелось знать, на что рассчитывать для получения возможности положительно оценить опыт подобного разговора? Учитывая, что выбор остается за мной, на какой прием мне хотелось бы надеяться, чтобы опыт этой беседы оказался реальным исследованием, а не очередным упражнением в осторожности и скрытности9
Сделайте несколько заметок и об этом. Когда будете готовы, вместо того чтобы делиться вспомнившимся опытом — который может быть в зависимости от ваших желаний и потребностей скрытым или явным, — поделитесь с группой своими желаниями и потребностями. Каким должен оказаться другой человек, чтобы их удовлетворить и позволить вам выйти из опыта общения с лучшим, а не худшим самочувствием? Что ему следует делать и от каких действий воздержаться, чтобы вы могли, оставаясь с этой болью, узнать о себе нечто полезное, а не пережить еще больший стыд?
Приводимый список показывает примеры ответов участников, а оставленное место, как всегда, позволит вам добавить собственные ремарки:
Чтобы слушал и не перебивал! Чтобы проявлял хоть какую-то реакцию!
Кто-то, кто находится рядом. Чтобы не пытался все сразу наладить.
Все зависит от выражения глаз. Чтобы он просто nocudei рядом. Помог бы мне высказаться. Позволил бы поплакать. Не осуждал бы меня Я все пойму по лицу! Просто бы выслушал. Чтобы ему самому были знакомы эти чувства.
Чтобы оставался со мной. Чтобы не бросил меня на полпути.
Чтобы выдерживал молчание, а не заставлял меня говорить без перерыва.
Чтобы не подталкивал меня и не навязывал свои чувства. Не говорил бы. что мне следовало делать. Кто-то. не осуждающий меня.
Человек, npociо дающий почувствовать, чго ему знакомы подобные чувства.
суждению, касающемуся ориентации и отношения к другому человеку, о чем говорилось в главе 3. Иными словами речь идет не столько о какой-то одной форме поведения сколько о том, каким образом субъект интерпретирует и представляет себе, о чем свидетельствует это поведение — о каком внутреннем состоянии, мотивах, чувствах и суждениях слушателя. У меня нет возможности непосредственно видеть ваше душевное состояние, добрую или злую волю, принятие или отвержение, эмпатическое отождествление или осуждающее пристыживание в отношении меня и моих чувств. Я могу руководствоваться только вашим поведением, жестами и мимикой — и на этом основании конструировать свои интерпретации и создавать собственные смыслы. Прямой вопрос относительно ваших намерений также не может полностью отменить интерпретативного этапа, ибо, каким бы ни был ответ, мне все равно придется оценить его искренность и надежность, истолковать смысл и соответствие случаю, картировать наши отношения, подразумевающиеся вашими высказываниями (или, скорее, моими предположениями о том, что они подразумевают), проверить полезность добытого в плане стабильности и последовательности и т.д. На словах это звучит очень сложно и запутанно, но, исходя из создаваемой новой модели self, мы утверждаем, что сложный процесс интерпретации поля—сканирования—оценки—действия в основном является автоматическим, целостным, врожденным в своей основе и молниеносно быстрым в реальном времени. Он представляет собой активность сложной аффективно-когнитивной природы self в действии и протекает постоянно или почти без остановок.
В старой модели подобная целостная деятельность по оценке поля рассматривалась бы как «основанная только на чувствах», «необъективная» и. следовательно, не достойная доверия и серьезного отношения, от которой следует отказаться (не признавая ее важности). По нашему же мнению, этот основанный на субъективном конструировании смыслов процесс является единственным, на что мы можем опереться, когда пытаемся разобраться в сложном поле и, полагаясь на развившуюся в процессе эволюции
ftaea
перцептивную природу, интерпретируем и обрабатываем воздействия окружаюшей среды или данные «обратной связи» (в любой эволюционной модели адаптация, а не «объективная истина», является окончательным критерием «правильности» результатов). Всякое восприятие в этом понимании является актом конструирования, основанным на смыслах. И, следуя своей эволюционно развившейся, решающей задачи природе, мы по необходимости, так или иначе, неизменно занимаемся этой деятельностью. И будем продолжать ее, хотя старая теория отстаивает мнение, что человек в детстве, якобы, вырастает из интерпретирующей поле деятельности и ее сохранение является проявлением инфантильности или регрессии. (Единственное отличие, как показано в предыдущей главе, состоит в том, что в модели стыда этот процесс «подпольно» продолжается, но мы теряем способность к диалогу и его исследованию.)
Возвращаясь к сказанному выше, отметим, что всплеск противоречивых требований участников также указывает на деликатность задачи, которую предстоит разрешить слушателю: бытье человеком, входящим в пространство стыда. Главное, что здесь требуется — это условия и процессы, известные под именем эмпатии или «вчувствования», то есть вхождение в субъективный мир чувственной жизни и пространства другого человека, переживание некоторых чувств, которые испытывает он, и согласование с ними своих действий. (Этот подход является полярным «сочувствию», представляющему рефлексивную реакцию на аффективное сое гояние с внешней позиции без вхождения в субъективно организованное поле человека. Сочувствуя, мы пытаемся представить себе, какие чувства осознает другой человек, истинная эмпатия начинается, когда мы вступаем в контакт с чувствами и потребностями, которые удерживаются вне осознавания.)
Соприкасаясь с материалом, в прошлом подвергшимся пристыживанию. мы нуждаемся в человеке, который выслушает — по крайней мере, в данный момент. — поймет и почувствует что-то из нашего мира, в котором мы пере-•живали этот опыт (возможно, по мере того как мы расска-
зываем историю в настоящем, она проживается повтор» но), — смотря «изнутри», узнавая и определенным образом присоединяясь к чувствам и пониманию, с которыми мы «столкнулись» в той ситуации и через которые прошли, — и все это именно с нашей точки зрения. Если слушатель имеет желание и умеет познавать наш мир — по крайней мере, эту его часть — изнутри, каким мы его узнали тогда, а не просто снаружи на уровне внешнего поведения и действий, то это понимание станет его лучшим руководством для определения, когда следует что-то сказать, когда — промолчать, когда важно протянуть руку, а когда — оставить говорящего в покое.
В самом лучшем и благоприятствующем росту случае, когда слушатель раньше имел возможность сходного исследования своих чувств и опыт подобного интерсубъектного контакта, у него есть навыки того, когда и каким образом перевести беседу на важный мета-уровень, например, задав вопрос, как протекает настоящий диалог, какие чувства переживает говорящий и в какой поддержке нуждается сейчас для продолжения и углубления актуального исследования self
Подобные описательные и динамические характеристики в двух предыдущих главах относились к «близкому свидетелю», человеку, которого не хватало в трудные времена прошлой жизни — особенно в тех местах, где мы «застряли», и которые, вызывая беспокойство, до сих пор с нами. Наличие этого свидетеля, как нередко отмечается, изменило бы ситуацию тогда, как «все меняет» теперь. Более того, мы уже утверждали, что отсутствие важного поддерживающего человека привело к тому, что тогда кризис казался совершенно безнадежным, даже сегодня эти события и воспоминания тревожат нас, оставаясь не полностью интегрированными в полезный и гибкий смысл selfu личной истории. Иными словами, чаще всего в эти моменты недостающей поддержкой является именно близкий свидетель. Многократно отмечено, если в прошлом при возникновении трудных жизненных задач у человека был близкий свидетель, оказавший поддержку, проблема полностью интегрировалась в гибкое жизненное пространство
„ 7 Восстановление Self: близость... тдт.
Щково^
-постного актуального self человека, а не оставалась в качестве болезненного дистресса и ограничений творческого приспособления и роста. Острый и длительный стыд
перывает и искажает self-процесс и рост. Близкий свидетель (тогда и/или теперь) восстанавливает откликающееся поле self"для возобновления или продолжения разрешения нового опыта self творчества и дальнейшего роста. Близость в этом смысле не является роскошью или формой проведения досуга: она предстает перед нами как необходимое условие поля для полного творческого развития и роста self
Мы не рассматриваем стыд как результат противопоставления, противостояния или прямого поражения в иерархическом понимании старой парадигмы, в которой победа приравнивалась к превосходству и гордости, а поражение — к неполноценности и стыду. Мы, скорее, имеем в виду глубоко ранящий опыт, возникающий из болезненного, гложущего чувства, что соответствующее self не способно продолжать интеграцию всего релевантного поля. Конечно, противостояние, неудача и поражение в детстве и в любой период жизни могут оказаться трудными, «бросающими вызов» переживаниями. Но обычно они не включаются в долговременную модель процесса, если проживание трудности и «вызова» получает поддержку. Под получением поддержки мы подразумеваем, что этот опыт воспринят, замечен, прочувствован и изнутри понят другим значимым человеком. Не сама по себе неудача в решении некоторой проблемы или задачи, а факт переживания неудачи и проблемы в полном одиночестве превращает трудность в стресс, фрустрацию в стыд, а неудачу — в привычное ограничение и искажение деятельности и влияния self в поле.
Таким образом, присутствие близкого свидетеля является трансформирующим в том смысле, что изменяет условия и возможности дальнейшего интегративного процесса |в поле. Эти условия составляют поле близости, которое рассматривается в качестве необходимой предпосылки полного
Развития self и самовыражения — в отличие от старой модели, рассматривавшей self и близость как разделенные и
даже полярные понятия. Из этого понимания вытекали соответствующие динамические интерактивные взаимодействия между стыдом, поддержкой и близостью. Стыд, аф_ фективный признак отсутствия поддержки полем полной интеграции релевантною self, в своем максимальном выражении прерывает se^-npouecc и рост. Интегративная деятельность self как и любой процесс поля, может восстановиться только при условии получения поддержки целостного поля. Важным видом поддержки поля необходимым для восстановления selfw начала исцеления от стыда/ранения self является процесс и условие поля, называемое близостью в том смысле, который мы придаем этому понятию.
Более конкретные представления о реализации этого условия можно получить из текущих ответов группы. Рассмотрим инструкцию для следующего этапа упражнения.
Теперь выберем партнера и перейдем от воображаемого рассказа о своем опыте к реальному рассказу о нем другому человеку. Делясь своими переживаниями, не забывайте уделять внимание вашей зоне комфорта и границам приватности. Исходя из разрабатываемой модели, мы полагаем, что максимальное научение вытекает не из чрезмерного риска и стресса, а из адекватной, соответствующим образом ощущаемой поддержки. Если вы все же решитесь на эксперимент в данной области, осуществите его в направлении уменьшения, а не увеличения сказанного — сосредоточиваясь на чувствах, возникающих при том или ином варианте рассказа, в частности, на переживаниях, сопровождающих решение не говорить подробно о каком-либо случае. Обыграйте эту границу, ошутите ее в своем воображении, сдвигая то в одну, то в другую сторону перед тем. как сделать выбор. В качестве поддержки можете просить партнера, когда будете этим заниматься, совместно поддержать и оценить эту часть опыта.
Когда будете готовы, сообщите партнеру столько информации об опыте стыда, сколько пожелаете. Опишите ситуацию, детали, кто был задействован, что вы
чувствовали и что случилось далее. Можно рассказать иди о том, что уже обсуждалось, или нечто иное, чем, возможно, еще труднее поделиться с другим человеком. Говоря, обращайте внимание на глубокие уровни стыда, выражающие стыд утверждений о себе и своих возможностях в мире, которые мы носим в себе в качестве историй. С этих утверждений начинаются фиксированные или «застрявшие» истории, а затем появляется чувство, что они и завершиться могут лишь фиксированным и предопределенным образом.
Делясь переживаниями с партнером, обратите внимание на возникающие по ходу беседы чувства и телесные ощущения. Как они меняются в течение рассказа? В частности, как изменяются по мере повествования ваши чувства и ощущения в зависимости от поведения и реакции партнера? Какие действия партнера поддерживают вас при рассказе истории? Что мешает? Что [вы при этом чувствуете? Удается ли в ходе беседы передать партнеру эти мысли и переживания? Что происходит, когда вы передаете?
Когда завершите, поменяйтесь ролями с партнером, >чтобы слушатель стал рассказчиком, а рассказчик — .слушателем. А затем мы обменяемся опытом упражнения со всей группой.
Как скорее всего вы заметили, структура этого упражне
ния несколько отличается от предыдущих тем, что участники делятся на пары и рассказывают о переживаниях друг Другу по очереди, а не записывают их, чтобы затем поделиться со всей группой. Причина различия состоит, во-первых, в том. что мы просим непосредственно выразить опыт переживания, которое прямо называем стыдом — в отличие от прежних случаев, когда мы вроде «случайно наталкивались» на него при обсуждении прошлого опыта. Чтобы Непосредственно погрузиться в опыт стыда, человеку требуется дополнительная поддержка, которую он может най-Ти в более безопасном и доступном переговорам поле одного собеседника прежде, чем перейти на сопряжен
ный с большим риском уровень целой группы, где мои
проекции, касающиеся проекций всех участников, ока жутся столь многочисленными, что помешают сохранить чувство комфорта и открытость. (В этом случае я вернусь к привычным стратегиям преодоления трудностей, начну «редактировать» излагаемый материал, где-то изменяя время, что-то маскируя — то есть занимаясь тем, что хотелось бы, воспользовавшись достаточной поддержкой, изменить в данной ситуации.)
Во-вторых, специфическая цель этого упражнения состоит в применении и получении опыта ведения в реальном времени актуальных переговоров о поле поддержки Настоящая близость, ощущение, что мой «внутренний мир» может быть раскрыт без какой-либо опасности, исследован и познан, требует постоянного ведения переговоров о процессе взаимоотношений в данный момент: в чем я нуждаюсь, что чувствую, рассказывая, как ошушаю твои ответы, каким представляю твое внутреннее состояние и так далее. Как уже упоминалось, в этой области у большинства из нас недостаточно навыков и еще меньше опыта открытого и целенаправленного обсуждения. На практике это взаимодействие нередко оказывается трудным, но более «раскрывающим self", чем самые глубокие секреты наших историй. Поэтому, начав рассказывать о каком-то «постыдном» воспоминании, я могу даже полностью разобщиться с партнером и собственным опытом изложения, и потом мне останется лишь перезахоронить поглубже свое воспоминание и чувства и продолжать жить, не изменившись. Так временами люди неоднократно рассказывают о каком-то ужасно постыдном событии без всяких дальнейших видимых изменений: ибо опыт рассказа соответствующим образом не воспринимается и не поддерживается и новые элементы поля не включаются в организацию self прежнего опыта.
Поэтому настоящая близость нередко представляется таинственным, эфемерным и неуловимым явлением. Но без нее исследование внутреннего мира остается ограниченным и поверхностным: не пользуясь близостью, мы вносим в мир слишком мало исправлений, что в нынешнем понимании означает ограничение роста опыта self'и
оСтоянного усложнения интеграции поля опыта. Благо-аря близости мы узнаем нечто новое о себе — поэтому и !,0лучаем поддержку в проживании тревоги, стыда, вызванного стыдом, и других тяжелых чувств, возникающих в ходе исследования во время деконструкции и преодоления старой стратегии «защиты» или интеграции чего-то нового.
Таким образом, когда речь идет о стыде, разрабатываемая теория и опыт работы с тренинговыми группами подсказывают, что следует снизить темп, бережно и уважительно подходить к воспоминаниям и чувствам и оказывать больше поддержки, чем в предыдущих упражнениях, относящихся к иным переживаниям. Сильное чувство стыда, как уже упоминалось, является материалом, с которым нельзя долго оставаться без дополнительной поддержки. Поэтому мы научились притуплять и избегать его, а не вникать и оставаться с ним. В итоге мы очень мало знаем о собственных переживаниях стыда и испытываем острую потребность как можно быстрее подальше убраться от них. Как только мысль, что области нашей жизни, в которых мы «застряли», являются прошлым опытом стыда, усваивается и интегрируется, мы начинаем с большей готовностью размышлять (что и делается на страницах этой книги), в чем именно нуждаемся в качестве дополнительной поддержки, обеспечившей возможность более близкого и вербализованного контакта со стыдом. Каждый из шагов медленной и осторожной вербализации является необходимым, чтобы застаревшее чувство стыда — в действительности представляющие собой хроническое нарушение интегративного self-npouecca — вышло наружу в новом, более здоровом месте. Речь идет сейчас о самых старых, хронически «застрявших» темах нашей жизни, о Материале, который даже успешно функционирующие люди нередко продолжают всю жизнь удерживать и нести в себе, может, переживая некоторую фрустрацию, но часто с чувством обреченности, которое, являясь хроническим, не осознается. Если мы пропустим осторожные шаги конструирования поля поддержки, то рискуем повторить 0г,Ь1г, который в лучшем случае приведет нас в тупик, а в
худшем — к растравливанию и углублению старых ран и рубиов, содержащих часть жизни человека в застывшем или подавленном состоянии.
Интересен факт, что ряд участников решают — и вполне правомерно — оставить часть деталей невысказанными (или обсудить их в паре, но не делиться со всей группой) но в итоге почти никто не делится только чувствами и всплывают реальные события и воспоминания. Это происходит не потому, что инструкции составлены хитро или являются «парадоксальным предписанием», указывающим не делать чего-нибудь в таких выражениях, чтобы люди почувствовали желание поступить именно таким образом1. Исходя из нашей модели, мы, скорее, полагаем, что люди желают и испытывают потребность где-то и когда-нибудь рассказать о вещах, которые ранее хранили в секрете, — там и тогда, где окажутся в наличии необходимые условия и поддержки, достаточные, по крайней мере, чтобы без лишнего риска начать исследование. Эта потребность является универсальной по причинам, которые мы дальше обсудим подробно. Универсальность следует и из нашего понимания стыда, и из того, каким образом он изначально возникает. Присущая нам природа состоит в осмысленной интеграции целостного поля, что служит основой для актуального разрешения ситуации и планирования. Длительное чувство стыда является местом, где необходимая интеграция была нарушена. Результатом становится глубокое базисное побуждение вернуться к нему в реальности или памяти и предпринять новую попытку. Если мы ее не совершаем, иногда в течение многих лет, то лишь потому,
1 Парадоксальное предписание относится к парадоксальным техникам семейной терапии и состоит в принятии психотерапевтом тех образцов повеления, которых придерживаются клиенты, и в их преднамеренном преувеличении. Например-терапевт может посоветовать матери, ребенок которой отказывается что-то делать, стать еше более беспомощной и неадекватной, чем ее чадо, стимулируя последнего к деятельной позиции. Таким образом, парадоксальному поведению в семье и коммуникациям «двойной связи» противопоставляется контрпарадоксальное поведение терапевта.
„ 7 Восстановление Self: близость... тип
г^ава^^
т0 отчаялись найти в настоящем условия восприимчивос-4 отличающиеся от существовавших в прошлом, — и в этом случае, зачем рисковать выгодами привычных стратегий, разработанных в первую очередь для бегства от стыда завоеванных с большим трудом и, возможно, весьма хрупких? Поэтому мы не призываем людей «больше рисковать», а сосредоточиваемся на условиях, — в итоге они, оШуШая безопасность, нередко говорят о вещах, которые до этого никогда не обсуждали с другими, узнавая много нового.
Все сказанное может служить основой для нового определения и понимания процесса близости и близких отношений. Но вначале рассмотрим ответы, полученные после осуществления группой приведенной выше инструкции.
Джейк: Ну, во-первых, моя партнерша оказалась просто великолепной. Я имею в виду, что каким-то образом ей удалось реализовать все, что указано в нашем списке, всего за десять минут! Нет, серьезно, она позволила мне говорить об этой унизительной ерунде — и оказалось, что стыд вызывают не столько обстоятельства, сколько то, что они очень сипьно задевают меня до сих пор — в этом и состоит мое смущение сегодня! Значит, у меня действительно есть «стыд из-за чувства стыда», о котором вы упоминали. Вроде, мне следовало быть сильнее и меньше переживать. И знаете, что она ответила, когда я сказал об этом? «Ой, я сама ненавижу это чувство!» И ничего больше— просто: «Я сама ненавижу это чувство». И тогда — гут мы подходим к самому неудобному моменту — у меня появились слезы. Поверьте, так и было. Не знаю, возможно, я ожидал, что она скажет: тебе не следует так переживать, в этом нет необходимости, на самом деле это вовсе не стыдно, как кажется, или просто ответит вежливым взглядом. Наверное, дело в том, что она — женщина, а я считаю смущение перед очень сильными чувствами уделом мужчин. Понимаете, что я имею в виду — девушка вполне может позволить себе быть чувствительной, а мужчина — не должен. Поделись я с парнем, он. конечно, все бы понял но, вероятно, попытался меня уговаривать и убеждать, а мне от этого стало бы, пожалуй, еще хуже!
Здесь же этого не было! Я твердо знал, что она точно понимает чувства, которые я испытывал раньше и во время бе седы. И вот что произошло, — я понимаю, что мы Не занимались психотерапией. — случилось нечто терапевтическое. У меня возник настоящий инсайт. Я вдруг понял, что больше всего меня волнуют не требования, критика, чье-то возмущение и даже не отсутствие должного признания. Ясное дело, мне это не нравится, как иначе. Но больнее всего меня ранит, когда обо мне неправильно судят и приписывают злые намерения, когда на самом деле они хорошие. Это напоминает мою семью. Например, на работе: бывает, везешь воз за всех, делаешь работу за всю команду, а тебя кто-то обвиняет в желании прийти к власти и всех контролировать. А мне хотелось просто помочь кому-то из сослуживцев добиться успеха — все равно кому! И еще мне удалось связать свои переживания с поведением отца. Теперь намного легче. Спасибо, я могу двигаться дальше! (Смех)
Кэйти: Что же, мой партнер оказался довольно-таки хорош. (Смех) Нет, на самом деле хорошим, и я объясню почему. Когда в беседе произошла заминка, он остановился, признал свою неправоту, извинился и попросил дать ему еще один шанс. Забавно, все как в настоящих отношениях — пока вы не попадете в сложную ситуацию, в них трудно до конца разобраться. Понимаете, мой партнер начал давать мне — ну, советы, что ли? Только, кажется, сам этого не осознавал, по крайней мере сначала. Я рассказываю о проблеме, а он пытается меня отговорить от переживаемых чувств. Говорит, каким образом мне следовало разрешить ситуацию и почему не стоит сильно переживать. Понимаете? Вот я сижу и думаю: безнадежно, как всегда, он хочет все за меня решить — это так свойственно мужчинам (извините, ребята, но это правда). Как и прежде, меня не поняли, во мне. наверное, что-то не так, к тому же я недостаточно женственна, он просто хочет, чтобы я, наконец, заткнулась, и сам этого не осознает. И влруг он спрашивает: «Ну что. как идут деда. Как у меня получается?» — в смысле, как получается у него-Я чуть не заплакала от нахлынувших чувств, когда он задал этот вопрос. Я совершенно не ожидала его. Сказала в ответ, что он дает мне советы, а сама подумала — теперь начнет
уверять меня, что и в этом я не нрава. Но тут он говорит: «Черт, я всегда так делаю. Дай мне, пожалуйста, еще один шанс и. если я снова начну, ну, не знаю — пни меня ногой, ладно?» Но мне совсем не хотелось его пнуть, скорее — поцеловать! В тот миг я ощутила, что меня поняли, а ведь я еще не дошла до самого главного.
Это «главное» тоже оказалось забавным. Мне казалось, что я, как всегда, начну рассказывать все то же — знаете, что недостаточно женственна или плохая мать — об этом уже шла речь, и оно всегда наготове. Но я начала говорить об одних друзьях, которые, мне кажется, отвернулись от меня. Я не хочу, чтобы они узнали, как мне обидно, что они так много значили в моей жизни. И, естественно, ситуация сводилась к прежним темам — я недостаточно привлекательна, во мне что-то не так, поэтому они от меня отвернулись. Остальное тоже совпадает — я слишком одинока с этими переживаниями, это мучит меня, я очень часто собираюсь что-то предпринять, но до дела никогда не доходит и т.д. и т.п. Говорят, что у каждого есть основная тема, верно? Эта — моя. Я всегда стремлюсь проработать ее в одиночку, поскольку она смущает и мне кажется, что подобных переживаний у меня не должно быть изначально. То же можно сказать обо всех присутствующих, не гак ли? У всех есть
. одна тема, и она одинаковая — мы думаем, что должны спра-
* виться со своей темой сами! (Смех)
Рикардо: Было трудно. I [о я кое-что узнал о себе. Я узнал, что никому не доверяю. Я имею в виду, что не moi у довериться, даже если меня слушают, по-настоящему слушают. Речь идет не только о мужчинах, а абсолютно обо всех. Если кто-то живет в пространстве полного недоверия, его невозможно отговорить от этого, не так ли? Что бы вы ни сказали — это может оказаться уловкой, пусть непреднамеренной, но все равно ловушкой, ибо люди не искренни. Они внешне стараются проявить доброту, но па самом deie совсем не желают выслушивать и все равно по-настояшему вас не поймут.
В конце концов, я стал говорить именно об том. Такая тема тоже считается, ибо я испытываю стыд по этому поводу! (Смех) Я же не говорю окружающим постоянно, что не доверяю, это неудобно, они могут обидеться. Или притво-
риться обиженными — в зависимости от того, были ли вс кренними изначально. Разговор протекал весьма парад0к сально. Партнер спросил меня: «Ты веришь, что я, 11о крайней мере, понимаю тебя сейчас, когда ты говоришь о недоверчивости и своем смущении перед ней?» И вы знаете, я поверил. Не знаю почему, но воспринял его слова, будто они были чем-то несомненным. Я действительно поверил что он говорит правду, по крайней мере, в ту минуту. Вот и объясните это теперь — вы учитель, а для меня все слишком сложно! (Смех)
Исходя из положений новой модели self и техпроцесса, у нас действительно есть некоторый ответ для Рикардо. Он вновь вытекает из интерсубъектной или полевой природы стыда, которую мы постулируем, и нашего понимания интегративной, разрешающей задачи природы нашего self-npoutcca. Если я прячу от посторонних глаз какую-то часть себя, то делаю это потому, что все же рассчитываю, что потаенные чувства и особенности, если я их покажу, будут приняты другим человеком за чистую монету — именно этого и опасаюсь. Я ожидаю, что скрытые части подвергнутся осуждению, презрению, отвержению или как-то иначе не найдут встречи и поддержки в поле — но, одновременно, у меня нет никаких сомнений, что их присутствие будет замечено и они воспримутся как мои реальные части. Рикардо прячет свою недоверчивость, поскольку она его смущает. Иными словами, он уверен, что окружающие поверят в нее и подвергнут приапыживанию. Если бы слушатель не поверил, что она реально существует, то никакого стыда не было бы. То же самое можно применить, например, к Кэйти, боявшейся, что ее посчитают «мужеподобной» (или к Джейку, переживавшему страх показаться
1|Шком чувствительным» — то есть недостаточно му-* еСтвенным). Если другой человек начнет уверять Кэйти, *то вовсе не считает ее мужеподобной, то она усомнится искренности, подозревая, что он просто «проявляет доб-оТу»>. Но если он сумеет перейти от утешений, касающихся содержания, к принятию и поддержке ее опыта, иными словами — к выслушиванию и признанию реальности и болезненности ее опасения, — тогда они вместе вступят в пространство, где сомнения в принятии в основном исчезают.
По мере того как участники вновь и вновь предпринимают попытки ведения переговоров в трудных областях стыда и близости, появляются тонкие и одновременно ключевые различия в уровне и качестве обсуждения. И когда людям удается достичь их, это вновь и вновь приводит к явным изменениям в принятии, ответной реакции и дальнейшем ходе беседы.
Пока слушатель придерживается линии уговоров и утешения, участники ходят по кругу и ничего нового не возникает. Это происходит потому, что подобный вид интервенции построен на положениях старой модели (стыд приравнивается к неполноценности: убеждение призвано смягчить ее или снять у1розу). Однако они весьма далеки от реальных условий и жизненной динамики наших переживаний. В чувственном опыте утешения и убеждения часто воспринимаются как нечто, предложенное из безопасного (то есть более высокого) места — иными словами, с позиции, которая только усугубляет чувство неполноценности, ибо согласно унаследованной модели я не должен вообще нуждаться в приходящем извне утешении. По нашему убеждению, рассуждая феноменологически и динамически, стыл является, скорее, порождением изоляции, чем различий или осуждения, следствием пребывания наедине со своими переживаниями и возникающей неспособности свободно и ясно интегрировать поле опыта. Совершенно очевидно, что, придерживаясь старой модели, очень трудно или даже невозможно углубиться в подобные чувства, поскольку парадигма индивидуализма считает их постыдными.
Тем не менее если мы создадим условия поля, которые будут непосредственно поддерживать признание, переживание и высказывание чувства стыда, — а слушатель получит поддержку в прекращении попыток «исправить» все за говорящего и сосредоточится на восприимчивости и присоединении к чувствам, — тогда обсуждение сдвинется с мертвой точки. Вместо «приятного, но бесполезного» разговора (как подобные увещевания назвал один из участников) оба партнера перейдут к исследованию характера переживаний и опыта (вряд ли кто-то раньше задавал наи подобные вопросы, когда в беседе всплывала тема стыда). И говорящий сможет, наконец, поверить, что слушатель, по крайней мере, доверяет его рассказу о себе, и собеседники перейдут к исследованию того, насколько глубоко слушатель способен разделит ь и понять обсуждаемые чувства «изнутри» (это, несомненно, единственное выражение, к которому участники чаще всего обращаются при исследовании стыда и близости). И беседа — словесное описание и сравнение моего внутреннего мира с твоим — становится разговором о близости.
Нельзя сказать, что обсуждение происходит без определенных затрат — в этом состоит оборотная сторона медали. Цена или риск заключается в следующем: если я прекращу попытки решать ваши проблемы, давать советы, пытаться (выражаясь словами одного из участников) «отговорить вас от переживаний», считая их чем-то, чего «вовсе не должно быть», тотда аналогичные чувства возникнут у меня в той мере и формах, в каких я переживал и/или избегал их в прошлом. Иными словами, «принятие» всегда включает ту или иную степень присоединения на уровне чувств. Наши обстоятельства, личные истории и «горячие точки», конечно, будут различными, и, вероятно, в беседе, если строго придерживаться подробностей содержания, способов разрешения и внешних событий, мы сохраним некоторое необходимое для безопасности расстояние. Но на уровне аффекта, основных глубоких потоков чувств и переживаний, которые Дарвин (Darwin. 1873) считал врожденными частями нашей эволюционировавшей конструкции, мы не столь различаемся между
7 Восстановление Self: близость.,fjoeoj^
с0й Всем нам хорошо знакомы радость и печаль, инте-Z° и отврашение. страх и гнев, удивление и тревога — и, конечно, стыд (здесь приведены основные категории эмо-Л й которые Дарвин рассматривал как эволюционно обустроенные). Мы прекрасно знаем эти чувства, поскольку они являются частью нашего врожденного, развившегося входе эволюции «инвентаря» аффективных способностей, позволяющих оценивать поле с точки зрения наших целей и реакций на его условия, как мы их понимаем. В этом смысле эмоции и ценности являются аспектами определенной способности self, обсуждавшейся в главе 2. Они представляют собой измерения эволюционной природы нашего self. (Несомненно, содержание ценностей и эмоций существенно отличается у разных людей и культур, но неотделимость восприятия и интерпретации от оценок является общим свойством для всех.)
В этом смысле, как отмечалось в предыдущей главе, стыд и любой сильный аффект являются заразительными. Причина состоит в том, что благодаря нашей природе мы узнаем и потенциально реагируем на целостный спектр эмоций, являющихся частью ориентировочного, читающего поле «оборудования». Это узнавание стоит особняком от соединения определенных эмоций с конкретными ситуациями; узнаются именно страх, радость или скорбь и не всегда причины, вызвавшие боязнь, смех или слезы, поскольку они различаются у разных людей и культур. Развитие же и проявление этих аффектов в богатой ткани эмоциональных нюансов, сложную структуру которой каждый конструирует и несет, определяется индивидуальными различиями и особенностями соответствующей культуры. Они обнаруживаются на уровне познания, рассказа и выслушивания наших личных историй. Здесь и располагается область близости.
Близость в перспективе поля
Теперь пришло время, используя новый, исследуемый конструируемый подход, основанный на полевом пони-
нии self и человеческой природы, сформулировать хотя
бы первоначальный вариант определения близости. В ста рой парадигме она определялась по-разному: как состоя ние, поведение или событие. В качестве двух последних она по определению, ограничена во времени и представляет собой действие или трансакцию, беседу, иногда сексуалЬ-ное взаимодействие, в которые мы, как отдельные индивидуальные selves, можем вступить для получения своего рода питания или разрядки, а затем выйти. (Вспомним что классическая модель Фрейда основана на стремлении индивида снизить напряжение; отсюда, согласно мужским сексуализированным представлениям, потребительская встреча двух хищных особей всегда кончается возвратом в естественное состояние отдельности.) Длительная близость как текущее состояние считается чреватой риском слияния или «потери своего Я», компромиссом, на который идет автономия, являющаяся идеалом системы. Что касается знакомого термина «близкие отношения», то, строго исходя из приведенных положений, их следует рассматривать как опасную иллюзию. Опасную, ибо она, как отмечалось, угрожает автономии Я, а иллюзией она является, поскольку в соответствии с парадигмой индивидуализма, как показано в главе 1. любые отношения, в конечном счете, иллюзорны.
По нашему мнению, эта реальная ситуация выглядит совсем иначе. Согласно новой парадигме мы рассматриваем Я не в виде предсуществуюшей сущности, отделенной от поля, а как интегративный процесс целостного поля, осушествляюшийся в нем из определенной точки. Этот творческий процесс конструирования опыта (что понимается под термином «self») порождает внутренний мир self-процесса (который мы называем «самоосознаванием»). спрятанный от непосредственного взора и стоящий за «внешним» миром поведения в окружаюшей среде. Следовательно, близость в этой модели представляет собой процесс узнавания и предоставления возможности познания этого внутреннего мира.
Это — мир опыта, сеть взаимосвязанных смыслов, которые мы конструируем из внутренних и внешних событий, глубинно организованное «местонахождение» памяти.
„вычек, эмоций, ценностей и убеждений. Они представ-ют собой материат. усвоенный в силу организации ин-Л пактивных отношений с нашей природой, модели оторых некоторым образом заданы изначально. (Конструкция некоторых из них, связанных с интеграцией, поДР°бно описана в главе 2, посвященной природе осознавания.) Совершенно очевидно, что мы должны знать этот мир для нашей пользы, по крайней мере, до некоторой степени, если хотим справляться с неизменным и обязательным делом нашей жизни — интеграцией внутреннего иира, «внутреннего self» с внешним миром— задачей, которая, как неоднократно упоминалось, является функцией и смыслом self. Но каким образом достичь этого знания? Из собственного опыта известно, что внутренняя часть поля опыта является местом, полным тайн и постоянных сюрпризов, длящимся всю жизнь и наполненным открытиями путешествием, не только увлекательным, но крайне необходимым для качественной жизни или, по крайней мере, выживания. Каким же образом мы получаем нужные знания?
В старой, индивидуалистической модели позитивизма предполагаюсь, что внутренний мир непосредственно открыт для Я w познаваем путем «отражения» — вероятно, поэтому в ней он представлял «домашнюю территорию» или, по крайней мере, находился в ближайшем соседстве с Я, — равно и внешний мир был доступен для прямого и объективного познания, во всяком случае, если наблюда-теаь соответственно обучен. (В традиционном западном мировоззрении «самообман», случаи, когда оказывалось, что на самом деле мы далеко не все знаем о своем внутреннем мире, часто приписываюсь вторжению внешней силы, например, дьявола. Позднее, в атеистическую эпоху весьма сходная роль чуждого для Я фактора или территории отводилась «бессознательному».) Поскольку эта парадигма была объективистской и делила положения на истинные и ложные, в ней всегда существовала роль «эксперта», ♦стороннего наблюдателя» — священника во времена деизма, позднее, в век глубинной психологии — психоанаш-тика. Она вела к одному из основных парадоксов парадигмы
ма, i тика
индивидуализма: сугубо внутреннее Я, являющееся объец тивным, может быть познано непосредственно и объек~ тивно, но лишь некоторым внешни,» авторитетом, а це самим человеком, его носителем. Поэтому, разумеется жизненный опыт конкретного индивидуального Я не при.1 знавался надежным руководством к чему бы то ни было
В отличие от этих взглядов собственный жизненный опыт говорит, что мы рождаемся без готовых знаний о своем внутреннем мире, — и «авторитетные лица» вряд ли могут самостоятельно получить достоверные представления о моем мире и личной истории, какой я ее знаю и проживаю. Как и любое другое знание, нам приходится конструировать понимание себя. Этот процесс берет начало в младенчестве, когда ребенок научается отличать и связывать между собой элементы внутреннего и внешнего опыта. Мы не рождаемся с готовыми сведениями, каким образом следует осуществлять этот процесс познания, разве что связывать одно ощущение с другим или с внешним событием. Иными словами, младенец, появляясь на сцене жизни, обладает не готовым видением взрослого человека, а врожденной способностью после некоторого количества проб обучаться, скажем, интегрировать зрительную информацию с соответствующими кинестетическими/про-приоцептивными ощущениями и социальными событиями. Вначале новорожденный, например, не способен к организации визуальных реакций в опыт, который мы называем наблюдением (vision), интеграции его с узнаванием и последующей связи полученного образа и ассоциативной памяти о нем с протягиванием руки, хватанием предмета и отправлением его в рот. Но после небольшого периода созревания коры головного мозга и определенного числа попыток разнообразный опыт, получаемый от движений рукой (включающий поле зрения, чувство внутреннего напряжения мышц, осуществляющих движение, ощущение прикосновения какого-то видимого объекта к коже, температуру, сгибание, открывание рта и гак далее), постепенно более ли менее автоматически начинает интегрироваться в единую гибкую, целостную схему: протягивание руки — хватание предмета — отправление его в рот — со-
- ние и так далее. В норме никто не обучает младенца этой оследовательности, хотя качество и энергия ее интеграции будут различными в разных культурах, семьях и у конкретных детей (обсуждение культуральных особенностей наиболее ранних моделей интеграции, приобретенных в ходе научения, см.: Fogel, 1993).
Начиная с младенчества, чем дальше ребенок продвигается к более сложным уровням целостной интеграции чувств/желаний/оценок/действий, тем сильнее культу-ральное поле, контекст отношений и обратная связь (поддержка и ее лишение, вызывающее сложное чувство стыда) будут составлять, конструировать и сдерживать процесс интеграции. Что позволено желать или отвергать, какой уровень энергии является приемлемым для мобилизации в конкретной ситуации, какие аффективные сигналы получают ответную реакцию и благодаря этому развиваются (а какие начинают угасать из-за недостатка восприимчивости или активного наказания), какое ко личество настойчивости и сосредоточения внимания приводит к соответствующему результату и т.д. и т.п. — ответы на эти вопросы возникают в контексте освоения отношений и культурального научения, иными словами, на арене интерсубъект ного мира, обеспечивающего поддержку или лишающего ее.
Пока процесс протекает в условиях стабильности окружения, социальных ролей и интеракций, осуществляющихся в соответствии с определенной моделью (то есть в так называемой «традиционной» культуре), потребность развивать мета-наныки особого внимания к тому, каким образом организован внутренний мир, а также деконструиро-вания и новой оценки внутренних моделей организации и ношения остается сравнительно низкой. Но физическое и социальное окружение не бывает совершенно стабильным; и даже при нашем западном идеализированном представлении о «традиционной» культуре нельзя отрицать потребность познания и узнавания аффективных состояний и Желаний, являющихся ключевыми в организации определенных целостных единиц чувств — оценок — интерпретации — действия и смысла. С этой точки зрения эмоции и
ценности всегда представляют собой направляющий ком пас, который используется для выбора определенной цеЛ1) или пути. И по мере появления более сложных желаний вовлекающих немало людей и далеко идущих желаний' нам требуется доступ к более дифференцированным эмоциональным состояниям, а также навыки контакта с внутренним миром. Эго суждение окажется еще более справедливым, если обратиться к открытым и развивающимся культурам, меньше подчиняющимся традиционным моделям и неизменным внешним социальным шаблонам. Более того, в любой культуре и во все времена возможности роста и создания нового, выходящие за рамки культу-ральных моделей, всегда зависят от нашей способности поддерживать внимание, сканирование, умственные эксперименты, оценку, выбор и новые сочетания во внутреннем мире.
В подобном изложении сказанное до сих пор кажется одновременно абстрактным и само собой разумеющимся. Но откуда берутся способности проявлять внимание и экспериментировать, если они не являются врожденными? Ответ состоит в том, что человек научается им во взаимоотношениях — в частности, в особом поле отношении, которое мы называли интерсубъектным, иными словами, характеризующимся отношениями между внутренними и внешними мирами многих selves. Благодаря вниманию и интересу со стороны другого заинтересованного человека к нашему внутреннему миру опыта мы узнаем, что он действительно существует и на нем можно сосредоточиться, что важно уделять ему внимание и научиться способам осуществления поддержки. Без проявляющего интерес другого человека — близкого свидепиыя— паша способность интересоваться своим внутренним миром, поддерживать внимание к нему, разбирать на части его внутренние модели и открывать пути для новых сочетаний неизбежно остается убогой и недоразвитой. Как верно отмечал Винникотт {Winnicott, 1988), Я ребенка начинается в глазах матери или, как стоит сказать здесь, во внимании и заботе интерсубъектного воспитателя, близкого свидетеля в
„7 Восстановление Self: близость... tai
fjaea^j^ Jy} 1
eM нынешнем понимании. Этот свидетель и близкий Н птнер, выражая наш внугренний мир, становится для "ас первой моделью того, каким образом его следует рас-сМЗТрИвать и познавать — и мы изначально и неизменно познаем мир путем обсуждения с другим человеком. Только на основании диалога у нас развивается способность к «отражению», представляющая собой в более поздней жизни его интернализацию. Рефлексивная мысль, отмечает Фогель iFogel, 1993). по сути, является диалогической: в жизни, как в театре — интроспективный монолог всегда обретает и сохраняет форму беседы с подразумевающимся другим человеком.
Этот процесс начинается с рождения — или еще раньше, когда пребывающие в ожидании родители и другие близкие «обращаются» к не родившемуся ребенку: то есть адресуют будущему существу послания, будто он/она уже обладает отчетливым self-процессом, происходящим во внутреннем «пространстве», и более того, словно младенец наделен речью и способен присоединиться к диалогу. Процесс, несомненно, является проективным в том смысле, что окружающие представляют себе внутреннее состояние и мотивационную организацию другого человека. Объяснение понятия и процесса «проекции» подробно приводилось в главе 3. Как только ребенок появляется на свет, родители или другие воспитатели часто реализуют вслух подобный диалог, высказываясь за обе стороны и проек-тивно «предоставляя ребенку слово», они проговаривают свою и его часть беседы, словно происходит «настоящий обмен мнениями». Как отмечает Хэвенс (Havens, 1986). говоря о терапии клиентов с недоразвитым или подавленным self-процессом, когда у человека отсутствует self способное к активному участию в значимом диалоге, мы обязательно пробуждаем его, обращаясь к собеседнику, а иногда в качестве примера подсказываем экспериментальные ответы, какой была бы реакция другого человека.
Конечно, подобная проективная деятельность сопряжена с некоторым риском: проецирующий человек может Потерять экспериментальный подход и цель исследования
и намеренно или невольно станет навязывать свой self-ц^ цесс и внутренний мир, пренебрегая развивающимся self даже разрушая появляющуюся реальность другого. Эти со ображения служат основанием многих индивидуалистичес ких течений современности, и особенно некоторые, мыслителям-экзистенциалистам XX века, писавшим об опасности «группового мышления» — или «мамизма» («тот-isni»)2, возникающего в результате всепоглощающего влияния личности воспитателя. (Поэтому вызывает иронию тот факт, что некоторые философы, больше всех подчеркивавшие и доводившие эги страхи до статуса теоретического абсолюта, позднее превращались в адептов авторитарных идеологий, например, Сартр (см.: Sartr, 1956, в некоторых отношениях Гегель (Hegel, 1962) и представители доктринерских школ психологии; см. обсуждение в главе I). Но в настоящем обсуждении отрицание важнейшей функции проективного воображения в межличностном контакте, который может достичь интерсубъектной глубины и без постоянного использования проективного исследования, не внесло бы ясности. В наши цели здесь и на протяжении всей книги совершенно не входит доказать, что какой-то из полюсов опыта self — индивидуальный «внутренний» или социальный «внешний» — является несущественным или, наоборот, ключевым. Значимость каждого можно недооценивать или, напротив, преувеличивать; но они оба являются необходимыми для полноценного функционирования и развития self человека не в смысле дихотомии «self—другой», а в качестве динамических измерений self
2 Термин «momism» был изобретен и введен в оборот в 1943 голу Филипом Уайли в его скандальной работе «Гадючье племя», посвяшенной резкой критике американских социальных нравов, прежде всего «мамизма», широко распространенного доминирования матери в американских семьях В обсуждаемом Уилером контексте для читателя может оказаться весьма небезынтересным обращение (или возвращение) к замечательной истории Эрика Эриксона «Мамочка» в четвертой части его фундаментального тр>Да «Детство и общество» (СПб.: Ленато—ACT—Фонд • Университетская книга», 1996. С. 403—417).
Возвращаясь к описанной «беседе» с младенцем, можно сказать, что она представляет собой настоящее общение, оТЯ ребенок не в состоянии принять в ней вербального Счастия. Оно является таковым, ибо заботящийся человек постоянно конструирует пробные вербализации, исходя из невербальных реакций ребенка. По форме «беседа» развивается примерно следующим образом: обычно она начинается с простых вопросов и затем следуют воображаемые ответы, интерпретирующие и одновременно (как надеется говорящий) направляющие внутреннее состояние ре
бенка. «Ну вот, мой мальчик проснулся — ты, наверное, проголодался, малыш? Чего ты хочешь?», а затем: «Я такой голодный, папуля, просто мочи нет! Где моя бутылка, ну почему так долго копаешься? Давай, давай скорее!»; и дальше: «Ну вот, на тебе, сынок, ты это любишь, правда?»; наконец, снова произнося реплику за ребенка: «Ну, вот так-то лучше!», и так далее. Иногда ухаживающий человек, выражая воображаемые чувства малыша, соскальзывает на конфлюэнтное «мы», например: «Да-а, мы теперь такие сонные, что пол папины разговоры глазки просто слипаются. Сейчас мы ляжем баиньки и будем спать всю
ночь, ведь мы знаем, что у папы рано утром важное собрание» и так далее (добавка «как надеется говорящий» очень .кстати — папаша очень надеется, что уговоры сработают!) (Заметьте, что с младенчества подобная дифференцирован-ность ответов и интерпретации внутреннего состояния открывает возможности оказания культурального влияния на ребенка. Мы не способны совсем «не относиться» к нему, и он не в состоянии «не реагировать» на пространство отношений. Какие ни прилагать старания для настройки на «реальное» внутреннее self и потребности ребенка, все равно Не существует отношений, свободных от культуральных установок.)
Придавая воображаемый голос актуальным переживаниям ребенка, родитель, с одной стороны, настраивает и ориентирует себя на его возможное внутреннее состояние В Потребности. С другой, с помощью слов и временных интервалов, пауз для его сигналов, реплик и перебора Различных вариантов поиска адекватного способа разре,-
шения дистресса он вводит и приучает ребенка к опыщу субъективности. Происходит текущая адаптация родителя к изменчивым признакам дистресса и удовлетворения у ребенка и гак дапее. Иными словами, в данном случае родитель моделирует субг>ективность в общем или интерсубъектном поле, открывая дыя ребенка интерсубъектный процесс и приглашая в интерсубъектное пространство. Соответствующее творческое приспособление ребенка, потенциально подготовленного к взаимодействию врожденными способностями и ранними формами привязанности, состоит во вхождении в субъективность и в осуществлении действий по внутреннему сканированию, отсрочке, выбору, планированию, позднее — словесному выражению того, что составляет жизненный опыт субъективности, сконструированной и понятной личной истории, которую мы проживаем и, создавая, рассказываем себе и другим.
Конечно, на практике нас несколько смущает, если кто-нибудь в нашей культуре подслушает интимный интерсубъектный диалог с еще не умеющим говорить младенцем. Смущение вызвано тем, что «придание голоса» его внутреннему (проективному, воображаемому) опыту подразумевает размывание предположительно четких индивидуальных границ Я, являясь постыдным нарушением глубинных культуратьных ценностей и убеждений. Выражаясь языком доминирующей культуральной парадигмы, эта «ребячливая» деятельность рассматривается как нарушение четкой дифференциации между предсуществующими Я младенца и заботящегося человека, а не как процесс, предлагающий модель интерсубъектного пространства, из которого может развиться полноценная субъективность, активный и сильный $е#"-процесс ребенка (на самом деле эту роль процесс и играет). В несравнимо меньшей степени она считается частью текущего развития по созданию новой интерсубъектной арены для self-процесса человека, проявляющего заботу и пользующегося этим опытом. И невзирая на культуратьный груз осуждения, наедине с ребенком многие или большинство ухаживающих за еше не умеющими говорить младенцами все равно, хотя бы в некоторой степени, осуществляют эту деятельность -
fjaeo
еизбежной причине, летально описанной в главе 3, а Н ieHH°: без поддержки проективной способности, применяемой для своею представления и «нацеливания» на происходящее «там, внутри» другого человека, мы совершенно не знали бы. как сориентироваться и установить отношения с другим self, иным носителем внутреннего опыта и сцысла. Кроме того, проекция является необходимым инструментом, открывающим дверь в интерсубъективность, отношением и процессом, поднимающим обсуждение до уровня диалога, открывающего путь для новых возможностей помимо заранее известной игры в доминирование и подчинение. Иными словами, интерсубъективность является не просто модным жаргонным термином в психологическом дискурсе. Она представляет собой необходимое условие овладения контактом и отношениями с другими людьми в поле многих selves. Соответственно, близость как исследование субъективности, вовсе не относится к роскоши «психологической элиты», а, скорее, является необходимым у&ювием поля для развития энергичного и здорового субъективного процесса и self обладающих полной и гибкой способностью к актуальному осознаванию, деконст рукции и постоянным изменениям этой организации в нашей жизни. Как показано, без близости в этом понимании необходимый для нас и являющийся ростом пересмотр внутренних миров не может достичь своей полноты и максимального потенциала.
Это положение справедливо в отношении детства, когда идет речь об элементарных, конструктивных блоках внутреннего осознавания и внимания — прежде всего, о познании и обозначении телесных ощущений и эмоциональных состояний (и реакции на них), когда младенец учится отличать, скажем, голод от иного рода дискомфорта или боли отчасти по внутренним признакам и слелст виям, а частью, что немаловажно, на основе интерактивных Реакций другого человека. Оно справедливо, как мы видели на материале упражнений, приведенных в этой книге, Не только для раннего детства, но и для любого возраста Или стадии развития. Иными словами, на каждой из них Деконструкция какой-пибо предыдущей модели и органи-
зация новой творческой формы интеграции целостного поля во многом зависят от активного присутствия поддержки близкого человека. Человека, в некоторой степени видящего наш мир изнутри, знания и присоединение которого к нашему опыту становятся необходимой поддержкой для начала осмысленного внутреннего обсуждения и продолжения творческого процесса в тревожное время, когда мы не знаем, что делать, не имеем надежного взгляда на мир и стратегий преодоления, находясь в пути к возникновению чего-то нового. Хочется неустанно повторять и подчеркивать значимость сказанного, понимая, сколь радикально отличаются наши взгляды от положений и подтекста унаследованных моделей развития self и отношений. Это видение и знание являются необходимым условием поля для развития внутренней области self в наиболее полном и человеческом смысле.
Сказанное ни в коем случае не означает, что никакие новые решения и никакое творчество невозможны в отсутствие полной поддержки. Мы делаем то, на что способны, при наличии того, что у нас есть. Так или иначе, мы постоянно решаем задачи и проблемы, по-новому приспосабливаемся к ситуациям (иногда повторяя старые способы решений и приспособления), пользуясь доступной поддержкой в данном поле. Перед тем как Nfbi придем к новому решению, от этой поддержки неизбежно зависит время нашего погружения в творческое поле или «поток», свобода и безопасность исследования и экспериментирования. Новые модели и творческие решения, как мы видели, могут оказаться ригидными, устанавливающими жесткие стереотипы поведения и повторяющими старые модели в новых ситуациях — и это происходит из-за отсутствия важнейшей поддержки близкого человека на ранних этапах развития и/или в ходе последующей жизни.
Подводя итоги исследования, проведенного до сих пор-можно утверждать, что, в соответствии с нашими взглядами, любая новая модель или важное изменение в поле требует новой поддержки; творческое решение проблем и задач, новая адаптация и рост в этом смысле всегда пред-
авЛЯют собой значительные изменения в организации
поля и требуют целого ряда новых поддержек. Для важных форм новой адаптации всегда необходима определенная реорганизация внутреннего поля опыта self; и неотъемлемой поддержкой сильной и гибкой реорганизации внутреннего мира — новых моделей чувств, убеждений, ожиданий, интерпретации, оценки, лежащих в основе важных действий во внешнем поле, — является интерсубъектный процесс, активное присутствие свидетеля, который на время становится близким партнером в росте и новом усложнении нашего внутреннего мира. Иными словами, близость представляет собой нечто большее, чем обычное действие, состояние или чувство: она является непременным условием поля в познании и ясном выражении внутреннего self и необходимой поддержкой в использовании этого для нового творческого роста self в целостном поле.
Стыд, поддержка и близость в контексте
На этом этапе нам стоит выяснить, каким образом и почему, исходя из любой модели, мы инсгинктивно пытаемся найти поддержку и избежать стыда и при наличии достаточных условий безопасности (а иногда в их отсутствие) постоянно ищем близости и близкого свидетеля в качестве необходимой жизненной функции self. Уже упоминалось, чго с точки зрения нашего личного опыта неизменность этого поиска предегавляется совершенно ясной, но она совсем не очевидна с позиции парадигмы индивидуализма, склонной расценивать подобные врожденные потребности и модели как инфантильные и регрессивные. Основная природа self как неоднократно отмечалось, состоит в интеграции целостного поля опыта — внутреннего и внешнего, частей, по крайней мере, потенциально всегда связанных друг с другом — для целей явного или скры-т°го, настоящего или будущего решения жизненных проблем. Именно таким образом мы личностно и биологически выживаем, растем, адаптируемся и справляемся с ^изменчивой окружаюшей средой. Этот процесс человек не
способен «не осуществлять», он является фундамента-!ь-
ным механизмом выживания и природой человека, ком пенсацией за сложные инстинктивные модели, отсутств ющие у нас, но имеющиеся у других биологических видов (Следует отметить, что последние ограничивают эти виды узкими ареалами обитания и медленным темпом природ ных эволюционных приспособлений, тогда как наша ой кумена гораздо шире и мы можем рассчитывать на культуральную эволюцию, несравненно более гибкую и протекающую в быстром темпе.) Этот процесс мы знаем и переживаем как self.
Однако каждая интеграция в поле, любой контакт self будучи его событием, требует соответствующих поддержек. В согласии с нашей природой, будучи носителями интеграции поля, мы сканируем окружающее в поисках поддержки, движемся к ней и привлекаем ее. Стыд как врожденный аффективный сигнал (ожидаемого) отсутствия необходимой поддержки поля означает нечто большее, чем преходящее, неприятное чувство или препятствие. Он грозит прерыванием self-npouecca, актуальной интеграции внутреннего и внешнего миров. В противоположность стыду близость, представляющая собой восстановление связанности поля и нашего внутреннего опыта, становится реабилитацией опыта, прививкой, способствующей выздоровлению от подавляющего нас стыда, и необходимым условней поля для восстановления и поддержания сильного, творческого «^процесса. Получается, что эти действия — сканирование в поисках поддержки, обнаружение стыда и реакция на него, стремление к близости и ее воплощение — представляют собой нечто несомненно большее, чем ранние или регрессивные формы активности (что постулирует традиционная психодинамическая модель) или артефакты нашего поведения (в модели бихевиоризма). В действительности они являются необходимыми self-процессами и способностями, которые осуществляются на протяжении всей жизни, основными функциями и измерениями интефатив-ного self.
Бесспорно, мы можем выработать условный рефлскС-искажающий необходимые функции self. Если поиск и пр"" влечение поддержки подвергались глубокому, длительно-
v пристыживанию, у нас может сформироваться ригидность и страх перед поддержкой, — если говорить прямо, лобическая ригидность, особенно для мужчин, является идеалом нашей культуры. Если процесс близости рассматривать как ловушку, источник эмоционального вторжения и контроля или совершенно незнакомое качество развития, то возникают «проблемы с близостью» — врожденная жажда и стремление к резонансу и отражению наших внутренних переживаний сопрягаются с тревогой, реактивными образованиями и фобическим избеганием. В экстремальных ситуациях, если ранние значимые отношения были невыносимо пристыживающими, то позднее мы станем избегать отношений вообше или в качестве единственной формы межтичностных связей в настоящем искать такие, которые несут в себе стыд, ибо только они ощущаются как «реальные», — то есть мы ищем поле, в котором можем проявить знакомое self и узнаваемый self-npou&cc в виде актуальных переживаний и связанных с ними воспоминаний и убеждений, информирующих и пронизывающих текущий ге//"-интегративный контакт. В этом поиске, естественно, заметна как бы пвойная слепота; получается, что мы изначально или повторно ищем интеграции и связанности в разорванном поле, где возможна лишь частичная или нарушенная интеграция. В результате возникают импульсивные и противоречивые модели, заранее несущие в себе поражение и представляющие текущее повторное воспроизведение противоречивого и непредсказуемого поля прежнего опыта, которые на клиническом Уровне мы именуем «пограничными». (Сравним с проницательным замечанием Мак-Конвилла (McConville, 1995) °том. что семейное поле является «бессознательным» ре-^Вка — и добавим, взрос того, пока в ходе дальнейшего Развития корректирующий опыт близости не утвердит, °тзовется и «вдохнет новую жизнь» в другие, пренебрегаете или пристыженные части внутреннего self)
Однако независимо от степени повреждения фундамен-Та-чьная природа наше1 self состоящая в конструировали и интеграции поля опыта для выживания, роста и Ретения смысча (отметим еще раз, что с точки зрения
эволюции и совладания с нашими мирами эти три понятия являются функционально равнозначными), практически не меняется. Подвергавшиеся пристыживанию и удержанию части self все равно будут прорываться к ин-тегративному выражению — в пределах, установленных прошлой травмой, — и искать необходимую поддержку для достижения интеграции в поле. Поэтому даже в условиях, казалось бы, непреодолимой травмы и повреждения мы будем искать свидетеля для своей истории и реагировать на обращение другого близкого человека. Нередко случается, что, причиняя боль (иногда яростную или трагическую как при пережитом в прошлом насилии или пренебрежении), мы отталкиваем предоставленную поддержку, исходя из прежнего, болезненного или постыдного опыта близости. Во многих отношениях эта ситуация становится печальной двойной связью: один или оба партнера реагируют все более деструктивным образом в тот момент, когда потребность в свидетеле и интерсубъектном присоединении является наивысшей. Но на глубинном уровне голод по присоединению и близости не исчезает, и приобретение новых умений и способностей в этом плане для большинства остается наиболее важными достижениями психотерапии и важнейшими жизненными навыками и потребностями.
Задачи близости
Таким образом, все вышесказанное изменяет наши взгляды на то, что представляет собой процесс близости и как можно заставить его работать во взаимоотношениях и. в частности, в полях близости (например, в супружеских парах, близкой дружбе и семейной жизни). Процесс близости является обозначением, выражением внутреннего опыта и восприимчивостью к миру «откуда мы пришли», скрытому, стоящему за проявлениями поведения, приДа" юшему форму и направление нашим действиям во внешнем поле. В результате проведенного исследования ста*0 ясно, что именно восприимчивость является движущей си лой, подталкивающей или «вытягивающей» этот процесс- а
не наоборот, чего можно было ожидать на основании положений унаследованной индивидуалистской модели self в которой выражение себя, своих чувств, желаний ведет и контролирует восприимчивость. То есть на ранних стадиях оззвития и в дальнейшем, в течение всей жизни выражение новых уровней осознавания и внутреннего опыта зависит от существования восприимчивого, готового их принять поля. И в конце концов, мы учимся говорить имен-н0 то, для чего существует готовое выслушать ухо. - Конечно, при наличии достаточно хорошей истории восприимчивости близости, мы способны «самостоятельно», по крайней мере до определенной степени, продолжать исследование и расширение внутреннего осознавания путем рефлексии, ведения записей, чтения и размышлений о прочитанном и гак далее. Но и в этом случае мы будем склонны к появлению нового осознавания, созданию новых связей и усложнений опыта self чаще всего тем же способом и на «тех же уровнях», которые ранее были активно восприняты другими. Поэтому психотерапия — целенаправленный процесс выражения внутреннего мира — всегда протекает во взаимоотношениях, хотя, конечно, ее можно дополнить чтением, рефлексией и продолжающимся осознаванием новых инсайтов. Например, хорошо известно, что обычная запись на магнитофон истории о ранее никому не рассказанном опыте или ведение записей от руки приводит к определенному моральному облегчению, усилению иммунной системы, а иногда к новым внезапным постижениям (обсуждение подобных исследований приводит, например, Борисенко — Borysenko, 1977). Но эти эксперименты всегда подразумевают ожилание, что записи предназначены Для какого-нибудь восприимчивого лица, и еще никто не Решился утверждать, что эффект подобных действий по силе равен или сравним с ситуацией реального присутствия близкого восприимчивого слушателя.
Как показано в главе 3, тема интерсубъектности. означающая в нашем понимании преамбулу к теме близости, имеет отношение буквально к каждому человеческому взаимодействию: мы вилели, что интерсубъектные проекции обязательно активизируются при первых моментах любой
межличностной встречи или даже раньше. Когда мы переходим от уровня односторонних первичных проекций к исследованию и коррекции интерпретаций, то вступаем в собственно процесс близости. Например, мы можем некоторое время работать вместе с человеком или длительно быть неплохо знакомыми, но все же полагать, что не знаем его «близко». Это не означает, что у нас совсем отсутствует картина его «внутренней деятельности» — обычно о ней есть, по крайней мере, предварительное представление, ибо иначе, не имея понятия (неточного или чернового) о его характере, сенситивных точках личности или проблемах, способах реагирования на стресс и других особенностях (которые можно назвать «стилем»), мы не знали бы, как координировать работу или взаимодействовать с ним. Из главы 3 следует, что это представление возникает на уровне необходимых проекций и прогностической интерпретации, которые приходится конструировать с той или иной степенью достоверности, чтобы знать, каким образом ориентироваться и взаимодействовать с другим человеком на любом уровне, исключая лишь самые кратковременные и поверхностные трансакции. Первоначально сбор проективных данных может быть неформальным и случайным и проходить как бы между прочим, но, тем не менее, он сохраняет структуру циклического процесса внимания — интерпретации — конструирования гипотезы — проверки — коррекции, характерную для любой модели осознавания.
Со временем мы постепенно «углубляемся», больше узнаем человека «изнутри» и конструируем картину, что именно «движет им». Например, мы можем обнаружить, что он является ранимым к некоторым проявлениям неуважения, поскольку происходит из депривационной социальной среды (или такова наша проекция/гипотеза), и неловко чувствует себя с определенными людьми. Мы можем узнать о перенесенной им недавно потере или другом значимом событии, которые обязательно окажут влияние на ход нашей совместной работы и, возможно, личный контакт. На этом этапе можно сказать, что мы с этим человеком являемся «приятелями по работе» и я знаю его «лично», но не «близко».
Можно пойти дальше. За обедом или стаканчиком вина и направляясь в спортзал, мы можем начать «делиться
своими историями», приоткрывая друг другу внутренние миры, тот уровень внутренней организации, который, как неоднократно упоминалось, обусловливает и информирует наше поведение. Многие или большинство отношений с течением времени имеют тенденцию к подобному углублению, когда ставки и, возможно, безопасность длительного знакомства повышаются и у нас постепенно растет интерес к совместной деятельности, даже если она происходит лишь в сфере работы. Например, простая интервенция в виде поручения двум сослуживцам осуществлять один проект часто приводит к тому, что они по-новому и «лучше узнают друг друга», более лично и «изнутри». Так начинает происходить процесс познания внутренней почвы, рождающий при взаимодействии с внешним полем фигуры нашего зримого поведения в социальном мире: иными словами, процесс, который мы определяем как близость.
Дальше может произойти и нечто иное. Среди множества людей на работе или в ином окружении встречаются такие, с которыми «высекается искра» взаимопонимания и возникает чувство общности, сходства в чем-то важном, например, «одинаковое чувство юмора» (богатое смыслом выражение, обозначающее вещи, которые мы совместно находим удивительно нелепыми, а не угрожающими — приблизительное определение конструкта, именуемого чувством юмора и немало говорящего о внутренней организации мира опыта человека). Мы начинаем искать возможности проведения времени вместе, больше узнавая о внутренних мирах друг друга, и не ставим перед собой иной инструментальной цели кроме той, каким образом лучше узнать друг друга и поделиться чувствами — или, во всяком случае, ставим целью потребность узнать внутренний мир другого человека только для обеспечения с ним продуктивных отношений. Взаимодействие превращается в то, что известно под названием «настоящей дружбы» или «близких отношений», определение которых, исходя из разрабатываемой модели, может звуча гь следующим образом. Близкие отно-
шения являются процессом отношений, в которых знание, словесное обозначение и выражение внутреннего мира представляют собой самостоятельную важную цель, выходящую з0 рамки прочих инструментальных соображений, которые могут существовать в данных отношениях. То есть, говоря о «близких отношениях», мы обычно подразумеваем, что цх основную цель составляет процесс близости. И потребность создавать и развивать подобные отношения без какой-либо иной инструментальной цели, кроме углубления процесса близости, является знакомой и универсальной по тем причинам, которые мы сейчас исследуем и описываем (хотя, конечно, как описано выше, она может блокироваться или искажаться в процессе развития). Еще раз подчеркнем, в этих отношениях состоит важная и, мы полагаем, необходимая часть развития нашего self, всем хорошо известная, но с трудом поддающаяся объяснению в соответствии с положениями унаследованной культуральной парадигмы self (обсуждение этих вопросов см.: Wheeler, 1995).
Конечно, близкие отношения могут стать взаимными и двусторонними или оказаться односторонними, если внутренний процесс одного человека исследуется и воспринимается, а другого — нет. Подобные асимметричные отношения часто складываются в поле слишком различающейся личной власти двух или более участников, по крайней мере, относительно каких-то важных областей жизни. Так, обстоятельства вынуждают раба достаточно близко знать владельца или хозяйку (ситуация с подчиненными авторитарного начальника является аналогичной), чтобы предвидеть их действия или реакции; наделенный властью партнер обычно, напротив, совсем не испытывает нужды в подобных интеракциях. Равным образом проститутка, куртизанка, сутенер или лицо, оказывающее любые приватные услуги интимного характера, должно «близко» знать клиента, по крайней мере, в некоторых отношениях, но клиент обычно не испытывает взаимной потребности (более того, привлекательность подобного взаимодействия, с его точки зрения, может вполне состоять в относительной свободе от бремени ответственности — свободе, которая куплена за деньги, уплаченные за услугу).
дсимметричные отношения могут быть не только эксплуатирующими, но и воспитательными, по крайней мере, Б относительно здоровом поле развития, как в случае отношений между родителями и детьми. Иными словами, для ocvuieci вления задачи овладения и структурирования безопасного и подходящего для развития поля родителю требуется весьма полное представление о развивающемся вНутреннем мире ребенка. Отцу или матери важно обладать возможностью соответствующим образом приспособить поддержки, задачи и границы безопасности, а также моделировать и обеспечивать (оказывать влияние на) усложнение этого внутреннего мира, которое происходит путем осмысленного конструирования. Вместе с тем, у ребенка обязательно существуют необходимые ему приватные области — то есть незнакомые или известные родителю только по желанию сына или дочери, — и, несомненно, одна из сложных задач родительской роли состоит в определении соответствующих границ и измерений этой приватности, которые, естественно, меняются с течением времени и взрослением ребенка. Так выглядит в основном односторонняя (какой она и должна быть) близость воспитания — чуткого и деликатного дела, требующего наличия у родителя наряду с другими важными текущими формами поддержки, находящимися за пределами отношений с ребенком, ясного и оформленного .ге#~-процесса.
Однако если в отношениях происходит смена ролей и ребенок вынужден слишком хорошо узнать родителя «изнутри», «ближе», чем тот знает сына или дочь, то следует ^ожидать чрезмерной нагрузки и искажения в развитии, при котором личность ребенка станет, так сказать, «роли-тельствуюшей» или «созависимой» — то есть ребенок слишком привыкнет проявлять внимание к внутреннему миру РРУгих людей и недостаточно заботиться о себе. (Более ^подробно о типах, асимметриях близости и их следствиях Для развития см.. Wheeler, 1994.)
Нечто аналогичное можно сказать и о психотерапии, еще одном гипе отношений, правомерно считающемся ^асимметричным, если говорить о процессе близости. То есть обе стороны терапевтического процесса имеют наме-
рение больше узнать об организации мира опыта лиШь одной из них. Дисбаланс в отношениях, который при этом создается, компенсируется платой за оказанную помощь Конечно, вознаграждение сопряжено с различными проблемными чувствами и значениями, начиная с возникновения вопроса, отчего психотерапевт «имеет большую стоимость», чем я, до мыслей, почему мне приходится платить кому-то за заботу и внимание к себе, и т.д. Вместе с тем, оплата смягчает или снимает проективный вопрос о том, что психотерапевту «на самом деле от меня нужно?», какие скрытые мотивы могут заставить человека служить незнакомцу и отложить собственные потребности? Вопрос, который обязательно возникает в силу нашей изначально проективной и интерпретативной природы и заставляет искать по ходу конструирования и придания смыслов полю ответы внутри себя. Следовательно, плата, освобождая от груза проявления взаимной заботы, может дать клиенту чувство свободы. Часто вполне уместно возникает вопрос, может ли психотерапевт, получая плату, проявлять ко мне неподдельную заботу и заинтересованность — и проявляет ли их? Этот вопрос несет богатые возможности интерпретации поля, которые можно исследовать и использовать в ходе терапии.
Этот взгляд проясняет и один неизменный вопрос терапии, на который всегда трудно ответить, находясь в рамках старой парадигмы. Он состоит в том, каким образом и насколько терапевту следует открывать собственные мысли, чувства и смыслы для пользы дела? Когда и как это помогает в терапии, а в каких случаях является лишней нагрузкой или эксплуатацией клиента? С точки зрения классического психоанализа Фрейда терапевту никогда не следует открывать свой опыт и переживания, ибо задача терапии состоит в коррекции проекций или переноса пациента, поэтому «чем более пустым является экран», тем лучше. (Конечно, важно отметить, что в этой модели проективным интерпретациям терапевта относительно внутреннего мира клиента придавался особый статус «объективной истины», в то время как в новой модели мысли терапевта рассматриваются только в качестве гипотезы или конст-
укиии личного опыта. Кроме того, неуместным и вызы-
ваЮщим проблемы с «контрпереносом» считался эмоцио
нальный опыт терапевта, который в идеальном случае с0верщенно не должен отражаться на «объективных» интерпретациях. В итоге еше раз заметим, что объективистская модель индивидуализма исходно является авторитарной.)
Для нас же конструирование интерпретаций или смыслов о внутреннем мире клиента является сотрудничающим или совместно конструируемым процессом поля, и актуальный опыт, чувства, ценности и убеждения терапевта как компоненты этой обоюдной деятельности правомерно составляют важную часть терапевтической беседы. И в самом деле, контрасты между ожиданиями и чувствами терапевта и клиента по поводу некоторого случая или темы могут оказаться наиболее богатыми событиями поля и полезными для клиента условиями выражения нового опыта self Что обычно не является нужным и полезным — это исследование смыслов (и проиесса их конструирования), ценностей и убеждений в пределах внутреннего поля опыта терапевта. В соответствии с описываемой моделью и нашими определениями этот материал пригоден для терапии самого терапевта или иной беседы, предполагающей взаимную близость. Возвращаясь к теме оплаты, скажем, что она представляет собой признание определенной квалификации терапевта, необходимой для проведения описанного исследования, и дополнительно служит компенсацией дисбаланса в поле с отношениями близости.
Эти рассуждения приводят нас к необходимости изменить понимание задач, стоящих перед процессом близос-— и, в свою очередь, изменить отношение к важным процессам и сторонам терапии, особенно терапии, касающейся семьи или иных человеческих отношений. Многие клинические тренинги и публикации, посвященные это-МУ, подчеркивают важность выражения как ключа к процессу большей близости в супружеских отношениях. Как т°лько мы «вступаем в контакт» с реальными потребностями и чувствами, а затем яснее их выражаем, то, гласит пРежняя моле ль, мы оказываемся в оптимальном положе-
уКиИИ
...■■лиги:
нии перед партнером для обсуждения или утверждения этих потребностей — подход, вполне совпадающий с представлением об отношениях, начинающихся с идеи о двух различных предсушествующих Я, встретившихся друг с другом ради реализации некоторых ясных индивидуальных потребностей.
Хотя сказанное о выражении, несомненно, является реальным и важным, но в близких отношениях и любых диадных процессах (например, в парных отношениях на работе или в семье) близость, как мы ее понимаем, предлагает и требует большего. Можно утверждать, что она является не только тесным сотрудничеством при достижении общих или взаимно согласованных целей: она представляет собой совместное с другим человеком выражение и обоюдную восприимчивость к организации наших внутренних миров, когда мы оба узнаем, как я вижу и ошущаю свой внутренний мир. Рост self, словесное обозначение новых опытных связей и возможностей начинается именно там, в поле близости. Как уже упоминалось, проговаривание представляет собой нечто большее, чем выражение уже существующих связей; оно является продолжающимся процессом организации мира более сложными и придающими новые силы способами (более подробное обсуждение этих вопросов см.: Wheeler, 1994).
Однако, как мы видели, процесс усложнения, создания более полезных взаимосвязей между чувствами, ценностями, мыслями, восприятиями, интерпретациями и внешним миром зависит от восприимчивости поля. Процесс близости, присутствие доступного, внимательного слушателя нашего внутреннего мира является необходимым условием поля для организации и словесного обозначения новых сложных уровней во внутренней области опыта По нашему мнению, ничто не происходит без наличия соответствующих, необходимых условий поля. Поэтому вместо простого обучения и поддержания ассертивности в отношениях (хотя она, несомненно, необходима и должна насаждаться там, где отсутствует) новая модель ведет нас. прежде всего, к поддержке условий восприимчивости Д-пЯ выражения чувств, мыслей и конструирования человеком
еще не созданных связей — что и деладось в упражнении, предложенном в этой главе. В индивидуальной и групповой терапии мы многократно обнаруживаем: если по-на-стояшему существует восприимчивое поле, то есть оно объективно исследуется и ощущается клиентом, членом парь1 илИ ЛРУГИМ близким партнером по диалогу как реальное — то1да появляется новое проговаривание. Таким образом, большинство наших интервенций мы фокусируем на конструировании и поддержке поддерживающего поля, чтобы процесс близости, необходимое условие конструирования self мог достичь своего полного творческого развития.
Выводы
Таким образом, близость и ее процесс являются частью необходимых полевых условий развития self словесного выражения опыта self в ходе развития и продолжающегося роста на протяжении всей жизни. По определению, близость, то есть открытие одним человеком внутреннего мира другого и восприимчивость к нему, обеспечивает необходимую связанность в поле и помогает self интегрировать новые части поля более сложными способами, в том числе в трудных условиях решения замысловатых жизненных задач. Если self предпринимает попытку интеграции поля каким-то творческим способом или в новой сфере, то всегда требуется восприимчивость близкого человека — непосредственная, в реально существующих актуальных отношениях, или, по крайней мере, косвенная, достигаемая обращением к памяти чувств об истории жизни в поле дающей энергию и рост близкой восприимчивости. Без нее, как с досадой отмечали многие участники, начиная исследования, которое прослеживалось в предыдущих главах, мы часто «застреваем», рассказывая и проживая «одну и ту же старую историю». Для рассказа и проживания новой истории, насыщенной новыми смыслами и более богатыми возможностями для свежих творческих Решений, требуется поддержка близости, опора на восприимчивость, пока мы деконструируем старую историю.
выдерживаем натиск преодолеваемых чувств или удерживаемых на расстоянии в силу устаревших убеждений и ожиданий и проходим период тревоги, сопровождающее первые шаги в любом новом мире.
Что подразумевается в этом новом взгляде под словом «история», все чаше возникающем в нашем обсуждении по мере того, как мы продвигаемся к новому сведению воедино различных аспектов и измерений se^npouecca? На протяжении большей части этой книги использовался в основном деконструктивный подход, посвященный разборке на части знакомых процессов, унаследованных традиций, прежних смыслов и убеждений. Каким образом в нынешнем анализе или процессе жизни, в живом se^-процессе создать новый синтез? Что представляет собой опыт интеграции поля как действия или состояния? Как нам удается удерживать свои внутренние и внешние миры, интегра-тивные selves достаточно связанными, чтобы с ними совладать, и одновременно достаточно открытыми и гибкими, чтобы они оставались полезными в изменяющемся поле? Для ответов на эти вопросы в следующем разделе мы обратимся к понятию истории, нашим повествованиям и self-повествованиям, содержащим в динамическом единстве прошлое, настоящее и будущее. Этот термин, как и многие другие знакомые слова и понятия, исследуемые в книге с точки зрения новой парадигмы self выглядит и ощущается совершенно иначе, если выйти за пределы господствующего в нашей культуре и издавна лидирующего наследия индивидуализма.
.Часть IV
ИНТЕГРИРОВАННОЕ SELF: ПОВЕСТВОВАНИЕ, КУЛЬТУРА Й ЗДОРОВЬЕ
В части F этой книги мы проследили происхождение и
сущность 1 осподствующей культуральной традиции, которую назвали индивидуализмом, — доктрины, гласящей, что индивидуальное Я возникает и существует в одиночку как идеально, так и в реальности. Мы также рассмотрели корни и источники альтернативных взглядов на Я, начиная с некоторых направлений восточной философии и кончая «постмодернистскими» понятиями гсштальт-модели об осознавании и человеческом процессе. На Западе, как мы полагаем, доминирующая идеология индивидуализма имела статус основной культуральной парадигмы на протяжении последних трех тысячелетий. Она представляет собой фундаментальную и контролирующую рамку, налагающую ограничения на то, о чем позволительно думать, говорить (и даже чувствовать) в пределах этой культуральной традиции. Объективизм, позитивизм, дуализм и так называемая «патриархальность» — псе эти учения неотделимы, как мы полагаем, от парадигмы индивидуализма, объединяющей широкий спектр, казалось бы, противоположных мировоззрений в истории Запада, из-за общего контекста — единой системы основных убеждений и обычно неосознаваемых предположений.
В части II мы начали исследовать деятельность Я, кото-Рое рассматривалось под совершенно иным углом зрения, основанном на естественных человеческих процессах восприятия, эмоций и, что самое важное, стилях разрешения проблем Обнаруженное нами self естественным и неоспоримым образом оказалось интегративным процессом разрешения целостного поля субъективного опыта — ♦Внутреннего» и '-внешнего» мира, служащего для решения проблем и личностного роста в сложной и изменчивой окружаюшей среде. Этот целостный процесс состоит
из неразделимых между собой этапов сканирования, сосредоточения внимания, ощущения, оценки, воображения, интерпретации, суждения, действия, интеграции и придания смысла. Они являются не последовательными стадиями линейного процесса, но повторяющимися измерениями интегрированного целого, так как каждый из них в текущем порядке получает информацию и контекст от других. Поскольку процесс стремится интегрировать целостное поле опыта, по своей сути он является интерсубъектным: твой «внутренний мир» является частью моего поля опыта, мое осмысливание и понимание реальности моего внутреннего мира, а также мое осмысливание и понимание реальности твоего внутреннего мира возникают в ходе все той же интегративной интерпретации целостного поля.
В части III мы взяли картину процессуального self и использовали для исследования того, что можно, ссылаясь на Фрейда и Стрэчи, назвать «превратностями судьбы Я». Сначала мы рассмотрели забытые измерения поддержки, которая играет ключевую динамическую роль в интеграции и процессе self, однако большей частью затемнена положениями унаследованной парадигмы индивидуализма. Затем мы перешли к исследованию прерывания и подавления естественного процесса роста self что привело нас к полевой динамике чувства стыда. В модели индивидуализма им тоже пренебрегали и понимали его неправильно (многое сводя к пристыжинанию). У нас чувство стыда появляется в четко наведенном фокусе благодаря использованию линзы, основанной на представлениях о поле. Эту часть мы завершили обсуждением и исследованием условий и динамики восстановления self и устранения разрыва в поле поддержки — разрыва, который является последствием отношения к стыду в рамках устаревшей парадигмы- Описанные условия и динамика состояли в полевом процессе, который называют близостью, — посредством него человек делится своим внутренним миром опыта с другими. Как мы показали, новые уровни роста self и словесного выражения его нового опыта, более богатая и полезная внутренняя жизнь являются не предметом «интроспекции» самой по себе, но всегда в нашем пони-