- •Часть I
- •Глава 1.
- •1 Мартин Хайдеггср в поздний период своего творчест ва писал об антитезе двух установок: бездушно-технического
- •13 Людвиг Витгенштейн (1889—1951) — создатель аналитической философии, в частности, концепции «совершенного» или «идеального» языка. Известен афоризмом: «Мир — это описание мира».
- •15 Платон. Государство / Платон. Сочинения. В 3 т.: Пер. Сдревнегреч. Т. 3. Ч. 1. М.: Мысль, 1971. С. 89—455.
- •23 По Платону, к миру «идей» прежде всего принадлежат «идеи» высших ценностей и абсолютных качеств, к которым относятся «идеи блага», «идеи истины», а также «прекрасного» и «справедливого».
- •28 Прежде всего, в лице Жан-Поля Сартра и Альбера Камю.
- •3(1 Уилер имеет в виду учение Лейбница о субстанциях-Монадах, своего рода вечных единицах бытия, жизнь которых
- •1Оследствия этих взглядов являются насущными и чрез
- •44 «Первичный процесс» или «первичный позыв» по Фрей-
- •44 Томас Гоббс (1588—1679) — знаменитый английский
- •54 Ницше называл это «попыткой перевернутых оценок», которая была одним из ключевых принципов его философской системы.
- •1Римеч. Редактора), от мировоззрения и апологии нацистов,
- •56 Принятый перевод последнего термина на русский язык -«бытие-для-другого». См.: Сартр ж.П. Бытие и ничто. М.: Рсс публика, 1999. Ч. 3.
- •Глава 2. В поисках альтернативной парадигмы
- •I смысл жизни. Однако, как мы видели, экзистенциалис-ов ограничивали узы скрытых кулыуральных положений
- •Ie интеграции исследований аффективно-когнитивных
- •3) Третье отчетливое различие, значительно сглаженное приведенными рассуждениями, касается эмоций "
- •0 Поля и, следовательно, вашего техпроцесса на взаим-
- •996 А). Как будет видно из следующих глав, эти соображения
- •Часть II
- •I ценности, служащие компасом для действия и обозна-
- •1Ы прошли вместе с его участниками путь от первичного
- •Глава 4. Self и контакт — интеграция и процесс в поле жизни
- •Стратегии и способы разрешения проблем
- •Джейк: слишком чувствителен
- •I, то, чем я в соответствии с моими представлениями
- •1 По Салливапу, свои действия, вызывающие ярко выра-енный негативизм у взрослых, ребенок не ассоциирует с
- •1Бо из ситуации, сопряженной с возникновением такой
- •Каким образом прежнее решение является сильной стороной или проблемой сегодня
- •I если на то пошло, то и устаревшая, нынче ставшаяегибкой его модель когда-то сама была таким «проры-ом», новым контактом и творческим решением старойизненной проблемы.
- •Глава 5. Поддержка и развитие — Self в поле
- •1Я часть странным и неожиданным образом — отри це-льной? Почему так происходит? Что именно в структурелученной в наследство парадигмы индивидуал и 1ма де-
- •1Ы продолжаем получать новые ассоциации.
- •Поддержки творческого решения
- •Iy стилю расти и развиваться. (Сэм вместе с другимиытался разобраться с «темной стороной» своих сильных
- •1Ь1х и лишенных поддержки сферах нашей жизни, кого-bie возникают, если неожиданно появляется какой-ни-
- •Глава 6. Стыд и подавление — Self в разорванном поле
- •2 Contagiosa? (лат.) — заразный, в психологии — заразительный.
- •Глава 7. Восстановление Self. Близость, интерсубъективность и диалог
- •Глава 8. Self как история: повествование, культура и пол
- •1«Езные целостности понимания, служащие нам почвой для последующей интеграции, дающей возможность разреще_ ния задачи, и для конструирования нового смысла.
- •466 Гештальттерапия поспгмодер,,
- •I с нем. В в Бибихина. М.: Ad Marginem, 1997. Wleider, f. (1983) The Psychology of Interpersonal Relations.
- •472 Гешталъттерапин постмодерНа
- •480 Гешталыптерапия постмодерн
- •3 Zeitgeist (нем.) — дух времени.
- •482 Гештальттерапия постмодерН(1
- •486 Гештальттерапия постмодерНп
- •Часть I
ГЕОРИЯ
И ПРАКТИКА ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ПОМОЩИ
'
ГЕШТАЛЬТТЕРАПИЯ ПОСТМОДЕРНА:
за пределами индивидуализма
под редакцией и с предисловием А.Н. Моховикова
Гордон Уилер
МОСКВА
2005
ЧеРо
ерждать) былые убеждения и страхи, возникали (при-м без сознательного «выбора» со стороны участников)полне определенные паттерны взаимодействия в диадели «системы», приводившие к новым версиям старогоценария и порочному кругу. В главе 4 мы слышали, как
ругие люди (а может, и мы сами) говорили о трудное-
ях преодоления рамок старых решений и фиксирован-ых стилей, которые без критики применяются к новымитуациям, не давая возможности увидеть потенциал дляового контакта и роста. Чем более сложными, лишен-
ными поддержки и, возможно, травмирующими были
условия далекого и зависимого детства, в которых созда-вались не соответствующие реальности стили и решения,тем сильнее мы будем цепляться и полагаться на них внастоящем, поднитываясь проективными интерпретаци-ями и избегая всего, чго им противоречит, — иными сло-вами, устаревшие в настоящем подкрепляются, а непросто повторяются. Таким образом, казалось бы, мы со-вершенно не способны измениться — во всяком случае,в областях, которые в прошлом были для нас сложнымиили травмирующими, закрепленные стереотипы, пусть неоптимальные, стали приспособлением для выживания, при-способлением, на которое мы опирались для обеспечениясебе благополучия и, возможно, выживания. Однако хо-рошо известно, что, несмотря ни на что, мы растем иизменяемся. Иногда даже совершаем «прорыв» — уста-навливаем новый контакт и проводим такой поведенчес-кий эксперимент, который выводит нас за рамки старойинтерпретации поля и формирует новую целостную са-юорганизующуюся модель, иными словами — новое self.
1 если на то пошло, то и устаревшая, нынче ставшая■егибкой его модель когда-то сама была таким «проры-ом», новым контактом и творческим решением старойизненной проблемы.
Каким образом это происходит? И как сегодня мы мо-ем «переделать» ее в пользу нового решения и новой орга-изации self? Что входит в новые, важные, творческие,изненные конструкции; каковы их компоненты, как мынаруживаем и по-новому складываем их? И с друюй
УДК 159.925 ББК 88 У 36
Редакторы-составители серии Д.А.Леонтьев и А.Н.Моховиков
Gordon Wheeler. Beyond Individualism: Toward a New Understanding of Self, Relationship, & Experience. Cambridge: GlCPress, 2000.
Перевод с английского О.Ю. Донец Научный редактор А.Н. Моховиков
У 36 Уи„1ер Г. Гештальттерапия постмодерна: за пределами индивидуализма. М.: Смысл; ЧеРо, 2005. — 489 с.
Книга известного психотерапевта, директора Кливлендского института гештальттерапии Гордона Уилера посвящена философс-ко-мировоззренческим основаниям психотерапии, бросая вызов западной традиции индивидуализма. Автор обосновывает интерсубъектную, межличностную природу человека и его опыта, опираясь как на современную философию, связывая гештальттерапию с социальным конструкционнзмом и деконструктивизмом, так и на свой терапевтический опыт, который он обильно использует для иллюстраций. С этих позиций в книге подробно рассмотрены многие практические вопросы, касающиеся психологических проблем, а также здоровья, этики, политики и духовности.
Психологам, психотерапевтам.
ISBN 5-89357-203-3 («Смысл») ISBN 5-88711-249-2 («ЧеРо»)
© GlCPress, 2000
© Московский Гештальт Институт, 2005,перевод на
русский язык, предисловие © Издательство «Смысл», 2005, оформление
В оформлении обложки использован рисунок Макса Эрнста
От редактора: Гештальт под сенью постструктурализма и деконструкции
...Психологические теории меняются, как мода, и неизбежно вынуждены меняться, чтобы стать доступными и выразить существующий тип человека в его динамической борьбе за выживание и бессмертие.
Отто Ранк «За пределами психологии»
Вам предстоит знакомство с книгой современного американского гештальттерапевта и исследователя Гордона Уилера «За пределами индивидуализма. К новому пониманию self, взаимоотношений и опыта», предлагающей новый, революционизирующий взгляд на теоретические основы и основные практические подходы в гештальттерапии и являющейся ответом на глобальные изменения, происходящие в современном мире и душах людей.
По воле случая я пишу эти строки наутро после небывалой катастрофы в США — атаки террористов на здания Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке и на Пентагон в Вашингтоне, катастрофы, повлекшей грандиозные человеческие жертвы, и слышу повторяющуюся рефреном фразу комментаторов и ведущих программ телевизионных новостей: «Мир уже никогда не будет таким, как раньше». Она воспринимается как озарение, ставшее возможным из-за чудовищною злодеяния и силы переживаемых чувств, хотя была озвучена еще Гераклитом. Естественно, возникает вопрос о
смысле и значении новаторского трула Гордона Уилера, да и собственных усилий будущего читателя в определенно новых условиях глобального бытия. Приходится призадуматься. И тогда всплывает фраза: «Человек в мире уже никогда не будет таким, как раньше». Что она означает — некоторую реальность или чаемую возможность? Вместо определенного ответа появляются новые вопросы: мир меняется, а что происходит с человеком? Как ему удается противостоять изменениям? Что происходит с ним в ситуациях непредсказуемых перемен? Как он выживает? Каково место и значение такого глубоко частного и ориентированного на отдельного человека действия, как психотерапия? Что она может противопоставить событиям глобального масштаба вроде случившегося? В состоянии ли человек улучшить свою жизнь и себя? И, вновь просматривая лежащий перед тобой перевод, испытываешь надежду, — шансы есть, и книга Гордона Уилера обращается лишь к некоторым из них для того, чтобы «Человек в мире уже никогда не был таким, как раньше».
Долгое время, практически со времен ее создания, геш-тальттерапия в основном усилиями ее критиков, оппонентов, да и из-за установок самого ее основателя Фрица Перлза почиталась направлением если не атеоретическим, то совершенно в этом смысле поверхностным. Исходная метафоричность и образность подходов гештальттерапии привела к тому, что ее отдельные понятия и приемы стали служить не дальнейшему ее изучению и овладению ее философией и методологией, а скорее дискредитации из-за поверхностного понимания их мало профессиональными приверженцами. Чего, например, стоит услышанное мной однажды от тренера одной из «терапевтических» групп: «А теперь давайте сбацаем гештальт». Вот как. Или давно набивший оскомину «горячий стул», которому даже памятник в Одессе воздвигли на площади Остапа Бендера. Да и ставшее притчей во языцех выражение Перлза «слоновье дерьмо», которым и крыли гештальттерапевтов за поверхностность взглядов и неакадемичность подходов. Правда состоит лишь в том, что основатель направления и в самом деле не любил академического теоретизирования, а занимаясь им сам, делал это порой излишне витиевато и чаще поручал прояснять свои
озарения кому-то из «отцов и матерей-основателей» нью-йоркской «семерки», в частности, Полу Гудмену, Ральфу Хефферлину или своей жене Лоре.
Вместе с тем, за полвека своего существования гештальт-терапия всегда находила и вбирала для своих нужд все необ
ходимое из актуального мирового философского поля. С самого начала, сделав своим основанием феноменологическую пер
спективу, она проявила восприимчивость к взглядам Эдмунда Гуссерля, Мартина Хайдеггера и других философов. Например, в фундаментальных работах Перлза играет большую роль феноменологический принцип интенциональнос-ти. Ум или сознание человека понимается как интенция и не отделяется от содержания, которое мыслится или интенци-руется. Внешний объект становится таковым только в акте осознавания, которое всегда является осознаванием чего-то и всегда направлено на определенный объект. Соответственно психические акты постигаются, осознаются из самих себя, с точки зрения их собственной интенции.
Гештальттерапия обозначила себя как экзистенциальную терапию и занялась вопросами человеческого существования, отношения одного индивида к другим, радостями и страданиями в качестве непосредственно переживаемых феноменов бытия. Это сделало ее чувствительной к различным направлениям экзистенциализма от Жана-Поля Сартра до Пауля Тил-лиха. В творчестве Перлза темы пустоты, отчаяния, ужаса, смерти занимают очень заметное место. Стоит вспомнить его пятиуровневую структуру психологического развития с этапами тупика, внутреннего и внешнего взрывов.
Как ни одно другое направление современной психотерапии гештальттерапия использовала основные понятия философии диалога, пережившей в XX веке (после Сократа, Платона и мыслителей Возрождения) свой новый расцвет прежде всего в творчестве Михаила Бахтина и Мартина Бубера. Перлз утверждал, что разговор терапевта с пациентом является экзистенциальной встречей двух Я, а не разновидностью классического отношения врача и больного. Обратив свой взгляд на Восток, гештальттерапия усилиями Перлза и его некоторых учеников освоила категории и практические рекомендации дзен-буддизма.
О пользе постструктурализма для гештальттерапии
Жизнь Шехерезады была поставлена под угрозу султаном, и этой угрозе она противопоставила тысячу и одну сказку. Должны ли мы считать, что она обладала «скизкорассказывателъным» инстинктом?
Ф Перлз «Гештальт-подход и Свидетель терапии»
Слово «структура» переводится с латинского языка как «строение, порядок, упорядоченное расположение, относительно устойчивый способ организации системы, ее внутренних отношений». Нельзя сразу не усмотреть его близости основному понятию гештальттерапии — гештальту, который на немецком языке означает форму, структуру, конфигурацию, модель, специфическую организацию частей, составляющих определенное целое. Философский подход, основанный на идее структуры, называется структурализмом. Он возник в XX веке во Франции в качестве альтернативы философствованию, исходившему из придания особой роли субъекту, как, например, в системе Рене Декарта.
Наиболее стимулирующей фигурой для структуралистов оказался швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр и его взгляды относительно языка. В соответствии с его теорией язык представляет собой социальное явление, знаковую систему, в которой языковые символы не похожи на то, что они должны обозначать, они имеют смысл лишь во взаимоотношении друг с другом и только в силу своих отличий, и ценность знака определяется его местом в предложении и тексте. Соответственно де Соссюром основное внимание уделялось исследованию соотношения элементов языка внутри последнего: «Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассмотренный в самом себе и для себя» (Соссюр, 1977. С. 269). В последующем этим подходом в философии широко воспользовались постструктуралисты, и Гордон Уилер признает его очень важным для психологического и терапевтического анализа seff-процесса.
Вторым источником структурализма несомненно стал
классический психоанализ Зигмунда Фрейда. Он оказался
ривлекательным прежде всего как способ анализа психо-
огических феноменов в сфере бессознательного, предпола
гающий языковое общение между пациентом и аналитиком. Первый, в основном, занят проговариванием свободных ассоциаций с помощью слов, которые открывают дорогу в его бессознательное и, по сути, им и являются, а второй стимулирует беседу вопросами, молчанием и, самое главное, Интерпретациями.
Основываясь на этих предпосылках, структурализм занялся поиском и обнаружением структур, устойчивых отношений между элементами целого, сохраняющих свою устойчивость при различных изменениях и проговаривающихся в речи или пишущихся в письме. Клод Леви-Сгросс обнаружил их в системах первобытного родства, Курт Левин — в социальном поле, Жак Лакан — в бессознательном, Ролан Ьарт — в литературе.
Во второй половине XX века парадигма структурализма уступила место постструктурализму и постмодернизму, который для читателя этой книги явно выступит в виде фигуры Мишеля Фуко и скрыто в виде философствования Жака Деррида и Жан-Франсуа Лиотара (см.: Канке, 2000).
По мнению Мишеля Фуко, которого интересовали малоизученные феномены типа безумия, медицины и сексуальности, философ, как любой обычный человек, в историческом поле встречается с особым феноменом -дискурсом, «речью, погруженной в жизнь», текстом, рассматриваемым в единстве с психологическими, прагматическими, социальными и культурными факторами его создания и функционирования. Как для де Соссюра элементы языка, так и для Фуко вещи и слова сами по себе являются нежизнеспособными и обретают смысл в дис курсе. Чем богаче дискурс, то есть полнота жизненного опыта, тем больше сближаются язык и реальность, и человек по-настоящему встречается со сказанными вещами и сформулированными в рамках высказываний словами. В ходе состоявшейся встречи создаются новые обобщения и философские понятия, термины и представления, правила и
нормы. Этому процессу не свойственна строгая логическая дисциплина и последовательность, наоборот, он характеризуется одновременно рассеянностью (дисперсностью), прерывностью, перекрещиванием, соседством, взаимоисключением и регулярностью.
Одним из основных терминов, которые использует Фуко, является жизненный опыт, в котором человек не является источником дискурса, он только группирует уже существующие изменчивые дискурсивные сети реальности и становится источником их смысла и значений. Структура жизненного опыта в отношении любого актуального феномена жизни, например безумия, является полярной: она состоит из сказанного (дискурсивного) и не-сказанного (недискурсивного). В свою очередь, сказанное о некотором явлении существует на различных уровнях — грамматическом (фразы), логическом (пропозиции), психологическом (формулировки) и историческом (высказывания).
У Фуко впервые высказывания помешаются в область истории. Высказывания не существуют сами по себе: они зависят от совокупности определенных анонимных и изменяющихся исторических правил, располагающихся в пространстве и времени, правил, которые устанавливаются для конкретной эпохи и актуального социального, экономического или лингвистического поля. Высказывания возникают из опыта частной дискурсивной практики человека, описывающей некоторые события, свершения или вещи, поддающиеся истолкованию и операциям. Соответственно частная практика определяет соотношения между областями сказанного, и значит, так или иначе запечатленного, и несказанного, например того, на что историческими правилами наложено табу. Многое ли известно о конкретных фактах самоубийств в Средние века в Европе? Увы, влияние христианского мировоззрения поместило эту тему в область почти не-сказанного. Эта область недискурсивной практики порождается не только запретами (говорить можно не все и не при любых обстоятельствах), но и разделением и отбрасыванием (игнорированием реального существующего феномена, скажем, того же самоубийства или безумия) или введением противопоставления истинного и ложного.
Пребывая в области сказанного, человек занят практикой дискурсивных игр — еще одно принципиальное для Фуко понятие, в котором события и вещи пересекаются, разъединяются друг с другом, прерываются, соприкасаются, рассеиваются и сходятся вновь. В ходе этой практики формируется воля к желанию, знанию, власти, эстетическим и моральным ценностям- Человек рождается в ней, но не самопроизвольно, а в меру своей активности, переоценки правил и установлений.
Стоит также отметить и дискурсивную схему Фуко, позволяющую дать оценку любому знанию, в том числе и научному, состоящую из четырех частей и вполне прослеживаемую на страницах книги Гордона Уилера. Она состоит из (а) позитивности — создания высказывания вместе с присущими ему признаками и закономерностями и запуска процесса его изменения и трансформации; (б) эпистсмоло-гизации — конструирования модели, критики и проверки знания; (в) научности — выработки критериев аргументации и (г) формализации — определения аксиом и формальных правил конструирования дискурса.
Важное место в творчестве Фуко занимает тема власти-знания. В формировании различных типов знания играют несомненную роль отношения власти (например, между врачом и пациентом, учителем и учеником, родителями и детьми, администрацией тюрьмы и заключенными и т.д.). «Власть-знание» — это такое знание, которое непосредственно определяется целями и задачами власти и присушим ей аспектом видения своих объектов. Любая власть формирует знания, не подозревая об этом: она изучает вверенных ей людей. «Власть-знание» развивается и обогащается путем сбора информации и наблюдений за людьми как объектами власти. «Власть-знание» — это власть, существующая и реализующая себя в форме знания — особого знания о людях, включенного в существование и воспроизводство властных структур. Власть, неразрывно связанная со знанием, в своем стремлении к эффективности в ходе общественного развития приводит к появлению особой системы — «власти над живым». На протяжении всей своей творческой эволюции Фуко обращался к осмыслению этих отношений.
Гештальттерапевта не может оставить равнодушным и точка зрения Фуко на искусство жизни, — оно состоит, прежде всего, в реализации опыта заботы о самом себе, который позволяет творческому человеку «заново вопрошать очевидности и постулаты, сотрясать привычки и способы действия и мысли, рассеивать то, что принято в качестве известных вешей, заново переоценивать правила и установления и, исходя из этой ре-проблематизации (где он отпраачяет свое специфическое ремесло интеллектуала), участвовать в формировании некоторой политической воли (где он выполняет свою роль гражданина)» (Фуко, 1996. С. 323).
Жак Деррида по характеру научного творчества является одним из наиболее своеобразных представителей постструктурализма, своего рода Фридрихом Ницше современности, стремящимся подвергнуть радикальному пересмотру все общепризнанные ценности с помощью одного основного инструмента — деконструкции. С этим понятием читатель неоднократно встретится на страницах предлагаемой книги и услышит очень многое из уст Гордона Уилера о его прикладном значении. Поэтому хочется остановиться на философском контексте этого термина, сразу отметив, что сам Жак Деррида совершил все возможное, сделав его герметическим для непосвященных. И тем не менее, памятуя о задачах гештальттерапии, попробуем прояснить некоторые философские основы этого понятия, важного для последующего изложения.
С помощью деконструкции Деррида осваивает проблемное поле, название которому неопределенность. На уровне языка деконструкция представляет собой замещение слов и предложений последовательностью субститутов (заместителей), различение и различание в ней нескончаемых письменных следов. Слово как знак (например «человек»), соотносится с обозначаемой вещью, но слово-знак не есть вещь.
В процессе философствования исходное слово, переходя в другие слова «особь», «тварь», «индивид», «субъект», «объект», «белокурая бестия», «раб Божий», «венеп Творения» и т.д., — превращается в свой собственный след в силу бесчисленной многозначности перспектив и углов зре-
Следовательно, исходное слово не есть раз и навсегда ""ходное, равно как и обозначаемая вешь не остается раз и И° сегда обозначаемой вещью, существуя в той же самой бесконечной многозначности контекстов и развития. Более того и есть не есть раз и навсегда есть, его творческим образом может продолжить не-есть. Таким образом, с неопределенностью Деррида справляется понятием не-опреде-ленности, которое не является отрицанием определенности, а предстаапяет собой сохранение следов определенности вместо былой, жесткой полярности определенность/неопределенность. Путь или процесс перехода от этой однозначной полярности к умножающейся не-определенности и является деконструкцией. Любая, самая скрупулезная деконструкция никогда не бывает окончательной, стимулами дальнейших действий являются, полагает Деррида, тайна и страсть.
Деконструирование прежде всего предполагает работу с частями текста, словами и предложениями, составление возможных замещающих последовательностей, их бесконечное дополнение, игру различения и различания (различения в его процессуальной подвижности), превращение слов и вещей в следы, отмеченные печатью тайны и страсти. Для пользы гештальттерапии представляют интерес и конкретные приемы деконструирования, предлагаемые Дерридой.
Формулирование бинарных оппозиций и обнаружение их практически в любом месте текста, которое становится ключевым. Этой философско-литературной технике соответствует хорошо известная в гештальте работа с полярностями.
Придание бинарной оппозиции характера противоречия и испытание каждой из сторон на прочность путем расшатывания. В этом приеме не трудно увидеть хорошо известную технику амплификации
Любому правилу или понятию придается возвратный характер. Контрправило есть тоже правило. Естественно, вспоминается парадоксальная теория изменений Арнольда Бейс-сеРа, давно освоенная гештальттерапией и эффективно используемая в ее практике.
Требование всеобщей заменяемости: «любой другой есть любой другой». Этот прием используется и в работе с раз-
личными модальностями, которые для гештальттерапевта. отражая реальность, являются вполне взаимозаменяемыми, и в техниках работы со сновидениями как проекциями или интроекциями.
Все бы в этих сравнениях было хорошо, если бы они действительно были порождены деконструктивизмом Дер-риды. Однако в соответствии с приемом номер 4 упомяну тые техники или подходы в гештальттерапии возникли раньше, возможно, одновременно с творчеством Дерриды, но уж точно в отсутствие указаний на его непосредственное влияние. Остается заподозрить воздействие славноизвестно-го «zeitgeist» или юнгианской синхронистичности.
Теперь о постмодернисте в философии — Жане Лиотаре. В форме дайджеста для психотерапевтов и психологов его концепция может выглядеть следующим образом. Со второй половины XX века человечество стало обживать информационное общество и влияние его технологий изменило природу и статус знания, прежде всего в смысле появления недоверия к прежнему знанию, функционировавшему в форме больших (мета)рассказов. Людвиг Витгенштейн в свое время открыл феномен языковой игры, обозначающий целостные системы коммуникации, подчиняющиеся строго определенным внутренним правилам и соглашениям, нарушение которых является выходом за пределы игры. Структура этой игры, по Лиотару, определяется соотношением разного рода высказываний: что-либо констатирующих денотативных («^//конструируется в отношениях»), которые каждый может проверить; исполняющих некоторые действия — перформативных («Гордон Уилер ниспровергает парадигму индивидуализма») и прескриптивных, находящихся несомненно во власти автора книги и предписывающих определенные действия получателю информации в соответствии с властью, которой облечен ее отправитель (предложения автора выполнять упражнения не только участникам группы, но и читателю). Во всех высказываниях присутствует языковая игра, которая оправдана явной или скрытой конкуренцией игроков, отправителя и получате лей информации. Общение прежде всего предполагает игру. включаюшую ставки (стать более известным — получить
новые знания и техники для работы), конкуренцию (издать книгу побыстрее — прочесть ее скорее и (не)дать се прочитать коллеге), согласие или противоположное мнение (парадигма индивидуализма еще существует — ее положения давно устарели).
Знание существует в двух видах: как нарративное (народное, традиционное, ненаучное) и как научное. Первое признается повествователем и слушателем легитимным, существующим на законных основаниях, не нуждающимся в доказательствах, поскольку оба они принадлежат одной и той же культуре, передающей это знание из поколения в поколение. Нарративный рассказ состоит из всех трех типов высказываний, существующих в нем в единстве. Второй вид знания, научные истории, использует только констатирующие высказывания, легитимность которых должна быть доказана аргументами и данными опыта. В контексте языковой игры поиск доказательств постоянно осложняется неустойчивостью и изменчивостью согласия между носителями научного знания и необходимостью связать ее с реальной жизнью, чего можно достичь с помощью перформативных и прескриптивных высказываний.
Информационное, или постиндустриальное общество предъявило совершенно новые требования к знанию, в котором место больших историй (в философии, науке и политике, типа метапсихологии Зигмунда Фрейда) занимают «маленькие рассказы» (например истории о стыде или близости в книге Уилера). позволяющие максимально расширить поле языковых игр. С ними не обязательно соглашаться, но именно они стимулируют творческое и научное воображение, позволяют на глазах конструировать некоторую систему, открытую изменениям, и не претендуют на глобальность и эпохальную значимость. «Маленькие рассказы» в высшей степени способствуют развитию личной ответственности повествователя, принимающего активное и добровольное участие в языковых играх. Они делают рассказчика свободным и доверяющим собственным интуитивным прозрениям. Благодаря этим особенностям в «маленькие рассказы» возвращаются все типы высказыва-ний, но их единство поддерживается не опорой на тради-
цию или авторитет, а обеспечивается личной ответственностью индивида.
Поскольку в своих экстремальных воззрениях деконст-руктивизм, прежде всего у Дерриды, Лиотара, Жака Делеза, Умберто Эко, Жака Лакана и многих других, провозгласив все текстом, деконструирует последний и превращает его в следы и в идеале в пустоту, то есть, в конечном счете, ведет в никуда и превращает все в ничто, то в постмодернизме возникает плодотворная тенденция конструктивизма. «Человек есть история, а не тень ее».
Об истории человека и человеке в истории
Книга является книгой, пока у нее есть читатель. Истории нет. пока она не рассказана. History is stoiy. Человек есть история, а не тень ее.
Юрий Буйда «Желтый дом»
Дискурс, «речь, погруженная в жизнь» существует в виде истории. Каждый человек рождается в историях. С момента появления на свет вокруг него происходит неисчислимое множество событий. Однако окружающий его исторический, социальный или семейный контекст располагает к тому, чтобы помнить и рассказывать истории одних событий, то есть вносить их в область сказанного, а другие оставлять без ответа, то есть не-сказанными или не-дискурсивными. Совокупности историй формируют мировоззрение человека, а дискурс определяет его выбор — какие события жизни превращать в истории и как это делать?
Встреча двух людей всегда является встречей историй, в частном случае — в контакте терапевта и клиента происходит встреча истории клиента. В обеих ситуациях очень важным, как говорит Гордон Уилер, является восприимчивое поле, то есть наличие Другого, способного к поддержке — выслушиванию рассказываемой истории, что имеет для са-
мого проиесса выслушивания-проговаривания революционное значение, поскольку придает излагаемой истории смысл и создает отношения близости.
Очень важной для встречи историй является исходная позиция терапевта-слушателя. У Жака Дерриды можно найти в высшей степени эвристическое понятие — не-доска-занного. He-досказанное — это не противоположность сказанному и не синоним недосказанного, с которым связана печаль по поводу прошлого и утраченных возможностей и его присутствие в настоящем, это момент, возникающий после сказанного, обязательно и жестко в силу прерывности дискурсов с предшествующим не связанный. Это некоторая начальная точка открытости и простора после сказанного, момент начала совершенно новой истории. В области системной семейной терапии описана терапевтическая установка «незнания», в понимающей психотерапии Ф.Е. Василюка — отказ терапевта от активности с полной обращенностью к клиенту, очень близкие к не-досказанности Дерриды. Они предполагают позицию интереса, любознательности и сомнения в любом предварительном знании, то есть восприимчивости к тому, что происходит в актуальном поле опыта. Восприимчивость обеспечивает возникновение новой истории и соответственное расширение дискурсивного поля. Мир не был создан однажды, он творится каждый раз, когда рождается новая история.
Процесс деконструкции истории клиента начинается с выслушивания, которое Джилл Фридман и Джин Комбс называют деконструктивным, то есть выслушиванием с той степенью восприимчивости, которая предполагает улавливание множества возможных смыслов в истории, и продолжается деконструктивной постановкой вопросов, которая позволяет увидеть историю вообще и оглядеть ее с разных точек зрения, отметить как, когда, кем и в каких условиях они были сконструированы и обнаружить их ограниченность и возможность новой альтернативной истории (Фридман, Комбс, 2001).
Деррида прав, считая, что в любой истории содержится немало следов, пробелов, двусмысленностей, неясностей и, поскольку терапевт сталкивается с историями, наполнен-
ными болью, тревогой, страхом, беспомощностью и безнадежностью, деконструкция, естественно, является необходимой. Бесконечность деконструкции философов приводит к пустоте, в идеале ведет в Ничто, и это вряд ли может способствовать психотерапии. Прагматичность психотерапевтической деконструкции, в частности в гештальт-подходе, состоит в том, чтобы не только уловить ситуацию «незнания», но и момент «достаточности-знания-на-сегодня». Кроме того, уникальность человеческой природы заключается в возможности прерывания и возобновления процесса деконструкции- И более того, деконструкции не может не соответствовать в поле полярностей нечто противоположное — конструирование. В гештальттерапии новое конструирование, рассмотрение истории под иным углом зрения, очевидно, происходит параллельно и неотделимо от проиесса деконструкции. Появление новых эмоций, значений, смыслов, новых деталей и фактов есть не только результат деконструкции, но и нового одновременного спонтанного конструирования, производимого в контексте осознавания self и его потребностей.
Каковы его особенности? Новые истории совместно конструируются в поле социального взаимодействия и исходят из него. Оно же поддерживает их своей восприимчивостью.
Истории конституируются через язык (не только через слова, но и все знаки, используемые для общения), который хранит и накапливает опыт и смыслы, сохраняет их и передает следующим поколениям, будучи целиком и полностью интерактивным процессом. В актуальном поле язык разрешает отдельные его части, фрагменты реальности, создавая новое интегрированное целое. Историями мы видим наш мир, они образуют наши убеждения в процессе взаимодействия. Поэтому изменение языка и истории означает перемену в бытовавших убеждениях, прежних формах поведения, устоявшихся взаимоотношениях, испытывавшихся чувствах и созданных смыслах и значениях, которыми наделялась реальность. Это положение относительно историй является крайне важным для гештальттерапии и наделяет диалогический подход новыми возможностями в эффективной помощи клиенту.
Истории создают и поддерживают реальность, мы живем в историях, которые рассказываем. Одна из них переходит в дрУгУю- тем самЬ|М конструируется временная последовательность, время жизни и возникает непрерывность процесса ее смыслообразования. История (или несколько неудобоваримый в русском варианте термин «нарратив») организует, поддерживает и распространяет знания о нас и наших мирах. Они наслаиваются одна на другую, и, естественно, кроме личной существуют истории семьи, этнической группы, нации или культуры. В контексте терапии автором истории является не клиент или терапевт, а сама беседа. И, что существенно для гештальттерапии, каждая история, «маленький рассказ» имеет свое начало, середину и завершение и вполне подчиняется закономерностям и энергетике цикла контакта.
История не несет в себе абсолютной истины. Парадигма постмодернистского социального конструктивизма, которой придерживается Гордон Уилер, предполагает, что человек не познает объективную реальность, а интерпретирует опыт. Для интерпретации любого опыта существует множество возможностей, и конкретная история является одной из них. Подобный подход существенно повышает потребность и необходимость исследования опыта и его следствий, осуществления выбора, принятия решения и ответственности за него. Каждая история в качестве интерпретации обладает равным правом быть истинной, но никогда в этом смысле ни становится абсолютной и универсальной. Хотя, разумеется, в культуре или в определенном направлении психотерапии сохраняется феномен «предпочтительности», благодаря которому существует понятийный аппарат. Например, гештальттерапии — в виде некоторой истории или научной гипотезы, предлагаемой для структурирования и обрамления получаемого человеком опыта.
История как жизнь человека или группы обладает соответствующей властью. Доминирующие или господствующие истории обладают тотальной властью над умами и телами людей, как это случилось с положениями парадигмы индивидуализма, которой оппонирует Гордон Уилер. Если доминирующая культура несете собой деспотические истории,
то люди могут противостоять их диктату, находя поддержку в историях других социальных слоев или культур, как это было с диссидентством во времена тоталитарного режима. Сохраняющийся в постмодернизме концепт «предпочтительной истории» также свидетельствует о власти истории. Мишель Фуко считал, что язык является инструментом власти и люди обладают властью в обществе в соответствии со своим участием в разнообразных дискурсах актуального со циального поля. Более того, он утверждал, что между знанием и властью существует неразрывная связь: те, кто контролируют дискурс, контролируют знание и соответственно обладают властью. Таким образом, любая история есть власть, поскольку реально влияет и формирует актуальное поле нашей жизни. Власть существует и в терапевтических отношениях, не взирая на все разговоры о партнерстве, ибо история о терапевте такова, что ему принадлежит инициатива в конструировании терапевтического пространства, он может расширять, сужать или видоизменять его, привлекать внимание к определенным участкам поля, контролировать происходящие в нем процессы посредством ряда техник и т.д. Естественно, в зависимости от направления психотерапии сила власти разнится, но никогда не исчезает совсем.
Хочется надеяться, что это, по большей части философское вступление не отпугнет читателя от дальнейшей работы над книгой Гордона Уилера, а сделает его более свободным в овладении понятиями автора и их приложении в непосредственной практической деятельности в области гештальттерапии, консультирования и помощи нуждающимся людям.
А. Моховиков
Директор Одесского филиала Московского Гештальт-института
Доцент кафедры клинической психологии Одесского национального университета им ИИ. Мечникова
Литература
Канке В.Л. Основные философские направления и концепции науки. Итоги XX столетия. М.: Логос, 2000.
Соссюр Ф де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977. С. 269.
Фридман Дж., Комбс Дж. Конструирование иных реальное тей: Истории и рассказы как терапия: Пер. с англ. М.. Независимая фирма «Класс», 2001.
Фуко М. Воля к истине. М.: Касталь, 1996. С. 323.
Благодарности
Было бы весьма странно задумать и представить на суд читателя книгу под названием «За пределами индивидуализма» как итоговые размышления лишь одного человека. В ней в меру сил обобщены мои многолетние беспокойные раздумья и возникавшие в связи с проблемой индивидуализма вопросы, а также десять лет осознанных бесед на эту тему с друзьями, учителями, студентами, родными, пациентами, клиентами и многочисленными участниками психотерапевтических семинаров. Свое место в книге нашли и размышления по поводу публикаций других авторов, в частности, плодотворной и яркой работы Пола Гудмена, радикальные мысли которого относительно Я и общества существенно опередили его время и, возможно, только теперь готовы принести обильные плоды. За живое и плодотворное участие в многолетних диалогах, стимулировавших появление новых идей, творчество, бурные споры и дискуссии и даже порождавших совершенно новые направления мысли, мою особую благодарность заслужили Энн Алонсо, Крис Бентли, Мэри Бентли, Майкл Борак, Николь де Шревел, Эрик Эриксон, Джей Ферраро, Айрис Фодор, Джудит Хемминг, Лин Джэйкобс, Дэн Джонс, Джим Кепнер, Мэри Энн Краус, Боб Ли, Марк Мак-Конвилл, Джо Мельник, Эдвин Невис, Соня Невис, Мал-колм Парлетт, Гэйб Филлипс, Жан-Мари Робин, Пол Шейн, Аллан Зингер и Тэйлор Стоер; отдельно хочется выразить благодарность Арчу Робертсу и Деборе Уллман, моим коллегам и партнерам по издательству GlCPress, читавшим и обсуждавшим рукопись в ходе работы над ней и оказавшим огромную интеллектуальную и моральную под-
ержку в осуществлении моего замысла при возникновении трудностей.
За помошь и безграничное поощрение, критику, поддерж-
и терпение, проявленные на протяжении всей работы над книгой, мне хочется поблагодарить моих детей Мари-ам Бенджамина, Ребеку, Сару, Александра и Рольфа и, особенно, мою жену и друга Нэнси Ланни Уилер.
Благодарности, несомненно, заслуживает и коллектив Эсаленского института, создававший благоприятную обстановку для моей работы по обобщению самых разных тем, возникавших в ходе преподавательской деятельности и самообразования в течение десятилетия, прошедшего с момента окончания предыдущей монографии. Как известно всем, имеющим отношение к этому Институту, еще со времен основополагающих работ Фрица Перлза по гештальт-психологии (цитируемых и критикуемых в этой книге) новые поколения сотрудников сохраняют в его стенах на редкость вдохновляющую и поддерживающую атмосферу для трансформации мышления и приобретения опыта, для жизни и работы связанных с ним людей.
Я особенно обязан факультету, сотрудникам и студентам Гештачьт-института в Кливленде, уже долгое время являющегося для меня основным обучающим сообществом и вторым домом, а также Группе изучения гештальта в Новой Англии и ежегодным конференциям Общества исследователей в области гештальттерапии, на протяжении десяти лет поддерживавших мою работу, наряду со множеством других клиницистов и авторов исследований, испытывающих трудности в связи с писательским трудом.
Две последние организации работают под руководством и щедро спонсируются Эдвином Невисом и Соней Марш Невис, которых мне хотелось бы сердечно поблагодарить за непосредственную поддержку, оказывавшуюся в течение многих лет не только мне, но и, по крайней мере, двум поколениям студентов и терапевтов, практикующих в модели гештальттерапии, — сообществу, на знаниях и деятельности которого основаны мое терапевтическое мышление и работа. Эту благодарность я выражаю как от себя лично, так и от имени всего сообщества, включающего не только
ряд уже названных лиц, но многих и многих других. Соня и Эдвин могут служить примером столь необходимого сегодня нашей культуре вдохновляющего наставничества, и каждый из них отдает ему удивительные качества своего ума, душевную щедрость, безграничную энергию, а также крайне редкое качество зрелых родителей — дар воспитать многочисленное потомство, а затем дать ему свободу.
...и примечания для читателя
В настоящее время среди многих признаков смены парадигм наблюдается недостаточность соответствия языковых категорий реальности тендерного опыта. В настоящей книге используются местоимения как мужского, так и женского рода, которые взаимозаменяемо чередуются и/или сочетаются друг с другом. Это, вероятно, самое лучшее, что можно сейчас сделать, однако следует признать, что подобное использование местоимений является лишь временной мерой компенсации, предваряющей необходимость появления нового языка, учитывающего новую парадигму пола, — это большая цель, разрешение которой мы надеемся отчасти приблизить с помошью этой книги.
Предисловие: Парадигма и практика
Мы живем во времена деконструкции, где-то между прошлым, уже не поддерживающим нас, и будущим, которое еще не в состоянии разглядеть. Вокруг нас ежедневно отвергаются или разрушаются под собственной тяжестью устоявшиеся убеждения, знакомые категории и взгляды, касающиеся самых различных областей — от воззрений на i осударствен-ные и экономические системы до отношений между полами, от точек зрения на близость и жизнь семьи до биохимических процессов, происходящих в нашей психике. Об уходе многих отживших подходов мы не сожалеем, но нередко старое отмирает, оставляя после себя чувствительные бреши, которые трудно заполнить чем-нибудь ясным или надежным. На глобальном уровне немногие сомневаются, что западная культура, распространяющаяся без особых ограничений и сопротивления по значительной части земного шара, при всех достоинствах, обладает присущими ей фундаментальными изъянами и определенным способом бытия, который угрожает серьезной опасностью или даже разрушением миру, слишком поспешно принимающему эту культуру. Однако, по-видимому, никто не в состоянии определить эти изъяны ясными словами, описать их на языке опыта, которым можно овладеть и использовать в жизни и работе. Этот факт порождает взрыв новых знаний и активности и одновременно приводит к ноющему чувству неуверенности, о чем свидетельствуют разговоры об упадке и рост ностальгических тенденций во всех областях, от семейных отношений до социальной политики. На самом деле лишь немногие из нас искренне хотят возвращения старых времен и обманывают
себя, что якобы тогда жилось лучше и здоровее. В реальности прошлое зачастую отмечено неприемлемой в наши дни степенью несправедливости и насилия. Вместе с тем преобладающее чувство потери ориентации и отсутствие уверенности в собственных ценностях и правильности выбранного пути нередко ведут к нерешительности, мешающей нам осуществить необходимые изменения в окружающем мире, в нашей работе или жизни из-за страха причинить вред или понапрасну погратить усил ия.
Эта картина нигде не предстает столь наглядно, как на обширных просторах психологии и психотерапии — что делает ситуацию особенно досадной, если учесть, что в нашем психологическом столетии на Западе привыкли надеяться и полагаться именно на эту область знаний в целях ориентации и понимания любых человеческих проблем, от самых интимных до глобальных политических или высших духовных. Однако сегодня область психологии яатяется слишком разобщенной, чтобы сколько-нибудь ясно или убедительно удовлетворить подобные запросы. Более того, она даже не может внятно ответить на простые вопросы о том, что представляет собой человек, какова его основная природа и что значит быть источником или носителем субъективного опыта в мире других субъективных существ. И, далее, какие практические методы, модели или стратегии нам следует применять в жизни и работе.
Что произошло? Почему психология, которая на протяжении ушедшего века с такой уверенностью — чтобы не сказать апломбом — высказывала свое мнение по поводу самых различных обстоятельств, касавшихся и правительственных офисов, и спален, теперь, когда речь идет о животрепещущих социальных и политических вопросах, вдруг лишилась этого дара? «Психотерапии уже минуло сто лет, — замечает юнг панский психолог и критик Джеймс Хилмен, — а мир становится все хуже» (Hillman. Ventura, 1991). Если с определенной долей сомнения это утверждение и можно признать правдой, то стоит ли всю вину возлагать на психотерапию? Или же (согласно предположению автора этой книги) и мир, и психология находятся в одинаковой растерянности по какой-то общей, более глобаль-
нчине? Тогда в чем она состоит и, что еще важнее, Н°" П меры можно предпринять для того, чтобы справиться Гэтим положением вещей?
С Нельзя, конечно, сказать, что в этой области ничего не • ется Напротив, каждый день приносит нам волны но-Д% исследований, касающихся таких интересных и важных В елов ПСИхологии, как развитие детей, когнитивные и аффективные процессы, модели соотношения мозга и психики неврология и биохимия. Однако все они не составляют какой-либо обобщенной системы, например, интегратив-ной модели человеческого поведения и опыта, которая могла бы связать одну отрасль психологии с другой, соотнеся новые факты и теории с нашей реальной жизнью и деятельностью. Вместо такого обобщения мы получаем поток новых или предположительно новых методов, пакетов сведений и реиептов, сливающихся во все более мощный водоворот различных предложений, поступающих к нам со средствами массовой информации и утренней почтой, через профессиональные журналы, съезды или конференции. Часть из них оказываются вполне серьезными, а другие являются лишь обычными ухищрениями или любопытными новинками, но все предлагают новые или переработанные старые методы борьбы с «болезнями», число которых, похоже, постоянно растет. Каждый из авторов сулит преодоление какой-то проблемы, которая ранее не была разрешена, и обещает сделать это быстрее, лучше и, конечно же, более дешевым способом по сравнению с другими. Дискредитация по той или иной причине всеобъемлющих психологических систем прошлого — фрейдовского синтеза, бихевиоризма и теории научения, и даже гуманистического движения «человеческого потенциала» поколение тому назад — в качестве мировоззренческих ориентиров привела к чему-то вроде вакуума на рынке, который теперь заполняется какофони-еи новых и диссонирующих голосов. Каждый трубит в фан-Фары о каком-либо новом подходе, но большинство голосов забываются через неделю, сменяясь еше более современными продуктами производства, новейшими «открытиями» и °тветами. которые зачастую не удовлетворяют ни одному Четко поставленному вопросу.
Я не хочу сказать, что все эти методы и пакеты не пред. ставляют никакой ценности. Напротив, многие из них могут оказаться весьма полезными и плодотворными, по крайней мере, в своей области применения, для определенных популяций или подгрупп и при определенных условиях. Однако если отсутствует ясная и более объемлющая картина, некая объединяющая теоретическая структура, то откуда нам знать, в каком случае применять тот или иной метод, когда следует делать одно, а не другое, в отношении кого эти методы являются наиболее эффективными? Ведь, по сути, теория нужна именно для этих целей: она должна обеспечивать контекстом и картой, которые помогут нам организовать применение мер помощи, подобрать метод воздействия, подходящий в данной ситуации для конкретного пациента, и, таким образом, поднять вынужденный эклектизм нашей работы до уровня целенаправленного и обоснованного выбора. Почему существующие сегодня теории представляются непригодными для этой цели и весьма неполными? Более того, по какой причине они зачастую кажутся совершенно оторванными от способов применения, которые призваны обосновать и поддерживать, и от более широкой картины человеческого функционирования и опыта, словно теория — это одно, а практическая реальность — совершенно другое (в этом случае зачем вообще нужна теория)? Отчего не существует единой теории поля дм психологии и человеческой природы (которую, пожалуй, совсем перестали искать) — интегративной картины, показывающей кем мы являемся и в чем нуждаемся, которая объединила бы Я1 с целым миром других людей, поведение с опытом,
1 Здесь и далее английское местоимение «self» переводится как Я. если употребляется в обшепсихологическом, философском или историко-культурном контексте. В главах и разделах, посвяшепных непосредственно гештальт-подходу, где подчеркивается динамическая, процессуальная природа Я, это местоимение дастся в оригинале, например. «self-npouecc*>, '«динамика self» «природа selfi и т.д., что соответствует традиции русскоязычной литературы по гештальттерапии. — Примеч науч. редактора.
ст и цель _ с наделенными смыслом, эффектив-3 К°иТдействиями в сфере реальной жизни? НЬ'и наконец, как быть с вопросами, которые стоят за
осами уже приведенными и остаются без ответа из-за В° организации поля и обшей деконструкции ценностей и Дзглялов в культуре в целом? Кто мы — не только в неко-
м академически-философском смысле, но исходя из понимания нас как существ чувствующих и переживающих живуших в мире нам подобных? Какова природа Я, которым мы обладаем или являемся и которое представляется творцом или, по крайней мере, субъектом нашего поведения и опыта? Что означает состоять в отношениях с другими Я— субъективными существами, подобными нам? Где кончаемся мы и начинаются они, и наоборот? Каким образом в контакте мы вступаем с ними в отношения, выходящие за рамки «субъект—объектных» в том утилитарном понимании классической фрейдовской модели или даже всей западной научной традиции, которая кажется весьма далекой от чувственного и проживаемого опыта? Каким образом мы можем хотя бы приблизиться к созданию единой теории поля в психологии без того, чтобы встретиться лицом к лицу с этими вопросами и попытаться их разрешить? С другой стороны, как возможно подвергнуть их исследованию и получить знания о том, каких направлений следует придерживаться в науке и практике, без интефативной картины, показывающей, кто мы и куда движемся в соответствии со нашей природой?
Новый взгляд на старые вопросы
Таким образом, возникает множество вопросов, и все они, так или иначе, касаются двух основных тем.
Во-первых, что произошло с психологией и психотерапией, как случилось, что эта область знаний одновременно как бы взорвалась вовне и замкнулась внутри себя, оставив нас в окружении фрагментов всеобъемлющей метатеории, осколков головоломки, но без целостной карти-Ны> в которую они слагаются? Отчего наши теории являются настолько неполными, незавершенными и зача
стую не связанными между собой, а также с чувственны^, опытом и практикой?
Во-вторых, что значит быть человеческим Я? Какова при. рода изучаемых нами Я, поведение и опыт которых являют^ предметом психологии и психотерапии? И по какой причине на подобные вопросы стало довольно трудно отвечать в хаотическом и дезорганизованном мире современной психологии?
Эти темы, несомненно, весьма сложны и дискуссионны; тем не менее в этой книге мы приведем аргументы в пользу того, что их можно существенно прояснить одним-един-ственным ответом, полученным на ином уровне, находящемся за пределами исследований и даже самой теории. Он может показаться на удивление простым, но для полного раскрытия его смысла потребуется весь оставшийся объем этой книги. В ходе обсуждения мы попытаемся прояснить роль парадигмы в научном мышлении и идеологии, а затем проследить возможность применения этого понимания в различных областях, начиная с истории культуры и философии науки и кончая конкретно переживаемыми и прагматическими аспектами наших развивающихся во времени процессов организации Я, взаимоотношений и опыта на практическом уровне собственной жизни и работы.
На теоретическом уровне наша версия ответа подробно рассматривается в части I этой книги, а в остальных разделах приводится разработка его практических аспектов. Наша посылка состоит в следующем: все описанные проблемы, любые процессы, отмеченные нами в области современной психологии и в человеческой культуре в целом, включая недоумение по поводу собственной природы и опыта, являются признаками и симптомами фундаментальной культу-ральной парадигмы, глубокого и жизнеориентирующего мировоззрения, принадлежащего глобальной культурной традиции, находящейся в состоянии активной деконструкции " упадка. Таким образом, весь этот водоворот — смятение и какофония в различных областях гуманитарных наук, упадок и развенчание теории (и, как следствие, возведение каждого метода в ранг новой теории и даже новой парадигмы), бурный рост и совмещение интригующе интересной новой методологии с прямым мошенничеством, острое чур"
несоответствия между теоретической мудростью и СТВ° енным опытом, приводящее в уныние чувство утраты ЗКИ чувство, которому не в состоянии помочь ни психо-"^ия ни философия человеческой природы, — эти и мно-Л°едРУгие проблемы являются результатом более глубокого обстоятельства, многое проясняющего и организующего вок-нас эту сбивающую с толку картину. Оно состоит в дискредитации старой фундаментальной системы представлений или истории о том, кто мы и что означает быть человеком, в то время, когда еще не возникла новая история, которой можно было бы заменить прежнюю. Происшедший сдвиг по силе является сейсмическим, его влияние распространяется на все сферы жизни — от глубоко личных до политических и экономических. И в то же время его область и границы — то, откуда мы пришли и куда следует двигаться дальше, — остаются совершенно неясными. Основная идея автора — положить начало организации этих вопросов, их связи между собой и исследованию их влияния на нашу работу и опыт, чтобы можно было ощутить и использовать полученный результат.
Природа человека в западной традиции
Парадигмой индивидуализма мы будем называть в книге основополагающее мировоззрение, набор базовых предположений относительно человеческой природы и человеческого Я. Большинство этих предположений не осознается и принимается просто как аксиома, присущая культуре и языку. На Западе эта парадигма или набор базовых предположений имеет родословную длиною в 3000 лет; она появилась в период лосократовского и ран неиудейского мифотворчества и дотянулась почти без перерыва до настоящего времени. Именно этому обстоятельству будет уделено особое внимание в части I. Сегодня в мире, по-видимому, буквально погибающем от крайностей неистового капитализма и преобладания индивидуализма, многие специальные понятия этой парадигмы подвергаются основательным подозрениям и сокрушительной критике. Однако сомнения и критика нередко носят частичный или фрагментарный характер, не
позволяя понять, ксак все эти термины объединяются вед^1 ном и связном мировоззрении, как могло оно так долг0 лежать в основанши различных течений всей западной тра, диции и каким образом до сих пор оно продолжает бы^ источником информации и, в некотором смысле, дефор,\1а, ции сегодняшней жизни и мышления. Обсуждение того, как именно это происходит, как можно размышлять по поводу этих вопросов и даже переживать их по-иному, более все. объемлющим способом, начнется в части I, а в последующих главах будет выведено на уровень подробного практического разбора. Но для понимания смысла этого обсуждения следует предварительно определить, что подразумевается под многозначным словом парадигма, неожиданно вошедшими молу. Это слово можно услышать на каждом шагу и его применяют в самьах разных контекстах. Кажется, им можно охватить все и вся — от изменений на политическом и макроэкономическом уровне до новых родительских ролей или приемов игры в теннис (происходит своего рода размывание границ примсенения этого слова, что может служить еще одним признаком разрушения парадигмы в культуре). Что же представляет собой парадигма, каким образом она проявляет себя динамически, готовя сцену и условия для теории и методов в нашей деятельности и жизни?
Роль парадигмы
Термину «парадигма» мы придаем тот смысл, в котором его использовал философ Томас Кун {Kuhn, 1962), подвергший анализу развитие и изменения всеобъемлющих систем человеческих знаний. Под парадигмой подразумевается сложный и взаимосвязанный комплекс основополагающих убеждений, отношений, взглядов, предположений и историй (значительная часть которых почти никогда не осознается)-выходящих за пределы фактических данных и положений самой теории и во многом определяющих доступный крУ концепций, которые мы способны создать в соответствующей культуре и в определенное время, и, тем самым. 11 данных, которые мы способны получить и осмысленны^ образом интегрировать. Таким образом, под парадигмой мь
имаем нечто более глубокое, чем мнение о мире, кото-П°Нвы принимаете или конструируете в настоящий момент, еретически либо прагматически. Понятие парадигмы ско-ТЁ° можно сравнить с углом зрения, с местом, на котором ^стоить, заняв позицию наблюдателя для того, чтобы *ачать приводить в порядок и понимать увиденное. Иными словами, ваша парадигма — это история, стоящая за исто-
ей: не Сам пейзаж, наблюдаемый вами, а линза, через которую вы на него смотрите, и земля, на которой стоите, поднеся к глазам линзу, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Исходя из выводов проведенного Куном анализа, можно подвергать сомнению данные, метод и даже саму теорию, но нельзя реально оспаривать парадигмы — во-первых, потому что решения о них принимаются не в соответствии с рациональными и очевидными основаниями, а во-вторых, при отсутствии общего основополагающего понимания и подразумеваемого соглашения об использовании ключевых терминов и положений, описывающих спорные вопросы, обсуждение парадигм становится изначально невозможным. (Основные парадигмы в конце концов изменяются, отмечает Кун, но только по мере того, как вымирают сторонники устоявшихся взглядов.)
В классическом примере пропасть между последователями Коперника и астрономами XVI и XVII веков, придерживавшимися старых геоцентрических взглядов, имела парадигматический характер. На самом деле их спор касался не конкретных данных, речь шла о гораздо более глубоких вопросах — о нашем положении во Вселенной, о том, кто такие люди и каковы их взаимоотношения с космосом. Поэтому подобный спор нельзя разрешить, ориентируясь на ♦чисто научные» критерии, так как в его основе лежит мировоззрение, которое люди могут соотнести со своей жизнью. (Прошло немало десятилетий, прежде чем пророческие Данные новой системы Коперника представились им не хуже, чем старая птоломеевская карта небес с ее причудливыми завитушками в стиле барокко и странными извивами в путях планет — поворотами, отголоски которых до сих пор Звучат в астрологических прогнозах, когда заходит речь о «Ретроградных», то есть идущих в обратную сторону плане-
тах, — что с ними и в самом деле иногда происходит, если вести наблюдение, используя нашу стабильную геоцентрическую точку зрения. По всей видимости, проблема заключалась в том, что Коперник — по кяким-то неосознанным теологическим причинам — просто полагал, что планетарные орбиты должны представлять собой правильные окружности. Лишь позднее, после многих десятилетий подсчетов, проводившихся методом проб и ошибок, астролог Кеплер, наконец, открыл более сложную формулу эллиптических орбит, заставившую заработать коперниковские таблицы. Таким образом, непроверенные на практике убеждения доминируют даже в области «чистой науки» — и, естественно, свойственны и психологии.)
Все эти соображения можно было считать мелочами, если бы миллионы людей не погибли в результате войн и преследований, происходивших по причине или, во всяком случае, под флагом различий в мировоззрениях (только одна Германия потеряла треть своего населения в религиозных войнах XVII века). Но даже такие лютые антагонисты, как космологи тех кровавых времен, приходили к принципиальному согласию по многим парадигматическим вопросам на достаточно глубоком уровне, что дает нам сегодня общую почву, стоя на которой мы можем осмысленно обсуждать, например, различия взглядов на стабильность и порядок во Вселенной, объективность измерений и данных, беспристрастность позиции наблюдателя — словом, все положения, которые в эти дни подвергаются пересмотру и деконструкции. При встрече, скажем, с приверженцем веданты, полагающим, что окружающий мир, так же как и индивидуальное существование, является майей, или иллюзией, произвольно порождаемой нашим сознанием, споры о законах, управляющих движением небесных тел в солнечной системе, оказались бы совершенно бессмысленными. Различия в мировоззрениях при этом были бы настолько парадигматически глубокими, что не допустили бы какого-либо взаимно понятного обмена мнениями, по крайней мере, на эту тему. Таким образом, даже за научными парадигмами Куна стоят еще более глубокие культуральные парадигмы и неосознаваемые убеждения, располагаются
иерархии парадигм, создающих контекст для дискуссии на других уровнях, которые, в свою очередь, определяют рамки подобных дискуссий и дают им основание.
Парадигма индивидуализма
Наиболее глубокий парадигматический пласт, вероят
но, состоит из неисследованных убеждений и историй, относящихся к тому, кем мы являемся, когда беседуем об этих вопросах, каковы наши взаимоотношения с миром, который подвергается обсуждению, и людьми, о которых и с которыми мы говорим, — взаимоотношения, которые определенным образом подразумеваются и характеризуются конкретными представлениями о самих «знаниях» (которые, как мы далее увидим, существенно отличаются во взглядах разных мыслителей). Иными словами, поднятые выше вопросы относятся к наиболее глубокому уровню предположений. Сегодня они постоянно фигурируют в психологии и, в целом, в мире западной культуры, и в этой книге готовится почва для их обсуждения. Они непосредственно касаются глубокого смысла того, каким образом мы проживаем жизнь и осуществляем свою деятельность, что, естественно, подразумевает жизнь и работу во взаимодействии с другими людьми.
На этом самом глубоком уровне, пронизывающем насквозь многие исторические периоды и социальные границы, глобальные кросскультуральные парадигмы, конечно, не меняются часто или легко. Если же изменения и происходят, то лишь в качестве реакции на фундаментальные сдвиги в технологии, которые трансформируют все области социальной жизни, от промышленности и экономики до политики и вооружений, и далее — общество в целом и его религиозные представления. Философ Кен Уилбср (Wilber, 1996) выделяет на протяжении исторического и Доисторического периодов развития человечества всего четыре или пять таких тектонических сдвигов, из которых предпоследний произошел четыре или пять тысяч лет назад при переходе от культивирования растений на малых площадях земли и разведения небольшого количества ско-
та к более масштабному земледелию и скотоводству. Впервые в человеческой истории эти перемены привели к возможности избыточного получения пищевых продуктов, что обеспечило условия для возникновения больших поселений и городов, новых расслоений населения по социальному и половому признаку, появления искусств, жреческих и других сословий, а также больших сухопутных армий Следующий сдвиг, разумеется, относится к научно-технической революции, приходящейся не более чем на пять последних столетий и продолжающей доныне осуществлять преобразования в самых отдаленных уголках земногс шара (отдаленных, естественно, по отношению к эпицентру революции, расположенному в Западной Европе). Сегодня следующий сейсмический переворот, а именно — революция в области информационных технологий и связи, в центре которой сейчас оказался постиндустриальный мир Запада, снова разрушает и перестраивает наши жизни, категории мышления и чувств.
В ходе всех этих перемен, по крайней мере, со времен появления полевого земледелия и на протяжении такого резкого культурального переворота, как научно-техническая революция, самая фундаментальная на Западе парадигма человеческой природы оставалась удивительно стабильной и ясной. Она состояла в системе убеждений, которая уже упоминалась выше как парадигма индивидуализма. Вероятно, в западной культуре она уходит корнями в III и IV тысячелетия до Р.Х., в эпоху милитаризованного распрост ранения земледелия (а также крупномасштабных военных действий) в западном и северном направлениях из более ранних центров классовых обществ в Египте и Месопотамии. Сегодня, на пороге перехода в мир, преобразованный революцией в области систем связи и информационных технологий (но все еше находящийся под угрозой экологической деградации и массового уничтожения), многие из отдельных понятий и компонентов этой парадигмы подвергаются критическому пересмотру. Как уже отмечалось, он осуществляется без ясного осознавания того, каким образом эти понятия действуют вместе в качестве единого целого или как это целое сопротивляется и вводит ограничения
производящемуся пересмотру. Эти вопросы и составляют основной предмет настоящей книги, хотя они сами порождают проблемы при попытках рассмотреть в последующих главах вопросы, касающиеся Я и его опыта
Исследование нашей собственной парадигмы
Эти проблемы состоят в следующем: если мы собираемся обсуждать парадигму на соответствующем ей фундаментальном уровне, то следует учесть, что сам уровень, о котором идет речь, навязывает нам термины и категории наших собственных мыслей и чувств, относящихся к человеку и окружающему миру. И если это так, то каким образом нам удастся объективно рассуждать, будучи изначально стреноженными и зашоренными ими? Какие слова можно найти или сконструировать для обсуждения скрытой структуры самого языка, словаря Я и взаимоотношений, унаследованного от нашей собственной традиции? Ранее отмечалось, что для беседы на любую тему необходима линза и некая стабильная наблюдательная позиция: какую же линзу следует использовать и какую позицию занять, чтобы в перспективе рассмотреть почву, на которой мы стоим в настоящий момент? Используя метафору, предложенную классиком философии диалога Михаилом Бахтиным, каким образом нам удастся рассмотреть собственный затылок?
Решение проблемы, предлагаемое в этой книге, будет двояким. Для начала мы остановимся на нашем чувственном опыте, чтобы обнаружить, усилить и затем извлечь пользу из чувства дискомфорта, порожденного упомянутым выше несоответствием между унаследованными убеждениями и реальными действиями и чувствами. После этого мы попытаемся проанализировать категории самого языка и далее перейти к выявлению и описанию неких новых фактов. Этот план разработан вовсе не потому, что мы верим в существование такой вещи, как чистый опыт, первичный по отношению к культурным категориям и унаследованным убеждениям (эта точка зрения — одно из многих положений старой парадигмы индивидуализма, уже не представляющейся полезной и достоверной). Скорее, мы базируемся
на том, что между культурными ожиданиями и жизненным опытом имеют место динамические отношения взаимозависимости, ожидания и опыт формируют и информируют друг друга в процессе взаимодействия и сами по себе не имеют никакого смысла. Не существует опыта, который можно прочувствовать и приобрести вне определенного культурного контекста, как нет культуры вне чувственного опыта человека. Они создаются внутри и за счет друг друга как часть эволюционного процесса, в контексте определенных обстоятельств, заданных окружающей реальностью (включая характеристики неврологических и биохимических процессов нашего организма). Мы не просто «обладаем» культурной традицией или стоящими за ней парадигматическими убеждениями; скорее мы живем внутри них, а они живут в нас. Поэтому мы никогда полностью не сможем оказаться вне унаследованных нами убеждений, занимая «чисто объективную» позицию, предполагаемую старой моделью.
И все же, в эпоху глубоких парадигматических сдвигов в результате переживаемого чувства неудобства и утраты связей, о которых шла речь выше, появляется некоторое место для движения, открывается пространство между полюсами отмеченного динамического сцепления. Пользуясь этими «зазорами» в системе, мы намереваемся исследовать и обсудить предложенные здесь темы. Для облегчения задачи каждая из глав, следующих за обсуждением индивидуализма в части I, содержит упражнение, которое читатель может просто проглядеть или, задержавшись, выполнить. Исполнение упражнений поможет читателю актуализировать чувственный полюс этого взаимодействия, динамического синтеза фигуры и фона, убеждений и опыта прежде, чем он окажется полностью поглощен языком, выросшим на старой почве и поэтому представляющим собой неподходящее орудие для перепахивания старого поля новым способом.
Альтернативный подход
Однако в дополнение к этой основополагающей посылке требуется еще некая конструкция (frame) или хотя бы
экспериментальная точка зрения, которая помогла бы ясно высказаться относительно Я, а также, в целом, о постулатах и смысле старой модели. Эту новую почву мы найдем в понятиях и метафорах полевой гешталып-модели self и self-процесса, в динамической, экологической перспективе, выросших из представлений когнитивной модели гештальт-психологии и, в частности, сформулированных полвека назад социальным философом и критиком теории Фрейда Полом Гудменом (Goodman, 1951). Когнитивно-перцептивная гештальт-модель произвела настоящую революцию в общем поле когнитивной, а затем и общей психологии, зародившись в начале ушедшего века в работах Вертхайме-ра, Коффки, Келера и их сподвижников. Происшедшая революция оказалась такой масштабной, что геш-тальтпеихологию уже нельзя назвать отдельной школой, ее идеи настолько проникли в другие области психологии, что сегодня вообще не существует когнитивной психологии, не являющейся по своей природе глубоко гештальт-ной (для обсуждения этого вопроса можно обратиться, например, к работе: Wlieeler, 1991). В то же время радикальные положения этой модели в области теории эмоций, новых аффективно-когнитивных моделей, теории и организации self, нашего понимания таких важнейших актуальных тем self, как развитие, близость, интерсубъективность и взаимоотношения, в целом — так же как и их потенциал в качестве оснований для интеграции феноменологии с поведенческой и биохимической перспективами — остались менее признанными и применяются реже. Поэтому мы надеемся использовать и развить дальше потенциальные возможности гештальт-подхода для выработки и «якорения» подобной интегративной точки зрения.
В настоящей книге последовательность изложения материала основана на идее развития — каждая последующая глава строится на основании предыдущих — и в то же время мы старались проявлять гибкость и в достаточной мере использовали повторение, описывая сложившуюся картину в каждой из глав, дабы, прочитав их в любом порядке, можно было бы уловить смысл. Идея состояла в том, чтобы читатель, проявляющий особый интерес к той или иной
конкретной теме — например, теме стыда, близости или, скажем, взаимоотношений — мог раскрыть книгу в нужном месте и читать о любой из них в произвольной последовательности, не теряя основной нити рассуждений. В то же время, поскольку мы не просто обсуждаем парадигму, а проживаем, дышим и населяем ее, эти повторения дают возможность провести некоторое время с новой точкой зрения, поверяя се чувственным опытом, чтобы затем поддержать возникающие изменения в языке, без чего мы обязательно соскользнем обратно: вначале — к старым словесным конструкциям, затем — к былому мышлению, а после этого — к прежним чувствам и способам организации своего опыта. Парадигматические споры, как вы, вероятно, помните, невозможно разрешить, опираясь на чисто рациональные основания; и наш заключительный аргумент будет состоять в том, что предлагаемый новый взгляд на self и взаимоотношения предлагает лучшую историю self, более соответствующую нашему опыту и нашей жизни (если говорить в терминах гештальт-подхода — лучший фон для фигур, которые знаем и хотим почувствовать). У нас могут возникнуть затруднения с попаданием в фокус, если мы будем держать в руках старую линзу.
План этой книги
Порядок изложения материала, основанный на идее развития, будет следующим: две начальные главы посвящены индивидуализму; третья — self во взаимоотношениях, каким образом мы вступаем в контакт и договариваемся в мире других Я; четвертая — организации self и творческому приспособлению, линамике 5е#"-проиесса; пятая — поддержке, развитию ie^-процесса в контексте теории поля; шестая — стыду и его подавляющему влиянию на опыт self; седьмая — близости и интерсубъективности, восстановлению self и условиям роста. Затем, в главе 8 предлагается новый взгляд на повествование (нарратив) и культуру, включающий соображения о ключевом значении динамики тендерного поля, а в эпилоге подводятся итоги, делаются выводы, излагаются основанные на теории поля взгляды относительно здоровья, этики и
политики и разрабатываются направления для следующих ujarOB _ все они основаны на новом подходе к пониманию self я положениях интеграции поля, взаимоотношений, смысла, эксперимента, эмоции, ценности и истории. Приняв новую точку зрения на self и здоровый процесс, мы окажемся в более удобной позиции для выхода за пределы индивидуализма в жизни и работе с людьми.
Итак, главу 3 части II книги мы начнем с вопроса о self
во взаимоотношениях, каким образом мы вступаем во взаимосвязи и отношения в мире людей? Что именно подразумевает этот важнейший процесс, являющийся ключом нашего эволюционного и личного выживания; откуда мы узнаем, что следует делать? Как и в дальнейших главах, обсуждение начинается с простого упражнения. Оно относится к знакомому типу и похоже на задания, применяющиеся в тренингах для консультантов, психотерапевтов, менеджеров и других профессионалов, работающих с людьми. Обычно оно используется для предоставления возможности почувствовать различие между субъективностью или «проекцией» и объективностью или «чистым описанием» (которое, как мы увидим, в пределах старой индивидуалистической парадигмы Я является отчетливым и весьма жестким). Мы используем его несколько иначе, задаваясь по ходу упражнения вопросом, действительно ли возможно столь четко и с пользой для дела разграничить два конструктивных вида психической деятельности — воображение и описание. Идея состоит в том, чтобы в процессе выполнения упражнения почувствовать на собственном опыте и путем обмена впечатлениями с другими, каким образом на самом деле протекает in vivo наш интегративный self-процесс при выполнении исходной, если говорить о развитии, и наиболее распространенной в жизни задачи, а именно: осуществления ориентации, установления и поддержания связей в социальном поле.
Глава 4 подхватывает вопрос о self в более общем плане. Что мы подразумеваем под «интегративным self-процессом»? Где именно мы его ищем в поле опыта — «внутри», «снаружи» или и там и там? Гле мы находим чувство сцепленности (cohesion) и непрерывности (continuity), на которое особое
внимание обращали Кохут (Kohut, 1977) и другие авторы, как наиболее важное для здорового .ге#~-проиесса в любой системе, но в большинстве из них нренебрегаемое? Важно отметить, что поначалу эта тема может показаться лишенной логической связи с предыдущей главой. Разве не правильнее в первую очередь определить предмет, о котором идет речь, прежде чем рассматривать его конкретное приложение, как сделано в главе 3? Аристотелевская логика, являющаяся в нашей культурной традиции краеугольным камнем анализа любого процесса исследования, учит начинать определение с общего, а затем переходить к конкретному случаю — так полагается поступать по правилам дедукции. Поэтому не стоило ли вначале четко определить, что именно мы понимаем под Я (self), перед тем как обсуждать в главе 3 его использование в контексте взаимоотношений? На это замечание можно ответить, что при изложении материала в таком порядке было бы еще труднее поломать относящиеся к нашей природе и процессу и описываемые выше приобретенные представления и пред-существующий словарь нашей культуры. Почетное место среди них занимает убеждение, что Я предшествует взаимоотношениям; оно, если вдуматься, вряд ли является правильным в контексте развития. Вспомним классическое высказывание Винникот-та, касающееся развития детей: «не может быть такого существа, как младенец», поскольку возможно только существование младенца с матерью, а иначе никакого младенца не будет (см.: Khan, 1989)2. Начав с того, какие чувства возникают, когда мы ориентируемся в социальном поле, и с чем сталкиваемся в реальной жизни, когда осуществляем это действие — а попытки предпринимаются с момента рождения и далее, — мы надеемся, еше не приступив к изложению темы, использовать скользкий термин
2 Зхесь также стоит вспомнить и Мартина Хайдсггсра, который считал, что структуру человеческого бытия в се целостности создает забота, одним из важнейших компонентов которой является «бытис-в-мире» (In-dcr-Wclt-scin), означающее, что человек не существует сам по себе, а сразу в мире, сталкиваясь с вещами и другими людьми. Примеч. науч. редактора.
[lion
той ««'<'" 41
/7» в несколько ином смысле, приближенном к опыту развития, и в менее жестких рамках, не обрезая и не растягивая его в стремлении уложить в прокрустово ложе доставшейся по наследству культуры.
Как и в главе 3, мы начнем с упражнения, на этот раз прибегнув к листу бумаги и карандашу (или клавиатуре компьютера), в котором читателю предлагается принять непосредственное участие, чтобы лучше прочувствовать «Я» до того, как, сами не желая, мы навяжем этому понятию изначальные рамки и унаследованные категории. Опыт и результаты этого небольшого упражнения удивляют многих участников учебных программ и семинаров, поэтому здесь читателю стоило бы остановиться, некоторое время подумать, сделать его самому и затем сравнить свои реакции с теми, которые встречались у других людей. Ключом ко всем доводам этой книги служит мысль, что «Я» можно найти совсем не там, где его ищут индивидуалистические модели, а совсем в другом «месте», а именно в локусе процесса, который Гудмен назвал «творческим приспособлением» (в противовес фрейдовскому пониманию «адаптации» и социального конформизма, которые он считал необходимым компромиссом, но являющимся антитезой истинной природе Я). Хорошо рассмотрев это новое место, мы надеемся отыскать необходимые основания для новой, отличающейся от прежней, точки зрения на все остальное.
Оттолкнувшись от этого предварительного рассмотрения Я, мы можем далее перейти к части III, в которой, на специально разработанном нами языке, речь пойдет о полевых условиях5е#"-процесса. иначе говоря, условиях контак-то. В главах 5 и 6 мы рассмотрим парные вопросы поддержки ч стыда — двух динамических процессов поля и опыта. Фундаментальных для развития интеграции self, которые в старой парадигме Я было практически невозможно продуктивно исследовать и обсуждать. В определенном смысле в части III, особенно в главе 5, на концептуальном уровне объединяются доводы, приведенные в книге, поскольку 3Десь представлена полевая динамика в действии, в чувственном опыте, в процессе того, как self развивается, ин-
тегрирует данное поле в конкретных условиях и растет. Творческий пересмотр динамической роли и значения поддержки в se^npouecce является самым что ни на есть практическим воплощением предлагаемой модели и содержащимся в опы-те ключом ко всему остальному, что будет сказано в последующих главах о self, поле, взаимоотношениях и здоровом развитии. Таким образом, отношение этой главы со всеми остальными (как, впрочем, и каждой иной с оставшимися) задумано, как соотношение фигуры и фона; их воспри- | ятие не должно ограничиваться линейным порядком, свойственным логической последовательности, — хотя мы, конечно, надеемся, что и он сохранился.
По ходу главы 5 мы обнаружим, что слово «поддержка» I является одним из хорошо знакомых терминов, наряду с такими, как Я (self), проекция, восприятие, воображение, «приспособление», стыл и т.п., которые радикально переосмыслены и уточнены в новом контексте нашего исследо- I вания. В этой перспективе поддержка представляется ключевым динамическим полевым процессом контакта и опыта self, полярным двойником стыда и, соответственно, необ- I ходимой предпосылкой контакта или $е#~-процесса в целом. Если в случаях, описывавшихся на основе старой модели, человека спрашивали, нуждается ли он в поддержке, в состоянии ли «сам справиться», то здесь мы постараемся показать следующее: само представление о том, что человек может что-нибудь делать «сам», противоречит не только основным положениям модели поля, но и реальному опыту и жизненному процессу. В новой модели вопрос всегда состоит только в том. какие виды поддержки динамически требуются для реализации определенной фигуры контакта — а затем, где именно в поле опыта следует искать или добавлять необходимые виды поддержки. Мы утверждаем, что анализ self и его опыта всегда является анализом полевых условий поддержки (и стыда), и это положение составляет точку зрения, перебрасывающую мостик между «интрапсихичес-ким» и «межличностным», «мной» и «другим» в традиционном понимании, нашем опыте и практической работе. Здесь, как и в главе 7, практический материал, используемый для обоснования дальнейшего обсуждения чувственным опытом.
на базовом упражнении главы 4, посвященном раз-°сН°ю и осуществлению 5^-процесса. Читателям, раскрыв-811 vunrv на этом месте, важно на несколько минут уться назад и выполнить упражнение из главы 4 или вер оы прочесть его задания и последующее обсуждение, чтобы быстрее войти в материал этих двух глав.
Далее, в главе 6 части III книги, мы переходим к обсуждению темы прерывания и подавления self-процесса, приводящему к новой и более ясной точке зрения на переживание и динамику стыда. Тема стыда, которой длительное время пренебрегали в психотерапии и теории личности, сегодня находится в фокусе внимания теоретиков и психологов-практиков. Однако большая часть новых представлений остается некритично основанной на положениях старой парадигмы индивидуализма. В итоге, терапевтическая работа с людьми, испытывающими стыд, как психологическая, так и клиническая, практически сводится к увещеваниям, убеждениям и неоправданным попыткам «отговорить» человека от этих переживаний, что может даже усилить их (я и вначале переполнен стыдом, а затем мне становится еще хуже, ибо я испытываю чувства, от которых должен был бы избавиться). Мы полагаем, что хотя эта работа проводится с самыми лучшими намерениями и нередко способствует самоутверждению клиента, она изначально является ограниченной вследствие стоящих за ней положений старой парадигмы Я. Только радикально новая парадигма self и его опыта может прояснить эти туманные вопросы и привести к свежему и обещающему новые перспективы подходу.
В унаследованной нами модели стыл, в первую очередь, был эмоцией или признаком индивидуальной недостаточности, инфантильной формой чувства, зрелым проявлением которого являлась вина либо интернализованная личная ответственность. Таким образом, в старой модели сам по себе стыд всегда оставался чем-то постыдным, был свидетельством личностной неадекватности и задержанного развития, обычно указывавшим на чрезмерную связанность, присутствующую в социальном поле. И это при том, что та модель более всего ценила автономию в качестве вершины Развития В нашем понимании стыд скорее играет роль ана-
лога тревоги в прежней модели. Согласно психодинамичес. кой концепции тревога служит для человека сигналом k сдерживанию или подавлению энергии ачечсния (что в бсиц,. шей мере относится к мужчинам, поскольку классически психоаналитическая модель была глубинно ориентирована на определенный пол). В отличие от этого подхода, с наше^ точки зрения, стыд можно рассматривать в качестве ключе-вого сигнала, свидетельствующего о недостаточности связен в поле и поддержки, необходимых для процесса интеграции self(y\ опыта интеграции поля). Таким образом согласно новому взгляду, стыд модулирует контакт и регу. лирует self. Здесь мы еще раз предлагаем читателю, проделав короткое упражнение на отражение, взглянуть на эти дискуссионные вопросы с точки зрения своей жизни и/или свидетельств, касающихся переживаний других людей.
Обсуждение парных тем поддержки и стыда готовит нас к обсуждению в главе 7 проблемы, касающейся восстановления self и условий его роста. Эта часть исследования начинается с обсуждения, каким образом мы избавляемся от стыда и подавления self и приходим к более глубокому пониманию поддержки, развития и роста self в целом в совсем новом смысле. Эти вопросы вовлекают нас в беседу на взаимосвязанные темы близости и интерсубъективности. Эти два понятия часто «добавляются» к современным дискусси ям о Я, базирующимся на старой модели, но здесь они выступают как важнейшие динамические процессы поля, лежащие в основе развития self и расширения его опыта Путем выполнения упражнений мы еще раз вернемся к эмпирическому материалу глав 4 и 5, добавив новый шаг к пройденному пути в опыте и обсуждении.
Наконец, в части IV в обобщенном виде обсуждается, что означают опыт и развитие self для целостной модели поля self и self- процесса, которую мы предлагаем, совместно исследуем и конструируем в этой книге. В главе 8 рассматривается центратьная организующая схемапля поддержки стыда и контакта в поле индивидуального и социального развития, представляющая собой повествование и истории self в новом понимании Повествование в соответствии с прежними представлениями относилось к области «содер'
» и поэтому ему не оставалось места в «процессуаль-#ания ' подобной той, которая создается на этих страной» MUUbJ'"-
v Напротив, мы понимаем повествование как основную
H,lU ктурцру|Ошую динамическую характеристику self-npo-
о ы его опыта. Вновь используется упражнение, чтобы месса и
прочувствовать, как эта организующая характеристика работает в нашей жизни и нашем опыте.
Возвратившись немного назад, мы окажемся в состоянии цнтегрировать большую часть материала, содержащегося в первых восьми главах, с обсуждением того, каким бывает и что означает здоровый se^-процесс в динамической модели поля self и опыта, развивающейся в этой книге. Не удивительно, если окажется, что за пределами индивидуалистической модели Я попытки разговора о здоровье отдельного человека окажутся бессмысленными вне контекста поля других здоровых Я. Эта мысль, подобно многим другим, высказанным в книге, уже известна интуитивно и на основании опыта. Однако она не только не поощряется, но решительно отвергается понятиями унаследованной и доминирующей сегодня культурной парадигмы Я и человеческой природы. Поэтому хочется добавить некую концептуальную и теоретическую конструкцию, на которую будут опираться эмпирические знания вместо того, чтобы где-то витать, не соприкасаясь с основными языковыми и культурными представлениями, и которая даже сможет бросить им вызов или войти в отношения с другими концепциями и динамическими подходами. Знания и процессы познания, с корнем вырванные из своего контекста, подобно разьединению теории и опыта в унаследованной нами конструкции индивидуализма, не могут придавать силы или использоваться для Целенаправленной и обоснованной интервенции в нашу работу, жизнь и собственный опыт self.
Выдвинув новые, полевые определения здоровья и здорового техпроцесса, мы сможем подвести итоги, обсудив значение этих взаимосвязанных аспектов дзя полевого взгляда На Шику, который вытекает из описанного выше полевого взгляда на здоровье. Начиная с эпохи Просвещения и упадка На Западе традиционной религии, две классические области исследования, известные под названиями «натурфилософии^
и «моральной философии» — о том, что есть и чему следуе, быть, — все больше расходились между собой, несмотря ц. попытки ряда мыслителей (от Канта до Ницше) примири-^ явно противостоящие сферы знаний. В XX веке эта дихото. мия настолько обострилась, что Бертран Рассел, оглядыва. ясь на свою почти столетнюю жизнь и новаторскую деятельность в области философии и политики, пришел ^ выводу, что его изначальная мечта объединить аналитичес-кие и этические, научно-теоретические и прагматически-политические измерения жизни и мышления оказалась всего лишь романтической химерой, фантазией, которой противостояла основополагающая природа этих областей исследований (Russell, 1968). И это в самом деле было мечтой -при индивидуалистической парадигме мышления. В пределах нашей конструкции можно найти, по крайней мере, основания для нового подхода к этике. При этом данный подхол не является совершенно новым и в последнее время нередко предлагался и обсуждался различными философскими школами, использовавшими социальные подходы к этическим проблемам. Различие состоит в том, что, базируя мышление на пересмотренных взглядах в отношении человеческой природы, мы получаем возможность объединить эти области нашей жизни (вне зависимости от нового подкреплена этой интеграции) в единое, интегрированное поле опыта и деятельности в мире.
Как уже было сказано, возможно, сегодня наш мир в буквальном смысле слова гибнет из-за отсутствия новой модели понимания человека и его места в мире, модели которая могла бы отдать должное и быть справедливой ко* к нашей индивидуальности, так и к нашему единству i' связанности, модели, основанной на чувственных взаимоотношениях таким образом, чтобы, изменяя нашу деятельность и опыт, восстановить значимость и целостное» индивидов и эмпирического мира. Более общая цель книг* состоит в прокладывании пути к осуществлению этой на сущной мечты.
Чтобы подготовить сцену для обсуждения изложенное выше, часть I книги начнется с описания устаревшей мод? ли (которая сегодня, как мы полагаем, находится в состоя
1И кризиса и активной деконструкции), на болезненном и Н еватом опасностями этапе рождения нового. Эта модель, названная нами парадигмой индивидуализма, представляет собой систему глубоко устоявшихся предположений и убеждений, оживляющих культуру Запада в течение уже трех тысячелетий. Внешне сегодня она переживает триумф и одновременно со всех сторон подвергается нападкам. В соответствии с нашим планом у читателя имеется выбор: например, начав чтение с части I, ознакомиться с обзором фундаментальных культурных вопросов в широкой исторической перспективе и затем перейти к более практическому материалу. Если же вначате захочется прочувствовать мысли, отношения и эмоции, которые являются основной темой настоящей
книги, — отношения, ориентирующие и частично опреде
ляющие наш опыт, он может начать чтение с части II, а
затем вернуться к началу для получения представления о
том, откуда мы пришли и куда можем следовать дальше с
этим багажом. Более того, как отмечаюсь, главы частей И—IV, по нашему замыслу, можно читать в любой после
довательности. Порядок их изложения — взаимоотношения, контакт, поддержка, стыд, близость и повествование — обеспечивается рамкой развития, в которой каждая тема базируется на предшествовавших, и в каждой главе обсуждаются проблемы, уже поднимавшиеся в предыдущих. Одновременно каждая затронутая тема является не только важной частью общего обсуждения self, но и отдельной темой этого развития, имеющей право на существование. Идея состояла в том, чтобы в каждой главе обеспечить читателя кратким, но достаточным изложением контекста и необходимого исходного материала для возможности понимания ее в отдельности от других (мы надеемся, что повторения будут полезными для читателя). Это сделано, чтобы тот, кого особенно привлечет та или иная тема, мог начать знакомиться с книгой именно с нее, а затем читать главы, не теряя ннти рассуждений, в любом порядке.
У нас не припасено спеииатьного упражнения вначале Для исследования старой парадигмы — и, возможно, оно не требуется, ибо сама наша жизнь и культура являются таким экспериментом Однако упражнение в полном смысле не
превращается в эксперимент до тех пор, пока он не выносится на обсуждение и не применяется для деконструкции. Этот вариант дискурса мы намереваемся начать в следующем разделе и продолжать на протяжении всей книги. Имеется в виду, что если опыт является конструктивным (фундаментальный инсайт гештатьтпсихологии, который будет рассмотрен в дальнейшем), то эксперимент заключается в деконструкции, то есть сосредоточении внимания на самом конструктивном процессе и анализе контекста. В этом смысле вся книга задумана как эксперимент в отношении контакта, приглашение присоединиться к проживаемому дискурсу и исследованию, более того, эта работа уже началась и по своей глубинной сути является полностью диалогической. Некоторые партнеры по диалогу упоминались в разделе «Благодарности»; а теперь и читатель приглашается к участию — он может подключиться к текущей беседе мысленно, читая книгу или отправив письмо — со мной можно связаться через издательство по адресу: GlCPress, 66 Orchard Street, Cambridge MA 02140 USA или посредством электронного адреса в сети Интернет: gicpress@mind-spring.com.
Нет необходимости повторять, что в самом широком смысле наша общая и моя личная пель состоит во внесении с помощью этой книги малой лепты в изменение мира. Он уже изменяется вокруг и в нас самих, и наши цели и задачи лежат на пути присоединения к переменам, прояснения, по мере возможности, их смысла и оказания доступными способами влияния на их исход, продвигая изменения в направлении жизни и достижения наиболее полного развития человеческого потенциала. Добро пожаловать к диалогу.
Часть I
ПРОБЛЕМА Я: В ПОИСКАХ НОВОЙ ПАРАДИГМЫ
Глава 1.
Наследие индивидуализма — парадигма на практике
Что означает слово Я? Что мы имеем в виду, когда используем этот знакомый и все-таки неуловимый термин, одновременно близкий нам, подобно собственной коже, и исчезающий, ускользающий от нас, словно мираж, как только мы пытаемся приблизиться и пой мать его? Что это — вещь, процесс или просто чувство? Нечто, чем мы обладаем, или действие, которое совершаем, — а может, его следует воспринимать, как то, чем мы, в совершенно конкретном смысле, являемся? Возможно, это маленький человечек внутри, который всем управляет, — но тогда кто руководит им или ею (и вообще, обладает ли Я определенным полом?)? Что оно такое? Имя существительное, глагол или своего рода имя прилагательное — слово, используемое, чтобы расставить акценты, как в предложении «Я сам это сделал» («1 did it myself»), — но если допустить последнюю возможность, то кого описывает или что подчеркивает это прилагательное? А что если представить себе Я, как некое место, наблюдательную позицию в буквальном или метафорическом смысле, может, как облает ь пространства1, которое мы имеем ввиду, ког-
Далее по всему тексту цифрами обозначены сноски, содержащие примечания научного редактора. Примечания же самого автора приведены в сносках, обозначенных звездочками.
1 Мартин Хайдеггср в поздний период своего творчест ва писал об антитезе двух установок: бездушно-технического
да говорим о «происхождении» человека? Но тогда где это место следует искать — внутри, снаружи или как бы одновременно здесь и там? (В последнем случае следует соблюдать осторожность, поскольку привычные выражения, «внутри» и «снаружи», оставляют нас наедине с двумя неясными понятиями, с которыми придется работать, вместо одного, которое только что обсуждалось. Вначале было только Я («self»), а теперь еще и Я («те»), означающее «внутреннее self» и предполагающее себе полярность, — а возможно, еще и человек, наблюдающий за взаимоотношениями этих понятий с некоторого расстояния, который может являться или нет тем же самым лицом, говорящим сейчас с вами о наблюдении со стороны, и так далее, и тому подобное, чему конца и края не видно!)
Здесь мы сталкиваемся с примером того, что философы называют «бесконечной регрессией», представляющей собой своего рода ответ, уходящий все дальше и дальше по спирали и порождающий у человека чувство неловкости, ощущение, что сам вопрос изначально был сформулирован неверно. Но что именно оказалось неправильным? Я ведь действительно ощущаю, что я — это Я («myself»), а ты — это «ты» («yourself»), почему же сложно разговаривать об этом? Каким образом мы попадаем в трудную ситуацию сразу, как только делаем по-
оперирования, «овладения» природой, миром или, наконец, бытием и противопоставленного этому «обживания» мира. Реальность, которая служит делу органического объединения и «устраивающего обитания» у Хайдсггера описывается такими понятиями, как «местность», «место», «область», которые создают атмосферу интимности и «обжитости». Ьолее того, «местность» или «область» становятся своего рода стягивающими центрами пространства, которое таким образом обретает свое неповторимое лицо. Например, «местность», образованная природными или изготовленными вещами в их «вза-ичопринадлежности» структурирует пространство, и в нем раскрываются формы природного «бытия» и человеческого обитания. Более подробно об этом см.: Хайдеггер М. Искусство и пространство / Самосознание европейской культуры XX века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. М.: Политиздат, 1991. С. 95—102.
пытку наметить пространство для диалога на этих скользких склонах и осмысленно2 поговорить о том, кем именно мы являемся и что означает быть конкретно этим человеком или, вообще — быть человеком по отношению к себе и другим Я в мире. Разве мы не знаем себя? А может, и вправду не знаем? Почему так трудно выразить, кем или чем является то Я, которое, как полагаем, нам хорошо известно?
На все эти загадки когда- го одним росчерком пера, путем напоминания о существовании Творца уже был получен — или выпрошен — ответ: мы являемся теми, кем являемся — гласит креационистская точка зрения — каким бы ни было это бытие или состояние, потому что Некто создал нас именно такими; и на этом точка, конец всей истории. Естественно, данное утверждение вовсе не ответило на вопрос о том, что представляет собой Я, но утешило обещанием завершения дискуссии. Сегодня, когда простой ответ явно отсутствует, она имеет тенденцию гоняться за собственным хвостом, будто сам по себе язык недостаточно приспособлен к обращению с нашим чувственным опытом о ее предмете4. Что,
2 Уилер употребляет английское слово «meaning», которое в зависимости от контекста может переводиться как «значение» или «смысл», здесь и далее оно часто обладает двумя этими смыслами, одновременно являясь «смыслом-значением». Взгляды Уилера сложились под определенным влиянием Мартина Хайдеггера, который писал: «О смысле можно каждый раз говорить только тогда, когда мы имеем дело с обдумыванием, соображением, конструированием, определением. Каждому суждению имманентно присущ смысл. Форма, в которой смысл выступает в действительности, — это значение, то есть форма процесса суждения» {Heidegger М. Die Lchre vom Urteil im Psychologismus. Leipzig, 1914. S.96).
J Сравним: у Хайдеггера сущее (Scicndes) — это Кто (эк
зистенция) или Что (наличное бытие в самом широком смысле слова).
4 На этот же факт в свое время указывал Хайдеггер, считая язык «обиталищем бытия», который, чтобы быть таковым, нуждается в деструкции, то есть в очищении от традиционных понятий и выражающих их терминов, утративших всякую Ценность из-за отсутствия подлинного смысла, и последую-
если вдуматься, выглядит странно — откуда же еще могли взяться слова и понятия, если не от некоей закрепленной в них чувственной реальности и жизненного опыта?
Если, минуя эти вопросы, упрямо продолжить размышления, можно дойти до любопытного расщепления нашего опыта Я, проявляющегося в жутковатом, сверхъестественном и рефлексивном ощущении, которое поэты-романтики называли «двойником», а философы-экзистенциалисты примерно столетие спустя обсуждали как «отчуждение» — неуютное, тревожащее чувство «я чужой в мире, в котором родился», возможно, чужой даже в собственном теле, которое одновременно кажется мной и не-мной. Однако согласно большинству современных, вызывающих наибольшее доверие историй о творении, человек произошел непосредственно из мира природы, которому мы и должны в таком случае принадлежать в качестве неотъемлемой, глубоко интегрированной части. Таким образом, в результате наших размышлений о себе и своей природе (размышлений, казалось бы, подвергающих переоценке достоверность утверждений экзистенциалистов), мы внезапно обнаруживаем себя в тупике, оказавшись, по сути, в положении скитальцев, потерпевших кораблекрушение прямо у берегов существования — «выброшенных», по словам Хайдеггера, на его берег5. Этот
шей реконструкции - корректировке и уточнении понятий, соответствующих значениям слов современного языка. Последняя процедура у Хайдеггера проявилась в свободном и весьма произвольном оперировании словосочетаниями, словами и словообразовательными элементами.
В статье «Вопрос о технике» Хайдеггер пишет: «То, что изначально развертывает берег в береговую линию и нанизывает на себя его многообразную совокупность, есть собирающее начало, которое мы называем побережьем» (Heidegger М. Vortrage unci Aufsatze. Pfullingcn, 1959. S. 27). Будучи одним из примеров «местности», образ «берега» является стягивающим центром пространства, который позволяет присутствовать в нем вешам в их «взаимопринадлежности», в частности, развиваться человеческому бытию. Однако современный человек, само его существо, покинутое бытием, бессмысленно блуждает возле «берега», обреченное, по Хайдсггеру, на "бездомность».
образ представляет нас странниками в совершенно чужом краю, родившимися и умирающими без крова над головой, существующими в отсутствии каких-либо естественных связей или смыслов. Этот тупик, возможно, является местом, лишенным слов, ибо язык, кажется, ведет нас к еще большей разъединенности вместо того, чтобы естественным образом обращать к желанным чувствам связанности и смысла, в конце концов, оставляя нас пристально глядящими в безмолвии друг на друга через экзистенциальную пропасть. Каждый из нас кажется изолированным и одиноким, связанным с тленной тварью (по меткому выражению Йейтса6), заключенной в темницу вместе с каким-то Я или существом, совершенно не приносящим утешения, которое мы, по-видимому, даже не в силах назвать или определить.
Но почему так происходит? Отчего размышления о собственной природе и бытии, по-видимому, каждый раз заводят нас в тупик? Возможно, к этому ведет непреодолимая абсурдность самости (selfhood) и бытия, неотъемлемое свойство су-
6 Уильям Батлер Йейтс (1867—1939) — знаменитый ирландский поэт, писатель, критик, драматург и философ, одна из культовых для западной культуры XX века фигур, лауреат Нобелевской премии по литературе за 1923 год. С юношеских лет физически слабый и одинокий — его лучшие стихи посвящены одиночеству, — с мятущейся душой, одаренный поразительным талантом, он постоянно колебался между миром действий и царством грез. Йейтса всю жизнь влекла тема старости. Его ответ на наступление этого возраста был амбивалентным и сочетал реальный трепет «тленной твари», как он сам сказал о себе в хрестоматийном для студентов американских колледжей и университетов стихотворении «Плавание в Византию» (1926), на образ из которого ссылается автор (дословный перевод — «умирающее животное»), и волнение поэта, призванного исполнить великолепную трагическую роль, может быть, главную на своем земном пути: Старик в своем нелепом прозябанье / Схож с пугалом вороньим у ворот, / Пока душа, прикрыта смертной рванью, / Не вострепещет и не воспоет... / Спалите сердце мне в своем огне, / Исхитьте из дрожащей твари тленной / Усталый дух: да будет он храним / В той вечности, которую творим. (Пер. Г. Кружкова.)
шествования в мире вообще, как утверждали многие экзистенциалисты («Dasein», или «здесь-бытие» — еще одно понятие из Хайдеггера7, по-видимому, подразумевающее предшествующее или изолированное от любых определенных желаний и чувств «чистое существование», воображаемое состояние, пародией которого в стиле «черного юмора» являются одноименные роман Ежи Кошински и фильм Питера Селлерсах?
А возможно, как мы собираемся показать в этой книге, в большей мере тупик является следствием использования категорий языка9, глубинной культуральной структуры, придающей форму нашему пониманию и чувственному опыту
7 Термин «Dasein» был введен в немецкий язык не позднее XVII века в качестве эквивалента философского термина «Existenz». В поздней схоластике «Existenz» (существование) противопоставлялось «Essenz» (сущности) и обозначало бытие реальное в противоположность сущности как бытию возможному- У М. Хайдеггера или у К. Ясперса «Dasein» обозначает внешнее, эмпирическое бытие человека и мира. В русском языке этот термин традиционно переводится как «наличное бытие», чем подчеркивается, что речь идет о внешнем слое бытия, с которым мы находимся повседневно в непосредственном контакте. Термин «Existenz», напротив, обозначает подлинное бытие человека, которое не дано непосредственно внешнему взгляду, а глубоко скрыто. По Хайдеггеру, «экзистенция», будучи конечной и направленной к смерти, есть скорее «эк-зистенция», то есть «нахождение вовне (Hinausstehen)» представляет собой сущность человеческого бытия, или «Dasein*.
8 Роман Е. Кошински и фильм П. Селлерса называются «Being There», что является прямым переволом термина Хайдеггера «здесь-бытие», или «Dasein» («there-being»), о человеке, абсолютно лишенном личности или каких-либо персональных характеристик.
' По Хайдеггеру бытие может оповестить о себе, непосредственно явить себя только в сфере языка или искусства, в не стершемся еще слове или художественном произведении. «Язык — это обиталище бытия», писал Хайлеггер, и нужно только научиться «прислушиваться» к языку, позволить ему говорить, чтобы услышать то. что современный человек совсем разучился слышать. В современном мире из «обиталища бытия» язык превратился в предмет, средство перелачи информации, и тем самым окончательно умирает как «речь», «речение» (Reden) и «сказание» (Sage).
о мире и самих себе и как следствие, тому, каким образом мы строим отношения, живем и работаем с другими людьми Ведь в других культурах бытовали отличные от наших мысли и чувства, касающиеся того, кем мы являемся и как стали теми, кто мы есть. Откуда же исходят наши представления о Я и опыте, и далее, каким образом они работают в динамике, оказывая влияние и предопределяя его и, возможно, даже «внутренний опыт»? Сегодня нам известно достаточно об иных культурах и эпохах, чтобы с подозрением относиться к мысли о существовании некоего «чистого опыта», полностью свободного от влияния культуры, субкультуры, семьи или личной истории. Мы знаем, что язык пред структурирует чувства и мысли, и даже «природа», как утверждает постмодернистская физика, является социальной конструкцией разума, способом видения вещей, имеющим глубокие корни в скрытых культуральных представлениях, что именно относится к данности и реальности. Они обеспечивают нас линзой, сквозь которую мы глядим на мир. Откуда же берутся наши глубинные представления относительно человеческой природы и Я, каким образом они функционируют и предопределяют то, что мы считаем «естественным» и само собой разумеющимся, полагая, что «так и должны обстоять дела»? Используя понятия, которые мы начали разрабатывать в предисловии, в чем состоит наша парадигма самости? Откуда она берется, и каким образом это наследие живет сегодня, окрашивая не только наше мышление и способность к теоретическому анализу, но и то, как мы чувствуем, получаем опыт и относимся к себе и другим людям?
Наследие западной культуры
В соответствии с западной традицией, заговорив о проис
хождении и источниках, мы делаем ход, настолько привычный в потоке нашей культуры, что он стал поистине автоматическим. Он состоит в обращении к Древней Греции, которая в этой традиции представляет собой фундамент или точку отсчета для начала практически любой дискуссии, в особенности дискуссии, касающейся понятий или языка — не только в смысле обозначения вешей. но лаже в большем — каким
образом следует искать этот смысл самым достоверным и надежным способом. Ведь древние жили в более простые времена — нам или точку отсчета для начала практически любой дискуссии, в особенности дискуссии, касающейся понятии или языка — не только в смысле обозначения вещей, но даже в большем — каким образом следует искать этот смысл самым достоверным и надежным способом. Ведь древние жили в более простые времена — нам, по крайней мере, так нравится думать. Эта фантазия поддерживает веру, что классическая эпоха может дать нечто надежное и свободное от шума и неразберихи современной жизни с ее неизменной перегруженностью «информацией» и обрушивающимися потоками данных, лишенных всякого контекста и потому затуманивающих различные вопросы, которые необходимо прояснить*.
Протагор, современник и по ряду вопросов оппонент Сократа и Платона, говорил: «Человек есть мера всех вещей» Это изречение не только подводит итоги времени, но создает и обозначает фокус внимания для традиции «западного гуманизма»10. Отвлечемся пока от гендерных аспектов этого утверждения (к данной теме мы еще вернемся, особенно в
* Даже в самом слове «западный», если немного разобраться, содержится и подразумевается наследие греческих мыслителей. Чтобы придать, вдумавшись, этому термину смысл в контексте категоризации культур, нам придется представить себя находящимися где-то в районе восточного Средиземноморья, например, чуть западнее Стамбула лицом к северу, глядя влево (на «запал») и вправо (на «восток»). В этом случае мы категорически избегаем смотреть через плечо назад в южном направлении, ибо «юг» аксиоматически является «примитивным» и неразвитым. В соответствии с парадигматическими принципами этот негибкий и сложный для исполнения маневр запечатлен и скрыт r термине «западный». Теперь вполне можно прочувствовать ев-роиентризм и в слове «восточный», которое ориентировано на тот же наблюдательный пункт на берегу Средиземного моря (хотя Америка, например, расположена на востоке от Японии, а вовсе не на западе). Деконструировать наши культуральные взгляды на Я соответственно несравненно труднее.
10 Протагор (481—411 гг. до н.э.) — древнегреческий философ, представитель старших софистов, известный в качестве абсолютного скептика и релятивиста, утверждавший относительность всех человеческих понятий, норм и опенок. Его
i [fac-iedue индивидуализма — парадигма на практике 57раво '■ '
-1ве 8) и обратимся к вопросу, кем или чем является тот ГЛ' век», которого имели в виду древние, и какую информа-*Ч ю сегодня несет их точка зрения — есть ли от нее польза — u" Haujero поиска Я? Бертран Рассел" (Russell, 1972) отмелет ссылаясь на Уайтхеда'2, выразившего аналогичное куль-'1ЬНое убеждение, что вся последующая философия Запада представляет собой сноску или комментарии к Платону Он имел в виду не то, что около 2500 лет назад уже были получены ответы на все вопросы, а скорее, что Платон и его яичный толкователь Аристотель поведали нам все понятия и параметры для дискуссии наряду с методами, с помощью которых можно рационально и надежно исследовать и критиковать любые вопросы и ответы. Они применялись еще к ответам Платона на основополагающие вопросы: кем мы являемся? Что означает быть конкретно этим человеком? — И отсюда — как следует жить с самим собой и другими людьми в общем для нас мире. То, что эти методы и условия могут ограничивать и даже ослеплять нас в отношении вполне возможных иных способов видения и получения чувственного опыта, не приходит в голову ни Расселу, ни его наставнику Уайтхеду — хотя эта проблема и превратилась в основную заботу следующей, самой современной волны западной фи-
вполне можно считать основоположником дискурсивного подхода: ничто не существует и не возникает само по себе, а лишь в отношении к другому. В передаче Секста Эмпирика полностью сентенция Протагора звучит следующим образом: «Человек есть мера всех вешей, сущих — что они существуют, и несущих — что они не существуют». «Тезис Протагора» является главой работы Хайдеггера «Европейский нигилизм».
" Бертран Рассел (1872—1970) — английский философ, основоположник неореализма и неопозитивизма, внес значительный вкпад в развитие современной математической логики, усовершенствовал язык логической символики, считал психологию существенной частью любой эмпирической науки.
12 Альфред Норт Уайтхсд (1861 — 1947) — английский ло-г,1к, математик и философ-неореалист. Представлял природу как единство "событий» — «элементарных факторов чувственного опыта» и объектов — «непреходящих элементов в природе», устойчивой стороны преходящих, текущих событий. Эта Картина мира привела Уайтхсла к мысли, что природа — это •процесс», независимый от мысли и тождественный опыту.