Глава 6. Стыд и подавление — Self в разорванном поле

Чго представляет собой стыд? Почему стыд и акты при-стыживания (shaming) иногда оказывают на нас столь интенсивное и странное воздействие, а в других случаях не влияют вовсе? Чем объяснить нашу ранимость в отно­шении стыда, по крайней мерс в некоторые мгновения, и то, насколько трудно бывает порой оправиться от него и от переживаний пристыживания? Уже говорилось, что self, которое мы здесь проживаем и конструируем, филигран­но настроено природой на конструирование функциональ­ного понимания поля, которое можно использовать для оценки и совладания с тем, с чем мы сталкиваемся, а также создания и интеграции смыслов, которые помогут продолжить эту деятельность в будущем. Выражаясь язы­ком науки, можно сказать, что в этих положениях эволю­ционная психология непосредственно соединяется с перцептивной теорией self. Пользуясь обыденным лекси­коном, мы говорим просто, что рождены для того, чтобы воспринимать и объяснять то, что происходит внутри и вне нас, и создавать по ходу дела необходимые практичес­кие связи и смыслы. Делая это, мы постоянно оцениваем и прогнозируем, какая поддержка в поле является для нас Доступной, какие действия и инициативы с большей ве­роятностью приведут нас к успеху и удовлетворению по­требности и каким образом можно приспособить и изменить наши импульсы и жесты, чтобы они соответствовали ре­акциям, которые мы проецируем и ожидаем.

Все эти действия свойственны природе нашей удиви­тельной и в основном врожденной способности к осозна-

ваншо — а также ее эволюционному назначению. В отличие от большинства видов мы не рождаемся с готовой к упот­реблению каргой и набором инстинктивных последователь­ностей поведения для навигации в пределах конкретной ниши поля, к жизни и взаимодействию с которой при­способлены. Мы рождаемся, обладая способностью состав­ления этих карт и конструирования стратегий внутри и вне постоянно меняющегося поля, непрерывного осуще­ствления адаптации и гибкого, значимого изменения этих картин на протяжении всей жизни.

Каким образом опыт стыда вписывается в эту картину интегрированного функционирования техпроцесса? В своих экстремальных формах стыд, по-видимому, парализует self-процесс, уменьшая нашу способность справляться с зада­чами и создавать усложняющиеся и более оформленные смыслы, интегрирующие все большие части нашего внут­реннего и внешнего миров (этот процесс мы называем ростом). Даже в мягких формах стыд мешает росту, посто­янно переживаемому большинством из нас в качестве орга­нической и естественно разворачивающейся части нашей жизни и существования. Каким образом это происходит'¹ Как будет показано ниже, эволюционная психология пред­полагает, что наши сильные, основные виды эмоций ос­нованы на определенных врожденных моделях и выполняют организующую и ориентирующую функции. Но какая фун­кция принадлежит стыду, который, кажется, лишь дезо­риентирует и дезорганизует нас? Откуда возникают эти кажущиеся противоречия?

Стыд в парадигме индивидуализма

Начиная исследование этих вопросов, сперва рассмот­рим значение стыда в парадигме индивидуализма и то. каким образом это явление соотносится с положениями и подтекстом индивидуалистической модели Я, отношений и опыта.

Фундаментальным положением индивидуалистической модели Я, подробно рассматривавшимся в главе 1, явля­ется абсолютная отдельность индивидуального Я от окру-

•аюшего поля. Естественно, биологические потребности

требую г некоторого физического обмена с окружающей средой в смысле взаимодействия, и часть предполагаемой физической природы индивидуалистическою Я состоит в присутствии влечения к увеличению этого обмена до макси­мума в пользу индивидуального агента. Пока частью глубоко конкурентной картины индивидуалистического Я являет­ся божественный Создатель, в пей еще остается место для работы некого благотворного присутствия или цели — вы­ражающихся хотя бы в том, что физическое, «эгоистичес­кое» влечение к личному удовлетворению может считаться чуждым или злым, возможно — делом рук дьявола (явля­ющегося согласно иудейской, христианской и мусульман­ской традициям падшим ангелом, чье стремление к самоутверждению перешло все границы и обратилось про­тив Бога). Позже, в материалистическую эпоху согласно, например, рассматривавшимся выше и в некоторых ас­пектах близким учениям Ниише и Фрейда, двух великих интеллектуальных наставников Запада в XX веке, эти вле­чения к доминированию и власти составили полную и не­обходимую природу Я без какого-либо социального смягчения и божественного ограничения.

Что осталось прежним на протяжении всех культураль-ных сдвигов, это сама парадигма: убеждение, что в своей основе каждое индивидуальное Я онтологически является отдельным, совершенно определенным и отличным от других. Идеалом системы осталось наращивание потенци­ала каждого отдельного индивида к самовыражению (в чем бы оно ни выражалось — в движении одинокого паломни­ка к Богу или неограниченном проявлении индивидуаль­ной агрессии и господства согласно учению Ницше или оолее окольной версии того же самого у Фрейда). Таким °браюм, автономия и отдельность от внешнею поля в Картине индивидуализма представляют собой идеал раз-^вития Я. Связанность, отношения и зависимость от поля в Ятнх условиях кажутся чреватыми риском, угрожающим ^Этой автономии со стороны остального поля, а также опас­ностью компромисса или фиаско Я.

Стыл в этой и любой другой системе представляет со­бой аффективное чувство, связанное с тем. что тебя видит и осуждают твои недостатки. Иными словами, это аф­фект принадлежности и зависимости в пределах поля и ощ него. Однако согласно модели индивидуализма нам следует стать свободными от этой зависимости, если не с момента рождения, то в ходе индивидуального развития, что явля­ется его целью. По Фрейду (Freud, 1999), отношения и связь с другими (за исключением чисто эксплуатирующих) относятся к области «вторичного процесса» — царству стра­тегического эго — а не к хищному .миру «первичного про­цесса», представляющего настоящую природу нашего Я\ Реальная связанность в поле и с полем представляет со­бой фиаско Я и противоречит его истинной природе, со­стоящей в сохранении независимости от поля.

Теоретическая проблематичность этих индивидуалисти­ческих предпосылок состоит в том, что в реальной жизни мы вовсе не рождаемся независимыми; напротив, мы по­являемся на свет полностью зависимыми от поля и из всех видов млекопитающих (а возможно, всех живых существ), обреченными на наиболее длительный период незрелой зависимости. Это противоречие Фрейд преодолел, разра­ботав теорию эдипова кризиса в детстве, когда растушее

¹ Эти процессы по Фрейду, впервые в неврологических терминах описанные в работе «Проект научной психологии" (1895). представляют собой два принципиально разных спо­соба психического функционирования. «Первичный процесс» яатястся наиболее ранней и примитивной формой психичес­кой деятельности, нацеленной на непосредственную и пол­ную разрядку в соответствии с принципом удовольствия. Ни описательном уровне он охватывает такие характеристики бес­сознательной деятельности, как пренебрежение логическими связями, сосуществование противоречий, отсутствие времен­ного параметра и отрицания и т.д. «Вторичный процесс» при­сутствует в состоянии бодрствования, оперирует вербальны­ми, знаковыми символами, управляется принципом реальнос­ти и отвечает за соответствующее реальности логическое мышление. В современной психоаналитической теории оба процесса рассматриваются как континуум.

_мо\тверждение и хищные влечения ребенка (мужского

пола) вступают в неизбежный конфликт с доминирова­нием и собственническими претензиями родителя (муж-гкого пола), влекущими за собой предполагаемую угрозу смерти или кастрации. Какой бы сомнительной ни каза­лась жизнеспособность вида, запрограммированного на подобного рода уничтожение своих кормильцев и потом­ства, для Фрейда эти веши были буквальной, конкретной истиной: четырехлетний мальчик действительно стремит­ся к «первобытному убийству» ненавистного отца и настоящему фаллическому «обладанию» матерью, а кро­вожадный отец по своей природе реально склонен к генети­ческому самоубийству путем уничтожения своего отпрыска.

Как уже говорилось, эти положения являлись пиком индивидуалистической психологин в ее наиболее свире­пой, ницшеанской форме; и многие практические психо­аналитики, начиная с Юнга, были отлучены от школы за допущения, что они могут представлять собой лишь динамическую метафору соперничества в семейных отно­шениях, а не буквальное, биологическое событие. Эти пред­положения (как и вызов индивидуализму, брошенный Спинозой в другой сфере) расшатывали основы крайних индивидуалистических позиций и угрожали парадигме, которая к тому времени превратилась в краеугольный ка -мень (укрепленный вдобавок неверным пониманием тео­рии Дарвина, о чем уже шла речь) европейской политики периода расцвета примерно столетие назад североатлан­тического империализма.

Этот краткий обзор необходим для дальнейшего обсуж­дения стыда из-за присутствия в классической психоана­литической системе связей между эдиповым кризисом и Динамикой стыда. Разрешение этого кризиса развития, ес­тественно, наступает после того, как мальчик почти­тельно отступает перед лицом неизбежной угрозы ^Родительской агрессии. В процессе отступления мальчик получает своего рола компенсацию за поражение в виде идентификации с агрессором, «превращаясь» в отца, интер-нализуя его (и общественные) ценности и отрицая угро­зу, ненавиез ь, ci pax, свое желание и ярость. Одновременно

он разрывает инфантильное слияние с материнским по­лем и присоединяется к отцу в мире (более или менее) совершенно автономных индивидуальных Я. Таким обра-io\i. по крайней мере ребенок мужского пола достигает идеала своей природы путем акта насильственного разры­ва с миром отношений. Автономия приходит на смену за­висимости от поля, и вто же время интернализоваиные. самоутверждающиеся стандарты добра и зла (то есть вина) заменяют старую инфантильную чувствительность к суж­дениям и реакциям социального окружения, то есть стыл (Не важно, что эту метаморфозу можно рассматривать как обычную смену набора одних интроепированных извне ценностей другими: основная мысль модели состоит в не­зависимости от межличностных реакций и чувств в акту­альном социальном окружении — то есть от мира живых чувственных отношений.)

Таким образом, согласно классической системе имен­но эдипов кризис является основным моментом разви­тия, ключом к разрушению инфантильного слияния и зависимости. Мальчик становится мужчиной посредством акта отрыва и отделения от поля отношений. Следователь­но, после него любой признак возобновления зависимости и связанности представляет собой проявление незрелос­ти, нарушения развития, инфантильной регрессии, мо­ральной слабости (поскольку независимость от поля и способность ощущать вину в данной схеме явпяются сино­нимами) — и фиаско как мужчины.

Важно отметить, что случай девочки выглядит гораздо туманнее. Из-за более слабого агрессивного влечения, меньшей степени угрозы со стороны менее агрессивной матери, стремящейся сохранить обладание отцом, и тою факта, что девочка как бы «уже потеряла» внешние гени­талии, она согласно этой системе никогда не переживае! полноценную, угрожающую жизни и потомству Эдипову драму. По этой причине девочки и женщины в описан­ном смысле, по-видимому, не могут считаться совершен­но зрелыми личностями — как и согласно некоторые христианским |радициям, бытовавшим до сравнительна

_недавнего времени, женщины не обладают полностью раз­

витой душой. Будучи инфантильными Я, женщины оста­ются морально незрелыми и не являются подходящими

кандидатурами для всех видов деятельности, требующих

абстрактных представлений о добре и зле, касающихся конструирования взаимоотношений в поле, — например, для должности судьи, полицейского, офицера в армии щи чиновника в администрации колониальной империи (обоснованная критика этой моральной подоплеки тео­рии эдипова кризиса, вины, стыда и привязанности при­ведена у: Gilligan, 1982).

Вторичный стыд:

стыд как постыдное чувство

Важно также отметить, что согласно модели индивиду­ализма в чистом виде сам стыд является постыдным. Не будем забывать, что стыд par excellence является аффектом зависимости от поля: если нам действительно безразлична реакция определенного человека или группы, то мы ста­новимся нечувствительными к пристыживанию с их сто­роны. Но если остаемся чувствительными к стыду — если хоть в некоторых областях чувствуем реакцию группы или человека и ощущаем дискомфорт — это означает, что мы так и не достигли полной автономии, полного разрыва с ин­фантильной зависимостью от поля — то есть того, что тре­буется и идеализируется системой. Таким образом, характерная особенность стыда в нашей культуре состоит в том, что уже салю появление этого чувства является при­знаком неполноценности и причиной для скрытности. Внача­ле по какой-то причине у нас возникает ощущение своей неадекватности или неполноценности, а затем мы пере­живаем эти чувства по поводу их возникновения. Поэтому не Удивительно, что стыд в нашей культуре всегда относился к чувствам, труднее всего поддающимся изучению и об­суждению — и более всего подвергающимся пренебреже-^н,,ю в клинике (наряду с духовной или космической интуицией и примерно по той же причине) и домини-

руюши.х моделях психотерапии, следующих положениям преобладающей в культуре парадигмы. В силу этих обстоя­тельств стыд становится укоренившимся, скрытым и «ток­сическим», а части внутреннего Я, воспринимаемые как постыдные (которые более всего подвергались пристыжи-ванию в каком-то важном социальном поле), остаются скрытыми от глаз, зачастую утаенными от себя и недо­ступными для полного выражения, развития и роста.

В такой ситуации индивиды и группы можно ранжиро­вать на основании чувствительности к стыду, что в ре­зультате даст знакомую иерархию моделей доминирования, свойственную западному обществу столетие назад и, в определенной мере, сохранившуюся до нынешних дней. «Верхушку» составляют взрослые мужчины, относящиеся к властвующему в Европе культуральному «племени», пред­положительно достигшие полной автономной самости (и, по определению, обладающие иммунитетом к стыду; если же они его не имеют, то, следовательно, не достигли зре­лой автономии, как ее представляет себе и чрезвычайно ценит система). Далее идут взрослые женщины, также от­носящиеся к доминирующей группе, за ними следуют их дети, а затем остальные многоообразные подгруппы об­щества, другие «расы», классы, более близкие, как пола­гают, конфлюэнтной или «племенной» структуре Я и далекие от полевой независимости, самой ценной пара­дигматической характеристики. Сточки зрения господству­ющей идеологии, чем дальше вы и ваша группа отстоите от «верхушки», тем более целесообразно и лаже необхо­димо властвовать над вами, эксплуатировать вас и вообще относиться как к рабам, движимому имуществу, «братьям нашим меньшим» в соответствии с выражением, быто­вавшим столетие назад, узаконивая существующую клас­совую структуру в своей стране и империализм за рубежом

Иными словами, утрата чувствительности к стыду при­нимается за меру иди степень индивидуальности. В том же духе ранжируются по чувствительности или предполагае­мому иммунитету к стыду и культуры. Культура и смысло­вая система, основанные не на индивидуалистической парадигме, по определению объявляются «примитив-

Главе

_нЬЬми». то есть не развитыми, конфлюэнтными, инфан-_тцтьными. более похожими на стадо, чем на общество полноценных человеческих личностей. Эти культуры, ос­нованные, как считается, на парадигме «конфлюэнции» («слияния»), например, сообщества «мировой души», спра­ведливости ради должны склониться перед высшей эво­люцией Запада, ибо они являются слишком незрелыми, чтобы без господства западной культуры справиться с са­моуправлением (положение, которое сегодня представля­ется нам, по меньшей мере, странным, учитывая ужасы и массовые убийства в ходе междоусобиц, происходивших в Европе на протяжении прошедшего века и не утихших до сих пор). Таким образом «объективная наука» привлекает­ся для оправдания ценностей захватнической политики.

Стыд в полевой модели self

Выше были приведены некоторые проявляющиеся в ре­альном мире и далеко идущие подтексты и последствия парадигмы индивидуализма, важные для нашего понима­ния опыта стыда и динамики пристыживания. Перед тем как обратиться к упражнению и собственному опыту, по­смотрим, как все это выглядит в разрабатываемой на стра­ницах этой книги модели опыта self и человеческой природы.

Начнем с основного положения полевой модели, со­стоящего в живой конструктивной деятельности, извест­ной под именем «self», постоянной, актуальной интеграции всего внутреннего и внешнего поля в целостные единицы смысла и действия, интеграции, представляющей лучшее из творческих решений в данном иоле, на которое мы спо­собны, с использованием доступных поддержек, как они понимаются, в целях выживания и «хорошей жизни» в поле. Именно этот процесс, творческая организация разделяе­мого с другими поля порождает согласно описываемой модели феномен self и опыт selves, а не наоборот.

По своей природе, процесс является циклическим, свя­занным с воображением и интерпретацией, аффективно-^стью, оценочной деятельностью и смыслообразованием, ^зкспериментом и интерсубъек гивностью. Так выглядят

определяющие свойства self, которые мы не можем не ре-алиювывать уже потому, что существуем в поле жизни как отличные от других (но не отделенные) существа. Эти характеристики основанного на осозиаванип процесса, одновременно являются опытными истинами, эмпиричес­кими данностями и эволюционной необходимостью дл_я вида, обладающего нашими условиями и задачами поля, нашими внешними и организменнымн поддержками. Пользуясь поддержками, полученными из всего поля, мы достигаем конгруэнтного разрешения опьпа наших внут­ренних и внешних миров, получая творческий синтез, новую организацию в поле и новую организацию самого поля, более сложно сконструированную и, следователь­но, более совершенную, чем предыдущие. В этом и состо­ит рост, развитие и актуальная деятельность self.

Ну что же. пока все обстоит неплохо. Но что если «до­ступные поддержки» отсутствуют или являются неадек­ватными желаниям и требованиям нашей внутренней реальности? Что случается, если все описанное выше по­лучается плохо или вообще блокируется в какой-то одной или нескольких важных областях жизни? Что происходит, копа дтя какого-нибудь жеста или измерения нашего внут­реннего мира, потенциальных «фигур» опыта и действия не оказывается доступного восприимчивого поля — ника­кого основанного на чувственной реальности ожидания, что я сумею интегрировать некоторым образом все поле жизни, — а ведь в этом и состоит, как отмечалось, природа и деятельность моего естественного техпроцесса? Что если мои потребности и самоощущение не удается привести хотя бы в мало-матьскн рабочее соответствие с «реальным ми­ром» возможностей для действий и восприимчивости (receptivity) в мире других людей? Что мы делаем и пере­живаем, когда внутреннее и внешнее поле, известное нам. сопротивляется интеграции?

И еще хуже: что если в детстве или более позднем воз­расте наше релевантное социальное поле окажется активно враждебным, или наказывающим, или просто полностью безразличным и безответным в отношении важных аспек­тов и измерений «внутреннего Я», наших желаний, чувств

потребностей, как мы их понимаем? Что происходит с

jhh в ходе развития? Можем ли вообще мы узнать в пол -

ной мере эти потенциальные потребности и чувства — свою «истинную природу» — в отсутствии принимающею поля? Если рассматривать Я согласно унаследованной парадигме _по-старому, как нечто чисто внутреннее и изначально присутствующее до начала контакта и социального взаи­модействия, то потребности и желания оказываются пол­ностью внутренними состояниями (как полагал Фрейд), проявляющими свое давление независимо от принятия во внешнем ноле. Если доминирующую потребность не удов­летворить, то по определению она со временем лишь уси­лится — как в метафоре о сжатии пара и выпускном клапане, о которой шла речь в главе 1.

В нашей модели эти веши, как и ушогие другие, выгля­дят иначе. Как только мы представим self в качестве дей­ствующего агента, охватывающего поле целиком, придется рассматривать восприимчивость и резонанс внешнего поля как важнейшую часть нашей конструктивной деятельнос­ти и понимания сложности наших потребностей и душев­ных состояний — и, следовательно, важнейшей частью нашего развития и конструктивных знаний о себе, полу­чаемых в процессе резонансного взаимодействия и интер­субъектного контакта. Таким образом, целостно-полевая, ориентированная на процесс модель лишний раз прояс­няет «всем известный» вопрос, ответ на который в старой модели получить трудно: как получается, что условия вос­приимчивости, резонанса и поддержки поля, особенно в детст­ве, являются столь важными для развития self! Вопрос о том. какая поддержка особенно необходима лля развития, будет обсужден в главе 7 «Восстановление Self, близость, интерсубъективность и диалог». Пока же мы завершим об­суждение, задавшись следующим вопросом: способны ли ^не воспринятые части наших selves продолжать свое Развитие «подпольно» в отсутствие интеграгивного поля Жизни, являющегося динамической областью и конструк­тивным материалом лля всех живущих selves? И если мо ^гУт» то каким образом и какой пеной? В главе 5 мы говорили ³ чувстве «прилива энергии», экспансивного укрепления

self, которое переживается, если внешнее поле отвечает нашему развертывающемуся внутреннему миру, резони­рует с ним. Каким в таком случае было бы противополож­ное чувство, когда внешнее поле нас активно отталкивает".' С какими переживаниями мы остаемся, если подобное случается?

Это территория стыда, сжавшегося, «малюсенькою» или даже «разорванного» self, на которой возникает ощуще­ние, что естественный процесс интеграции внутреннего и внешнего мира является невозможным. Если стыд превра­щается в хронический и непереносимый, то я начинаю чувствовать, что мир, в котором живу, — это «не мой мир», я не родился в нем и для него, он не создан для меня и в нем нет подходящего места для человека с моим внутренним миром и опытом. Между «мной» и «миром» возникает разрыв; в некотором смысле я оказываюсь «сна­ружи», заглядывая внутрь.

Однако, как уже отмечалось, внешний мир является областью self-процесса и интеграции поля в той же мере, что и внутренний мир (бывший единственным царством Я со­гласно старой парадигме). «Внутреннее» и «внешнее» в опыт­ном иди эволюционном смысле не имеют никакого смысла и реального значения друг без друга (и оба термина в опыт­ном и эволюционном понимании в конце концов оказыва­ются одним и тем же). Иными словами, описанный и пережитый разрыв в едином, целостном поле является по­вреждением self-процесса и ощущения когерентности self. Конечно, я могу проявить или попытаться ответить презре­нием такому внешнему миру, отрнная свою потребность в связанности с ним. Но эта реакция совершенно не означа­ет, что угроза когерентности self и self- процесса не является реальной или ощутимой: напротив, эмоциональная окрас­ка, свойственная презрению, показывает ее присутствие. Последствия для self и его роста в этом случае обязательно включают некоторую горечь и определенную степень утра­ты гибкости и энергии, способствующей росту, своего рола компромисс в актуальном развитии self.

Эти вопросы и темы было трудно или невозможно в полной мере исследовать при старой парадигме — ибо сам

_стЫД ^{в этОИ модели} являлся постыдным. Но это также озна­чает что у нас, сформированных под ее влиянием, суще­ствуют некоторые вполне ощутимые границы, до которых мы можем дойти в абстрактном обсуждении этой темы, не утрачивая плодотворности рассуждений. Поэтому вернемся теперь к нашей группе для практического исследования этой эмоционально заряженной и сложной области нашей жиз­ни, существующей в общем поде с другими.

Опыт стыда

В практической части, особенно рассматривая материа­лы упражнения и личный опыт, не следует упускать из виду, что чувство стыда по своей природе может оказать­ся очень тяжелым, особенно если мы переживаем его в изоляции. Проводя работу с людьми в ходе психотерапии или в других обстоятельствах, важно помнить о следую­щем: невозможно завести разговор о стыде, не вызывая чув­ство стыда, не бередя старые чувства, которые порой оказываются самыми тяжелыми и неразрешенными пере­живаниями нашей жизни. Это явление исследователь стыда в гештальт-подходе Роберт Ли {Lee, 1995) назвал «конта­гиозным»² аспектом стыла. Наша толерантность к подоб­ному возбуждению чувств и заразительности в этом случае целиком зависит от нашей прошлой истории отношений по «перевариванию» или интеграции состояний стыда с остальными переживаниями и от присутствия межлично­стной поддержки по переработке сильных чувств в насто­ящем. Читателю важно не забывать о следующем: 1) все чувства и реакции, которые мы намерены далее исследовать и обсудить, являются универсальными и не обходимыми человеческими эмоциями; 2) приближение ^к ним всегда и у всех вызывает ту или иную степень волне-^Ния (надеемся, это обстоятельство не окажется для чита­теля лишним поводом пережить стыд из-за волнения, ^вЬ1званного чтением этой книги; однако если подобное и ^пРоизойдет, важно не упускать из вида, что в нашей культу-