Гендер как конструкт дискурса

А.П. Мартынюк

Введение

Концепция гендера как дискурсивного конструкта формируется в междисциплинарной парадигме, которая интегрирует, главным образом, философские, социолого-психологические и собственно лингвистические теории гендера, которые проливают свет на роль языка в процессе социализации индивидов мужского и женского пола.

Социализацию понимаем как совокупность всех социальных процессов, благодаря которым индивид через общение как деятельность усваивает и присваивает накопленный опыт, который разрешает ему/ей функционировать как члену лингвокультурного социума [Сепир 1993: 586; Леонтьев 1972: 185, 536; Delia e.a. 1982:156; Красных 2003: 41-46 и др.].

Существенную часть этого социального опыта составляют требования социума, которые выдвигаются к индивиду в связи с его/ее биологическим полом. Эти требования вырабатываются на основе оценки соответствия/несоответствия атрибутов мужчины и женщины (качеств, моделей поведения, социальных ролей) существующим в определенный исторический период развития лингвокультурного социума представлениям о типичных и желательных мужских и женских качествах, т.е. гендерным стереотипам и эталонам. Эти стереотипы и эталоны сознательно и/или бессознательно усваиваются индивидом путем взаимодействия с другими индивидами в пределах таких социальных институтов, как школа, семья, религия, закон, политика, кино, литература, СМИ и т.п., а также через ритуальные атрибуты (стиль одежды, косметика, прическа и т.п.) и ритуальные действия (мимика, жесты, походка и т.п.).

Основным каналом получения социокультурной информации в целом, и гендерной в частности, является язык как система значений, составляющих ориентировочную основу любой деятельности [Щерба 1974; Шахнарович 1996: 106; Сепир 1993: 23; Тарасов 1975: 142; Леонтьев 1996: 43-44; Красных 2003: 46]. Итак, любое исследование, касающееся процесса гендерной социализации, имплицитно или эксплицитно исповедует определенные философско-методологические принципы, которые трактуют взаимоотношения между языковой (концептуальной) реальностью, принадлежащей сознанию индивида, и внешней относительно индивида неязыковой реальностью. Другими словами, взаимоотношения между единицей языка и объектом неязыковой действительности, на который она указывает.

Кроме того, поскольку объектом неязыковой действительности в исследуемом случае выступают не просто индивиды мужского и женского пола как биологические сущности, но как социокультурные конструкты, такое исследование должно опираться на определенные философские и социолого-психологические принципы, трактующие взаимоотношения пола и гендера.

Используя идею Д. Камерон [Cameron 1997(b): 22], все многочисленные лингвистические исследования гендера, которые сделали вклад в формирование его дискурсивного понимания в гуманитарных науках, разделяем на три парадигмы: гомогенности, аналогии и гетерогенности. В парадигме гомогенности пол и гендер рассматривают как сущности одного порядка: гендер определяют как социальную адаптацию пола. В парадигме аналогии гендер трактуют как социокультурный символ пола. Парадигма гетерогенности допускает возможность конструирования гендера независимо от пола. Радикальное направление парадигмы гетерогенности (теория перформативности) отбрасывает существование любой связи (реальной или символической) между полом и гендером. Пол объявляют продуктом гендера, конструированным социумом для установления социальной иерархии. Более умеренное направление этой парадигмы (теория интерактивности) рассматривает гендер как интерактивное достижение, подчиняя конструирование гендера регулятивным социальным процессам.

Парадигмы гомогенности и аналогии репрезентуют механистический подход к трактованию гендера, который также называют эссенциалистским (от англ. essense – сущность), так как он основан на “вере в сущности”, т.е. убежденности в существовании рационального, цельного, самотождественного субъекта как четко определенной сущности, которую идентифицируют и описывают по ее месту в пространстве и времени и которая связана с другими сущностями отношениями каузативного детерминизма.

Эссенциалистский подход уходит корнями в античную натурфилософию 6-5 столетий до н.э. и составляет основу западноевропейской патриархальной традиции, которая отталкивается от бинарного строения мира и дихотомического построения самой философии. Центральной оппозицией этой философии является бинарная оппозиция ума и тела. Ум репрезентован положительным мужским началом и находится в одном ряду с духовностью, рациональностью, активностью и т.п., символизируя маскулинность. Тело репрезентовано женским началом и расположено в одном ряду с чувственностью, бессознательностью, иррациональностью, пассивностью и т.п., символизируя фемининность. Логика иерархических бинарных оппозиций составляет концептуальную основу патриархальной метафизики в целом вплоть до дискурсивного переворота в гуманитарных науках во второй половине XX столетия, когда вопрос об объективной реальности переводится в план субъективных представлений о ней. В новой дискурсивной парадигме на основе антиэссенциалистской критики традиционной альтернативы общего и единичного, объективного и субъективного, духа и материи, интуиции и рациональности, веры и ума и, в конце концов, мужского и женского, формируется новое представление о гендере как продукте дискурса.

Философские и социолого-психологические основы дискурсивной концепции гендера

В зависимости от исходной точки анализа - от внешней реальности к языку или от языка к внешней “объективной” реальности - это взаимоотношение трактуют по-разному в двух разных философских подходах: реализма положительной философии и номинализма.

Суть реализма положительной философии заключается в предоставлении неязыковой действительности статуса объективной и независимой от субъекта, но доступной его/ее уму. Экстраполяция концептов и идей, описывающих неязыковую действительность, придает им значение, независимого от субъекта, который манипулирует ими. Реализм, беря свое начало в антропологической концепции Аристотеля, проектирует структурные свойства внешней реальности на структуру языка. Как источник значения единицы языка рассматривают референцию, которую понимают как соотнесенность единицы языка с объектами и явлениями неязыковой реальности. На сегодняшний день этот подход является имплицитной философско-методологической позицией подавляющего большинства лингвистических исследований.

В пределах философии реализма реализация социальных отношений в языке и речи объясняется с помощью метафоры отображения. В гендерных исследованиях принцип отображения проявляется в постулате об андроцентризме языка. Сущность феминистской интерпретации этого принципа заключается в том, что язык патриархального этнокультурного социума рассматривается как отображение социального неравноправия полов.

Эпистемология номинализма исходит из гипотезы обусловленности восприятия индивидом внешней действительности структурной организацией языковой (концептуальной) системы. Она уходит корнями в идеализм Канта, который ставит знания субъекта в зависимость от работы органов чувства и свойств ума. Другим источником идеи языковой обусловленности восприятия мира считают Гердера, в работах которого язык определяется не только как инструмент, но и как “хранилище” и даже “форма” для мысли. “Хранилище”, так как опыт и знания предыдущих поколений аккумулируются в языке и передаются через него следующему поколению. “Форма”, так как индивид мыслит благодаря языку. Язык формирует и ограничивает мысль, в нем содержатся знания, приобретенные национальной культурой.

Эти концепции приобретают развитие в работах В. фон Гумбольдта, который рассматривает язык не как мертвый продукт, а как творческий процесс, не продукт деятельности, а деятельность [Гумбольдт 1984: 69-70], а также в работах О.О. Потебни, И.А. Бодуэна де Куртенэ, Р.О. Якобсона и др.

Особая роль в формировании методологической базы гендерных исследований принадлежит “гипотезе лингвистической относительности” Сепира-Уорфа [Уорф 1960:174], положенной в основу идеи о том, что андроцентричный по своей сути язык патриархального общества не просто отображает социальное неравноправие мужчины и женщины, но выступает его первопричиной.

Во второй половине XX столетия номиналистские идеи приобретают мощное развитие в постструктуралистической философии. Уже в пределах структурализма Ж. Лакан, развивая некоторые потенции, имманентно присущие теории произвольности языкового знака Ф. де Соссюра (ср. анализ древнеевропейского стихосложения, которое демонстрирует “неопределимую множественность, радикальную неразрешимость, разрушающую все коды” [Соссюр 1977: 635-636]), высказывает идею о знаке как отсутствии объекта и тем самым фактически “раскрепощает” означающее, отменив его зависимость от означаемого.

Попытка ревизии традиционной структуры языкового знака подхватывается постструктуралистами, прежде всего, Ж. Дерридой (ср. учение про след обозначаемого явления), Ю. Кристевой (ср. концепцию текстуальной производительности, где структуралистское значение заменяется определением), Ж. Делезом и Ф. Гваттари (ср. постулат про “бесформенный хаос отличий, которые не сводятся ни к чему идентичному” [см. Ильин 2001]).

Ревизия структуры языкового знака приводит к тому, что проблема референции, т.е. соотнесенности знака с неязыковой действительностью, подменяется взаимоотношениями на сугубо языковом уровне. Имеет место деконструкция референциальной функции языка. Отношения между означающим и означаемым подменяются отношениями одних лишь означающих, что теоретически отбрасывает любую возможность связи означающего с неязыковой действительностью. Таким образом, у постструктуралистов действительность выступает в опосредствованной дискурсом форме: фактически в одной плоскости находится как сама действительность, так и ее рефлексия.

В недрах постструктуралистской философии начинаются поиски “третьего” пути, способного преодолеть антитетичность философии как в ответах на “вечные” философские вопросы, так и в самой их постановке [Умирало-Понти 2001], что со временем приводит к дискурсивному перевороту в гуманитарных науках.

На статус методологии дискурсивной онтологии претендует феноменология, которая утверждает новое понимание научности, не сводящейся к модели естественных наук. Как и позитивизм или эмпиризм, феноменология признает возможность получения объективного научного знания, вынося за скобки существование внешней объективной реальности, данной в опыте. В отличие от позитивизма или эмпиризма, феноменология признает возможность получения систематического, критического, общего и методического знания, отвечающего критериям научности, не только из эмпирического мира вещей, но и из актов сознания, мира феноменальности [Макаров 2003: 28].

Современная феноменология опирается на идеи Э. Гуссерля [Гуссерль 2001], которые берут свое начало в работах Г.Гегеля, Дж. Локка, Д. Юма, Дж. Милля, В. Вундта. В центре феноменологической концепции Э. Гуссерля понятие интуиции, означающей присутствие определенного предмета в сознании. Это присутствие связано с двумя типами интуиции, так называемыми модальностями. Модальности соотносятся с разными объектами: во-первых, “реальными” объектами, которые вписываются в границы пространственно-временных и каузативных отношений; во-вторых, объектами неэмпирической природы, актами интуиции, например, концептами, идеями, образами, представлениями и т.п. Феномены сознания соотносятся лишь с представлением объекта, а не с его реальным бытием. Согласно Э. Гуссерлю, восприятие эмпирического трансцендентального объекта – всего лишь один тип присутствия. Привилегированный статус ему предоставляет эмпиризм, делая его образцом объекта познания. Феноменология устанавливает примат сознания как привилегированной сферы бытия. Суть сознания определяется его интенциональностью, т.е. постоянной направленностью на объект, эмпирический трансцендентальный или внутренний, имманентный.

В пределах феноменологического подхода языковая система рассматривается как ментальная проекция, форма присутствия единого данного в опыте феномена – языкового материала, который реализуется в речевой деятельности. Выделение Ф. де Соссюром системы языка (langue) как объекта лингвистики заставило языковедов абстрагироваться от индивида как носителя и творца языка, что привело к научной фетишизации языковой системы как некоторой абстрактной сущности, формально-логического аспекта речевой деятельности, в ущерб другим аспектам [Макаров 2003: 237]. Тем временем, такие свойства речи, как акциональность (деятельностный характер) и контекстуальность, делают ее отличным от языка и языкового материала [Карабан 1989: 7]. Феноменологический подход позволяет понять, что в природе, в своем естественном состоянии, язык не существует в виде словаря и грамматики: “... язык как физическое явление вообще не существует” [Бодуэн де Куртенэ 1963(II): 7].

Итак, изучение языка предусматривает изучение речемыслительной деятельности человека, который имеет такое же сознание, как и сам исследователь. В феноменологическом ракурсе язык не может рассматриваться как инструмент, обслуживающий какую-нибудь другую человеческую деятельность, так как он больше не уподобляется абстрактному овеществленному конструкту, а, в сущности, и является самой деятельностью.

Если в традиционной механистической онтологии, которая основывается на идеях позитивистской философии, речемыслительная деятельность рассматривается как самостоятельный вид деятельности, который обслуживает предметную деятельность и вписывается в формулу “субъект – язык – объект влияния”, то в дискурсивной онтологии, которая опирается на идеи феноменологии, речемыслительная деятельность определяется в терминах “субъект – субъект”. “Специфика речевой деятельности заключается в том, что она всегда направлена на субъект, тогда как другие формы деятельности могут быть направлены и на физические или социальные предметы” [Карабан 1989: 7]. В дискурсивной онтологии межсубъектность речемыслительной деятельности принимается как один из основных критериев ее описания. Сущностью этой деятельности признается не одностороннее влияние субъекта на объект, а сложное интерактивное взаимодействие субъектов [Ломов 1984: 252; Макаров 2003: 43; Волошинов 1929: 102; Леонтьев 1996: 42-43; Тарасов 1975: 139].

Вынося за скобки существование внешней объективной реальности: общающиеся субъекты рассматриваются как живые телесные сущности, принадлежащие “миру вещей”, - дискурсивная онтология не признает идею об объективном, независимом от субъекта, существовании социальной или психологической реальности. Утверждается, что “социальной или психологической реальности как такой нет, ясного образа событий или личностей просто не существует независимо от человека, который создает этот образ” [Moscovici 1988: 230]. Вместе с тем, отбрасывается и гипотеза о том, что природа языкового значения состоит в отображении-имитации средствами мысли и языка фактов, предметов, имеющих собственные значения вне дискурса.

Несомненная эвристическая роль в трактовании значения единицы языка принадлежит когнитивной парадигме, в частности, теории социальных представлений. В этой теории значения языкового знака понимают не как простое отображение, а как собственную версию внешнего мира, объединяющую метафорические аспекты освоения этого мира с интерпретацией содержания [Рикёр 1990; Lakoff, Johnson 1980; Jodelet 1984; Moscovici 1984; Flick 1995; Абрамов 1996; Murphy 1996; Макаров 2003]. Содержание понятия социального представления заключается в том, что опыт деятельности субъекта превращается в социально детерминированную репрезентативную конструкцию, которая потом подлежит индивидуальной интерпретации. Тем самым, индивидуальное объединяется с социальной ценностью языка.

Считаем, что решение проблемы соотношения определительного и означаемого нужно искать в когнитивной парадигме, которая постулирует существование “третьего мира” между языковым значением и обозначаемой действительностью. Роль такого посредника отводится знанию как идеально-объективной сущности, которая сохраняется в когнитивных структурах сознания и аккумулирует коллективный социальный опыт [Красных 2003: 52-59; КСКТ 1996: 28-29; Сорокин 1997: 45; Moscovici 1988: 211-250; Макаров 2003: 47; Jodelet 1984: 361-362; Кубрякова 1999: 7; Никитин 1988: 18; Залевская 1999: 118-124 и др.].

Данные когнитивной науки позволяют предположить, что значение единицы языка осуществляет референцию относительно неязыковой действительности не прямо, а через “встраивание” в когнитивные структуры сознания [Телия 1996: 91]. Идея “встраивания” созвучна с феноменологическим положением о том, что феномены сознания соотносятся лишь с представлением объекта, а не с его реальным бытием. По всей видимости, это “встраивание” и обеспечивает потенциальную возможность достижения взаимопонимания. Э. Дюркгейм, который первым обратил внимание на роль коллективных представлений в структуре языка и показал, что эти представления представляют “социальную мысль в дополнении к мысли индивидуальной” [Moscovici 1984: 942], тем самым разграничив в языке “индивидуально-психическое и коллективно-психическое” [Бодуэн де Куртенэ 1969(II): 413], определяет их как “способы мышления, деятельности, ощущения, находящиеся вне индивида и наделенные принудительной силой, вследствие которой они ему навязываются” [Дюркгейм 1991: 413]. Существенную часть этих представлений составляет гендерная информация.

На сегодняшний день не создана программная феноменология языка. Феноменологические основы методологии социальных наук сформулированы А. Шютцом: “Я излагаю смысловые акты, ожидая, что Другие проинтерпретируют их именно в этом смысле, и моя схема изложения ориентирована на учет интерпретативной схемы Других. В то же время я могу во всем, что создано Другими и предоставлено мне для интерпретации, искать смысл, который некоторый Другой, создавший его, мог с ним связать. Так в этих взаимных, направленных друг на друга актах изложения и интерпретации смыслов возникает, выстраивается мой социальный мир повседневной интерсубъективности, который так же служит социальным миром Других, на чем, собственно, и основываются все социальные и культурные явления” [Schutz 1940: 468].

Если предположить, что наличие разных этнических и социокультурных групп индивидов служит причиной наличия разных социокультурных миров, то можно говорить о том, что подобным образом на пересечении сознательного и несознательного, психического, физио-биологического и социокультурного, индивидуального, межличностного и межгруппового, через осознание присутствия Другого как части воспринимаемого мира в процессе интерактивного дискурсивного взаимодействия в сознании индивида конструируются гендерные миры маскулинности и фемининности.

При этом язык как “орудийная знаковая деятельность в социальном взаимодействии” выступает вместе с тем “орудием” конструирования гендера и единственным каналом доступа к исследованию процесса конструирования. В таком понимании язык фигурирует как главный объект познания, которое имеет собственную феноменологическую ценность, а процесс ее изучения становится прямым применением сократовского “познай самого себя”.

Лингвистические основы дискурсивной концепции гендера

Философско-методологические и социолого-психологические установки определяют ориентацию собственно лингвистических исследований гендера, способствовавших формированию дискурсивного представления о нем. В то же время, лингвистические исследования выступают единственным источником эмпирических данных о проявлениях гендера в языке и речи, единственным каналом доступа к когнитивным структурам сознания и, тем самым, единственным способом верификации философских и социолого-психологических гипотез.

На заре своего становления лингвистические исследования гендера исходят из соссюровской дихотомии langue-parole и делятся на два глобальных направления: изучение отображения гендерной оппозиции в единицах языка как системы и изучение речевого поведения мужчин и женщин. Преодоление дихотомии становится возможным лишь с введением в понятийный аппарат лингвистики понятия дискурс, которое дает новое нелинейное представление о предмете лингвистики и создает возможность применения исследовательского аппарата лингвистики к изучению самого носителя языка, открыв доступ к формированию структуры человеческого сознания, знаний, оценок, поведенческих установок.

Лингвистические исследования системы языка, которые вписываются в парадигму гомогенности, исходят из позитивистской метафоры отображения. В гендерном анализе языка принцип отображения реализуется в постулате об андроцентризме любого языка, обслуживающего патриархальное общество. Говоря об андроцентризме языка, приверженцы этой концепции имеют в виду наличие на разных уровнях структуры языка средств (лексических, словообразовательных, грамматических, фразеологических), которые фиксируют патриархальные гендерные стереотипы и существуют в виде “готовых блоков”, которыми носитель языка пользуется в речи: “Гендерная стереотипизация фиксируется в языке на всех ее уровнях... В языке фиксируется весь инвентарь ГС (гендерных стереотипов - А.М.), однако частота их использования в речи неодинакова” [Кирилина 1999: 91].

В английском языке к проявлениям андроцентризма относят так называемые “ошибочные средства общеродовой референции” (false generics): лексему MAN, способную к общеродовой или неконкретной референции, т.е. указания на типичного или любого представителя категории homo sapiens (как мужчины, так и женщины), а также к конкретной референции, т.е. указания на мужчину, совмещая таким образом в одном знаке концепты “человек” и “мужчина”; анафор HE, что прототипично соотносится с лицом мужского пола; при общеродовых антецедентах (сравн. We will hire the best qualified person regardless of his sex), эмотивно-оценочные словообразовательные суффиксы, образующие номинации женского рода от общеродовых лексем, ср. poet-poetess, farmer-farmerette; “лексические пробелы”, т.е. отсутствие в языковом инвентаре слов, которые отображают женский опыт; феномен семантической асимметрии, т.е. наличие иерархических отношений между номинациями мужской и женской референции.

Наиболее яркие представители парадигмы гомогенности К. Миллер и К. Свифт исходят из гипотезы о том, что предназначение языка заключается в адекватном отображении неязыковой действительности, а андроцентрический язык не способен выполнить эту функцию, отображая действительность в мужской перспективе [Miller, Swift 1976]. Отсюда идея реформирования языка, сущность которой сводится к замене “андроцентрических блоков” “гендерно нейтральными”, для чего выдаются разные пособия по “политкорректному использованию языка” и проводится пропаганда феминистских идей в обществе.

Слабые стороны такого подхода очевидны. Про структурные элементы андроцентризма можно говорить только в тех случаях, когда выбор языковых средств носителем языка ограничивается инвентарными возможностями языкового материала. Такие явления крайне редки. В английском языке сюда можно причислить разве что “лексические пробелы” [Graddol, Swann 1989]. В подавляющем большинстве случаев в инвентаре языкового материала сосуществуют “андроцентрические” и “политически корректные” альтернативы, ср. man(men) – person(s), people; policeman – police officer; chairman – coordinator, moderator, presiding officer, head, chair; businessman – business executive; he – they, he or she и т.п. Носитель языка может сделать сознательный выбор, и этот выбор может определяться его/ее взглядами, убеждениями, политическими вкусами. Другое дело, что в большинстве случаев носитель языка, по всей видимости, делает этот выбор бессознательно, идя за языковыми и культурными конвенциями, которые составляют контекст дискурса его/ее лингвокультуры. Затем, феномен андроцентризма не может упираться в единицу языка как составную часть инвентаря языкового материала. Его суть можно раскрыть, лишь получив доступ к механизмам порождения и интерпретации дискурса.

Лингвистические исследования системы языка, причисляемые к парадигме аналогии, как и исследования парадигмы гомогенности, исходят из метафоры отображения. Разница лишь в том, что последние считают, что единицы языка отображают физическую и социальную действительность, тогда как первые опираются на идею о том, что они отображают социокультурные представления о ней. Представление о гендере как символе пола эксплицитно или имплицитно связано с номиналистической по своей сути гипотезой о том, что андроцентрический язык определяет андроцентричность мышления его носителей: “Язык формирует границы нашей реальности... Усваивая язык патриархального общества, мы усваиваем патриархальные модели классификации этой реальности как единственно возможные” [Spender 1985: 3]. Согласно этой гипотезе, язык патриархального общества является первопричиной расхождений в моделях гендерного поведения, в том числе и речевого.

Эта гипотеза является методологической основой подавляющего большинства западноевропейских исследований системы английского языка, анализирующих фиксацию средствами языка патриархальных гендерных стереотипов, которые навязывают индивиду андроцентрическое видение мира. Авторы таких исследований разделяют гипотезу об андроцентризме любого языка, обслуживающего патриархальный социум. При этом они считают, что реформистские идеи могут стать продуктивными лишь в случае успеха широкой пропагандистской кампании, задача которой заключается в том, чтобы изменить патриархальные представления о гендерных социальных ролях [Ehrlich, King 1998].

Исследования гендерного речевого поведения требуют отдельного рассмотрения: с одной стороны, речевое поведение индивида представляет собой продукт процесса социализации, в том числе и гендерной; с другой стороны, поскольку социализация – непрерывный процесс, гендерное речевое взаимодействие само по себе является процессом конструирования гендерной идентичности индивида.

Парадигма гомогенности. Исследователи гендерного речевого поведения, которые принадлежат к парадигме гомогенности, стараются установить корреляцию между такой биологической характеристикой индивида, как половая принадлежность, и особенностями речи. Методологически такие работы опираются на эссенциалистическую гипотезу, согласно которой биологический пол является тем основным фактором, который определяет речевое поведение индивида. Имплицитно или эксплицитно они исповедуют позитивистский принцип отображения и исходят из метафоры языка-инструмента. Особенности использования индивидом языкового материала рассматриваются как прямая индикация половой принадлежности. На уровне анализа речевого поведения такой подход воплощается в размежевании “мужского” и “женского” языка, которые подаются как отображение половой дифференциации общества: “Лингвистические отличия - это всего лишь отображение социальных отличий и то, что общество рассматривает мужчин и женщин как две разные иерархически связанные категории, лишь увеличивает отличия в речи женщин и мужчин” [Coates 1986: VI].

Согласно используемым методикам и приемам анализа, эти исследования разделяем на фольклористские и эмпирические.

Фольклористы делают выводы относительно отличий в речи полов, опираясь на интуицию, усиленную фрагментарными наблюдениями над устной и письменной речью, и на гендерные стереотипы, отраженные в фольклоре. Эмпирики строят заключения на основании результатов количественного (статистического) анализа эмпирического материала.

Работы фольклористского подхода не привязаны к одному временному периоду. К таким причисляем работы ранних грамматистов XVII-XVIII столетий, периода кодификации английского языка, описание “женского” языка О.Есперсеном первой половины XX столетия [Jespersen 1922]. Ключевой характеристикой и, в то же время, главным методологическим просчетом любого исследования, причастного к фольклористской традиции, является отождествление стереотипа как программы поведения, которое формирует определенные ожидания относительно речевого поведения мужчин и женщин конкретного лингвокультурного социума на когнитивном уровне, и их реального речевого поведения. Это отождествление является неизбежным свойством несовершенства методологической базы фольклористов, которая не обеспечивает адекватных методов и приемов научного анализа.

На интерпретационном уровне фольклористы имплицитно отталкиваются от эссенциалистической иерархической оппозиции полов, которая в аспекте речевого поведения реализуется в постулировании “нормативной” или “нейтральной” речи, которая отождествляется с речью мужчин, и особой “женского” речи, которая подается как отклонение от нормы.

Фольклористы выделяют фонологические, лексические и грамматические черты “женской” речи, которые отличают ее от “мужской”.

На фонологическом уровне эти особенности четко не обозначены. На лексическом уровне “женскую” речь связывают с широким использованием “пустых” прилагательных и наречий типа pretty nice, интенсификатора so, воздержанием от использования особенно грубых бранных слов. Считается также, что “словарь женщины, как правило, менее широкий, чем словарь мужчины” [там же: 250].

На наиболее полное описание синтаксических особенностей “мужской” и “женской” речи претендует работа О. Есперсена, который связывает “женские” синтаксические конструкции с паратаксисом, т.е. соединением отдельных предикаций бессоюзно или же с помощью сочинительных союзов, а “мужские” – с гипотаксисом, т.е. подчинительной связью [там же: 251]. Эта идея воплощена в двух знаменитых метафорах О.Есперсена, определяющих мужские синтаксические построения как “набор китайских сундучков, один в другом”, а женские - как “набор жемчужин, нанизанных на нить с помощью соединительных слов” [там же: 252]. Необходимо добавить, что в западной лингвистической традиции, находящейся под влиянием античных классических канонов грамматики, со времен эпохи Возрождения держится с достоинством подчинительная связь, так как она соответствует образцу классического латинского предложения, а сочинительная считается “примитивной” [Coates 1996: 26]. Нужно также иметь в виду, что знание классической латинской и греческой грамматики вплоть до XX столетия было мужской привилегией, поскольку женщины большей частью не получали равного с мужчинами образования.

Эмпирический подход характерен для антропологов первой половины ХХ столетия, которые изучали экзотические языки американских аборигенов [Sapir 1961; Haas 1944; Malinovski 1922 и др.], диалектологов, которые регистрировали гендерные отличия в их родных европейских языках [Orton 1962; McIntosh 1952; Pop 1950 и др.] и, наконец, представителей социолингвистического направления, которое сформировалось в начале 60-х годов ХХ столетия [Labov 1972; Trudgill 1972,1974; Milroy 1982 и др.].

Заслуга диалектологов, как и антропологов, на наш взгляд, заключается в том, что они указали на связь между лингвистическими отличиями и социальной структурой общества, что со временем послужило стимулом для развития социолингвистики. Более того, социолингвистика позаимствовала у антропологов полевую методику (the study of grops as working wholes) и понятие социальной сети (social networks), которые оказались очень продуктивными для гендерного анализа.

Социолингвистическое направление лингвистики впервые пытается ответить на вопрос, насколько стереотипные представления про лингвистическое поведение индивида как члена социума соответствуют научным фактам. Оно ориентировано на распространенную в конце 70-х годов XX века доктрину о том, что единственной целью социолингвистики может быть “улучшение лингвистической теории и развитие нашего понимания природы языка” [Trudgill 1978:11]. Эта доктрина отмежевывает социолингвистику, с одной стороны, от функционализма и интеракционизма, который не принимает постулата об автономности языка, а с другой, от нелингвистических гуманитарных дисциплин, которые занимаются изучением взаимоотношений языка и социума, прежде всего, социальной психологии и социологии. Фактор пола, рядом с другими социальными параметрами (классом, этническим типом, возрастом и т.п.), подключается к рассмотрению для объяснения свойств языковой системы, в частности, ее вариативности. И все-таки социолингвистическое направление представляет несомненный интерес, поскольку анализ вариативности языка (главным образом его фонологического уровня) в реальном социальном контексте, включающем разнородные социальные параметры, переключает внимание с абстрактной системы языка на его носителя.

В гендерном аспекте основным результатом социолингвистических исследований стало установление корреляции между полом индивида и нормативностью варианта, которая получило название корреляция социальной стратификации (social stratification). Суть корреляции заключается в том, что в официальной обстановке женщины используют больше стандартных вариантов, чем мужчины той же социальной группы [Labov 1972; Trudgill 1974; Romaine 1978].

На интерпретационном уровне социолингвисты не могут преодолеть влияние стереотипных представлений о мужской и женской социальных ролях. В целом, разными учеными предлагается три основных интерпретационных теории: гипотеза статусной чувствительности (status consciousness), гипотеза скрытого престижа (covert prestige); гипотеза социальных уз (community ties).

Наибольшее распространение приобретает гипотеза статусной чувствительности, согласно которой женщины придают большее значение таким символам самовыражения, как внешность и речь, поскольку, в отличие от мужчин, они находят самовыражение в семье, а не в карьере, и стараются обеспечить детям образец “правильной” речи.

Парадигма аналогии. Исследователи гендерного речевого поведения, причисляемые к парадигме аналогии, исходят из существования символической связи между полом и гендером. “Женский” и “мужской” языки мыслятся как наборы регулярно повторяемых в речи мужчин и женщин лингвистических параметров, ориентированных на систему ценностей, отображающих коллективный культурный опыт мужчин и женщин как членов соответствующей гендерной категории и отличающих субъектов одной категории от другой.

Как и в пределах парадигмы гомогенности, согласно применяемым методикам и приемам анализа языкового материала, выделяем фольклористские и эмпирические исследования.

Фольклористский подход репрезентован ранними роботами Р. Лакофф, которая впервые связывает отличия в речевом поведении мужчин и женщин с социокультурными представлениями о маскулинности и фемининности [Lakoff 1975]. Эти работы заложили основы влиятельной интерпретационной концепции дефицитности, которая исходит из неполноценности “женского” языка относительно “мужского”. Как и О. Есперсен, Р. Лакофф не опирается на экспериментальные данные и так же, как он, рассматривает женский язык как отклонение от нормы относительно мужского. В отличие от О. Есперсена, Р. Лакофф подает “неполноценность” “женского” языка не как следствие биологической природы женщины, а как социально конструированный феномен.

На фонологическом уровне Р. Лакофф связывает “женскую” речь с большей консервативностью и традиционностью произношения.

Кроме того, она отмечает особый интонационный рисунок, присущий исключительно “женской речи”, а именно: вопросительную интонацию утвердительного высказывания-ответа на информационный вопрос.

На лексическом уровне Р. Лакофф, вслед за О. Есперсеном, выделяет такие типичные черты “женской” речи, как “пустые” прилагательные типа adorable, charming, sweet, lovely, divine и т.п., а также интенсификатор so. Как и О. Есперсен, Р. Лакофф считает, что для женщины не является характерным употребление бранных высказываний.

Кроме указанных феноменов, к лексическим особенностям “женской” речи Р. Лакофф также относит наличие в лексиконе женщин намного большего по сравнению с мужчинами количества единиц, обозначающих разные, иногда наиболее утонченные, оттенки цвета: beige, ecru, aquamarine, lavender и т.п.

Если О. Есперсен ориентируется на стандарты письменной речи, то Р. Лакофф интересует, главным образом, речь устная. Как следствие, ее перечень особенностей “женского языка” включает синтактико-прагматические параметры, а именно, использование грамматических форм и конструкций, которые ассоциируются с высокой степенью неуверенности. К таким принадлежат разделительные вопросы, которые не содержат запроса информации, ср.: The way prices are rising is horrendous, isn’t it?; использование вводных слов и конструкций, позволяющих избежать категоричности высказывания, ср.: kinda, sorta, more or less, like, not exactly, a bit, you know и т.п.; просьба в форме вопроса, ср.: Will you please close the door? Won't you close the door?

По мнению Р. Лакофф, недостаточная категоричность “женского” речи приводит к ее неэффективности: женщина ощущает “дефицит” в средствах речевого выражения. Такой стереотип речевого поведения навязывается женщине лингвокультурным социумом, членом которого она является.

Заслуга Р. Лакофф заключается в том, что она обобщает отдельные наблюдения ранних исследователей особенностей речи женщин и показывает, что эти особенности имеют общие корни: социокультурную корреляцию фемининности и социальной беспомощности, которая формирует соответствующие ожидания относительно речевого поведения женщин и тем самым конструирует санкционированные социумом нормативные модели, которые определяют их поведение.

Эмпирический подход репрезентован собственно гендерными исследованиями. Сам термин гендер фиксирует принципиально новый объект изучения: речевое взаимодействие индивидов в конкретном социокультурном контексте.

Становится понятным, что традиционная социолингвистика не обеспечивает адекватного описания лингвистических проявлений гендера: гендерные категории отличаются от географических, этнических и классовых и не укладываются в традиционную социолингвистическую модель социальной стратификации, а исследование особенностей гендерного речевого поведения не может ограничиваться количественным анализом переменных фонологического уровня языка. Становится также ясным, что гендер может быть исследован только в пределах междисциплинарной парадигмы.

Гендерные исследования парадигмы аналогии методологически опираются на этнографию речи (ethnography of speaking) и этнографию коммуникации (еthnography of communication) [Hymes 1972; Gumperz 1971], интерактивную социолингвистику [Goffman 1967, 1974, 1981], микросоциологию языка (sociology of language) [Goffman 1967; Garfinkel 1967], конверсационный анализ (conversational analysis) [Sacks, Schegloff, Jefferson 1974; Goodwin 1980,1990; Schegloff 1987]. Благодаря возрастающей популярности указанных дисциплин, в фокусе внимания лингвистов оказывается не закрытая языковая система, а межличностная вербальная интеракция. Заданием лингвистики становится описание всего арсенала неязыковых факторов (социальных, культурных, психологических), влияющих на выбор языковых средств в разных социальных контекстах. Стержневыми понятиями социолингвистических исследований парадигмы аналогии становятся коммуникативная компетенция и коммуникативная ситуация. Исследователи гендерного речевого поведения впервые говорят о гендерных коммуникативных стратегиях, подчиненных определенным целям, которые, в конечном итоге, определяются социальным распределением власти. Объектом анализа становятся разнообразные речевые действия, т.е. высказывания, которые выступают инструментом реализации той или иной стратегии.

Не используя самого термина “речевое действие”, исследователи фактически рассматривают такие речевые действия, как: перебивание (interruption); эксплицитные реакции согласия и несогласия (agreeable and disagreeable responses); минимальные реакции-ответы (minimal responses) типа mm, mhm, yeah. Синтактико-прагматичесике языковые средства, смягчающие (hedges) или же, наоборот, усиливающие иллокутивную силу высказывания (boosters), которые являются традиционным объектом анализа в гендерной лингвистике, анализируются уже не как изолированные единицы, а как средства реализации определенной стратегии, варьирующие функции и интонационный рисунок в разных коммуникативных контекстах. Сюда принадлежат единицы разных уровней языка: лексические, ср.: perhaps, conceivably, sort of, I think, you know, unfortunately – just so of course, incredibly, absolutely, certainly; синтаксические, главным образом, разделительное вопросы; просодические, а именно, специфика интонационного рисунка высказывания.

Исследователи гендерного речевого поведения нацелены на выявление мужских и женских коммуникативных стратегий, которые, вслед за Р. Лакофф, называют стилями (women’s and men’s interactional styles) – см. например [Coates 1996: 102-103]. Мужские стратегии характеризуются как соревновательными [competitive – Aries 1976; Kalcik 1975; Goodwin 1980], и связывают с доминированием [conversational dominance – Leet-Pellegrini 1980], демонстрацией силы и власти [interaction based on power – Johnson 1980], а женские – как кооперативные [cooperative – Goodwin 1980; Aries 1976; Kalcik 1975] или коллaборативные [collaborative – Edelsky 1981], основанные на солидарности и поддержке [interaction based on solidarity and support – Fishman 1983; Leet-Pellegrini 1980; Tannen 1990; Coates 1996].

В качестве архетипичного средства мужских коммуникативных стратегий рассматривается перебивание, а женских - разделительный вопрос, минимальные реакции-ответы, просодические и лексическое средства, смягчающие категоричность высказывания.

Эмпирический материал, накопленный за период свыше 20 лет, интерпретируют на основе двух стержневых методологических подходов, известных как парадигма доминирования (dominance paradigme) и парадигма отличий (difference paradigme) [Cameron 1992: 70].

Наиболее яркими представителями парадигмы доминирования считают П. Фишман, ранних С. Уэст и Д. Зиммерман, а парадигмы отличий – Д. Таннен, Д. Молтц и Р. Боркер.

Обе парадигмы основаны на противопоставлении мужских соревновательных коммуникативных стратегий доминирования женским коллаборативным стратегиям солидарности и поддержки. В парадигме доминирования мужские и женские стратегии противопоставляются в терминах аксиологической иерархии, а в парадигме отличий – в терминах аксиологического равенства.

В рамках парадигмы доминирования цель женских стратегий видится в обеспечении собственного участия в речевом взаимодействии, контролируемом мужчинами, путем использования инициирующих, поощрительных, поддерживающих и др. речевых действий, которые заставляют мужчин реагировать на высказывание женщин [см. например, Fishman 1983]. При этом делается ударение на интенциональной (не в феноменологическом смысле) природе мужского доминирования: мужчины сознательно перебивают женщин, навязывают свои темы, мысли, монополизируют время говорения [см. например, Fishman 1983]. Такого рода стратегии рассматривают как следствие подчиненного положения женщины в западном англоязычном социуме: авторитарные стратегии мужчин заставляют женщин выполнять всю “грязную работу относительно поддерживания речевого взаимодействия” (interactional shitwok) [Cameron 1992: 72] по аналогии с их стереотипной патриархальной ролью жены (матери), которая предусматривает выполнение разнообразных домашних обязанностей относительно обеспечения жизнедеятельности мужчины и семьи.

Парадигма отличий, как и парадигма доминирования, принимает версию Р. Лакофф о существовании “женского языка”, но, в отличие от последней, подвергает критике его отрицательную оценку и рассматривает его как отличный (different) от “мужского”, но не как менее полноценный (inferior) [там же]. Идеи парадигмы отличий приобретают широкую популярность. Понятие “отличие” (difference), в отличие от понятия “доминирование” (conversational dominance), полностью вписывается в рамки лингвистического анализа: “именно отличие, а не неравенство является тем, чем призвана заниматься структурная лингвистика” [Cameron 1996: 40]. Неравенство же рассматривают как следствие стигматизации отличия.

Не пополняя перечня параметров “женского языка”, исследователи парадигмы отличий прилагают усилия относительно переоценки женских коллаборативных стратегий.

Благодатным грунтом для этого становятся исследования Дж. Холмс, которая указала на асимметрию между формой и функцией языковой единицы и, таким образом, создала богатейшие возможности для переоценки речевого поведения женщин в диапазоне от отрицательно маркированного “неполноценного” (deficient) к положительно маркированному социально корректному вежливому (polite) [Holmes 1995]. При этом женское речевое поведение в однополых парах рассматривают как исходное, естественное, а также существующее вне влияния фактора власти, который вступает в силу при речевом взаимодействии с мужчинами.

Представители парадигмы отличий отказываются прямо связывать закономерности речевого поведения мужчин и женщин с распределением социальной власти.

Методологической основой парадигмы отличий является теория субкультур Д. Молц и Р. Боркер, согласно которой отличия в речевом поведении мужчин и женщин являются следствием их принадлежности к разным культурным группам [Maltz, Borker 1982]. Эта идея основывается на модели Дж. Гамперц, которая применялась для исследования межкультурной коммуникации. Согласно этой модели, члены разных культурных групп пользуются нормами и правилами, приобретенными в своей группе, и отличия в этих нормах и правилах могут вызвать трудности в общении [Gumperz 1964, 1971, 1982].

Развивая положение Дж. Гамперц, теория Д. Молц и Р. Боркер обосновывает отличия в отношениях между полами как разновидность культурных отличий, а межгендерную коммуникацию как разновидность межкультурной: мужчины и женщины принадлежат к разным субкультурам, поскольку их коммуникативная компетенция в процессе социализации формируется в том возрасте, когда они общаются преимущественно в гендерно однородных группах.

Возникают сомнения относительно правомерности отождествления межгендерного общения с межкультурным. Межкультурное общение предусматривает наблюдение за поведением представителя другой культуры, который руководствуется правилами поведения, неизвестными наблюдающему. Межгендерное общение предусматривает опору на общую социокультурную базу, а именно - на доминирующие в обществе стереотипы.

Кроме того, коммуникативная ситуация, в которой работу относительно отладки речевого взаимодействия осуществляет только одна сторона, отображает не просто отношения отличия, а отношения власти и доминирования, и потому коренным образом отличается от коммуникативной ситуации, участниками которой выступают представители независимых культур.

На наш взгляд, несомненным преимуществом парадигмы отличий над парадигмой доминирования является преодоление интенционализма последней. Д. Таннен справедливо отмечает, что закономерности гендерного речевого взаимодействия могут выливаться в доминирование без наличия индивидуальной интенции доминировать в каждом конкретном случае [Tannen 1994: 12]. Тем самым она показывает, что закономерности речевого поведения мужчин и женщин не вкладываются в упрощенную схему мужского доминирования как следствия более высокой самооценки, социального престижа, социальной власти и подчиненного положения женщины, которая признает преимущество мужчины.

Вместе с тем, теория субкультур не разграничивает доминирование как индивидуальное намерение и доминирование как социальное явление. По всей видимости, сосредоточившись на микроконтексте речевого взаимодействия, эта теория не рассматривает контекста макроуровня, на котором доминирование мужчин существует в патриархальном обществе вне зависимости от индивидуальных намерений коммуникантов. Стойкое разделение труда в коммуникативном процессе между мужчинами и женщинами тяжело отнести на счет культурных отличий, если учитывать гендерные социальные асимметрии. Тот факт, что от женщин ожидается приложение намного больших усилий в поддерживании разговора и, более того, большая ответственность за успех коммуникации, свидетельствует о существовании гендерного неравенства на высшем уровне, чем уровень межличностного речевого взаимодействия.

Парадигма гетерогенности. Если работы, которые вписываются в парадигму гомогенности и аналогии, исходят из постулата, что гендерное речевое поведение определяется тем, кем является индивид или кем он/она становится в результате социализации, то исследования парадигмы гетерогенности опираются на постмодернистскую гипотезу, согласно которой то, кем является индивид, определяется (рядом с другими факторами) тем, как он/она говорит [Cameron 1997(а): 49].

Исследования речевого поведения, которые относятся к парадигме гетерогенности, преимущественно основываются на эмпирических данных. Согласно принципам, задействованным в интерпретации эмпирического материала, выделяем перформативный и интерактивный подходы.

Методологической базой перформативного подхода в исследовании гендерного речевого поведения является теория перформативности гендера Дж. Батлер, согласно которой не биологический пол является фундаментом для конструирования гендера, а, наоборот, гендер конструирует пол [Butler 1990(a), 1990(b), 1993].

Дж. Батлер не затрагивает вопросы лингвистических проявлений гендера, но ее идеи провоцируют мощный резонанс в гендерной лингвистике.

В методологии гендерного анализа идею перформативности интерпретируют как беспрерывный процесс конструирования гендерной идентичности с помощью языка. Д. Камерон распространяет знаменитое определение гендера Дж. Батлер как “многоразовой беспрерывной стилизации тела” [Butler 1990(b): 33] на речевое взаимодействие: “маскулинный” и “фемининный” стили … могут мыслиться как фиксация результата многократно повторяемых действий социальных актеров, стремящихся сыграть себя как “настоящих” мужчин и женщин” [Cameron 1997(a): 49].

Идея перформативности особенно привлекательна для феминистской лингвистики не только потому, что она утверждает конструирующую, а не просто индексирующую роль языка, но также потому, что она оставляет место для творчества его носителей: индивид больше не рассматривается как автомат, запрограммированный с раннего возраста на воспроизведение лингвистического поведения, которое соответствует навязываемой обществом гендерной идентичности.

Дж. Коатс, успешно интегрируя микроуровень эмпирического исследования и макроуровень методологических обобщений постструктуралистов, вводит в гендерный анализ интерпретацию языка как “гетерогенного набора дискурсов” [Coates 1996: 239]. Возможности самоидентификации индивида связывают с доступом к разным видам дискурса.

Идея перформативности теснейшим образом связана с признанием плюративности гендерной идентичности. Ее сущность заключается в том, что, имея доступ к разным типам дискурса, индивиды приобретают возможность свободно пересекать запрещенные границы, противясь традиционным гендерным стереотипам.

Такая методологическая платформа стимулирует эмпирические исследования лингвистического конструирования различных версий фемининности и маскулинности. Однако феминисты не в силах продемонстрировать постулат о плюративности гендера в действии: эмпирические исследования показывают, что все конструированные версии маскулинности и фемининности остаются в рамках традиционной патриархальной модели, которая санкционирована социумом и обеспечивает конкурентоспособность на пути к социальным привилегиям [Cameron 1997(a); Kiesling 1997; Coates 1996; Hall 1995; Hall, O’Donovan 1996]. Как у одного, так и у другого пола недостаточно мотивации для “сопротивления” традиционным стереотипам, по крайней мере, у белых мужчин и женщин среднего класса, речевое взаимодействие которых является объектом анализа подавляющего большинства гендерных исследований в лингвистике.

Перспективность идей теории перформативности для дальнейших лингвистических исследований гендера следует связывать, прежде всего, с тем, что они подрывают укоренившиеся в социолингвистике представления о параметрах речевого поведения индивида как индексальных характеристиках его/ее социальной (в том числе и гендерной) идентичности; постулируют конституирующую, а не индексирующую роль языка в процессе конструирования социальной идентичности; отводят индивиду активную роль в лингвистическом конструировании гендера: он/она больше не рассматривается как “автомат”, запрограммированный на воспроизведение лингвистического поведения, соответствующего его/ее биологическому полу.

Методологические просчеты теории перформативности сводятся к тому, что, сосредоточившись на микроконтексте речевого поведения, она подает гендерную идентичность как результат индивидуальной деятельности и, таким образом, не учитывает социального макроконтекста, который ограничивает выбор индивида системой властных отношений и регулятивных норм конкретного лингвокультурного социума; процесс конструирования гендерной идентичности подается без учета его диалогичности, т.е. роли других участников коммуникативной ситуации, взаимодействующих с индивидом; релевантность гендерного параметра в процессе лингвистического конструирования социальной идентичности преувеличивается за счет других социальных параметров.

Приверженцы интерактивного подхода [Kotthoff 2001; Wodak 1997; Eckert, McConnell-Ginet 1995; Cameron 1997(b)] стараются преодолеть методологические просчеты перформативной теории гендера. Гендер провозглашается “интерактивным достижением”. Интерактивность гендера имеет два плана выражения. Во-первых, конфигурация гендерных ролей в каждой речевой ситуации является результатом взаимодействия конкретных коммуникантов. Во-вторых, эта конфигурация является результатом взаимодействия гендерного параметра с другими социальными параметрами (возрастным, классовым, этническим, статусным, конфессионным, профессиональным, образовательным и т.п.) в определенном культурном, ситуативном и институциональном контексте. Таким образом, отталкиваясь от достижений перформативной теории, интерактивный подход преодолевает ошибочные представления о произвольности гендера, которые позволяют пересматривать и переоценивать его в каждой ситуации. Приверженцы интерактивной теории подчеркивают стабильность гендерных отличий в обществе, очевидных в многочисленных повседневных ситуациях (как, например, оплата женской и мужской работы), где биологический пол как “естественный фактор” имеет реальную значимость и не может быть интерпретирован как сменный социальный конструкт [Wodak 1997: 12]. С точки зрения интерактивной теории конструктивистский термин институциализация Э.Гоффмана имеет намного большую экспланаторную силу, чем термин перформативность, заимствованный Дж. Батлер из теории речевых актов.

Опираясь на идеи Э. Гоффмана и Г. Гарфинкеля, согласно которым биологические отличия полов, хотя и непосредственно не влияют на способность индивидов выполнять те или иные социальные задачи, являются основанием для распределения власти и ресурсов не только в семейной, экономической и политической сферах, но и в сфере неинституциональных межличностных отношений [Goffman1967; 1974; 1981; Garfinkel 1967], представители интеракционной теории подчеркивают, что перформативность и плюративность гендера не является следствием индивидуального выбора. В значительной мере они представляют собой воспроизведение регулятивных и властных социокультурных норм. Эти же нормы формируют культурно обусловленные ожидания, согласно которым интерпретируется поведение индивида независимо от его/ее намерений. В результате, индивид никогда не имеет полного контроля над реализацией своей гендерной идентичности в дискурсе.

Таким образом, интерактивная теория рассматривает гендер как интерактивно и дискурсивно конструированную категорию. Интерактивность проявляется в двух плоскостях: как процесс и продукт взаимодействия гендера с другими параметрами социальной идентичности индивида (возрастом, социальным статусом, национальной, профессиональной, расовой, конфессионной принадлежностью, образованием), а также других участников речевого взаимодействия, в широком разнообразии социальных контекстов.

Интерактивная теория позволяет преодолеть как релятивистские утверждения о полной произвольности гендера, так и ранние структуралистские положения о бинарности этой категории. Она учитывает стабильность гендера, с одной стороны, и допускает его контекстуальную вариативность, с другой. Основным достижением приверженцев интерактивного подхода нужно признать утверждение принципа релятивизации пола, т.е. признания его социально и культурно конструированным феноменом, репрезентация которого является институциализированной и ритуализированной.

При всей перспективности идеи дискурсивного конструирования гендера, исследования, декларирующие принятие этой идеи за методологическую основу, не идут дальше изучения речевого взаимодействия индивидов как готового продукта. В современной лингвистике практически не существует исследований, проливающих свет на природу процесса конструирования гендера в дискурсе, т.е. исследований, способных дать ответ на такие вопросы: за счет чего обеспечивается регулятивная функция дискурса; каким образом в процессе конструирования задействован регулятивный потенциал единицы языка; какие средства языка задействованы в процессе конструирования; в каких типах дискурса процесс конструирования достигает наибольшей интенсивности; как характерологические особенности языка принимают участие в этом процессе: усиливают или нейтрализуют его; что в этом процессе стабильно, а что подвластно изменениям.

Выводы

В дискурсивной онтологии гендер определяется как перформативная и плюративная социокультурная категория, конструированная в социально-психологическом пространстве дискурса лингвокультурного сообщества в процессе межличностного и социального взаимодействия, прежде всего, речевого.

Перформативность гендера проявляется в существовании этой категории как беспрерывного процесса конструирования и его продукта. Плюративность гендера выражается в наличии потенциальной возможности альтернативной гендерной самоидентификации индивида, отличной от навязываемой ему/ей социумом.

Перформативность и плюративность гендера не является следствием индивидуального выбора. В значительной мере они представляют собой воспроизведение регулятивных социокультурных норм. Эти нормы формируют культурно обусловленные ролевые ожидания, согласно которым социальное окружение может интерпретировать поведение индивида независимо от его/ее намерений. В результате, индивид никогда не имеет полного контроля над реализацией своей гендерной идентичности.

Гендер невозможно отделить от других социальных параметров (статусного, этнического, возрастного, профессионального и т.п.), которые влияют как на материальные формы гендерных отношений в обществе, так и на символические репрезентации маскулинности и фемининности, навязываемые индивиду обществом и влияющие на его/ее поведение, в том числе и речевое.

Языку принадлежит конституирующая, а не индексирующая роль в процессе конструирования гендерной идентичности.

Назрела необходимость изучения механизма конструирования гендера в дискурсе, для чего необходимо уточнить понятие дискурса как лингвистического и экстралингвистического континуума конструирования, очертить перечень лингвистических средств конструирования гендера и раскрыть механизм их регулятивного влияния на субъект дискурса.

БИБЛИОГРАФИЯ

Абрамов С.Н. Герменевтика, интерпретация, текст // Studia Linguistica 2. – СПб., 1996. – С. 114-119.

Абрамов С.С. Неявная субъективность: (Опыт философского исследования). – Томск: Изд. Томского ун-та, 1991.

Агацци Э. Человек как предмет философии // Вопросы философии. – 1989. – №2. – С. 24-34.

Айзерман Л.С. Испытание доверием: Записки учителя. – М.: Просвещение, 1991.

Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. – Л.: Изд-во Ленингр-го ун-та, 1968.

Анцупов А.Я., Шипилов А.М. Конфликтология. – М..: ЮНИТИ, 1999.

Апресян Ю. Д. Избранные труды. Т.2. Интегральное описание языка и системная лексикография.

Аристов С. А., Сусов И. П. Коммуникативно-когнитивная лингвистика и разговорный дискурс. – 1999. — http://homepages.tversu.ru/~susov/Aristov.htm

Аристов С. А. Прагмалингвистическое моделирование мены коммуникативных ролей: Автореф. дис. …канд. Филол. наук: 10.02.19. – Тверь, 2001.

Арстанов М.Ж., Пидкасистый П.И., Хайдаров Ж.С. Проблемно-модельное обучение: вопросы теории и технологии. – Алма-Ата: Мектеп, 1980. – 200 с.

Арутюнова Н.Д. Аномалии и язык (К проблеме языковой «картины мира») // Вопросы языкознания. – 1987. – № 3. – С. 3-19.

Арутюнова Н. Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. — М.: Сов.энцикл., 1990. – С.136-137.

Арутюнова Н.Д. Речь // Лингвистический энциклопедический словарь. – М.: Сов. энцикл., 1990б. – С.414-416.

Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений : Оценка. Событие. Факт. – М.: Наука, 1988.

Арутюнова Н.Д. Фактор адресата. // Изв. АН СССР. Сер. лит. и языка. – 1981. – Т. 40. – № 4. – С. 356-367.

Асмолов А., Фейгенберг Е. За порогом рациональности: лингвоцентризм и парадоксы невербальной коммуникации. – http://www.ashtray. ru

Баженов Л.Б. Строение и функции естественнонаучной теории. – М.: Наука, 1978.

Бахтин М. Проблемы текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках // Бахтин М. Эстетика словесного творчества. – М., 1979.

Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. – М.: Худож. лит., 1986. – С.428-472.

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М.: Наука, 1979.

Бацевич Ф.С. Основи комунікативної лінгвістики. – К.: Академія, 2004. – 342 с.

Башляр Г. Новый рационализм. – М., 1987.

Белова А.Д. Лингвистические аспекты аргументации. – К.: ИИА «Астрея», 1997.

Бєлова А.Д. Поняття «стиль», «жанр», «дискурс», «текст» у сучасній лінгвістиці // Вісн. КНУ. Інозем. філологія. – 2002. – Вип. 32-33. – С.11-14.

Безуглая Л.Р. Историческая динамика речевого акта квеситива в немецком и английском языках: Дис... канд. филол. наук: 10.02.04 / Харьковский гос. ун-т. – Харьков, 1998.

Безуглая Л.Р. Языковые конвенции и конвенциональность значения // Нова філологія. – 2002. – №4 (15). – С. 5-12.

Безуглая Л.Р., Бабич Е.Н. Ложь как разновидность речевого акта ассертивного типа // Вісник Харків. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. – 2003. – № 609. – С. 97-100.

Бєлєхова Л.І. Словесний поетичний образ в історико-типологічній перспективі: лінгво-когнітивний аспект (на матеріалі американської поезії). – Херсон: Айлант, 2002.

Белкин А.С. Ситуация успеха. Как её создать. — М.: Просвещение, 1991.

Белова А.Д. Лингвистические аспекты аргументации. – К.: Изд-во Киев. нац. ун-та им. Тараса Шевченко, 1997.

Белова А.Д. Американизм, американский политический дискурс и идиостиль президента Теодора Рузвельта // Вісник Харківського держ. ун-ту. – 1999. – №430. – С.6-13.

Бердяев Н.А. Самопознание: Опыт философской автобиографии. — Москва: Мысль, 1990.

Бернал Дж. Наука в истории общества. – М.: Изд.иностр.лит., 1956.

Бігарі А.А. Емотивна аргументація у дискурсі сімейного спілкування// Мовні і концептуальні картини світу. Зб. наук. пр. К.: Київ. нац. ун-т ім. Тараса Шевченка. – 2000. – С.30 –39.

Биценко Т.О. Історична динаміка експресивів негативної емоційності в англійському дискурсі XVI-XX ст.:Автореф. дис… канд. филол. наук.: 10.02.04/ХНУ. — Х.,2004.

Бляхер Е.Д., Волынская Л.М. Картины мира и механизмы познания. – Душанбе: Ирфон, 1976.

Богданов В.В. Классификация речевых актов // Личностные аспекты речевого общения. – Калинин: изд-во Калинин. гос. ун-та, 1989. – С. 25-36.

Богданов В.В. Текст и текстовое общение. – СПб.: Наука, 1993.

Бодалев А.А. Личность и общение. – М.: Педагогика, 1983.

Бодалев А.А. О коммуникативном ядре личности // Сов. педагогика. – 1990. – № 5. – С. 77-81.

Бодалев А.А. Восприятие и понимание человека человеком. – М.: Изд–во МГУ, 1982.

Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. – М.: Изд-во АН СССР, 1963. – Т.1. – 384с.; Т.2. – 391 с.

Бойко А.Н. Теория и методика формирования воспитывающих отношений в общеобразовательной школе. – К.: Вища школа, 1991.

Болдырев Н.Н. Когнитивная семантика (курс лекций по английской филологии). Изд. 2-е, стереотипное. – Тамбов: Изд-во ТГУ, 2001.

Бондаренко Е.В. Методология "теплой" лингвистики в построении национальной языковой картины мира // Нові підходи до філології у вищій школі: Тези доповідей наук. конф. – Мелітополь, 1996 р. – С. 32-33.

Бондаренко Е.В. К методологии изучения "теплой" картины мира // Вісник Харків держа. ун-ту. – 1997. – № 390. – С. 14-17.

Бондаренко Е.В. К методологии анализа лексического компонента языка (категория времени в «теплой» языковой картине мира). Препринт. – Харків: ХДУ, 1997.

Бондаренко Е.В. «Теплая» картина мира: определение и функции // Вісник Харків. нац. ун-ту. ім. Каразіна. – 2001. – № 537. – С. 199-205.

Бондаренко Е.В. Картина мира: опыт лингво-когнитивного синтеза // Вісник Харків. нац. ун-ту ім. Каразіна. – 2004. – № 635. – С. 8-12.

Бор Н. Избранные научные труды: В 2 т. – М.: Наука, 1970-1971.

Борзенков В.Г. Человек, наука, методология науки // Человек. – 1995. – № 6.– С. 5-16.

Бродский И. Большая книга интервью. Второе, исправленное и дополненное издание. – М.: Захаров, 2000.

Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. Электронный ресурс: <http://infolio.asf.ru/Sprav/Brokgaus/1/1709.htm>

Брутян Г.А. Язык и картина мира // НДВШ. Филос. Науки. – 1973. – №1.

Бубер М. Проблема человека // Два образа веры. – М., 1995.

Бурбело В.Б. Художній дискурс в історії французької мови та культури IХ – ХVII сторіччя: Автореф. ... дис. д-ра філол. наук: 10.02.05 / Київ. нац. ун-т ім. Тараса Шевченка. – 1999.

Бурков С. Письма из Америки // Дружба народов. – 1994. – № 5.

Вавилов С.И. Глаз и солнце. – М., 1976.

Вайсгербер Й. Л. Язык и философия // Вопросы языкознания. – 1993. – №2.

Васильева А.Н. Художественная речь. – М.: Русский язык, 1983.

Вацлавик П., Бивин Д., Джексон Д. Прагматика человеческой коммуникации. – М.: Гнозис, 2000.

Вежбицка А. Семантические универсалии и описание языков. – М.: Языки русской культуры, 1999.

Вербицкий А.А. Игровые формы контекстного обучения. Использование принципа проблемного обучения в преподавании руського язика и общенаучных дисциплін иностранным учащимся // Материалы конф. МГУ. – М.: Изд-во МГУ, 1986.

Вернадский В.И. Живое вещество. – М.: Наука, 1976.

Вернадский В.И. Размышления натуралиста. В 2 кн. – М.: Наука, 1975-1977.

Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения. – М.: Наука, 1993.

Виттгенштейн Л. Философские работы: Ч.1. – М., 1994.

Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. – 2-е, испр. и доп. изд. – М.: Высшая школа, 1986.

Водак Р. Язык. Дискурс. Политика / Пер с англ. – Волгоград; Перемена, 1997.

Волкогон Н.Л. Особливості перекладу тропів у рекламному дискурсі ( на матеріалі іспаномовної прес-реклами) // Мовні і концептуальні картини світу. Зб. наук. пр. К.: Київ. нац. ун-т ім. Тараса Шевченка. – 1998. – С. 31 – 36.

Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. Основне проблемы социологического метода в науке и языке. – Л.: Прибой, 1929. – 188 с.

Воробйова О.П. Когнітивна поетика: здобутки і перспективи // Вісник Харків нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. – 2004. – № 635. – С. 18-22.

Вострова С.В. Фреймовий аналіз концептуальної ситуації “перебіг хвороби” в англомовному медичному дискурсі // Мовні і концептуальні картини світу. Зб. наук. пр. К.: Київ. нац. ун-т ім. Тараса Шевченка. – 2002. - №7. – С. 90 – 102.

Гайденко П.П. Проблема рациональности на исходе XX века // Вопр.философии. – 1991. – №6. – С.3-14.

Гак В. Г. Высказывание // Лингвистический энциклопедический словарь. — М.: Сов.энцикл., 1990. – С.90.

Галеева Н.Г. Основы деятельностной теории перевода. - Тверь, 1997.

Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. - М.: Наука, 1981.

Гачев Г.Д. Книга удивлений или Естествознание глазами гуманиста. Образы в науке. – М.: Педагогика, 1991.

Герман И.А. Лингвосинергетика. – Барнаул.: Алтайская акад. экономики и права, 2000.

Герц Г. Принципы механики, изложенные в новой связи // Жизнь нации: онтология вступлений к классике естествознания /Сост. и автор библ. очерков С.П.Капица. Отв. ред. Л.А. Арцимович. – М., 1973.

Гловинская М.Я. Русские речевые акты и вид глагола // Логический анализ языка. Вып. 5. Модели действия. – М.: Наука, 1992. – С. 123-130.

Горелов И.Н. Невербальные компоненты коммуникации. – М.: Наука, 1980.

Григорьева Т.П. Японская художественная традиция. – М.: Наука, 1979.

Гудков Д.Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. М.: ИТДГК “Гнозис”, 2003.

Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1984. – 397 с.

Гуссерль Э. Логические исследования. Пролегомены в чистой логике. Ч.1. – К.: Вентури, 1995.

Гуссерль Э. Картезианские размышления. – СПб.: Наука, 2001. – 315 с.

Дейк ван Т.А. Анализ новостей как дискурса // Дейк ван Т.А. Язык, познание, коммуникация. – М.: Прогресс, 1985. – С. 111-160.

Дейк Т. ван. Контекст и познание: Фреймы знаний и понимание речевых актов // Т. ван Дейк. Язык. Познание. Коммуникация. / Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1989. – С. 12-40.

Дейк Т.А., ван. Язык. Познание. Коммуникация: Пер. с англ./ Сост. В.В. Петров. Под ред. В.И.Герасимова. – М.: Прогресс, 1989.

Дементьев В.В. Фатические речевые жанры // Вопросы языкознания. – 1999. - № 1. – С.37 – 55.

Демьянков В.З. Англо-русские термины по прикладной лингвистике и автоматической переработке текста. // Всесоюзн. Центр переводов. Тетради новых терминов, 39. Вып.2. Методы анализа текста – М., 1982.

Диалектика текста ( под ред. Варшавской А.И. ). – СПб.: Изд-во С.- Петерб. ун-та, 1999. – Т. 1.

Дианова В.М. Методология гуманитарного знания в перспективе XXI века. К 80-ю М.С.Кагана. Мат-лы межд. научн. конф. 18 мая 2001 г. Санкт-Петербург. Серия “Symposium”. Вып. 12. СПб: Санкт-Петербургское философское общество, 2001. – С. 290-294.

ДІК – Дискурс іноземномовної комунікації (колективна монографія) / Ред. К.Кусько. – Л.: Вид-во ЛНУ, 2001.

Дискурс // Энциклопедия «Кругосвет». Электронный ресурс: <http://www.krugosvet.ru/articles/82/1008254/1008254a1.htm>

Дискурс, речь, речевая деятельность. Сб. обзоров. – М., 2000.

Дышлевый П.С. Естественнонаучная картина мира как форма синтеза Знания // Синтез современного научного знания. – М., 1973. – С.94-120.

Дюбуа Ж. и др. Общая риторика. – М.: Прогресс, 1985.

Евлампиев И.И. Андрей Тарковский и новая философия человека // Вопросы философии – 1996. – № 2. – С. 30-34.

Дюркгейм Э.О. О разделении общественного труда. Метод социологии. – М.: Наука, 1991. – 573 с.

Ейгер Г.В. Механизмы контроля языковой правильности высказывания. – Х.: Основа, 1990.

Ейгер Г.В. Язык и синергетика // Вестник Харьковского университета. – 1992. – № 372. – с. 131-137.

Есенин-Вольпин О.С. Философия. Логика. Поэзия. Защита прав человека: Избранное. – М.: РГГУ, 1999.

Жаботинская С.А. Теория номинации: Когнитивный ракурс // Вестник МГЛУ. – 2003. – № 478. – С. 145-164.

Жуковець Г.Л. Типові словотвірні моделі у сучасному лейбористському дискурсі ( на матеріалі промов членів лейбористської партії з 1997 по 2001 роки) // Мовні і концептуальні картини світу: Зб.наук. пр. – К.: КНУ ім. Тараса Шевченка, 2001. - №5. – С. 60 – 65.

Залевская А.А. Введение в психолингвистику. – М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 1999. – 382 с.

Зернецкий П.В. Единицы речевой деятельности в диалогическом дискурсе // Личностные аспекты языкового общения: Межвуз. сб. науч. трудов. – Калинин: Изд-во Калинин. гос. ун-та, 1989. – С. 89-95.

Кожин А.Н., Крылова О.А., Одинцов В.В. Функциональные типы русской речи. – М.: Высш. шк., 1982.

Ильин Е.Н. Герой нашего урока. – М.: Педагогіка, 1991.

Ильин Е.Н. Путь к ученику.– М.: Просвещение, 1988.

Ильин И.П. постмодернизм. Словарь терминов. – М.: ИНИОН РАН, 2001. – 382 с.

Ільченко О.М. Етикет англомовного наукового дискурсу. – К.: ІВЦ “Політехника”, 2002.

Исповедь Блаженного Августина, епископа Иппонийского // Богословские труды. Сб. – М., 1979.

Каган М.С. О духовном: (Опыт категориального анализа) // Вопросы философии. – 1985 – №9. – С. 90-107.

Каменская О.Л. Текст и коммуникация. – М.: Высш.шк., 1990.

Кан- Калик В.А. Педагогическая деятельность как творческий процесс. – М., 1977.

Кан-Калик В.А. Учителю о педагогическом общении. – М.: Просвещение, 1987. – 190с.

Капська А.Й. Педагогіка живого слова. – К., 1997.

Карабан В.И. Сложные речевые единицы. Прагматика английских асиндетических полипредикативных образований. – К.: Вища школа. – 1989. – 131с.

Карасик В.И. О категориях дискурса // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты: Сб. научн. трудов. – Волгоград – Саратов: Перемена, 1998. – С. 185 – 197.

Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. — Волгоград: Перемена, 2002.

Карасик В.И. Религиозный дискурс // Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики. – Волгоград: Перемена. – 1999. – С.3

Карасик В.И. Язык социального статуса. – М.: ИТДГК “Гнозис”, 2002.

Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепт и дискурс. – Волгоград: Перемена, 2002.

Караулов Ю.Н. Лингвистическое конструирование и тезаурус литературного языка. – М., 1981.

Кассирер Естественнонаучные понятия и понятия культуры // Вопросы философии. – 1991. – №13. – С. 158-173.

Кибрик А.А. Анализ дискурсу в когнитивной перспективе. Дисс. в виде науч. докл. на соискание ученой степени докт. филол. наук. – М., 2003.

Ким Ю. Письма из Южной Кореи // Дружба народов. – 1994. — №1.

Кирилина А. Гендер: лингвистические аспекты. – М.: Изд-во "Институт социологии РАН", 1999. – 180 с.

Киященко Л.П. В поисках исчезающей предметности (очерки о синергетике языка). - М.: РАН, 2000.

Клюев Е.В. Речевая коммуникация. Успешность речевого взаимодействия. – М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2002.

Коваль М.Н. Відбиття розвитку мовної картини світу у лексиці іспаномовного суспільно-політичного дискурсу // Мовні і концептуальні картини світу: Зб.наук. пр. – К.: КНУ ім. Тараса Шевченка, 2002. - №7. – С.224 – 230.

Колесник О.С. Функціональні особливості номінативних одиниць вербалізації міфологічних концептів у поетичному дискурсі ( на матеріалі англомовних текстів рок-пісень кінця ХХ ст.) // Вісник Житомирського держ.ун-ту. – Житомир, 2004. - №17. – С. 151- 154.

Коломієць Н.В. Дискурс Інтернету як різновид дискурсу // Мовні і концептуальні картини світу: Зб.наук. пр. – К.: КНУ ім. Тараса Шевченка, 2001. - №5. – С.93 – 97.

Коломинский Я.Л. Психология общения. – М., 1974.

Коломинский Я.Л. Человек среди людей. – Минск: Нар. асвета, 1987.

Колшанский Г.В. Соотношение субъективных и объективных факторов в языке. – М., 1975.

Колшанский Г.В. Функции паралингвистических средств в языковой коммуникации // Вопр. языкознания. - №1. – 1973. – С.16 –25.

Колшанский Г.В. Паралингвистика. – М.: Наука, 1974. – 81 с.

Комар Р. Авторська ремарка як засіб психологізації зображення у художньому дискурсі // Дискурс іноземномовної комунікації ( под ред. К. Я. Кусько ). – Львів: Видавництво Львівського нац. ун-та ім. І. Франка, 2001. – С. 252 –261.

Комунікація та зв’язок //http://pn.pqlu.ru.

Кон И.С. В поисках себя. Личность и ее самопознание. – М., 1984.

Корнилов Р.А. Языковые картина мира как производные национальных менталитетов. Изд. 2-е испр. и дополн. Москва: ЧеРо, 2003.

Котенко Р.В. Вопрос о человеке в философии Мартина Бубера // Человек. –1997. – №4. – С.63-69.

Корнійко І.Віртуальні інтерв`ю як одна з форм віртуального дискурсу // Мовні і концептуальні картини світу: Зб.наук. пр. – К.: КНУ ім. Тараса Шевченка, 2000. - С.206 – 212.

Коротеева О.В.Дефиниция в педагогическом дискурсе: Автореф. дисс. … канд. филол. наук // Волгоград. гос. ун-т. – Волгоград, 1999.

Кочетова Л.А. Лингвокультурные характеристики английского рекламного дискурса: Автореф. дисс. …канд. филол. наук: 10.02.04 / Волгоград. гос. ун-т. – Волгоград, 1999.

Красных В.В. “Свой” среди “чужих”: миф или реальность? – М.: ИТДГК “Гнозис”, 2003.

Красных В.В. Основы психолингвистики и теории коммуникации. — М.: Гнозис, 2001.

Крейдлин Г.Е., Чувилина Е.А. Улыбка как жест и как слово // Вопросы языкознания. – 2001. - № 4. – С.66 – 93.

Крейдлин Г.Е. Невербальная семиотика: язык тела и естественный язык. – М.: Новое литературное обозрение, 2002.

Крижанівська М.В. Невербальні елементи комунікації як складові комунікативної компетенції у дискурсі телеінтерв`ю // Мовні і концептуальні картини світу: Зб.наук. пр. – К.: КНУ ім. Тараса Шевченка, 2002. - №7. – С.275 – 285.

Крючкова П.Г. Авторитарний дискурс ( на матеріалі сучасної англійської мови): Автореф. ... дис. канд. філол. наук: 10.02.04 / Київ.нац. ун- т ім.. Тараса Шевченка. – К., 2003.

КСКТ = Краткий словарь когнитивных терминов / Е.С. Кубрякова, В.З. Демьянков, Ю.Г. Панкрац, Л.Г. Лузина/ Под общей ред. Е.С. Кубряковой. – М.: Моск. гос. ун-т, 1996. – 245 с.

Кубрякова Е.С. Понятия «дискурс» и «анализ дискурса» в современной лингвистике // Дискурс, речь, речевая деятельность: Сб. науч.-аналит. обзоров. – М.: ИНИОН РАН, 2001. – С.3-15.

Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века // Язык и наука конца ХХ века /Под ред. Ю.С. Степанова. — М.: РАН, 1995. — С.144-238.

Кубрякова Е.С. Языковое сознание и языковая картина мира // Тр. Междунар. конф. “Филология и культура”. – Тамбов: Изд-во Тамбов. ун-та, 1999. – С. 6-13.

Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. – М.: Языки славянской культуры, 2004.

Кун Т. Структура научных революций. – М., 1977.

Кусько К.Я. Дискур іноземномовної комунікації: концептуальні питання теорії і практики // Дискурс іноземномовної комунікації / Колект. моногр. під заг. ред. К.Я. Кусько. – Львів: Вид. Львів. нац. ун-ту, 2001. – С.25-48.

Лабунская В.А. Невербальное поведение (социально-перцептивный подход). – Ростов-на-Дону: Изд-во Рост. гос. ун-та, 1986.

Лагутин В.И. Проблемы анализа художественного диалога (К прагмалингвистической теории драмы). – Кишинев: Штиинца, 1991.

Лайонз Дж. Лингвистическая семантика: Введение / Пер. с англ. В.В. Морозова и И.Б. Шатуновского; Под общ. ред. И.Б. Шатуновского. – М.: Языки славянской культуры, 2003.

Леонтович О.А. Структурно-динамическая модель межкультурной коммуникации между русскими и американцами. // Автореф. ... дис. д-ра филол. наук. – Волгоград, 2002.

Леонтьев А.А. Педагогическое общение. – М.: Знание, 1979.

Леонтьев А.Н. Психология образа // Вестник Моск. ун-та. Серия 14. Психология. –1979. – №2. – С.3-13.

Леонтьев А.А. Язык не должен быть "чужим" // Этнопсихологические аспекты преподавания иностранных языков. – М.: Языки русской культуры, 1996. – С. 41-47.

Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. – М.: МГУ, 1972. 575 с.

Литовченко А.Д. Декларативность как черта официального политического дискурса Украины // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства. – Харків: ХНУ, 2001. – С.217 - 223.

Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. – М.: Наука, 1984. – 444 с.

Любарский Г. О стиле жизни // Знание-сила. – М., 1992. – № 3. – С.47-55.

Львова Ю.Л. Творческая лаборатория учителя .– М.: Просвещение, 1992.

Макаренко А.С. Некоторые выводы из моего педагогического опыта: Соч. в 7 тт. – М.: Изд-во АПН СССР, 1957.- Т. 4. – С. 197-251.

Макаренко А.С. Сегодня: новые материалы, исследования, опыт / Сост. А. А. Фролов. – Нижний Новгород, 1992.

Макаров М.Л. Основы теории дискурса. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2003.

Малікова О.В. Про метамову, метакомунікацію та засоби її реалізації в сучасній англійській мові // Мовні і концептуальні картини світу: Зб. наук. праць. – К. : Логос, 2002. – С. 236-244.

Малікова О.В. Засоби позначення риторичного прийому балансування аргументів у сучасному науковому дискурсі // Мовні і концептуальні картини світу: Зб.наук. пр. – К.: Київ. нац. ун - т ім. Тараса Шевченка, 2001. - №7. – С.326 – 338.

Мамардашвили М. Карезианские размышления. — М.:Прогресс, 1993.

Манденльштам О.Э. Отклик неба. Стихотворения. Проза. – Алма-Ата: Жазуши, 1989.

Мантегацца П. Физиономия и выражение чувств. - Киев, 1886.

Матевосян И.В. Толкование эмоциональных состояний как ключ к пониманию культур // Филологические науки. - 1999. - №3. - С.12 – 24.

Матюхина Ю.В., Шевченко И.С. Прагматические особенности фатической метакоммуникативной информации в дискурсе // “Треті Каразінські читання: методика і лінгвістика – на шляху до інтеграції”. — Харків: Харків. нац. ун-т. ім. В.Н. Каразіна, 2003. — С. 110-111.

Матюхина Ю.В. Развитие системы фатической метакоммуникации в английском дискурсе XVI – XX вв.: Дисс. … канд. филол.наук: 10. 02.04. – Харьков, 2004.

Медведева Л.М. О типах речевых актов // Вестник Харьков.гос. ун-та, 1989. - № 339. – С.42 – 46.

Менджерицкая Е.О. Термин «дискурс» в современной зарубежной лингвистике // Лингвокогнитивные проблемы межкультурной коммуникации. – М., 1977.– С.130-133.

Мерло-Понти М. О феноменологии языка // Знаки. – М.: Искусство, 2001. – С.95-111.

Мечников И.И. Этюды оптимизма. – М.: Наука.

Мечковская Н.Б.Язык и религия. – М.: ФАИР, 1998.

Милевская Т. Дискурс и текст: проблема дефиниции. Электронный ресурс: <http://teneta.rinet.ry/rus/me/milevskat-discourseandtextdfn.htm>

Минкин Л.М., Моисеева С.А. К проблеме соотношения мышления, языка и речи//Вісник Харків. нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. – 2004. – № 635. – С.103-109.

Минкин Л.М. К теории праксематики: темпоральный субстрат речевого акта // Вісник Харків. нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. — 2003. — № 586. — С.38-44.

Миронова Н.И. Политический дискурс vs. оценочный дискурс // Политический дискурс в России. – М., 1997. – С.41-50.

Михайловский В.Н., Хон Г.Н. Диалектика формирования современной научной картины мира. – Ленинград: Изд-во Ленингр. ун-та, 1989.

Михайлова Е.В. Интертекстуальность в научном дискурсе ( на материале статей): Автореф. дисс. ... канд.. філол. наук / Волгоград. гос. ун-т, 1999.

Михайлова Л.В. Еволюція директивних мовленнєвих актів в англійській мові Автореф. дис… канд. филол. наук.: 10.02.04/ХНУ. — Х., 2002.

Можейко М.А. Нелинейных динамик теория // Постмодернизм. Энциклопедия. – Мн.: Интерпрессервис, 2001. – С. 499-501.

Моль А. Искусство и ЭВМ. – М.: Мир, 1975.

Морозова Е.И. Ложь как дискурсивное образование: лингвокогнитивный аспект. – Х.: Экограф, 2005.

Морозова Е.И. Онтологические основы описания лжи // Вісник Харків. нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. — 2003. — № 609. — С.106-110.

Морозова И.И. Стратегии вежливости как способ редукции когнитивного диссонанса // Вісник Харків. нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. — 2001. — № 537. — С.86-93.

Москальчук Г.Г. Структура текста как синергетический процесс. – М.: УРСС, 2003.

Мостепаненко А.М. и др. О типологии пространственно-временных отношений в сфере искусств // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. – Л., 1974.

Нагайчук В.В. Еволюція іллокутивних дієслів в англійській мові 16-20 століття. // Автореф. дисс... канд. філол. наук: 10.02.04 / Київ. ун-т ім Т.Г.Шевченка. – К., 1993.

Налимов В.В. В поисках иных смыслов. – М.: Прогресс, 1993.

Налимов В.В. Вероятностная модель языка. - М.: Наука, 1979.

Налимов В.В. Требование к изменению образа науки // Вестн. МГУ. Сер.7. –1991. – №5. – С.18-33.

Наумова Н.Г. Реалізація комунікативно-прагматичних настанов ділового дискурсу дискурсі // Мовні і концептуальні картини світу: Зб.наук. пр. – К.: Київ. нац. ун - т ім. Тараса Шевченка, 2000. – С.255 – 261.

Никитин Е.П. Природа обоснования. – М., 1981.

Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. – М.: Высшая школа, 1988.

Николис Дж. Динамика иерархических систем. Эволюционное представление. – М.: Мир, 1989.

Новикова Л., Сиземская И. Философская антропология Н.А.Бердяева // Человек. – 1997. – №3. – С. 57-66.

Ортега-и-Гассет Х. Дегуманизация искусства. – М.: Радуга, 1987.

Орлов Г.А. Современная английская речь. – М.: Высш.шк., 1991.

Остин Дж. Д. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. – 1986. – № 17. – С. 22-130.

Островська О. Модальна лексика в художньому дискурсі // Дискурс іноземномовної комунікації ( под ред. К. Я. Кусько ). – Львів: Видавництво Львівського нац. ун-та ім. І. Франка, 2001. – С.229-238.

Павиленис Р.Й. Проблема смысла. Современный логико-философский анализ языка. – М., 1983.

Панасенко Н.І. Гендерні стратегії пісенного дискурсу (лінгвістичний та культурологічний аспекти) // Мовні і концептуальні картини світу: Зб.наук. пр. – К.: Київ. нац. ун - т ім. Тараса Шевченка, 2002. - №7. – С.414 - 421.

Паринова Г.К. Активизация учебной деятельности студентов и ее роль в профессиональной подготовке // Повышение эффективности преподавания педагогических дисциплин в высшей школе. – М.: НИИОП, 1976. – С. 67-73.

Пасинок В.Г. Теоретичні основи мовленнєвої підготовки вчителя – Харків: IMIC, 2001.

Пасинок В.Г. Учитель і слово: технологія мовленнєвої підготовки майбутнього педагога: Навчальний посібник. – Харків: Константа, 2004.

Пиотровский Р.Г. О лингвистической синергетике // НТИ.- 1996.- сер.2. - № 12 – С. 1-12.

Пироженко О.Г. Когнітивні та комунікативні аспекти вербалізації концепту неправди у діалогічному дискурсі (на матеріалі сучасної англійської мови): Автореф. дис… канд. филол. наук.: 10.02.04/ХНУ. — Х.,2001.

Піхтовнікова Л.С. Еволюція німецької віршованої байки. Жанрово-стилістичні аспекти. - Дисс. докт. філол. наук. – Харків, 2000.

Пихтовникова Л.С. Информативность текста и стиль // Вісник національного університету ім. В.Н. Каразіна. - 2004. - № 635. - С. 142-144.

Пихтовникова Л.С. Композиционно-стилистические особенности стихотворной басни. - Дисс. канд. филол. наук. - Харьков, 1992.

Піхтовнікова Л.С. Синергія стилю байки. – Харків: Бізнес Інформ, 1999. - 219 с.

Пихтовникова Л.С. Языковые фильтры: неравновесные состояния и развитие языка // Нова філологія. – 2002. – № 1. – Запоріжжя. – С. 33-38.

Пищальникова В.А. Содержание понятия картина мира в современной лингвистике. Электронный ресурс: <http://aomai.ab.ru/Books/Files/1998-01/13/pap_13.html>

Планк М. Смысл и границы точной науки // Вопросы философии. – 1958. – №5. – С. 106-110.

Подольская Н.В. Словарь русской ономастической терминологии. – М.: 1988.

Полина А.В. Историческое варьирование семантического прототипа концепта БОГ // Вісник Харків. нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. — 2003. — № 609. — С.169-172.

Полина А.В. Языковая объективация концепта бог в английском дискурсе XVI – XX вв.: Дисс. … канд. филол. наук: 10.02.04. – Харьков, 2004.

Померанц Г. Выход из транса. – М.: Юрист, 1995.

Попова З.Д, Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. Издание второе, стереотипное. – Воронеж, 2002.

Попова З.Д, Стернин И.А. Язык и национальная картина мира. – Воронеж, 2003.

Поппер К. Логика и рост научного знания. – М., 1983.

Постовалова В.И. Картина мира в жизнедеятельности человека // Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира. Отв. ред. Б.А. Серебренников. – М., 1988. – С. 8-69.

Почепцов Г. Г. Теорія комунікації. – К.: Видавничий центр “Київський університет”, 1999.

Почепцов Г.Г. (мл.) Семантика «опережающих» высказываний // Проблемы синтаксической семантики: Мат-лы научн. Конфер. МГПИИЯ им. М. Тореза. – М, 1976. – С. 203-204.

Почепцов Г.Г. (мол.) Теорія комунікації. – К.: Спілка рекламистів України, 1996.

Почепцов О.Г. Основы прагматического описания предложения: Дисс. …д-ра филол. наук: 10.02.04, 10.02.19 / Киевск. гос. ун-т им. Т.Г.Шевченко. – К.: 1989. – 390 с.

Прауде В.Р. Применение деловых игр в учебном процессе. – Рига: ЛГУ им. П. Стучки, 1985. – 75с.

Пушкин А.А. Прагмалингвистические характеристики дискурса личности // Личностные аспекты язикового общения: Межвуз. сб. науч. трудов. – Калинин: КГУ, 1989. – С.45 –54.

Радченко А.М. Моделирование основных механизмов мозга. – Л., 1968.

Раду А.І Соціологічний простір рекламного дискурсу // Наукова спадщина професора Ю.О.Жлуктенко та сучасне мовознавство: Зб.наук. пр. – К.: Київ. нац. ун-т ім. Тараса Шевченка, 2000. – С.213 – 217.

Ризель Э.Г. Полярные стилевые черты и их языковое воплощение // Иностранные языки в школе. – 1961. – № 3. – С.96-103.

Рикёр П. Метафорический процесс как познание, воображение и ощущение // Теория метафоры. – М.: Прогресс, 1990. – С. 416-434.

Розенталь Д.Э. и др. Словарь-справочник лингвистических терминов. – М.: Просвещение, 1985. – 399 с.

Розмариця І.О. Аксіологічно марковані одиниці в екологічному дискурсі // Мовні і концептуальні картини світу: Зб.наук. пр. – К.: КНУ ім. Тараса Шевченка, 2001. - №5. – С.199 – 202.

Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира /Б.А.Серебренников и др. – М.: Наука, 1988.

Рубинштейн С.Л. Основы общей психологи. – М.: Педагогика, 1989. – 485с.

Руденко Д.И. Имя в парадигмах „философии языка”. – Харьков: ...., 1990.

Руднев В. Словарь культуры XX века. Электронный ресурс: <Библиотека в кармане, 1997>

Рябцева Н.К. Ментальные перформативы в научном дискурсе // Вопросы языкознания. – 1992. - №4. – С.30 – 41.

Сепир Э.Труды по языкознанию и культурологии. – М.: Прогресс, 1993.

Серебренников Б.А. О материалистическом подходе к явлениям языка. – М., 1983.

Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. – М.: Прогресс, 1999. – С.14-53.

Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ номинализаций // Квадратура смысла. – М.: Прогресс, 1999. – 337 –383.

Серль Дж. Открывая сознание заново. – М.:Идея-Пресс, 2002.

Серль Дж. Р. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике. – 1986. – № 17. – С. 151-169.

Скуратовська Т.А. Аргументація в американському судовому дискурсі (на матеріалі справ за участю суду присяжних): Дис. ... канд. філол..наук: 10.02.04. – К., 2002.

Славова Л.Л. Лінгвопрагматичні особливості сучасного американського політичного дискурсу // Вісник Житомирського держ. ун-ту. – Житомир, 2004. - №17. – С.233 – 234.

Смирнов И.П. Дискурс философской антропологии // Дискурс. – 1997. – № 3-4. Электронный ресурс: <virtualcoglab.cs.msu.su>

Солощук Л.В. О некоторых особеннстях интеррогативного диалога // Вісник Харків. держ. ун-ту. – 1999.- №424. – 170-174.

Солощук Л.В. Невербальная коммуникация: историческая ретроспектива и специфика отражения в драме // Вісник Харківського національного університету ім. В.Н Каразіна. – 2000. - № 471. - С. 241 –245

Современный энциклопедический словарь. – М., 1997.

Соловьев В. Духовные основы жизни. – М., 1902.

Сорокин Ю.А. Антропосемиология: основные понятия и их предварительная интерпретация // Текст: структура и функционирование. – Барнаул, 1997. – Вып.2. – С. 45-49.

Соссюр Ф де. Труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1977.

Степанов Ю.С. Альтернативный мир, Дискурс, Факт и принцип Причинности // Язык и наука конца 20 века. – М.: Рос. гуманит.ун-т, 1995. — С.35-73.

Степанов Ю.С. Семиотика. – М.:, 1971.

Степин В.С. Становление научной теории. – Минск: Изд-во БГУ, 1976.

Степин В.С. Идеалы и нормы в динамике научного поиска. // Идеалы и нормы научного исследования. Минск: Изд-во БГУ, 1981. – С.10-64.

Степин В.С., Кузнецова Л.Ф. Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации. – М., 1994.

Cтернин И.А. Введение в речевое воздействие. – Воронеж, 2001.

Стернин И.А. Об особенностях русского коммуникативного сознания // Человек в информационном пространстве: Сб. научн. трудов. – Ярославль: ЯГПУ им. К.Д. Ушинского, 2003. – С. 98-106.

Стрелковский Г.М. Пособие по переводу с немецкого языка на русский и с русского языка на немецкий. – М.: Высшая школа, 1973.

Стросон П. Ф. Намеренье и конвенция в речевых актах // Новое в зарубежной лингвистике. – 1986. – Вып. 17. – С. 130-150.

Сукаленко Н.И. Отражение обыденного сознания в образной языковой картине мира. – К.: Наукова думка, 1991.

Cусов И.П., Аристов С.А. Коммуникативно-когнитивная лингвистика и разговорный дискурс. - saristov@uos.de, 1999. – 11 с.

(http://homepages.tversu.ru/~susov/Aristov.htm)

Сухомлинский В.А. Сердце отдаю детям. Изд.2-е. – К.: Рад. школа, 1981.

Сухомлинський В.О. Народження громадянина. Вибрані твори в 5 тт. – К.: Рад. школа, 1977. – Т. 3. – С. 283-582.

Сухомлинський В.О. Як виховувати справжню людину. Вибрані твори в 5 тт. – К.: Рад. школа, 1975. – Т.3. – С.236.

Сыров В.Н. Значение «картины мира» в современной науке и философии. Электронный ресурс: <http://siterium.trecom.tomsk.su/Syrov/s_text13.htm>

Тарасова Е.В. Речевая системность в терминах лингвопрагматики // Вісник Харків. нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. — 2000. — № 471. — С.273-279.

Тарасова Е.В. Речевая системность и контекст // Мовна компетенція, креативність та актуальні проблеми викладання іноземних мов. – Харків: Константа, 1998. – С. 168 - 175.

Тарасов Е.Ф. Статус и структура теории речевой коммуникации // Проблемы психолингвистики. – М.: Институт языкознания, 1975. – С. 139-150.

Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. – М.: Языки русской культуры, 1996. – 288 с.

Телия В.Н. Метафоризация и ее роль в создании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира. Отв. ред. Б.А. Серебренников. – М., 1988. – С. 173-204.

Ткачук- Мірошниченко О.Є. Імплікація в рекламному дискурсі ( на матеріалі англомовної комерційної реклами): Дис. ... канд.. філол.. наук: 10.02.04. – К.,2002.

Том Р. Топология и лингвистика // Успехи математических наук. – М, 1975. - № 30.1 – С.199-221.

Топорова Т.В. Об оппозиции «темный мир» – «светлый мир» в древнегерманской космогонии // Вопросы языкознания. – 1998. – №6. – С. 39-47.

Торсуева И. Г. Контекст // Лингвистический энциклопедический словарь. – М.: Сов.энцикл., 1990. – С.238-239.

Тураева З.Я. Лингвистика текста. – М.: Просвещение, 1986.

Тюрин А. Концепция человека в древнем Китае. Электронный ресурс: <Библиотека в кармане, 1997>

Усманова А. Р. Дискурсия // Постмодернизм. Энциклопедия. – Мн.: Интерпрессервис, 2001. – С.240.

Уорф Б. Отношение норм мышления к языку // Новое в лингвистике. – М.: Изд-во иностр. лит., 1960. – Вып. 1. – С. 135-168.

Фадєєва О.В. Стратегії і тактики конфліктного дискурсу: Автореф. дис…канд. філол. наук: 10.02.04 / КДЛУ. – К., 2000.

Фаст Дж., Холл Э. Язык тела. Как понять иностранца без слов: Пер. с англ. – М.: Вече, Персей. АСТ., 1995.

Философский Энциклопедический Словарь. – М.: Инфра-М, 1997.

Фоменко О.С. Лінгвістичний аналіз сучасного політичного дискурсу США (90-ті роки ХХ століття): Дис. ... канд.. філол..наук: 10.02.04. – К.,1998. – 195 с.

Фролова И.Е. Конфликтное речевое взаимодействие // Вісник Харків. нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. — 2001. — № 537. — С.23-29.

Фролова И.Е. Лингвистическая конфликтология: к проблеме статуса // Вісник ХНУ ім. В.Н.Каразіна. – 2003. - № 586. – С56.

Фрумкина Р.М. Когнитивная лингвистика или «психолингвистика наоборот» //Язык и речевая деятельность. — Спб.: СГУ, 1999. — С.80-93.

Фрумкина Р.М. Лингвистическая гипотеза и эксперимент // Гипотеза в современной лингвистике. – М., 1980. – С.183 – 216.

Фуко М. Слова и вещи. – М.: Наука, 1994. – 218 с.

Хайдеггер М. Время картины мира. / Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. – М.: Республика, 1993. – С. 41-62.

Хайдеггер М. Бытие и время. – Москва: Ad Marginem, 1997.

Хаймс Х.Ф. Этнография речи // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1975. – Вып. 7. – С. 42 – 95.

Холодная М.А. Психология интеллекта. Парадоксы исследования. – СПб.: Питер 2002.

Хоменко О.Г. Навчальні ділові ігри як засіб формування професійних умінь студентів технікумів і коледжів: Автореф. дис. ... канд. пед. наук: 13.00.01/ Ін-т педагогіки і психології професійної освіти АПН України. – К., 1994.

Цофнас А.Ю. Комплементарність світогляду і світорозуміння // Філософська і соціологічна думка. – 1995. – № 1-2. – С. 5-22.

Цофнас А.Ю. Теорія систем и теорія познания. – Одесса: АстроПринт, 1999.

Цыцын Ф.А. Научная картина мира, Вселенная, Сознание // Астрономия и современная картина мира. – М.: ИФРАН, 1996.

Чанышева З.З. Взаимодействие языковых и неязыковых факторов в процессе речевого общения. – Уфа: Издание Башкирского университета, 1984. – 80 с.

Чернявская В.Е. Дискурс как объект лингвистических исследований // Текст и дискурс. Проблемы экономического дискурса. — СПб.: Изд-во СПетерб. гос. ун-та экономики и финансов, 2001. – С.11-22.

Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах. Т.10. – М.: Наука, 1989.

Чрдилели Т.В. Структура, семантика и прагматика делового диалогического дискурса (на материале современного английского языка): Дис. ... канд. филол.наук: 10.02.04. – Харьков. 2004.

Шахнарович А.М. Обучение второму языку // Этнопсихологические аспекты преподавания иностранных языков. – М.: Языки русской культуры, 1996. – С. 97-104.

Швачко С.О. Лінгвістичні параметри квантитативних слів англійської мови // Науковий вісник к-ри ЮНЕСКО Київського державного лінгвістичного університету. – К.2000 – Вип.2 – С.91-97.

Швачко С.О. Соціолінгвістичні аспекти вимірювальної лексики англійської мови //Зб.наук.статей.Проблеми семантики слова, речення та тексту. – К.: Вид.центр КНЛУ, 2001. – Вип..7. – С.291-295.

Швачко С.А.Полиаспектность и полифункциональность английских числительных // Вісник Харківського національного університету ім.В.Н.Каразіна. – 2004. - №635.- С.198-201.

Шевченко И.С. Историческая динамика прагматики предложения. Английское вопросительное предложение 16-20 вв. – Харьков: Константа, 1998.

Шевченко И. С. Об историческом развитии когнитивного и прагматического аспектов дискурса // Вісник Харків. нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. — 2000. — № 471. — С.300-307.

Шевченко І.С. Прагматичні прояви Я-концепції мовця у дискурсі // Вісник Харків. нац. ун-ту ім. В.Н. Каразіна. — 2001. — № 537. — С.11-17.

Шевченко І.С. Прагмалінгвістика:Quo vadis? // Наук. вісник каф. ЮНЕСКО Київ. лингв. ун-ту. — 2003. — Вип. 7. — С.51-57.

Шевченко И.С. Становление когнитивно-коммуникативной парадигмы в лингвистике // Вісник Харків. нац. ун-ту. ім. В.Н. Каразіна. – 2004. – № 635.– С. 202-205.

Шевченко И.С., Морозова Е.И. Дискурс как мыслекоммуникативное образование // Вісник Харків. нац. ун-ту. ім. В.Н. Каразіна. – 2003. – № 586.– С. 33-38.

Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса: Монография. – М.-Волгоград: Перемена, 2000.

Штепа О.Г. Рольові ігри в системі формування професійної мовленнєвої майстерності педагога: Автореф. дис. ... канд.. пед. наук: 13.00.01/ Укр. держ. пед. ун-т ім. М.П. Драгоманова. – К., 1996.

Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность // О частях речи в русском языке. – Л.: Наука, 1974. – С. 77-99.

Щербань П.М. Активні методи підготовки майбутніх учителів. – К.: Т-во “Знання” УРСР, 1988.

Языковая картина мира // Энциклопедия – Россия –Он-Лайн. www.krugosvet.ru

Языковое сознание и образ мира. Сб. статей/ Отв. ред. Н.В. Уфимцева. – М., 2000.

Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени, восприятия). – М.: Гнозис, 1994.

Янова О.А. Номінативно- комунікативний аспеки позначення усмішки як компонента невербальної поведінки: Автореф. дис... канд. філол.наук: 10.02.04 / Київ. нац. лінгвіст. ун.-т. – К., 2001.

Яшенкова О.В. Реалізація принципів спілкування у діловій сфері // Мовні і концептуальні картини світу. – К., 2002. – №7. – 561 – 573.

Ярушкина Г.С. Побудительная функция структурно-вопросительных предложений (на материале немемецкого языка): Автореф. дисс... канд. филол. наук: 10.02.04 / Ленингр. гос. ун-т им. А.А.Жданова. – Л., 1986.

Ясперс К. Смысл и назначение истории. – М.: Политиздат, 1991.

Аdvances in Nonverbal Communication. – Amsterdam, 1992.

Allwood J. On the Analysis of the Communicative Action. – Gothenburg, 1978. – P.10.

Anderson J.R. The architecture of cognition. – Cambridge, 1983.

Argyle M. Soziale Interaktion. – Köln: Kiepenheuer & Witsch, 1972.

Aries E. Interaction patterns and themes of male, female and mixed groups // Small Group Behaviour. – 1976. – Vol. 7, № 1. – P. 7-18.

Aulwin S. Structure in thought and feeling. – L., 1985.

Austin J.L. How to do things with words. – Cambridge: Harvard Univ. Press, 1962.

Barzini E. Non-verbal communication. - 1984.

Bateson G. Mind and nature: A necessary unity. – L., 1979.

Bausinger H. Deutsch für Deutsche. Dialekte, Sprachbarrieren, Sonderspra­chen. – Frankfurt a.M.: Fischer, 1976.

Beaugrande R.-A. de, Dressler W.U. Einführung in die Textlinguistik. – Tübingen: Niemeyer, 1981.

Bierwisch M. Wörtliche Bedeutung – eine pragmatische Gretchenfrage // Sprechakttheorie und Semantik. – Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1979. – S. 119-148.

Birdwhistell R.L. Introduction to Kinesics: An Annotation system for Analysis of Body Motion and Gesture. – Washington DC: Foreign Service Institute , U.S. Department of State/Ann Arbor, MI, 1952.

Birdwhistell R.L. Kinesics and Context: Essays on Body Motion Communication. – Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1970.

Boesch E.E. Kultur und Handlung. Einführung in die Kulturpsychologie. – Bern et al.: Huber, 1980.

Bogen, J.E. The Other Side of the Brain // VII. Some Educational Aspects of Hemispheric Specialization. – 1975. – V. 17 – P. 24-32.

Böhme I. Die da drüben. Sieben Kapitel DDR. – Berlin: Rotbuch Verlag, 1983.

Bourdieu P. Structures, Habitus, Practices: The Logic of Practice. – Polity Press, 1990.

Braunroth M., Seyfert G., Siegel K., Vahle F. Ansätze und Aufgaben der linguistischen Pragmatik. – Kronberg/Ts.: Athenäum, 1978.

Brislin R.W. et al. Intercultural Interactions. A Practical Guide. (Cross-Cul­tural Research and Methodology Series; v. 9). – Beverly Hills: Sage, 1988.

Brown G., Yule G. Discourse Analysis. — Cambridge: CUP, 1996 (1^st ed. – 1983).

Burkhardt A. Soziale Akte, Sprechakte und Textillokutionen. A. Reinachs Rechtsphilosophie und die moderne Linguistik. – Tübingen: Niemeyer, 1986.

Busse D. Konventionalisierungsstufen des Zeichengebrauchs als Ausganspunkt semantischen Wandels. // ders. (Hg.): Diachrone Semantik und Pragmatik. – Tübingen: Niemeyer, 1991. – S. 57.

Butler J. Bodies that matter: on the discursive limits of “sex”. – N.Y., L.: Routledge, 1993. – 288 p.

Butler J. Gender, trouble, feminist theory, and psychoanalitic discourse // feminism/Postmodernism. – N.Y.; L.: Routledge, 1990(а). – P. 324-341.

Butler J. Performative acts and gender constitution: an essay in phenomenology and feminist theory // Performing feminisms. – Baltimore: Johns Hopkins, 1990(b). – 327 p.

Cameron D. Feminism and linguistic theory. – N.Y.: Palgrave, 1992. – 247 p.

Cameron D. The language-gender interface: challenging co-optation // Rethinking language and gender research: theory and practice / Ed. by V.L. Bergvall, J.M. Bing, A.F. Freed. – L.; N.Y.: Longman, 1996. – P.31-53.

Cameron D. Performing gender identity: young men’s talk and the construction of heterosexual masculinity // Language and masculinity. – Oxford: Blackwell Publishers. – 1997(a). – P. 47-65.

Cameron D. Theoretical debates in feminist linguistics: question of sex and gender // Gender and discourse / Ed. by R. Wodak. – L.:Thousand Oaks, New Delphi: Sage Publications, 1997(b). – P.21-37.

Carston R.Linguistic Meaning, Communicated Meaning and Cognitive Pragmatics // Mind and Language. — 2002. — V.17. — No.1-2 — P. 127-148.

Coates J. Women, men and language. – L.;N.Y.: Longman, 1986. – 228p.

Coates J. Women talk. – Oxford: Blackwell Publishers, 1996.

Cohen T. Illokutions and Perlocutions // Foundation of Language. – 1973. – 9. – P. 492-503.

Coulthard M. An introduction to discourse analysis. – L.: Longman, 1992.

Darwin C. The Expression of the Emotions in Man and Animals. – London: John Murray, 1872.

Delia J.G., O’Keefe B.J.,O’Keefe D.J. The constructivist approach to communication // Human communication theory. – N.Y., 1982. – P.147-191.

Demorgon J., Molz M. Bedingungen und Auswirkungen der Analyse von Kultur(en) und interkulturellen Interaktionen // Thomas A. (Hrsg.) Psychologie des interkulturellen Handelns. – Göttingen et al.: Hogrefe, 1996. – S. 43-86.

Dijk Т.A. van. Studies in the Pragmatics of Discourse. – The Hague etc: Mouton, 1981.

Dijk T.A., van. The study of discourse // Discourse studies: A multidisciplinary introduction: In 2 vol. / Ed. by T.A. van Dijk. – L., etc.: Sage, 1997. – Vol. 1.: Discourse as structure and process. – P.1-34.

Downs R., Stea D. Kognitive Karten: Die Welt in unseren Köpfen. – New York: Harper & Row: 1982.

Dreesmann H. Motivation im interkulturellen Kontext // Bergemann N., Sou­risseaux J. (Hrsg.) Interkulturelles Management. – 2., überarb. Aufl. – Heidelberg: Physica, 1996. – S. 81-110.

Eckert P., McConnell-Ginet S. Constructing meaning, constructing selves: Snapshots of language, gender and class from Belten High // Gender articulated: language and socially constructed self / Ed. by K.Hall, M. Bucholtz. – N.Y., L.: Routledge, 1995. – P. 469-508.

Edelsky C. Who's got the floor? // Language in Society. – 1981. – № 10. – P. 383-421.

Ehrlich S., King R. Gender-based language reform and the social construction of meaning // Feminist critique of language / Ed. by D. Cameron. – L.; N.Y.: Routledge, 1998 – P. 164-179.

Edwards G.A. The Transcription of Discourse // The Handbook of Discourse Analysis / edited by D.Schiffrin, D Tannen & H E. Hamilton. – UK: Blackwell Publishing Ltd. – 2003. – P.321-348.

Eibl-Eibesfeldt I. Die Biologie des menschlichen Verhaltens. Grundriß der Humanethologie. – 3., überarb. u. erw. Auflage. – München: Piper. – 1995.

Elias N. Über den Prozeß der Zivilisation: soziogenetische und psychogeneti­sche Untersuchungen. – Bd. 1: Wandlungen des Verhaltens in den weltlichen Ober­schichten des Abendlandes. – 1. Aufl. – Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1976.

Enderlein E. Wie Fremdenbilder sich verändern: Überlegungen am Beispiel von Rußland und Deutschland // Ambos E., Werner I. (Hrsg.) Interkulturelle Dimension der Fremdsprachenkompetenz. – Bochum: AKS-Verlag, 1996. – S. 197-209.

Eyer P. Perlokutionen. – Tübingen: Niemeyr, 1987. – 144 S.

Fahlman S.E. A system for representing and using real-world knowledge. – Cambridge (Mass.), 1979.

Fauconnier G. Mental Spaces: Aspects of Meaning Construction in Natural Language. — Cambridge (Mass): MIT Press, 1985.

Fisher-Ruge L. Alltag in Moskau. – 1987.

Fisher-Ruge L. Nadeshda heißt Hoffnung.  1990.

Fodor J.A. The language of thought. – Cambridge (Mass.), 1975.

Freeman M. Poetry and the Scope of Metaphor: Toward a cognitive theory of literature // Metaphor and Metonymy at the Crossroads: A Cognitive Perspective / Ed/ by A Barcelona. – Berlin; New York: Mouton de Gruyter, 2000. – P. 253-281.

Gibbs R.W. The Poetics of Mind. Figurative Thought, Language and Understanding. – Cambridge. CUP, 1994.

Giordano C. Begegnung ohne Verständigung. Zur Problematik des Mißver­ständnisses bei Prozessen der interkulturellen Kommunikation // Reimann H. (Hrsg.) Transkulturelle Kommunikation und Weltgesellschaft: zur Theorie und Pragmatik glo­baler Interaktion. – Opladen: Westdeutscher Verlag, 1992. – S. 192-221.

Givon T., Malle B.F. (eds.). The evolution of language out of pre-language. — Amsterdam: John Benjamins, 2002.

Grice P. Utterance’s meaning, sentence-meaning, and word-meaning // Foundation of Language. – 1968. – № 4. – P. 1-18.

Goffman E. Forms of talk. – Oxford:Blackwell, 1981. – 335p.

Goffman E. Interactional ritual: essays on face to face behavior. – N.Y.: Anchor/Doubleday, 1967. – 270 p.

Goodwin M.H. Directive-response speech sequences in girls' and boys' task activities // Women and language in literature and society / Ed. by S. McConnell-Ginet, R. Borker, N.Furman.–N.Y.: Praeger, 1980.– P.157-173.

Goodwin M.H. He-said-she-said: talk as social organization among black children. – Bloomington: Indiana Univ. Press, 1990. – 371p.

Graddol D, Swann J. Gender voices. – Oxford; N.Y.: Basil Blackwell, 1989. – 214 p.

Gumpertz J.J. Discourse strategies. – Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1982. – 225 p.

Gumpertz J.J. Language in social groups. – Stanford: Stanford Univ. Press, 1971. – 350 p.

Gumpertz J.J. Linguistic and social interaction in two communities // American Anthropologist. – 1964. – № 66. – P. 137-153.

Haas M. Men’s and women’s speech in Koasati // Language. – 1944.- №20. –P.147-149.

Hall K. Lip service on the fantacy lines// Gender articulated: language and the socially constructed self/ Ed. by K.Hall, M. Bucholtz. – N.Y.;L.: Routledge, 1995. – P. 183-217.

Hall K., O’Donovan V. Shifting gender positions among Hindu-speaking hijras // Rethinking language and gender research/ Ed. by V. Bergvall, J. Bing, A. Freed. – N.Y.; L.: Longman, 1996. – P. 228-267.

Halliday M.A.K. Context of situation // Language, context and text / Ed. by M. A. K. Halliday, R. Hasan. – Geelong, Vic.: Deakin University Press, 1985. – P. 3-14.

Hodge R., Kress G. Social semiotics. – Cambridge: Polity Press, 1988.

Holmes J. Women, men and Politeness. – L., NY.: Longman. – 1995. – 254 p.

Hymes D. On communicative competence // Sociolinguistics / Ed. by J.B. Pride, J. Holmes. – Harmondsworth: Penguin Books, 1972. – P. 269-293.

Günthner S. PI LAO ZHENG (”Müdigkeit im Kampf”). Zur Begegnung deut­scher und chinesischer Gesprächsstile // Müller B.-D. (Hrsg.) Interkulturelle Wirtschaftskommunikation. – München: iudicium, 1991. – S. 297-324.

Günthner S. Diskursstrategien in der interkulturellen Kommunikation. Analysen deutsch-chinesischer Gespräche. – Tübingen: Niemeyer, 1993.

Haberland H. Text, discourse, discours: The latest report from the Terminology Vice Squad // Journal of Pragmatics. – 1999. – 31. – P. 911-918.

Habermas J. Erfolgs- und verstämdigungsorientierter Sprachgebrauch. Der Stellenwert perlokutionärer Effekte // ders: Theorie des kommunikativen Handelns. Handlungsrationalität und gesellschaftliche Rationalisierung. – Bd. 1. – Fr./M.: Suhrkamp, 1987. – S. 385-397.

Harper R.G. Power, Dominance and Non-verbal Behavior. - N.Y. –1985.

Harvey O.J., Hunt D.E., Schroder H.M. Conceptual system and personality organization. – N.Y.:Wiley Sons, 1961.

Hassan I. Pluralism in Postmodern Perspective. / Exploring Postmodernism. Ed. By M. Calinescu and D. Fokkena. – John Benjamins Publishing Company. Amsterdam/Philadelphia. 1987. – P.17-39.

Hermanns F. Sprechkrafttheorie: Zu einem Fall von Sprachmagie in der Sprachwissenschaft // Grazer Linguistische Studien – 1985. – 23. – S. 35-63.

Hodge R., Kress G. Social semiotics. – Cambridge: MIT Press, 1988.

Hofmann G. Als Deutschlektor in einer japanischen Universität // Info DaF. – 1992. – № 1. – S. 56-67.

Holdcroft D. Indirect speech acts and prepositional content // Tsohatzidis S.L. Foundations of speach act theory. – London, N.Y.: Routledge, 1994. – P. 350-364.

Holly W. Zum Begriff der Perlokution. Diskussion, Vorschläge und ein Textbeispiel // Deutsche Sprache, 7/1. – 1979. – S. 1-27.

Humboldt W. von. Über den Dualis /Gelesen in der Akademie der Wissenschaften am 26. April 1827 // Wilhelm von Humboldt. Schriften zur Sprachphilosophie. – Darmstadt: Fink, 1963. – S. 113-143.

Kakava C. Discourse and Conflict // The Handbook of Discourse Analysis / edited by D.Schiffrin, D Tannen & H E. Hamilton. – UK: Blackwell Publishing Ltd. – 2003. – P.650 – 670.

Kellermann K. Communication Monographs. – N.Y., 1992.

Kleinsteuber H.J. Stereotype, Images und Vorurteile – Die Bilder in den Köpfen der Menschen // Die häßlichen Deutschen? Deutschland im Spiegel der westli­chen und östlichen Nachbarn. – Darmstadt: Wissenschaftliche Buchhandlung, 1991. – S. 60-71.

Knapp Mark L., Hall Judith A. Nonverbal communication in human interaction. – Wadsworth. Thomson Learning, USA, 2002.

Koczy U. et al. Die Thematik des Projekts ”Kultur kontrastiv” // Materialien Deutsch als Fremdsprache. – 1987. – H. 27.– S. 80-85.

Kopytko R. From Cartesian to non-Cartesian pragmatics // Journal of Pragmatics. — 2001. — V.33. — No.6. — P.783-804.

Kornadt H.-J. Kulturvergleichende Motivationsforschung // Thomas A. (Hrsg.) Kulturvergleichende Psychologie. Eine Einführung. – Göttingen et al.: Hogrefe, 1993. – S. 182-216.

Kotthoff H. Oberflächliches Miteinander versus unfreundliches Gegeneinan­der? Deutsch-amerikanische Stildifferenzierungen bei Nicht-Übereinstimmumg // Müller B.-D. (Hrsg.) Interkulturelle Wirtschaftskommunikation. – München: iudicium, 1991. – S. 325-342.

Kotthoff H. Interkulturelle deutsch-”sowjetische” Kommunikationskonflikte. Kontexte zwischen Kultur und Kommunikation // Info DaF. – 1993. – № 5. – S. 486-503.

Kress G. Text and discourse // Handbook of discourse analysis: In 4 vol. / Ed. by T.A. van Dijk. – L.: Academic Press, 1985. – Vol. 4.: Discourse Analysis in Society.

Kummer W. Pragmatische Implikationen // Sprache und Pragmatik. – Lund: Gleerup, 1979. – S. 86-95.

Kurzon D. The speech act status of incitement: Perlocutionary acts revisited // journal of Pragmatics. – 1998. – № 29 – P. 571-596.

Lakoff R.T. Persuasive discourse and ordinary conversation, with examples of advertising // Analyzing discourse: text and talk / Ed. by D. Tannen. – Washington: Georgetown University Press, 1982. – P.25-42.

Langacker R. W. Discourse in cognitive grammar // Cognitive Linguistics. – 2001. – Vol. 12, № 2.– P. 143-188.

Levinson C.S. Pragmatics. – Cambridge, etc.: CUP, 1983.

Liedtke F. Grammatik der Illokution: Über Sprechhandlungen und ihre Realisierungsformen im Deutschen. – Tübingen: Narr, 1998.

Lippmann W. Die öffentliche Meinung. – Bochum: Brockmeyer, 1990.

Lötscher A. Text und Thema. Studien zur thematischen Konstituenz von Tex­ten. – Tübingen: Niemeyer, 1987.

Luge E. Perlokutive Effekte // ZGL – 1991. – N.19. – S. 71-86.

Maaz H.-J. Der Gefühlsstau. Ein Psychogramm der DDR. – Berlin: Argon, 1990.

Malandro L.A. & Barker L. Nonverbal communication. Reading, M.A. Addison – Wesley. - 1983.

Maletzke G. Interkulturelle Kommunikation: zur Interaktion zwischen Men­schen verschiedener Kulturen. – Opladen: Westdeutscher Verlag, 1996.

Markowsky R., Thomas A. Studienhalber in Deutschland: interkulturelles Ori­entierungstraining für amerikanische Studenten, Schüler und Praktikanten. – Heidelberg: Asanger, 1995.

Marku D. Perlocutions: The Achilles’ heel of speech act theory // Journal of Pragmatics. – 2000. – № 32 – P. 1719-1741.

Maslow A.H., Mintz N.L. Effects of Esthetic Surroundings: Initial Effects of Three Esthetic Conditions upon Perceiving “energy” and “well-being” in Faces // Journal of Psychology. – 1956. - №41. – P.247 – 254.

Meibauer J. Pragmatik. – Tübingen: Stauffenburg, 2001.

Mey J.L. Literary Pragmatics // The Handbook of Discourse Analysis / edited by D.Schiffrin, D Tannen & H E. Hamilton. – UK: Blackwell Publishing Ltd. – 2003. – P.787 - 816.

Mills S. Discourse. – L., N.Y.: Routledge, 1997.

Morgan J.L.: Two Types of Convention in Indirect Speech Acts // Syntax and Semantics. – 1978. –Vol. 9. – P. 109-130.

Mumby D.K., Stohl C. Power and Discourse in Organization Studies: Absence and the Dialectic of Control // Discourse and Society. – 1991. - №2(3) - P.313-332.

Müller B. L. Der Sprechakt als Satzbedeutung: Zur pragmatischen Grundform der natürlichen Sprache. – Bern u.a.: Peter Lang, 2003. – 359 S.

Mintzel A. Kultur und Gesellschaft. Der Kulturbegriff in der Soziologie // Hansen K.P. Kulturbegriff und Methode: der stille Paradigmenwechsel in den Geistes­wissenschaften. – Tübingen: Narr, 1993. – S. 171-200.

Mog P., Althaus H.-J. Die Deutschen in ihrer Welt. Tübinger Modell einer in­tegrativen Landeskunde. – Berlin et al.: Langenscheidt, 1992.

Moosmüller A. Learning Objective Intercultural Competence. Decoding Ger­man Everyday Knowledge from a Japanese Perspective // Jensen K. et al. (Eds.) Intercultural Competence. A New Challenge for Language Teachers and Trainers in Europe. – Aalborg: University Press, 1995.

Munro, D.J. The Concept of Man in Early China. – Stanford University Press, 1969.

Naumann B. Perlokution als Gegenstand von Sprechakttheorie und/oder Gesprächsanalyse? // G.Hindelang u.a. (Hg.): Der Gebrauch der Sprache. Festschrift Franz Hundsnurrscher. – Münster: LIT, 1995. – S. 272-284.

Nieke W. Interkulturelle Erziehung und Bildung. Wertorientierungen im All­tag. – Opladen: Leske + Budrich, 1995.

Ornstein, R. The Psychology of Consiousness. New York, 1979.

Ossner J. Konvention und Strategie. Die Interpretation von Äußerungen im Rahmen einer Sprechakttheorie. – Tübingen: Niemeyer, 1985.

Parret H. Context of Understanding. – Amsterdam, 1980.

Picht R. Landeskunde und Textwissenschaft // Fremdsprache Deutsch. Grundlagen und Verfahren der Germanistik als Fremdsprachenphilologie. – München: Fink, 1980a. – S. 271-289.

Polenz P. von. Deutsche Satzsemantik: Grundbegriffe des Zwischen-den-Zeilen-Lesens. – Berlin/New-York: de Gruyter, 1988.

Pocheptsov G.G.Pragmoproxemics // Pragmatics and Beyond //|Abstracts of the Second USSE Conference in Vasyl Karazin National University of Kharkiv. – May, 28-29, 2001. – Kharkiv, 2001. – P.60-61.

Quine W.V.O. Pursuit of truth. – Cambridge (Mass.), 1990.

Quintilian M.F. Quintiliani Instituiones ( H.E.Butler, Trans.). – London: Heinemann, 1922.

Rosenthal G. Auf der Suche nach der portugiesischen Seele – Zum Bild Por­tugals in deutschen Reiseführern // Zeitschrift für Kulturaustausch. – 1994. – № 1. – S. 99-112.

Ruesch J., Kees W. Nonverbal Communication: Notes on the Visual Perception of Human Relations. – L.A.: University of California Press. – 1956.

Sauer N. Werbung – wenn Worte wirken. Ein Konzept der Perlokution, entwickelt an Werbeanzeigen. – Münster u.a.: Waxmann, 1998.

Shank R.C, Abelson R. Scripts, Plans and Understanding: an Inquiry into Hu­man Knowledge Structures. – New York: Hillsdale, 1977.

Schiffrin D. Approaches to Discourse. – Oxford, Cambridge (Mass.), 1994.

Schiffrin D., Tannen D., Hamilton H.E. Introduction // The handbook of discourse analysis / Ed by D. Schiffrin, D. Tannen, H.E. Hamilton. – Oxford: Blackwell, 2001. – P. 1-10.

Schlieben-Lange B. Perlokution: eine Skizze // Sprache im technischen Zeitalter – 1974. – N. 52 – S. 329-333.

Schröder H. Tabuforschung als Aufgabe interkultureller Germanistik. Ein Plä­doyer // Jahrbuch Deutsch als Fremdsprache 21. – München: iudicium, 1995. – S. 15-36.

Schröder H. Tabus, interkulturelle Kommunikation und Fremdsprachenunter­richt. Überlegungen zur Relevanz der Tabuforschung für die Fremdsprachendidaktik // Knapp-Potthoff A., Liedke M. (Hrsg.) Aspekte interkultureller Kommunikationsfähigkeit. – München: iudicium, 1997. – S. 93-106.

Schütz A. Gesammelte Aufsätze. – Bd. 2: Studien zur soziologischen Theorie. – Den Haag: Nijhoff, 1972.

Scollon R., Scollon S.W. Intercultural Communication. A Discourse Approach. – Oxford, Cambridge: Blackwell, 1995. 44. Shank R.C, Abelson R. Scripts, Plans and Understanding: an Inquiry into Hu­man Knowledge Structures. – New York: Hillsdale, 1977.

Searle J.R. Searle on conversation. – Amsterdam: Benjamins, 1992.

Searle J.R. Speech Acts. – Cambridge: Univ. Press, 1969. – 206 p.

Shotter J., Gergen K. Social construction: Knowledge, self, others and continuing the conversation // Communication Yearbook. V.17. — Thousand Oaks, 1994. — P. 3-33.

Simpson, L.C. Technology, time and the conversation of modernity. – Routledge. 1995.

Sondermeyer C.A. The Interactive Effects of Clothing and Powerful/Powerless Speech Styles. –N.Y. –1991.

Spaniel D. Methoden zur Erfassung von Deutschland-Images. Ein Beitrag zur Stereotypenforschung // Info DaF. – 2002. – № 4. – S. 356-368.

Sperber D., Wilson D. Pragmatics? Modularity and Mind-reading // Mind and Language. — 2002. — V.17. — No.1-2 — P. 3-23

Strohner H. Textverstehen. Kognitive und kommunikative Grundlagen der Sprachverarbeitung. – Opladen: Westdeutscher Verlag, 1990.

Stubbs M. Discourse Analysis: the Sociolinguistic analysis of Natural Language. – Oxford: Backwell, 1983.

Tannen D. (ed.) Analyzing Discourse: Text and Talk. – New York: OUP, 1982.

Thomas A. Fremdheitskonzepte in der Psychologie als Grundlage der Aus­tauschforschung und der interkulturellen Managerausbildung // Wierlacher A. (Hrsg.) Kulturthema Fremdheit. Leitbegriffe und Problemfelder kulturwissenschaftlicher Fremd­heitsforschung. – München: iudicium, 1993. – S. 257-282.

Tiedemann J. Wirtschaftsdeutsch und interkulturelles Lernen am Beispiel Thailand // Müller B.-D. (Hrsg.) Interkulturelle Wirtschaftskommunikation. – München: iudicium, 1991. – S. 123-144.

Tiittula L. Stereotype in interkulturellen Geschäftskontakten. Zu Fragen der deutsch-finnischen Geschäftskommunikation // Bolten J. (Hrsg.) Cross Culture – Inter­kulturelles Handeln in der Wirtschaft. – Sternenfels, Berlin: Verl. Wiss. und Praxis, 1995. – S. 162-172.

Trager G.L. Paralanguage: A First Approximation // Studies in Linguistics. – 1958. - № 13. – P.1 – 12.

Tsur R. Toward a Theory of Cognitive Poetics. – Amsterdam etc.: Elsevier Science Publ., 1992.

Tannen D. You just Don't Understand: Women and Men in Conversation. – N.Y.: William Morrow, 1990. – 330 p.

Trudgill P. Introduction // Sociolinguistic patterns in British English. – L.: Edward Arnold, 1978. – P. 1-18.

Trudgill P. Sex, covert prestige and linguistic change in the urban British English of Norwich // Language in Society. – 1972. – № 1. – P. 179-195.

Trudgill P. The Social differentiation of English in Norwich. – Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1974. – 211 p

Vermeer M. ”Fremde Teufel und blaue Ameisen”: Vom Einfluß der Mentali­tätsproblematik beim Chinesisch-Dolmetschen // Spillner B. (Hrsg.) Interkulturelle Kommunikation (Forum angewandte Linguistik; Bd. 21). – Frankfurt a.M. et al.: Lang, 1990. – S. 85-87.

Wagner K. R. Pragmatik der deutschen Sprache. – Frankfurt/M: Lang, 2001.

Watzlawick P. Menschliche Kommunikation: Formen, Störungen, Paradoxien. – 8., unveränd. Aufl. – Bern et al.: Huber, 1993.

Wegner I. Frame-Theorie in der Lexikographie. – Tübingen: Niemeyer, 1985.

Weigand E. Sind alle Sprechakte illokutiv? // Sprache und Pragmatik. Lunder Symposium, 1984. – Lund: Gleerup, 1985. – S. 7-22; 37-40.

Wierzbicka Anna. A semantic metalanguage for the description and comparison of illocutionary meanings // Journal of Pragmatics. – 1986. - № 10 - P. 313 – 351.

Wodak R. Disorders of Discourse. – London, New York: Longman,1996.

Wunderlich D. Studien zur Sprechakthteorie. – Fr./M.: Suhrkamp, 1976.