Культура и миф

“Культура может существовать и развиваться только в очерченном мифом горизонте”. Это парадоксальное заявление Ф.Ницше [20] является ключевым в общей характеристике того внимания, которое уделяет проблеме мифа современная гуманитарная и философская мысль. Статус этой проблемы позволяет говорить о формировании собственной тематической области - философии мифа, что связано с двумя взаимообусловленными открытиями. Во-первых, с открытием психоанализом устойчивых символических образований в сознании, источником которых являются вытесненные в бессознательное влечения человека (по Фрейду) или коллективно-бессознательные образования - архетипы (по Юнгу), структура которых оказалась очень близкой мифам (преданиям древних и архаических народов). Во-вторых, это открытие той фундаментальной синтетической роли, которую играет миф во всей жизни первобытных народов, сделанное в рамках этнологии, этнографии, исторической (культурной) антропологии (Фрезер, Малиновский, Леви-Брюль, Леви-Стросс).

Именно эта смысловая связь между современной ситуацией человека и исходной фазой человеческого развития - задает тематическое звучание проблеме мифа и мифологического мышления. Тематическому горизонту проблемы соответствует расширительная трактовка мифа - именно как мифологических структур человеческого опыта. Это означает, что миф это не какое-то определенное содержание (сказка или предание), но форма, которая может наполняться любым содержанием[21]; эта форма принадлежит не только сознанию (как субъективной реальности), но в равной мере и объективной стороне человеческого бытия.

Универсальность мифологический структур связана с одной из основных дилемм опыта: с тем, что огромные пласты этого опыта не могут быть верифицированы (логически или экспериментально обоснованы) и, как таковые, они остаются делом веры или доверия (или наоборот - недоверия, страха) . Отсюда:

1) Миф - всегда нечто рассказанное или такое сказание, которое не допускает иной возможности опыта, кроме того, который был получен в процессе самого рассказа[22] . Характер мифологического нарратива хорошо передается всеми оттенками слова предание.

2) Поскольку же “сказание” понято (узнаваемо), то это значит, что каким-то образом оно соответствует обычному опыту “слушателя”. Неверифицируемое сказание может быть усвоено только на базе фигуры подобия (аналогии или метафоры).

3) Миф - это развернутая метафора, метафора - маленький миф. Поэтому мифу присущ весь метафорический арсенал и прежде всего смысловое напряжение между “фокусом” (формой ) и содержанием сказания[23].

4) Миф есть событие символического порядка, но особенность мифа в том, что он предстает как замкнутая символическая система (Э.Кассирер). Иначе говоря, миф - это символическая система автономная относительно того смысла (содержания), которое она презентирует.

5) Как замкнутая символическая система миф не только представляет (презентирует) некий смысл, не только замещает некоторый объект, но и достраивает осознанный опыт. Дополнение или достраивание есть важнейшая позитивная функция мифа. Эта функция направлена на образование непрерывного континуума опыта человека, что и позволяет ему выживать.

На эту роль мифа обратил внимание К.Леви-Стросс[24]. Он показал, что миф выполняет роль медиатора, гармонизирующего противоположности жизни и смерти, мужского и женского, земного и небесного и т.п. Миф, с этой точки зрения , есть инструмент для разрешения противоречий жизни, для смягчения её онтологических разрывов.

6) Функциональное назначение мифа - конституировать (или освящать) социальный порядок, кодифицировать обряды, мораль, правила поведения (Б.Малиновский)[25].

7) Мифологическое мышление представляет собой теневую сторону разума (логоса). Разум тяготеет к логико-дискурсивному, критическому (расчленяющему) восприятию мира и конструированию опыта - миф - к нерасчленно-образному, сопричастному восприятию.

Привычное для слуха противопоставление “миф-реальность”, с точки зрения современного понимания мифологии, уже некорректно. Миф - такая же фигура реального опыта как и наука (воплощенная дискурсия). Каждая из этих фигур опыта имеет свои границы, за рамками которых они становятся деструктивными для жизни.

8) “Логика” мифологического мышления строится на партиципации (сопричастности): сопричастности слушателя и предания, сопричастности части целому (часть эквивалентна целому так, что воздействуя на “часть” можно влиять на целое) и пр.

9) “Имя - стихия мифа”(А.Ф.Лосев). Мифологическое мышление разворачивается в стихии имен как таковых, т.е. преимущественно в рамках коннотаций и принципиального разрыва слов с их денотатами[26].

В целом. Универсальной и элементарной единицей мифологической структуры мышления - мифологемой - является голый комммуникативный акт. “Голый” - означает, что данный акт не содержит ссылки к рационально-критическому опыту, основан на чистом доверии к словам Другого. (Модель: пусть Некто рассказывает о себе - “передает предание”. Любое сомнение в достоверности этого “предания” разрушит общение. Противоположной моделью будет “собеседование” следователя и обвиняемого, где следователь занимает сугубо исследовательскую (научную) позицию.) Таким образом, мифологема (элементарная единица мифа) - это реализуемая в коммуникативном поле фигура доверия.

(Каким образом из этого определения можно развернуть парадоксальную формулу Ницше, что “миф - горизонт культуры”?)

Понятно, что эта фигура может очень “нагруженной”. Доверие может быть, а фактически всегда - обмануто. Стать жертвой обмана, мистификации и манипуляции - такова естественная судьба доверия как идеальной формы исполненной собственного пафоса культуры.

Прежде всего коммуникативное доверие становится жертвой со стороны рационального опыта (который собственно и имеют в виду, говоря о “реальности”). Было бы воистину странным, если бы рационально поставленные цели не проводились через некритический коммуникативный опыт[27].

“Фигуры доверия” та излюбленная почва, в которую свои семена высаживает власть. Можно утверждать, что власть в принципе не способна реализовать свои мотивы (о рациональности целей власти говорить приходится в достаточно редких случаях) вне мифологем.

Достаточный вклад в современную мифологию делает наука. Сначала рационально завоевав доверие обывателя, ученый начинает уверять его: “То, что говорит наука есть истина в последней инстанции”.

В общем и целом, современная культура как бы вторично рождает мифологичное сознание тем, что имена утрачивают свою прозрачную связь с реальностью (с рациональным опытом), но непосредственно связываясь между собой, порождают вторичные и третичные значения, которые не имеют коррелятов в реальности и которые можно обозначить термином "симулякр" (Ж.Бодрийяр), а всю их систему "современной мифологией" (Р.Барт).

Механизм подобного мифологического превращения знака или символа связан с двойственной природой символического порядка. С одной стороны символ есть некоторая вещь (тело), а с другой - носитель смысла и инструмент понимания. Человек всегда вынужден делать усилие для того, чтобы телесная оболочка символа оставалась прозрачной для заключенного "внутри" смысла. (Это, например, выражается в том умственном усилии, которые мы прикладываем, чтобы понять смысл предложения, текста и т.п.). Если такого усилия недостаточно, человек проявляет леность ума или духа, то символ приобретает вещную плотность, он начинает представлять сам себя и свои связи с другими "означающими" и тем самым образует звено мифологической структуры. Мысль, продолжая использовать символ как инструмент понимания, движется не в пространстве "Бытие-сущее-бытие" (как ей "положено" по природе), а лишь в пространстве означающего.

В процессе эволюции сложность культуры закономерно возрастает: увеличивается количество иерархический уровней означающих (имен) и человек оказывается в плену превращенных символических форм, т.е. форм, которые уже не презентируют Бытие. Эти превращенные символические формы и являются "вторым (замещающим) изданием" мифологических структур мышления. Миф как дополняющая символическая структура продолжает жить. Эту роль продолжают выполнять художественные произведения (мифологема - одна из составляющих повествования), мифологичность была, есть и будет в религиозной доктрине и даже научно-теоретические конструкции несут на себе отпечаток мифа.

В той мере, в которой культурное (предназначенное к пониманию) произведение замкнуто на себя самое и тем самым порождает новые уровни самодостаточных значений - оно и является мифологичным. Дальнейшая интерпретация мифа должна установить по какому пути идут эти рожденные значения: по замещающему Бытие или дополняющему его.

СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРНАЯ СИТУАЦИЯ

(К проблеме постмодерна)

Проблема постмодерна существенно касается особенностей современной культуры и её дальнейшей судьбы. Ж.-Ф. Лиотар, благодаря которому идея и термин постмодерна прочно вошли в философский контекст ["Постсовременное состояние", 1979], постмодерном обозначает "состояние культуры после изменений, которые повлияли на правила игры в науке, литературе и искусстве, начиная с конца ХIХ века." Он рассматривает эволюцию культуры с точки зрения взаимоотношения различных типов дискурса (нарраций). Если традиционное общество допускало соседство многих нарраций, то "культурное общество", модерн как бы узаконивает (легитимизирует) один из видов дискурса - тот, на котором говорит наука, образованные люди и политики. Так возникает "большая наррация". Господство правил одного дискурса это и господство одного типа рациональности и игнорирование других типов как неполноценных или незрелых.

Соответственно, постмодерн характеризуется как закат "Большой наррации". Культура углубляется в свои собственные толщи, делает самое себя образом построения онтологических моделей. Если, например, классический тип рациональности, исходил из оппозиции объективного и субъективного, реальное противопоставлял воображаемому, тяготел к системному видению мира, то в постсовременной ментальности происходит распад субъекта как центра системы представлений, внимание сосредоточивается на "подземных" слоях культуры и сознания. (Почему психоанализ и структурализм составляют" методологический" фундамент постмодерна).

Децентрированное мышление и культура, не имеющая однозначных ориентиров, имеет образ ризомы (корневая часть травянистого растения - образ, предложенный Ж.Делезом).

Ж.Бодрийяр видит специфику постсовременности в ситуации тотального соблазнения - стратегического принципа современной культуры. "Соблазн означает господство над символической вселенной, тогда как власть означает всего лишь господство над вселенной реальной". Воображаемый мир, который всегда выстраивался культурой (будь то в искусстве, в религии и даже в науке) был миром желанным или основанным на Желании. Когда же Желание технологизируется и переходит в запрос, то утрачивает связь с реальностью и желание теряет свое воображаемое измерение - оно оказывается повсюду в виде некой "обобщенной симуляции". Современная система "масс медиа", навязывание потребностей через рекламу - таковы примеры технологизированных стратегий соблазнения.

Этой общекультурной ситуации соответствует предложенный Ж.Деррида метод деконструкции, которым неявно пользуется современное искусство.

Идея деконструкции состоит в децентрации культурного текста (дискурса). Как правило, любой дискурс (и научный,и литературный, и публицистический) ставит в преимущественное (центральное) положение точку зрения автора и тем самым оказывает репрессивное воздействие на читателя или слушателя, т.е. подавляет его собственную позицию. Между тем любая речевая (символическая) форма выражения мысли (дискурс) предполагает смысловую оппозицию, но так, что одна сторона (верх, небо, мужское, правое, жизнь и пр.) выражается явно, а другая (низ, земля, женское и т.д.) вытесняется на периферию, в "подземелье", т.е. репрессируется. Но именно вытесненное может быть действительным мотивом и смыслом дискурса. Используемые знаки (означающее) оказываются лишь марионетками, которыми двигают "подпольные желания". (В наиболее выраженной форме такого рода дискурс представлен символикой сновидения).

Метод деконструкции и используется для того, чтобы восстановить скрытый и зачастую действительный смысл какого-либо текста примерно так же, как психоаналитик восстанавливает травмирующую пациента ситуацию по анализу его сновидений.

Можно заметить, что современная литература сама часто использует этот прием децентрированной позиции, сознательно вносит в текст фактор неопределенности, оставляет место для позиции читателя, дает сюжетные варианты и пр. (Этой дискурсивной практике соответствует идея "смерти автора" и "позиции чтения" в философии культуры).

В целом постмодерн, с точки зрения Деррида, можно представить как переход культуры на противоположную, относительно классической, позицию.

Если классический тип рациональности делает акцент на закономерном строении мира, на господстве необходимости (логоцентризм), то пост-современность - на неструктурированном, случайном, событийном, историчном; если там - голос является основной формой дискурса (фоноцентризм), то здесь - письмо; если там - превалирует мужское начало (фаллоцентризм), то здесь - женское; если вся европейская культура была сосредоточена на существующем (на присутствии), то сегодня она всё более открывает для себя мир как отсутствие (чистое различие, Ничто).

Для позиции французского постструктурализма, который открыл тему постмодерна, характерна трактовка этого явления с точки зрения внутренней динамики культуры или социума. Если же предполагается какое-либо внешнее воздействие, то его источником, как правило, объявляется властный дискурс. В этом случае динамизм культуры предстает в виде реакции или рефлексии на свое собственное прошлое (его разъятие и вольное оперирование элементами - авангард; отмена прошлого и попытка создания чего-то нового - стилистика модерна [28]).

В целом, проблема постмодерна разворачивается в рамках классической метафизики, когда в сознании и культуре не усматривается онтологических корней: сознание и культура как бы "не имеют места" в Бытии. Но именно с точки зрения внутрикультурных зависимостей то, что обозначается как “постмодерн” не представляет ничего принципиально нового: накопление культурного богатства (слоя культурной почвы) с необходимостью перемещает человека из естественно созданной среды (социально-естественной среды) в атмосферу искусственного, необязательно, условного, где никто, кроме самого субъекта не может определить:"Кто я есть?" По характеру своего протекания такое перемещение культуры в центр жизни той или иной общности действительно выглядит как "культурный взрыв" [29],т.е. как цепная реакция умножающихся рефлексивно самоуглубленных (отсылающих друг к другу) культурных произведений. В истории такого рода ситуации возникали неоднократно (начиная с эллинизма) и оправдано могут быть обозначены термином "модерн", поскольку важнейшим признаком такой культурной ситуации является сосредоточенность рефлексивной мысли на современности. (На это обращает внимание Ю.Хабермас - активный критик идеологии постсовременности[30]).

Правда все предшествующие "культурные взрывы" имели весьма локальное значение для судьбы всей цивилизации, поскольку не выходили за рамки узкого круга культурной публики. И только последний "взрыв" конца 18 века породил совершенно необычайный шлейф социальных последствий, поскольку совпал с техническими возможностями тиражирования культурных достижений. При всех изменениях в системах "масс медиа", мы продолжаем по-прежнему обитать в "Галактике Гуттенберга"(М.Маклюэн), продолжающееся разбегание которой обусловлено экономной энергетикой клонирования первичных культурных образцов, т.е. книгопечатанию. Реальный смысл современного культурного взрыва обнаруживается не сразу. Можно утверждать, что во всей своей полноте он остается неосмысленным до сих пор. Симптомом "неосмысленности" является именно то, что современная культурная ситуация воспринимается теоретиками по преимуществу как кризис некогда гармоничного положения (?!), а не переход человечества на собственно культурные основания существования. Между тем этот переход предполагает совершенно иной - онтологический - способ самоидентификации и, следовательно, разрыв естественных связей социума.

Следовательно, есть, основания полагать, что общая ситуация в культуре имеет более фундаментальный характер, затрагивающий и духовную, и практическую стороны человеческого бытия. Чтобы понять эту ситуацию, необходимо учесть фактор эволюционно возрастающей сосредоточенности человечества на культуре, в силу чего эта сфера жизни приобретает все более онтологический характер. Поэтому почти все вышеперечисленные признаки постмодерна могут быть трактованы с точки зрения субстанции человеческого сознательного бытия - его Временности.

За всеми этапами эволюции культуры можно увидеть отношение человека к модальностям Времени: прошлому, настоящему и будущему.

Очевидно, что традиционное общество духовно развернуто к прошлому, именно там отыскивая ответы на все жизненные вопросы: законность (легитимность) знанию и действию придает уже существующий образец, прецедент или традиция.

Внимание к настоящему - характеризует культуру модерна. Здесь легитимность познания и практики основана на "истинной идее, которая должна осуществиться", на идеале. Может сложиться впечатление (и именно его выражает Лиотар), что модерн есть проект будущего. Однако "идеал" безразличен к своему временному измерению, он есть всегда как Истина или Бог. (И не случайно христианский нарратив Лиотар относит к модерну.)

Действительная обращенность к будущему в его неопределенности (обращенность в форме проекта или заботы)[31] - характерна для постсовременности. В позитивно-оптимистическом плане эта озабоченность выступает как интенция творчества (ясно, что творческий настрой не может дать ни образца, ни идеала; не содержит он и претензий на Истину.), в негативном - как распад единства социо-культурного мира.

Идея постмодерна, как таковая, находится "внутри" культурной позиции, в рамках которой невозможно уловить онтологический смысл творчества. Потому картина современной культуры выглядит как "множественность языковых игр". В зависимости от локальной позиции (правил данной языковой игры) того или иного автора мы будем иметь свою интерпретацию идеи постмодерна. Все они законны и все недостаточны.

В эволюции культуры от сосредоточенности на прошлом к заботе о будущем есть та закономерность, что человек все более приближается к сущности самого себя как своего собственного проекта, к пониманию жизни как программы, раскрывает самого себя в перспективе творческого замысла, виртуальных возможностей бытия. (Стратегию соблазна, децентрации, понимание бытия как отсутствия и т.д. легко трактовать как модусы этого отношения к Времени).

Это приближение к человеческой самости есть чрезвычайно рискованное предприятие в силу неготовности сегодняшнего жизненного мира принять истину человека. Основной риск состоит в том, что сегодняшняя жизнь с её заботами и ценностями окажется, по выражению Хейзинга, "в тени завтрашнего дня". В этой ситуации культурные произведения обретают превращенную форму, имеющую структуру мифа. Иными словами, система современных означающих (символов) находится относительно творческой самости человека (человека как проекта самого себя) в зеркально подобном бессознательному отношении. Точно так же как Эго не знает своего бессознательного (своего прошлого), индивид не знает своего будущего. Точно так же как перед лицом невыразимого Желания означающие замыкаются внутри себя и образуют свой собственный символический порядок, так и перед лицом неведомого грядущего (старый парадокс: "если я знаю, что ищу, то зачем ищу, а если не знаю, то как могу вообще найти") дискурс останавливается в растерянности - и опять-таки замыкается в себе самом.

Идея неудачи всего западноевропейского культурного проекта обсуждается в одной из программных для современной философии работ Адорно и Хортхаймера "Диалектика просвещения" [Amsterdam,1948]. Европейская рациональность всегда имела объектную направленность - другими словами - форму Знания. Знание всегда рассматривалось как Сила, как условие господства над природой. Начиная от греческой мифологии и до современной культурной индустрии под именем Просвещения, эта рациональность набирает силу. Негативная диалектика этой тенденции, однако, заключается в том, что, стремясь к господству над природой, человек насилует свою собственную природу. Репрессированные желания, искалеченные подавлением, вырываются из под контроля и демонстрируют свою дикость. Т.о. скрытое основание идеи Просвещения есть идея господства.

Просвещение, которое старалось вывести человека из мира магии и колдовства (в сферу объективного знания) также этой своей задачи не решило, поскольку технологические принципы культуры (репродукция) сохраняют верность мифическому принципу судьбы.

Таким образом проект постмодерна не завершен. Он незавершен ни в искусстве, поскольку оно непосредственно еще не способно переживать поставленной жизнью задачи, ни в гуманитарных науках, ибо еще нет предмета, который можно было бы судить, ни в философии, поскольку она привычно продолжает размышлять о сущем.