1973; Кадырбаев, 1980; Вайнштейн, Крюков, 1984 и др.). В результате этого

формируется тип классических кочевников, общепризнанным эталоном

которых для всех исследователей стали казахские номады (кош-

Стр. 43:

пелі)—адаевцы табынцы, баганалинцы и аназские племена са-баа, руала,

амарат (Першиц, 1961. С. 32 и др.), совершавшие перекочевки до 2000 км и

более в течение года. Однако, как нам кажется, это крайняя специализация,

являющая собой предельный вариант номадизма, который не должен заслонять

для нас типический образ кочевника, совершающего сезонные миграции в

диапазоне 50—100 км в течение года, проводящего зимний период года оседло

на станционарно устроенном стойбище (кстау) и ведущего кочевой образ жизни

в теплый период года.

В процессе эволюции номадизма по направлению от меньшей подвижности ко

все большей происходила интенсивная трансформация материальной культуры

формирующихся номадов применительно к качественно новому образу жизни и

типу хозяйства. В частности, генеральной линией эволюции становится

постепенное изживание нетранспортабельных и трудно хранящихся материалов

(металл, керамика, стекло и т. п.), замена громоздких, тяжелых и плохо

завьючиваемых предметов материальной культуры легкими и

транспортабельными материалами (кожа, кошмы, дерево и т. п.),

поддающимися быстрой сборке и разборке (юрта, мебель и т. п.). Именно такой

перестройке подвергаются все части и элементы материальной культуры

кочевников, что легко прослеживается при сравнении, например, материальной

культуры саков и скифов, сарматов и усуней, юечжи и других номадов

прошлого с культурой поздних кочевников (Масанов, 1960; Акишев, Кушаев,

1963; Маргулан и др., 1966; Маргулан, 1986; Он же, 1987; Аргын-баев, 1987;

Муканов, 1987 и др.). На наш взгляд, переломным этапом явилась середина 1

тысяч, н. э., когда становление классического номадизма в Центральной Азии

(тюрки-тюцзюе, теле и др.) привело к возрастанию роли кочевников в судьбах

народов Евразии и Северной Африки, их широкому выходу на арену мировой

истории, коренному преобразованию этнополитической карты ойкумены

(Вайнштейн, 1973; Вайнштейн, Крюков, 1984 и др.). Аналогичные процессы

трансформации происходят применительно к сфере собственности, социально-

экономическим отношениям, семье и браку, хозяйственной типологии и

духовной культуре и т. п. (Марков, 1976; Хазанов, 1975; Першиц, Хазанов,

1979; Еремеев, 1979; Он же, 1982 и др.).

Таким образом, сложившаяся в IV—III тысяч, до н. э. система материального

производства — комплексное оседло-земледельческое со все более

усиливающейся, особенно в период ксеротерма, скотоводческой ориентацией

хозяйство и соответствующий ей образ жизни —■ в результате целого

комплекса объективных причин (возрастание значимости скотоводства,

появление всадничества и разнообразных технических и технологических

новшеств, различных форм отгонно-перегонного хозяйства, снижения роли

земледелия, углубления процессов адаптации, выработки новых социо-

культурных стереотипов, изменения природно-климатических условий,

антропогенного фактора, политических и этнодемографических трансформаций

и т. п.) в процессе своего исторического развития

Стр. 44:

подвергается разбалансировке и дестабилизации. Вследствие этого снижаются

адаптивные свойства данной хозяйственно-культурной системы и начинается

ее постепенная перестройка, которая, по-видимому, с наибольшей силой

охватила вторую половину II тысяч, до н. э. (эпоха бронзы)—начало I тысяч, до

н. э. (эпоха раннего железа). В этот период, по-видимому, с одной стороны,

данная система материального производства исчерпала свои потенциальные

возможности и резервы имманентного развития, а с другой, получают

распространение всевозможные отклонения инадап-тивного характера,

выражающие огромную вариантность и изменчивость форм производственной

деятельности человека.

Наряду с этим климатические изменения, которые, по образному выражению Э.

Ле Руа Ладюри лишь «спускают с цепи» причинность чисто антропогенного

характера» (Ле Руа Ладюри, 1971. С. 225), обусловливают постепенное

освобождение экологической ниши, т. е. рецессию оседло-земледельческого

типа хозяйства, что в свою очередь стимулирует активную эволюцию

спонтанно возникающих инадаптивных групп населения и их хозяйственных

механизмов. На этом этапе историко-культурного развития в процессе

дивергенции, по-видимому, получают распространение самые разнообразные

типы хозяйственно-культурной деятельности — разброс и амплитуда их могли

достигать самых полярных точек, но основная концентрация происходила

вокруг различных вариантов отгонно-перегонного типа хозяйства.

В своем дальнейшем развитии инадаптивные группы, интенсивно заполняя

освобождающуюся (речные долины, низкогорные районы и т. п.) и вновь

возникающую (степь, полупустыня, пустыня, горы) экологические ниши,

должны были пройти жесткий контроль эвадаптирующего отбора и обрести

свою собственную устойчивость и экологическую сбалансированность. В

результате среда обитания как бы отторгает не прошедшие адаптивного отбора

хозяйственные группы. Быстрее и эффективнее других, на наш взгляд, смогли

приспособиться к данным географическим условиям те социокультурные

образования, которые смогли выработать соответствующие адаптивные

механизмы во всех сферах деятельности и культуры посредством интенсивной

аккумуляции информации высокой плотности об особенностях

функционирования природных ресурсов новой экологической ниши.

Как нам представляется, экзамен выдержали лучше других те хозяйственные

группы, которые смогли органически объединить скотоводство с занятием

охотой на диких копытных животных, что потребовало высокой степени

сезонной подвижности на первых порах весьма немногочисленной группы

людей (пастухов), тогда как остальная часть населения (женщины, дети,

старики, больные и какая-то часть мужчин) могла какое-то время базироваться

в оседло-земледельческих поселениях. На этой основе формируется сезонно-

мигрирующий охотничье-скотоводческий тип хозяйства, постепенно

вовлекающий по мере высвобождения экологической ниши от конкурентных

видов диких животных в процесс

Стр. 45:

сезонных передвижений все большие группы населения и все большую массу

домашних животных, что приводит к увеличению доли более подвижных видов

животных (овец, коз, лошадей, а позднее верблюдов) и уменьшению удельного

веса крупного рогатого скота в структуре стада. Оседло-земледельческие

поселения в этом случае могут трансформироваться в зимние либо сезонные

стойбища, либо совсем забрасываться в зависимости от конкретных природных

условий, рельефа, рисунка миграционных передвижений и т. п. К середине 1

тысяч, до н. э., видимо, относится время окончательного становления

кочевничества.

Следующим этапом в эволюции номадизма становится фаза углубления

адаптивных возможностей системы, которая посредством имманентного

накопления информации преобразуется и приобретает новое качество.

Кочевничество эволюционировало от меньшей ко все большей подвижности, от

непродолжительных передвижений на небольшие расстояния ко все более

интенсивным и частым перекочевкам на все более значительные расстояния. И

если в предшествующий период только складывалась система посезонного

использования пастбищных угодий, то на данном этапе все больше возрастает

плотность миграционных передвижений и прежде всего концентрация номадов

на сезонных территориях. По-видимому, именно в 1 тыс. до н. э.— середине 1

тыс. н. э. осваиваются под зимние пастбища безводные пространства пустынь,

заканчивается формирование меридиональной, вертикальной, радиальной,

широтной, эллипсоидной систем кочевания (Аки-шев, 1972; Хазанов, 1975;

Марков, 1976 и др.). Однако в целом скорость и ареал передвижения еще

незначительны, а миграционный рисунок не отличается большой

насыщенностью. К середине 1 тыс. н. э. кибиточная система кочевания на

повозках достигает своего предельного уровня развития и в течение

последующего тысячелетия полностью исчерпывает свой потенциал и отмирает

К середине 1 тыс. н. э. накапливается новый запас информации в виде целого

ряда технологических инноваций (появление стремени, новых элементов

конской упряжи и снаряжения, в частности жесткого седла, способов

завьючивания, войлочной решетчатой юрты, других предметов материальной

культуры, широкое распространение кожи, шерстоваляльных и других новых

сырьевых материалов и т. д.) (Вайнштейн, 1973; Он же, 1989; Он же, 1989а:

Вайнштейн, Крюков, 1984; Кадырбаев, 1980; Амброз, 1973 идр.) и все более

возрастает опыт экологической адаптации, увеличиваются знания об

особенностях функционирования природных ресурсов среды обитания и т. п. В

результате кочевое скотоводство вступает в новую стадию развития — стадию

«классического кочевничества», совпадающую с новым этапом аридизации

географической среды (Шнитников, 1975. С. 268—271, 278—279 и др.). Этот

этап в эволюции номадизма характеризуется максимальной

приспособленностью к природно-климатическим условиям и высочайшей

специализацией, принимающей порою крайние формы (передвижения на

расстояние до 1000—2500 км с количеством пере-

Стр. 46:

кочевок до 60—120 в течение года), активным участием кочевников в

этнополитических процессах на Евразийском континенте, захватом

политической и военной гегемонии в Азии, Северной Африке и Юго-

Восточной Европе. В этот период номадизм стабилизируется в своем развитии,

достигая максимального уровня своего потенциала. Вплоть до эпохи Великих

географических открытий и широкого распространения огнестрельного оружия

кочевники играют доминирующую роль в жизни народов Евразии, поскольку

полностью контролируют внутриконтинентальную торговлю, караванные пути

и дороги, имеют неоспоримые преимущества в военной сфере и т. д.

(Владимирцов, 1934 и др.).

Рубеж XV—XVI вв., знаменующийся общим кризисом номадизма, его

вытеснением на периферию всемирно-исторического процесса, падением его

влияния в военно-политической сфере, является началом нового, третьего этапа

в исторических судьбах кочевничества. Если прежде кризисные явления

(отсутствие кормов в неурожайные годы, аграрное перенаселение, джут и т. п.),

порождаемые в основном природно-климатическими изменениями, снимались

посредством экспансий и массовых инвазий за пределы ареальных экосистем,

то с этого времени наступает период стагнации и постепенного упадка. На этом

этапе кочевничество, сохраняя свое приоритетное положение в сфере

природопользования в аридных зонах, постепенно замыкается в своем

внутреннем развитии и вступает в фазу стагнации и застоя. Характерной чертой

данной стадии развития является формирование нового этнокультурного

облика кочевых племен, их постепенное включение в орбиту политического и

военного господства крупных централизованных государств: Российской

империи (казахи, калмыки, туркмены, киргизы и др.), Китая (монголы,

джунгары и др.), Франции (номады Северной Африки), Турции (кочевники

Ближнего Востока и др.) и т. д. Из власть предержащих номады становятся

властьзависимыми. Не менее очевидной чертой рассматриваемой фазы

общественного развития является отсутствие серьезных технико-

технологических новаций, организационных и социокультурных

усовершенствований и изобретений.

В новейшее время, в век индустриально-урбанизированного развития, по-видимому, наступает финальная стадия развития номадизма: города,

промышленные предприятия, земледелие осваивают земли номадов и

вытесняют их все глубже в пустыню. Результатом этого являются

беспрецедентные по своей жестокости «эксперименты» по оседанию

кочевников, приводившие к голоду и массовому вымиранию некогда гордых

«властителей мира». Попытки некоторых государств оказать помощь номадам

и интегрировать их в социально-экономическую структуру современного общества, видимо, обречены на неудачу.