79. Идея социального единения

Мы уже видели, что несмотря на индивидуалистические черты справедливости как честности, два принципа справедливости обес­печивают архимедову точку для оценки существующих институтов, а также желаний и надежд, которые они порождают. Эти критерии обеспечивают независимый стандарт определения направления со­циальных изменений без обращения к перфекционистской или орга­нической концепциям общества (§ 41). Однако остается вопрос, явля­ется ли договорная доктрина удовлетворительной точкой зрения для понимания ценностей общества и для выбора социальных устройств, способствующих их реализации. Естественно предположить, что кон­груэнтность правильности и блага зависит в значительной степени от того, достигает ли вполне упорядоченное общество общественного блага. Я рассмотрю несколько аспектов этой проблемы в этом и следующих трех параграфах.

Мы можем начать с напоминания, что одно из условий исходного положения заключается в том, что стороны знают, что они подвер­жены обстоятельствам справедливости. Они предполагают, что каждый обладает концепцией собственного блага, в свете которой он выдвигает притязания к остальным. Таким образом, хотя они воспринимают общество как некоторое совместное предприятие для взаимной выгоды, оно обычно отмечено как столкновением, так и совпадением интересов. Есть два способа рассмотрения этих предположений. Первый осуще­ствляется в теории справедливости: идея заключается в выведении удовлетворительных принципов из возможно более слабых допущений. Посылки теории должны быть простыми и разумными условиями, которые принял бы каждый или почти каждый, и в пользу которых можно предложить убедительные философские аргументы. В то же время, чем острее исходное столкновение притязаний, в которое принципы могут внести приемлемый порядок, тем более исчерпыва­ющей должна быть теория. Следовательно, мы имеем глубоко противо­положные интересы.

Другой способ заключается в рассмотрении этих предположений в качестве описания некоторого вида социального порядка, или не­которых сторон реально существующей базисной структуры. Так мы приходим к понятию частного (private) общества³. Его главные черты таковы: во-первых, составляющие его личности, будь то индивщ.ы

453

или ассоциации, обладают своими собственными частными целями, которые либо конкурируют, либо независимы друг от друга, но ни в коем случае не дополняют друг друга. А во-вторых, институты сами по себе не имеют никакой ценности, и участие в них расс­матривается не как благо, но, в лучшем случае, как бремя. Таким образом, каждая личность оценивает социальные устройства исклю­чительно как средство в достижении своих частных целей. Никто не принимает в расчет блага других или того, чем они наделены; нао­борот, каждый предпочитает наиболее эффективную схему, дающую ему наибольшую долю имущества. (На более формальном языке, единственными переменными в функции полезности индивида явля­ются исключительно товары и имущество, которыми он обладает, а не предметы, которыми владеют другие, или их уровень полезности.)

Мы можем предположить также, что подлинное разделение (divi­sion) преимуществ определяется в значительной степени балансом власти и стратегического положения, возникающего в существующих обстоятельствах. Однако это разделение может быть, конечно же, совершенно честным и удовлетворять требованиям взаимности. При удаче ситуация может привести и к такому результату. Публичное благо состоит в основном из посредничества государства в использо­вании каждым существующих условий в его собственных целях, насколько позволяют его средства, аналогично тому, как каждый направляется в свой пункт назначения, когда путешествует по ав­тостраде. Теория конкурентных рынков — это парадигма описания этого типа общества. Поскольку члены этого общества не озабочены желанием действовать по справедливости, обеспечение стабильности справедливых и эффективных устройств, если они существуют, обычно требует применения санкций. Следовательно, выравнивание частных и коллективных интересов представляет собой результат стабили­зирующих институциональных устройств (devices), примененных к лицам, которые противостоят друг другу как равнодушные, а воз­можно, и враждебные силы. Частное общество не держится на пуб­личном убеждении, что его базисные устройства справедливы и пред­ставляют сами по себе благо; его скрепляют расчеты всех людей или достаточно многих для того, чтобы не нарушилось имеющееся социаль­ное устройство, на то, что предпринимаемые изменения сократят набор средств, посредством которых они могут преследовать свои личные интересы.

Иногда полагают, что из договорной доктрины следует идеальность частного общества, по крайней мере, когда разделение преимуществ удовлетворяет подходящему стандарту взаимности. Однако, как пока­зывает понятие вполне упорядоченного общества, это не так. И, как только что я говорил, идея исходного положения имеет другое объяс­нение. Объяснение блага как рациональности и социальной природы человечества также требует другого подхода. Общительность (sociabi­lity) человеческих существ не должна пониматься тривиальным обра­зом. Она заключается не просто в том, что для человеческой жизни необходимо общество, или в том, что живя в обществе, люди приобре­тают потребности и интересы, которые побуждают их работать вместе

454

ради взаимных преимуществ такими способами, которые допускаются и поощряются их институтами. Не выражается она и трюизмом, что социальная жизнь суть условие для развития нашей способности говорить и мыслить, и принимать участие в общей совместной дея­тельности общества и культуры. Без сомнения, даже понятия, которые мы используем для описания наших планов и ситуаций, а также для выражения наших личных желаний и целей, часто предполагают социальный контекст (setting) наряду с системой верований и мыслей, которые являются результатом долгой традиции коллективных усилий. Эти факты, конечно же, не тривиальны; но использовать их для характеристики наших связей друг с другом — значит давать три­виальную интерпретацию человеческой социальности. Ведь все эти вещи в равной мере относятся и к лицам, которые воспринимают свои отношения чисто инструментально.

Социальная природа человечества лучше всего видна в контрасте с понятием частного общества. Так, человеческие существа фак­тически имеют общие конечные цели, и они ценят свои общие институты и деятельность как благо само по себе. Мы нуждаемся друг в друге как партнерах по жизни, которую мы выбираем ради ее самой, и успехи и удовольствия других необходимы и дополнитель­ны к нашему собственному благу. Эти вещи достаточно очевидны, но они требуют некоторой разработки. В объяснении блага как ра­циональности мы пришли к известному заключению, что рациональ­ные планы жизни обычно обеспечивают развитие, по крайней мере, некоторых из способностей личности. Аристотелевский принцип ука­зывает в эту сторону. Однако одной из основных характеристик человеческих существ является то, что ни один человек не может сделать все, что он мог бы сделать; тем более он не может делать все, что может любой другой. Потенциальные возможности каждого индивида одновременно и превосходят все то, что он может надеяться реализовать, и в то же время далеко не дотягивают до возможностей, которыми располагают люди вообще. Поэтому каждый должен вы­бирать, какие из его способностей и возможных интересов он желает развивать; он должен культивировать и упражнять их, прикидывая и осуществляя планы на регулярной основе. Разные люди со сходными или дополняющими способностями могут кооперироваться, так ска­зать, в реализации их общих или соответствующих друг другу природ­ных задатков. Когда людям гарантировано наслаждение от демонст­рации их собственных способностей, они склонны ценить совершенства других, особенно когда их совершенства приобретают характер жиз­ненных целей, приемлемых для всех.

Таким образом, вслед за Гумбольдтом мы можем сказать, что благодаря социальному объединению, основанному на потребностях и потенциале его членов, каждый человек может участвовать в общей сумме реализованных естественных задатков других. Мы приходим к понятию сообщества людей, члены которого наслаждаются совер­шенствами друг друга и индивидуальностью, поощряемой свободными институтами; они признают благо каждого как элемент деятельности в целом, общая схема которой получила признание и доставляет

455

удовольствие всем. Это сообщество можно также представлять как простирающееся во времени, и следовательно, в истории общества можно сходным образом трактовать совместный вклад последовательно сменяющихся поколений⁴. Наши предшественники, достигнув неко­торых вещей, оставили нам задачу развивать их достижения, влия­ющие на наш выбор занятий и определяющие более широкий контекст, в рамках которого могут быть поняты наши цели. Сказать, что человек суть существо историческое, значит сказать, что реализация возможностей человеческих индивидов, живущих в любое данное время, требует кооперации многих поколений (или даже обществ) на протяжении долгого периода времени. Это также означает, что кооперация направляется в любой данный момент пониманием, что делалось в прошлом, как оно интерпретируется социальной традицией. В противоположность человечеству, каждое отдельное животное может и делает то, что, по большей части, оно может делать, или что любой другой представитель этого вида, живущий в то же время, мог бы сделать. Область реализованных способностей одного индивида из вида не является в общем случае содержательно меньшей, чем потенциал других, сходных с ним. Поразительное исключение дает различие полов. Вот почему, по-видимому, сексуальная симпатия дает наиболее очевидный пример потребности индивидов, как у че­ловека, так и у животных, друг в друге. Однако это влечение может принимать исключительно чисто инструментальные формы, когда каждый из индивидов относится к другому как средству своего соб­ственного удовольствия или продолжения своей линии. Если эта привязанность индивидов не соединяется с элементами дружбы и любви, она не будет обладать характерными чертами социального объединения.

Многие формы жизни обладают характеристиками социального объединения, общих конечных целей и общественной деятельности, представляющих ценность сами по себе. Наука и искусство дают самые известные примеры. Аналогично, семья, друзья и другие группы представляют собой социальные объединения. Представление ситу­ации на примере игры имеет для изложения некоторое преимущество. Здесь мы можем легко различить четыре типа целей: цель игры определяется ее правилами (например, забить как можно больше голов); различные мотивы игроков в процессе самой игры (возбуж­дение, которое они от нее получают, стремление к упражнению и т. п.), которые могут быть различными для каждого человека; социаль­ные цели, которые обслуживает сама игра и которые могут быть неизвестны игрокам и не осознаваться ими или даже никем в обществе, поскольку это дело размышляющего наблюдателя; и, наконец, общая цель, общее желание всех игроков сделать игру хорошим развле­чением. Эта общая цель может быть реализована, только если игра ведется честно, по правилам, если стороны более или менее соответ­ствуют друг другу и все игроки чувствуют, что они играют хорошо. Однако когда эта цель достигнута, каждый получает удовольствие и удовлетворение в одном и том же. Хорошее проведение игры пред­ставляет собой, образно говоря, коллективное достижение, требующее участия всех.

456

Общая цель общественного объединения явно заключается не прос­то в общем желании одной и той же конкретной вещи. Генералы Грант и Ли были едины в их желании обладать городом Ричмондом, но это желание не делает из них сообщества. Вообще люди хотят одних и тех же вещей: свободы и благоприятных возможностей, крова и пищи, однако эти желания могут сталкивать их друг с другом. Ответ на вопрос о том, обладают ли индивиды общей целью, зависит от более детальных черт деятельности, к которой склоняют их инте­ресы, регулируемые принципами справедливости. Должна существо­вать согласованная схема поведения, в которой совершенства и удо­вольствия каждого дополняют благо всех. Каждый может извлекать удовольствие из действий других во время выполнения совместного плана, приемлемого для каждого. Несмотря на свою соревнователь­ность, многие игры отчетливо иллюстрируют этот тип цели: публичное желание проводить игру хорошо и честно должно быть регулятивным и эффективным, если для всех нежелательна потеря удовольствия и интереса.

Развитие искусства и науки, религии и культуры любого вида, значительное или не очень, можно, конечно же, представлять себе во многом сходным образом. Извлекая уроки из усилий других и признавая их достижения, человеческие существа постепенно вы­страивают системы знания и веры; они вырабатывают способы осво­ения мира и выражения своих чувств. В этих случаях общая цель, будучи глубокой и сложной, определяется соответствующими худо­жественными, научными или религиозными традициями; и понимание этой цели часто требует многих лет исследования и обучения. Су­щественно то, что имеется общая конечная цель и принятые способы ее достижения, которые делают возможным публичное признание достижений каждого. Когда эта цель достигается, все находят удов­летворение от одних и тех же вещей; и этот факт, совместно с дополнительной природой блага индивидов, скрепляет узы сообщества.

Я не хочу делать упор на примере искусства и науки, высоких форм религии и культуры. В свете отрицания принципа совершенства и принятия демократии в оценке совершенств друг друга они не имеют особых заслуг с точки зрения справедливости. Пример с игрой предпочтителен не только из-за простоты, он уместен и в другом смысле. Пример выявляет основную проблему, которая заключается в том, что имеется много типов социальных объединений и что с точки зрения политической справедливости мы не должны ранжи­ровать их по ценности. Более того, эти объединения не имеют опре­деленного размера; они варьируются от семей и дружеского круга до более широких ассоциаций. Нет также пределов времени и про­странства, ибо те, кто разделен историей и обстоятельствами, тем не менее могут кооперироваться в реализации общей для всех них природы. Вполне упорядоченное общество, да и большинство обществ, будут содержать бесчисленное количество различных типов социаль­ных объединений.

Эти замечания позволяют нам видеть, как принципы справед­ливости связаны с человеческой социальностью. Главная идея заклю-

457

чается просто в том, что вполне упорядоченное общество (соответ­ствующее справедливости как честности) само образует социальное объединение. Действительно, это социальное объединение социальных объединений. Здесь присутствуют обе характерные черты: успешное осуществление справедливых институтов представляет собой общую конечную цель всех членов общества, и эти институциональные формы оцениваются как благо сами по себе. Рассмотрим эти черты по очереди. Первая совершенно очевидна. Во многом точно так же, как игроки имеют общую цель сыграть хорошо и честно, члены вполне упорядоченного общества сотрудничают во имя общей цели реализации своей собственной природы и природы других, соблюдая при этом принципы справедливости. Это коллективное намерение является следствием того, что каждый имеет эффективное чувство справедливости. Каждый гражданин хочет, чтобы каждый (включая самого себя) действовал на основе принципов, с которыми все сог­ласились бы в исходном положении равенства. Это желание пред­ставляет собой регулятив, как того требует от моральных принципов условие финальности; и когда каждый действует справедливо, все получают удовлетворение от одних и тех же вещей.

Объяснение второй черты более сложно, однако оно достаточно ясно из того, что уже было сказано. Нам нужно лишь обратить внимание на различные способы, которыми фундаментальные инсти­туты общества, справедливая конституция и основные составляющие правового порядка могут быть признаны благом сами по себе, раз идея социального объединения применяется к базисной структуре как целому. Прежде всего, кантианская интерпретация позволяет нам сказать, что поддержка всеми людьми справедливых институтов идет во благо каждому. Человеческие существа обладают желанием вы­ражать свою природу в качестве свободных и равных моральных личностей, и делают они это наиболее успешно, исходя из принципов, которые они признали бы в исходном положении. Когда все стремятся соблюдать эти принципы и каждый преуспевает, то индивидуально и коллективно их природа в качестве моральных личностей реализу­ется наиболее полно, а вместе с ней и их индивидуальное и кол­лективное благо.

Однако аристотелевский принцип верен для институциональных форм так же, как и для любой другой человеческой деятельности. Рассматриваемый в этом свете справедливый конституционный поря­док, будучи применимым к малым социальным объединениям пов­седневной жизни, устанавливает рамки для этих многочисленных ассоциаций и кладет начало наиболее сложным и разнообразным видам деятельности. Во вполне упорядоченном обществе каждый че­ловек понимает первые принципы, которые управляют всех схемой, осуществляемой многими поколениями; и все имеют сознательное намерение подчиняться этим принципам в их жизненных планах. Таким образом, план каждого человека получает более пространную и богатую структуру, чем он имел бы в противном случае; он согласован с планами других на основе взаимно приемлемых прин­ципов. Частная жизнь каждого человека представляет собой своего

458

рода план внутри плана, причем более высокий план реализуется в публичных институтах общества. Однако этот более широкий план не устанавливает доминирующей цели, вроде тех, которые фигури­руют в достижении религиозного единства (unity) или наибольших свершений в культуре, а тем более национального могущества и престижа, которым подчиняются цели индивидов и ассоциаций. Ре­гулятивной публичной целью является скорее реализация конститу­ционным порядком принципов справедливости. И эта коллективная деятельность, если верен аристотелевский принцип, должна воспри­ниматься как благо.

Мы видели, что моральные добродетели являются совершенствами, качествами человека, которые рационально для людей желать в себе и друг в друге, ценимыми ради них самих, или же из-за действий, которые приносят радость (§§ 66—67). Теперь ясно, что эти совер­шенства демонстрируются в публичной жизни вполне упорядоченного общества. Следовательно, принцип, сопровождающий аристотелевский принцип, требует, чтобы люди ценили и наслаждались этими каче­ствами друг в друге, когда они проявляются в сотрудничестве по утверждению справедливых институтов. Отсюда следует, что кол­лективная деятельность по поддержанию справедливости является исключительной формой человеческого процветания. При данных благоприятных условиях, люди наилучшим образом выражают свою природу и достигают самых широких регулятивных совершенств, на какие только способен каждый, поддержкой этих публичных уст­ройств. В то же время справедливые институты делают возможной и поощряют разнообразие внутренней жизни ассоциаций, в которых индивиды реализуют их более конкретные цели. Таким образом, публичная реализация справедливости представляет собой ценность для сообщества.

В качестве последнего замечания я должен обратить внимание на то, что вполне упорядоченное общество не устраняет разделения труда в наиболее общем смысле этого понятия. Конечно, худшие аспекты этого разделения могут быть преодолены; никто не должен будет рабски зависеть от других и выбирать между монотонными и рутинными занятиями, которые убивают человеческую мысль и вос­приимчивость. Каждому могут предложить множество задач, так что различные стороны его природы найдут подходящее выражение. Одна­ко даже когда работа осмысленна для всех, мы не можем преодолеть, и не можем стремиться к этому, нашей зависимости от других. В полностью справедливом обществе люди преследуют свое благо при­сущими только им способами, и они полагаются на своих товарищей в том, что те сделают вещи, которых они не могли сделать, равно как и вещи, которые они могли бы сделать, но не стали. Соблазнитель­но предположить, что каждый мог бы полностью реализовать свои задатки и что по крайней мере некоторые могут быть совершенными экземплярами человечества. Однако это невозможно. Особенностью человеческой социальности является то, что мы сами по себе суть лишь часть того, чем могли бы быть. Мы должны обращаться к другим в достижении совершенств, которые мы не развили в себе,

459

или которых у нас вообще нет. Коллективная деятельность общества, многочисленные ассоциации и публичная жизнь наиширочайшего сообщества, которая регулирует ассоциации, поддерживает наши уси­лия и выявляет наш вклад. Однако благо, извлекаемое из общей культуры, намного превосходит нашу работу в том смысле, что мы перестаем быть простыми фрагментами: та часть нас, которую мы прямо реализуем, соединяется с более широким и справедливым устройством, цели которого мы утверждаем. Разделение труда пре­одолевается не тем, что каждая личность становится сама по себе универсальной, но сознательной и осмысленной работой внутри спра­ведливого социального объединения социальных объединений, в ко­тором все могут свободно делать то, к чему они имеют склонность.