252 Элиас Канетти

Ибо каждая произведенная им казнь добавляет ему мощи. Он набирается таким образом силы выживания. Жертвы не обязательно те, кто действительно выступал против него, — достаточно того, что они могли бы против него выступить. Свои страхи он превращает, хотя и задним числом, во вра­гов, с которыми пришлось сразиться. Они им приговорены, убиты, он их пережил. Право вынесения смертного пригово­ра превращается в его руках в оружие_vJgKoe же, как любое другое, но гораздо более действенное.^Нагромождать вокруг тела жертв, чтобы они всегда были перед глазами, часто счи­тали нужным вожди варваров и восточные владыки. Но и там, где обычаями это не дозволялось, в уме властители пос­тоянно проигрывали эту тему. Сообщают о своеобразной за­баве, выдуманной римским императором Домицианом. Ус­троенный им пир для римской знати, единственный в своем роде и никем не повторенный, дает самое наглядное пред­ставление о глубинной природе параноидальных властителей. Вот что рассказывает об этом Кассий Дион:

"В другой раз Домициан развлекал знатнейших сенаторов и всадников следующим образом. Он приготовил зал, где пол, стены и потолок были черными, как смола, и на непокрытом полу покоились убогие ложа, убранные черным. Гости долж­ны были прибыть ночью и без свиты. Возле каждого ложа он приказал установить плиту, по форме напоминающую мо­гильный камень, с выбитым на ней именем гостя, а вдобавок еще маленькую лампаду из тех, которые вешают на могилы. 'Затем в зал вошли стройные голые мальчики, тоже раскра­шенные в черный цвет и похожие на призраков. Они испол­нили жуткий танец вокруг лежащих гостей и стали каждый в ногах у каждого гостя. Затем было предложено угощение: то, что обычно приносится в жертву духам умерших, — все чер­ное и на блюдах того же цвета. Гости дрожали от страха, ожидая, что в следующее мгновение им перережут глотки. Все онемели, кроме Домициана. Царило смертное молчание, будто они уже прибыли в царство мертвых. Сам же импера­тор разразился речью о смерти и убийствах. Наконец гостей отпустили по домам. Но рабы, ожидавшие своих господ в прихожей, были предварительно удалены, гостей поручили другим, неизвестным им рабам, которые должны были раз­везти их в колясках и на носилках. От этого они пришли в

253

Выживающий

еще больший ужас. Едва гости оказались у себя дома и облег­ченно вздохнули, как объявились гонцы императора. Хотя каждый решил, что вот теперь-то и пришел его последний час, внесли плиты, которые оказались серебряными. Потом другие предметы, в частности, драгоценные блюда, стоявшие перед ними во время пира. Последними прибыли мальчики, во время пира стоявшие в ногах гостей как их собственные мертвые души; теперь они были вымыты и украшены драго­ценностями. После того, как гости провели ночь в смертель­ном страхе, настало время приема подарков".

Таков был "Пир трупов" Домициана, как назвал его на-

1ескончаемый ужас, в котором император держал своих гостей, заставил их онеметь. Говорил лишь он сам и говорил о смерти и убийстве. Казалось, что они мертвы, а жив только он один. На пиру он собрал свои жертвы, ибо таковыми они себе и казались. Одетый как хозяин, а на самом деле выжива­ющий, он обращался к своим жертвам, одетым гостями. Но ситуация выживающего здесь была не только изображена, она была изощренным образом обострена. Хотя они и были как мертвые, он еще мог их убить. Был начат подлинный процесс выживания. Отпустив их, он их помиловал, а потом снова привел в отчаяние, передав незнакомым рабам. Они добра­лись до дома — он вновь послал вестников смерти. Оказа­лось, что доставили подарки, и самым главным подарком была дарованная им жизнь. Он, так сказать, отправил их на тот свет, а потом возвратил к жизни. Он много раз испытал на- к слаждение выживанием в этой игре, давшей ему чувство влас­ти, выше которого невозможно вообразить.

Спасение Иосифа Флавия

Из истории войны между римлянами и евреями, пришед­шейся на молодость Домициана, известен случай, ярче всего показавший природу выживающего. Римской стороной ко­мандовал Веспасиан, отец Домициана; именно во время этой войны род Флавиев достиг императорской власти.

Восстание евреев против господства римлян продолжа­лось уже довольно долго. Когда оно распространилось вширь, евреи назначили своих командующих в разные части стра-

254 Элиас Канетти

ны. В их обязанности входило мобилизовывать людей и го­товить города к отпору римским легионам, которые навер­няка скоро должны были прибыть в страну. Иосиф — тогда еще молодой, ему едва исполнилось тридцать лет — полу­чил провинцию Галилея и усердно принялся за выполнение поставленной задачи. В своей "Истории иудейской войны" он описывал трудности, которые приходилось преодолевать: отсутствие единства среди граждан, интриги соперников, не желающих выступать вместе и стремящихся собрать собствен­ное войско, колебания городов, которые не хотели призна­вать его командующим, а признав, через некоторое время опять отказывались. Но с огромной энергией он ставил на ноги свою плохо вооруженную армию и готовил крепости к ■ отпору врагу.

И римляне пришли; ими командовал Веспасиан, при кото­ром находился его младший сын Тит, ровесник Иосифа. Им­ператором в Риме тогда еще был Нерон. Веспасиан пользо­вался славой старого опытного генерала, отличившегося во многих сражениях. Он вторгся в Галилею и окружил Иосифа с его армией в крепости Иотапата (Йодфат). Евреи отважно оборонялись, Иосиф изобретательно находил средства для от­ражения одного штурма за другим, римляне несли тяжелые потери. Оборона длилась 47 дней. Наконец римлянам удалось хитростью проникнуть в крепость: это случилось ночью, все спали, и врага обнаружили только на рассвете. Евреи впали в безысходное отчаяние и убивали себя целыми толпами.

Иосиф спасся. Что с ним происходило после взятия горо­да, стоит передать его собственными словами. Ибо, как мне кажется, в мировой литературе нет второго такого рассказа выжившего о самом себе. Совершенно осознанно, можно даже сказать, с пониманием сущности выживания Иосиф описы­вает, что было предпринято им для собственного спасения. Быть искренним ему не составило труда, ибо писалось это позднее, когда он был уже в фаворе у римлян.

"Повсюду — среди мертвых и в укрытиях — римляне ис­кали Йосефа: и потому, что были злы на него, но главным образом по той причине, что таково было желание главноко­мандующего, считавшего, что война будет в действительнос­ти закончена лишь тогда, когда Йосеф окажется в его руках. Однако во время взятия города Йосефу, который находился

255

Выживающий

в самой гуще неприятеля, несомненно не без божественного содействия удалось ускользнуть, спрыгнув в глубокую яму, сообщавшуюся с незаметной снаружи обширной пещерой. Он застал в этом укрытии еще 40 человек из видных граждан и необходимые припасы, которых должно было хватить на много дней. Таким образом, днем, когда враги шарили по­всюду, он скрывался в пещере, а ночью выходил, изыскивая способ бегства и высматривая расположение вражеских ка­раулов; удостоверившись, что все пути перекрыты и нет воз­можности ускользнуть, он вновь спускался в пещеру. Так в течение двух дней ему удавалось оставаться необнаруженным, но на третий день была поймана находившаяся вместе с ним в пещере женщина, которая и выдала его. Веспасиан немед­ленно послал к пещере двух трибунов, Паулина и Галликана, чтобы те предложили ему соглашение и склонили выйти.

Прибыв к пещере, трибуны принялись убеждать Йосефа выйти и обещали ему безопасность. Однако их усилия были тщетными: мысль о том, что может грозить человеку, нанес­шему римлянам столько ударов, помешала ему увидеть под­линные намерения приглашавших и сделала его крайне подо­зрительным. И он продолжал опасаться, что трибуны пригла­шают его затем, чтобы впоследствии подвергнуть наказанию, до тех пор пока Веспасиан не послал еще одного трибуна — знакомого Йосефа Никанора, его давнишнего друга. Высту­пив вперед, Никанор начал пространную речь о том, что до­брота к побежденным — в природе римлян; доблесть Йосефа, говорил он, вызвала в римских полководцах скорее восхище­ние, нежели ненависть, и главнокомандующий хочет вывести его из пещеры не для наказания (ведь он и без этого мог бы наказать Йосефа), но лишь затем, что желает сохранить жизнь столь выдающемуся человеку. Еще Никанор сказал, что если бы Веспасиан готовил хитрость, то не послал бы к Йосефу его друга, пряча самое отвратительное из преступлений — веро­ломство под личиной дружбы, самой прекрасной из доброде­телей, да и сам он, Никанор, никогда бы не явился сюда, если бы от него требовали обмануть друга.

В то время как, несмотря на уверения Никанора, Йосеф все еще колебался, воины в гневе готовы были поджечь пе­щеру, и лишь приказ главнокомандующего, желавшего во что бы то ни стало получить Йосефа живым, останавливал их.

256

Элиас Канетти

Выживающий

257

По мере того, как Никанор повторял свои призывы, а пове­дение войска становилось все более угрожающим, Йосеф внезапно вспомнил виденный им ночью сон, в котором Бог возвещал ему о грядущих бедствиях евреев и о судьбах рим­ских императоров. Он же был способен толковать сны и про­никать в скрытый смысл двусмысленных речей Бога, ибо был священником и потомком священников и был хорошо зна­ком с пророчествами священных книг. Как раз в этот миг исходящее от них вдохновение охватило его, и он мгновенно проник в смысл внушающих трепет видений своего недавне­го сна. И тогда он обратился с тайной молитвой к Богу: "По­скольку Тебе угодно излить Твой гнев на сотворенный То­бою еврейский народ и передать все милости судьбы римля­нам и поскольку Ты избрал меня, чтобы поведать мне о том, что должно произойти, я добровольно предаюсь в руки рим­лян и буду жить, но я торжественно заявляю, что я иду не как предатель, но как Твой слуга".

С этими словами он уже готов был выйти к Никанору, однако когда евреи, прятавшиеся вместе с ним в пещере, поняли, что он принимает приглашение, они столпились во­круг него, крича: "Отеческие законы, данные самим Богом, наделившим дух нашего народа презрением к смерти, конеч­но, возопят к небесам! Неужели ты, Йосеф, настолько лю­бишь жизнь, что ради нее готов влачить существование раба? Как быстро забыл ты себя! Скольких из нас ты убедил отдать жизнь ради свободы! Слава о твоем мужестве и уме не более чем ложь, если ты и в самом деле ожидаешь пощады от тех, кому нанес такие глубокие раны, или, когда даже их предло­жение истинно, желаешь спастись таким образом. Ты поте­рял голову при виде того, сколь милостива к римлянам судь­ба? Мы сами позаботимся о добром имени нашей страны — мы одолжим тебе меч и руку, которая владеет им. Если ты умрешь по собственному желанию, то ты умрешь как вождь евреев, если же нет — то как предатель". С этими словами они направили на него свои мечи и угрожали умертвить его, если он сдастся римлянам.

В страхе перед угрозой нападения и веря, что, умерев до того, как исполнит возложенное на него Богом, он предаст Его веления, Йосеф в этом затруднительном положении по­вел перед ними философские рассуждения. "Почему, друзья

мои, — начал он, — мы так торопимся умертвить самих себя? Почему мы так стремимся разлучить этих лучших друзей — душу и тело? Тут кто-то сказал, что я переменился, — что ж, об этом лучше всего известно римлянам. Мне говорят, что прекрасно пасть на войне, — согласен, но только по законам войны, то есть от руки победителей. Если я избегаю мечей римлян, то я действительно заслуживаю смерти от собствен­ной руки, но если они склонны пощадить врага, то еще более справедливым с нашей стороны поступком будет пощадить самих себя, ведь было бы нелепостью причинить себе то, из-за чего мы укрылись от них. Вы говорите, что прекрасно уме­реть за свободу, — я тоже говорю это, однако на поле боя и от руки тех, кто пытается лишить нас свободы. Но ведь сей­час они не намереваются вступать с нами в сражение или убивать нас! Тот, кто не желает умереть, когда следует уме­реть, такой же трус, как тот, кто желает умереть, когда уми­рать не следует. В самом деле, что препятствует нам сдаться римлянам? Не страх ли смерти? Но в таком случае неужели же мы из страха перед возможной смертью от руки врагов навлечем на себя верную смерть от своей собственной руки? "Нет, из страха перед рабством", — скажет мне кто-нибудь из вас. Но как будто сейчас мы свободны! "Убить себя — благороднейшее деяние", — скажет другой. Вовсе нет! Нет поступка низменнее этого, и я думаю, что отъявленным тру­сом является тот кормчий, который из страха перед еще не разразившейся бурей заранее топит свое судно.

Кроме того, самоубийство противоречит природе, общей для всех живых существ, перед лицом же сотворившего нас Бога — это сущее нечестие...

Итак, мы должны, товарищи, придать своим мыслям до­стойное направление и не прибавлять к нашим человеческим страданиям нечестие по отношению к нашему Создателю. И если нам угодно отстаться в живых, давайте останемся в живых: ведь спасение не навлекает позора, если оно исходит от тех, кого мы своим непревзойденным сопротивлением убе­дили в нашей доблести. Если же мы предпочитаем умереть, _; то куда как достойнее пасть от руки победителей. Что же ,._: касается меня, то я не перейду на сторону врагов, чтобы пре­дать самого себя: ведь если бы я поступил так, то был бы гораздо глупее перебежчиков, которые делают это ради спа- ♦

9 Канетти Э.

258

Элиас Канетти

Выживающий

259

сения своей жизни, ибо для меня переход на сторону врага равнозначен гибели, моей собственной гибели. Я молюсь, однако, о том, чтобы римляне оказались вероломными: ведь если, дав мне слово, они предадут меня смерти, я умру с радостью, найдя в нарушенной клятве этих лжецов утешение большее, нежели сама победа".

Йосеф долгое время приводил подобные доводы против самоубийства, однако отчаяние сделало его слушателей глу­хими к речам: уже задолго до того они посвятили себя смер­ти, и слова Йосефа только приводили их в ярость. С мечами в руках они бросились к нему со всех сторон, понося за тру­сость, казалось, каждый вот-вот поразит его. Но он назвал одного по имени, бросил повелительный взгляд на другого, схватил за руку третьего, увещеванием устыдил четвертого, и так, сообразно с необходимостью различая между различны­ми страстями, он удержал их мечи от убийства, подобно за­травленному зверю бросаясь поочередно на каждого из них. И даже в таких крайних обстоятельствах они все еще сохра­няли почтение к своему полководцу: их руки разжались, мечи выскользнули из рук, а многие из тех, кто еще направлял на него свои мечи, непроизвольно опустили их лезвиями вниз.

Находчивость Йосефа не оставила его и в этих безвыход­ных обстоятельствах, и, положившись на покровительство Бога, он достиг гавани спасения. "Итак, вы избрали смерть, — воскликнул он, — что ж, давайте бросим жребий и умерт­вим друг друга: тот, на кого жребий падет первым, будет убит следующим по очереди, и так далее, как решит судьба. Таким образом, никто не умрет от своей собственной руки, и бесчестно поступит тот, кто после смерти всех остальных ■ вдруг передумает и спасет свою жизнь". Слушатели повери­ли его словам, и он, убедивший их, стал тянуть жребий вместе с остальными. Каждый, на кого падал жребий, без колеба­ний подставлял свое горло под меч следующего по очереди, уверенный, что несколькими мгновениями спустя их пол­ководец тоже будет мертв, ведь смерть вместе с Йосефом они почитали сладостнее самой жизни. Но Йосеф, благода­ря ли удаче или же по воле божественного провидения, ос­тался последним с еще одним человеком и, поскольку ему претила мысль быть убитым по жребию или же, в случае если он окажется самым последним, запятнать свои руки

убийством соплеменника, он прибег к убеждению, оба до­говорились и остались жить.

Таким образом, пройдя невредимым через две войны — с римлянами и со своими собственными людьми — Йосеф был приведен Никанором к Веспасиану. Все римляне сбежались посмотреть на него, и по мере того, как толпа вокруг вражес­кого полководца росла, поднялся разноголосый шум: одни торжествовали над пленником, другие угрожали ему, третьи протискивались через толпу, чтобы посмотреть на него вбли­зи. Те, кто стоял позади, громко требовали казни врага, те же, кто стоял рядом с Йосефом, вспоминали его подвиги и дивились перемене в его судьбе. Что же касается военачаль­ников, то среди них не было ни одного, кто, если даже рань­ше и питал к нему неприязнь, при виде Йосефа совершенно не забыл бы об этом. Но тем, кто более всех остальных был поражен стойкостью, с какой Йосеф переносил несчастье, и сожалел о его молодости, был Тит: когда он вспоминал о том, как Йосеф еще совсем недавно воевал с римлянами, и видел его теперь поверженным и в руках врагов, он начинал размышлять о беспредельном могуществе судьбы, о внезап­ных поворотах хода дел на войне, об отсутствии всякой опре­деленности в человеческих делах. Потому-то он и склонил очень многих римлян проникнуться к Йосефу тем же сочув­ствием, какое испытывал сам, и он-то и был главной причи­ной принятого его отцом решения пощадить жизнь узника. Однако Веспасиан распорядился содержать Йосефа под стро­жайшей охраной, поскольку он намеревался при первой же возможности отправить его к Нерону.

Услышав об этом его намерении, Йосеф попросил перего­ворить с ним с глазу на глаз. Веспасиан приказал всем, за исключением своего сына Тита и двух близких друзей, уда­литься, и Йосеф сказал следующее: "Ты думаешь, Веспасиан, что, взяв меня в плен, ты получил всего-навсего Йосефа? Нет, я явился к тебе как вестник ожидающего тебя величия — ина­че, если бы я не был послан к тебе самим Богом, то поверь, я хорошо знаю еврейский Закон и знаю, как подобает умереть полководцу. Ты отправляешь меня к Нерону? Зачем? Разве останутся на его престоле те, кто наследует ему до тебя? Ты, Веспасиан, ты Цезарь и Император, ты и твой находящийся здесь сын. Потому надень на меня самые крепкие твои оковы

9*

260

Элиас Канетти

Выживающий

261

и сохрани меня для себя самого, ибо ты не только мой госпо­дин, Цезарь, ты господин земли и моря и всего человеческого рода, и если я всуе беспокою имя Бога, я действительно заслу­живаю наказания строжайшим заключением".

Тогда, казалось, Веспасиан не принял его слов всерьез и был склонен думать, что Йосеф придумывает все это ради собственного спасения. Но постепенно, поскольку Бог уже пробудил в нем стремление к императорской власти и воз­вестил ему о будущем скипетре и через другие предзнамено­вания, он стал верить, тем более, что ему довелось убедиться в истинности других предсказаний Йосефа. Именно, один из друзей главнокомандующего, присутствовавших при этой тай­ной беседе, выразил свое удивление по поводу того, что Йосеф не предупредил защитников Йодфата о падении города и не предвидел своего собственного пленения, — значит и то, что говорит он сейчас, просто пустая болтовня человека, желаю­щего отвратить от себя гнев. На это Йосеф ответил, что он предсказал жителям Йодфата, что после 47 дней осады город падет и что он сам будет живым взят римлянами. Тогда Вес­пасиан переговорил наедине с пленниками и, узнав от них, что Йосеф сказал правду, стал принимать на веру и его пред­сказания относительно себя самого. Так что, хотя он и про­должал держать Йосефа в оковах и под стражей, он подарил ему одежду и другие ценные вещи и все время был с ним милостив и обходителен, чему в значительной мере содей­ствовал сын его Тит".

Драма самоспасения Иосифа распадается на три акта. Сна­чала ему удается избежать кровавой бани, творящейся в захва­ченной крепости. Защитников города, не кончавших само­убийством, уничтожали римляне; некоторые попали в плен. Иосиф скрылся в пещере за ямой, где оказались еще сорок человек, которых он выразительно именует "избранными". Все они выжившие, как и он. С запасом пищи они надеялись от­сидеться в своем укрытии, пока не откроется путь к бегству.

Однако из-за предательствы женщины убежище Иосифа, которого, собственно, и ищут римляне, раскрыто. Ситуация в корне меняется, начинается второй акт, самый интересный во всем рассказе. Главное действующее лицо повествует об этом с поистине неповторимой откровенностью.

Римляне обещают сохранить ему жизнь. Поскольку он им

верит, они ему уже не враги. В некоем глубочайшем смысле это вопрос веры. В нужный момент ему является видение во сне, и он узнает, что евреи будут разбиты. Они уже побежде­ны, пока что лишь в крепости, где он командовал. Счастье на стороне римлян. Образы этого видения исходили от Бога. С Божьей помощью он найдет и путь к римлянам. Он вручает себя Господу и обращается к новым своим врагам — евреям, с которыми делит убежище и которые хотят убить себя, чтобы не попасть в руки римлян. Он, вождь, поднимавший их на борьбу, и в этой славной гибели должен бы стать первым. А он на самом деле твердо решил жить. Он старается их уговорить, изыскивает различные аргументы, чтобы перебороть их тягу к смерти. Но безуспешно: что бы он ни говорил, их слепая ре­шимость только растет, а с ней и гнев на него, осмелившегося возражать. Он видит, что спасение возможно, только если они перебьют друг друга, и он останется последним. Он делает вид, что согласился, и предлагает бросать жребий.

Если задуматься, как происходила жеребьевка, трудно по­верить, что обошлось без обмана. Это единственное место рассказа, звучащее довольно невнятно. Иосиф приписывает удивительный исход этой смертельной лотереи воле Бога или случаю, но звучит все так, будто он предлагает читателю са­мому догадаться, что было на самом деле. Ибо в результате произошла невероятнейшая вещь: у него на глазах его воины перебили друг друга. И не сразу, одномоментно, а постепен­но, в порядке очереди. Убийства следуют по жребию. Каж­дый убивает своего товарища и сам становится жертвой сле­дующего, на кого пал жребий. Религиозные аргументы, вы­двинутые Иосифом против самоубийства, к убийству явно не относятся. По мере того, как падают его товарищи, растет надежда на его собственное спасение. Он хочет смерти им всем и каждому в отдельности, для себя же жаждет только жизни. А они умирают легко, зная, что полководец умрет вместе с ними. Они не могут предположить, что он окажется последним. Невероятно, чтобы они могли даже представить себе такую возможность. Конечно, кто-то будет последним, и он об этом предупредил: было бы величайшей несправед­ливостью, сказал он, если бы после смерти соратников ока­завшийся последним вдруг передумал и решил спасти себе жизнь. Именно такую несправедливость он и замыслил. Са-

262

Элиас Канетти

Выживающий

263

мое невероятное, что можно сделать после смерти соратни­ков, он и решил сделать. Под тем предлогом, что в эти пос­ледние минуты он хочет быть с ними и одним из них, он послал товарищей на смерть и тем самым спас собственную жизнь. Они не знают, что он чувствует, глядя, как они уми­рают. Они верят в единство общей судьбы, а он мыслит себя отдельно от судьбы, которую им уготовил. Они умирают, чтобы ему спастись.

Это — совершенная ложь. Это — ложь всех вождей. Они подают дело так, будто идут на смерть впереди своих воинов. На самом деле они посылают людей на смерть, чтобы самим остаться живыми. Здесь всегда одна и та же хитрость. Вождь стремится выжить, от этого крепнут его силы. Если для этого есть враги, хорошо; если нет врагов, имеются соратники. Во всяком случае использует он и тех, и других, по очереди либо одновременно. Врагами он пользуется чаще, для этого они и враги. Своими приходится пользоваться тайком.

В пещере Иосифа эта хитрость видна насквозь. Снаружи находятся враги. Они победили, но их прежние угрозы пре­вратились теперь в обещания. Внутри же вокруг друзья. Они полны прежней решимости, внушенной им вождем, и не желают верить новым обещаниям. Поэтому пещера, где спа­сается вождь, стала для него крайне опасной. Тогда он обма­нывает друзей, решившихся погубить его и самих себя соб­ственными руками, и посылает их всех вместе на смерть. Себя же он отделяет от них сначала в мыслях, а потом и на деле. Он остается наедине с последним из товарищей. Поскольку, как он говорит, не хочется проливать кровь соплеменника, он убеждает его сдаться римлянам. Только одного он угово­рил жить. Сорок было для него слишком много. Оба спас­лись у римлян.

Так он вышел невредимым из схватки со своими людьми. Это он и принес римлянам: обостренное ощущение собствен­ной жизни, напитавшейся смертью товарищей. Передача этой только что обретенной силы Веспасиану представляет собой третий акт драмы спасения Иосифа. Она выразилась в про­роческих видениях. Римляне отлично знали, как упорны ев­реи в своей вере. Они понимали, что легкомысленно помя­нуть имя Божье, — последнее, к чему можно принудить ев­рея. Иосиф, должно быть, очень хотел, чтобы императором

был Веспасиан вместо Нерона. Нерон, к которому его соби­рались отправить, не сохранил бы ему жизнь. От Веспасиана он имел хотя бы слово. Ему было также известно, что Нерон невзлюбил Веспасиана, гораздо более старшего, чем он сам, имевшего обыкновение засыпать на его певческих концер­тах. Он часто демонстрировал ему свою немилость и только теперь, когда восстание евреев опасно разрослось, вернул в строй старого испытанного генерала. У Веспасиана были ос­нования не доверять Нерону. Предсказания грядущего вели­чия были ему приятны.

Иосиф, похоже, сам верил в известие, принесенное им Вес­пасиану от Божьего имени. Дар пророчества был у него в кро­ви. Он считал себя настоящим пророком.'Поэтому он дарил римлянам то, чем сами они не обладали. Римских богов он всерьез не принимал, все, что от них исходило, считал суеве­рием. Но он знал, что должен убедить Веспасиана, презирав­шего, как всякий римлянин, евреев и их религию, в серьез­ности и добросовестности своего послания. Силе убеждения, уверенности, с какой он держал речь — он, окруженный вра­гами, которым принес столько бед, — а также вере в себя, сидевшей в нем прочнее, чем любая другая вера, Иосиф обя­зан был тем, что выжил среди своих соратников. Свой дар выживания, проверенный и усиленный в пещере, он перенес на Веспасиана, который пережил Нерона, бывшего на трид­цать лет моложе, и всех его наследников, числом не менее трех. Каждый из них пал, так сказать, от руки другого, и Вес­пасиан стал римским императором.

i

Враждебное отношение властителей

к выживающему. Властитель и преемник

Делийский султан Мухаммед Туглак лелеял планы, по раз­ маху превосходящие планы Александра и Наполеона; в чис­ ле прочих был проект покорения Китая с переходом через Гималаи. Для этой цели была собрана армия в 100 000 всад­ ников. Она выступила в поход в 1337 г. и погибла в горах. Только десятерым удалось спастись. Они принесли в Дели весть о гибели гигантского войска. Все десятеро были каз­ нены по приказу султана. ,, .

264

Элиас Канетти

Выживающий

265

Враждебность властителей по отношению к выживающим имеет универсальный характер. Властители полагают, что вы­живать надлежит только им, выживание — их богатство, их бесценное достояние. Если кто нагло позволил себе выжить в опасной ситуации, особенно где многие погибли, тот полез не в свое дело, и они ненавидят его всеми фибрами души.

Там, где абсолютная власть существовала в чистом виде, например, в странах мусульманского Востока, ненависть влас­тителей к выживающим могла проявляться открыто. Даже если приходилось искать предлог для расправы над ними, владыки не силах были скрыть бушевавшей в них голой ярости.

На Деканском нагорье утвердилось отколовшееся от Дели новое мусульманское царство. Глава возникшей династии Мухаммед Шах все время своего правления вел ожесточен­ную борьбу с соседними индуистскими княжествами. Однажды индуисты захватили важный город Мудкал, вырезав всех жи­телей — мужчин, женщин и детей. Спасся один-единствен­ный человек, принесший весть в столицу султана. "Услышав об этом, — пишет хронист, — владыка исполнился горя и гнева: он сразу повелел казнить несчастного вестника. Он не в силах был вынести присутствия этого жалкого существа, ставшего свидетелем гибели многих своих отважных товари­щей и пережившего их".

Здесь еще можно говорить о каком-то предлоге, и, может быть, султан в самом деле не догадывался, почему невыно­сим для него вид единственного, избежавшего смерти. Еги­петский калиф Хаким, правивший около 1000 г., вполне осоз­навал природу властных игр и наслаждался ими на манер императора Домициана. Он любил, переодевшись, бродить ночью по окрестностям. В одну из ночных прогулок на горе недалеко от Каира ему повстречались десятеро вооружен­ных мужчин, которые, узнав его, стали просить денег. Он им ответил: "Разделитесь на две группы и сразитесь друг с другом. Кто победит, тому я дам денег". Они подчинились и с таким остервенением набросились друг на друга, что девя­теро пали мертвыми. Десятому, оставшемуся в живых, ка­лиф бросил большую горсть золотых. Но когда тот нагнулся их подобрать, Хаким приказал стремянным изрубить его на куски. Он показал тем самым ясное понимание процесса выживания: он насладился им как своего рода представле-

нием, которое сам же и организовал, а под конец еще и порадовался, уничтожив выжившего.

Наиболее характерно в этом смысле отношение власти­теля к своему преемнику. Если речь идет о династии и пре­емник — сын, отношение вдвое сложнее. Естественно, что сын переживет отца, как всякий сын, и столь же естествен­но, что в нем с малых лет пробуждается и растет страсть к выживанию, — ведь ему самому предстоит править. У обоих есть основания ненавидеть друг друга. Их соперничество, истекающее из неравных предпосылок, достигает особен­ной остроты именно в силу этого неравенства. Тот, у кото­рого в руках власть, знает, что он должен умереть раньше, чем противник. Тот, кто еще не имеет власти, уверен, что переживет другого. Он страстно жаждет смерти старшего, который меньше всех на свете хочет умереть, — иначе ка­кой бы он был властитель! С другой стороны, старший лю­быми средствами препятствует младшему приблизиться к власти. Этот конфликт в действительности неразрешим. История изобилует восстаниями сыновей против отцов. Некоторым удается свергнуть отцов, другие терпят пораже­ние, после чего их либо милуют, либо казнят.

Можно предположить, что в династии долгоживущих аб­солютных властителей восстание сыновей против отцов дол­жно стать чем-то вроде постоянного учреждения. Поучительна в этом смысле история императорской династии Моголов в Индии. Принц Салим, старший сын императора Акбара, "жаждал взять бразды правления в свои руки и злился по поводу долгой жизни своего отца, из-за чего он не мог на­сладиться высшей властью. Он решил сам взять такую власть, по собственной воле назвал себя королем и присвоил себе королевские права". Так говорится в дошедшем из тех времен сообщении иезуитов, хорошо знавших и отца и сына и пытавшихся обратить обоих в христианство. Салим орга­низовал собственный двор. Он нанял убийц, которые, напав из засады, зарубили доверенного друга и советника отца. Бунт сына длился три года, в это время состоялось даже лицемер­ное примирение. Наконец отец пригрозил, что назначит дру­гого наследника, и сын вынужден был явится ко двору отца. Сначала его принимали сердечно, но вскоре отец увлек его во внутренние покои, надавал оплеух и запер в купальне.