Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Istoria_otechestvennoy_zhurnalistiki_Praktikum.doc
Скачиваний:
3
Добавлен:
09.11.2019
Размер:
1.17 Mб
Скачать

2. Еще о лисьем хвосте

Наши легальные собраты так усердно восторгались земным раем, насаждением которого занят граф Лорис-Меликов, что, на­конец, сам граф решил выгнать их из рая.

Такого-то числа редакторы газет и журналов были приглаше­ны к графу для выслушания отеческого наставления. Наши со­браты привыкли к,подобным наставлениям. Они выслушивали их и от Макова, и от Григорьева 16, не говоря о периодических, канцелярски лаконических письменных приказаниях не писать о том, о сем, об этом, о короле прусском, о пирогах с сигом, о тет­ке Варваре, о тверди небесной, о гадах земных; в особенности о гадах.

Приглашения предстать пред светлые очи министра или на­чальника управления по делам печати практикуются сравнитель­но редко, но зато в этих торжественных случаях из-под перьев наших собратов выхватываются уже не тетка Варвара или какой-нибудь единичный гад, а целые отделы литературы. Последнее приглашение состоялось на другой день после взрыва в Зимнем дворце17, когда Григорьев наложил табу на 1) народное образо­вание, 2) политические отношения России к Германии и 3) кре­стьянские наделы и переселения.

Не удивительно, что редакция «Народной воли» не была до сих пор приглашена на эти собрания. Но мы надеялись, что граф Лорис-Меликов, будучи либеральным чиновником, а также иско­ренив крамолу, пришлет нам пригласительную повестку. Мы ошиблись: нашего представителя не было в приемном покое гра­фа. Получив поэтому сведения об отеческом наставлении графа из вторых рук, мы не можем передать содержание графской речи с полнотою и точностью тем более желательными, что наши собраты, конечно, не расскажут публике, как их выгоня­ли из рая.

Граф начал с того, чем он всегда начинает, — помахал пуши­стым лисьим хвостом. Он сказал несколько слов о своем уваже­нии к печати, оказавшей столько услуг при осуществлении рефор­маторских предначертаний... Но, продолжал граф, волновать об­щественное мнение намеками на необходимость конституции, земского собора или вообще какого-нибудь решительного шага печать отнюдь не должна. Ничего подобного не имеется в виду и не будет. Ему, графу, восторги печати тем неприятнее, что не­основательные надежды связываются с его именем. Граф готов сделать, что может, но он может сделать немного. Он уже объ­единил полицию и снарядил сенаторские ревизии, которые на ме­сте узнают нужды населения; он возвратит земству его права, следующие ему по положению, предоставит печати критику пра­вительственных мероприятий и избавит ее от административных кар, если только печать послушается его отеческого наставления и по добру по здорову уберется из рая. Вот все, что граф может обещать.

«И за это спасибо!»—-подумали, вероятно, наши, привыкшие к благодарности собраты: все-таки «критика» предоставляется, и по крайней мере с точностью обозначаются пределы свободного слова. Граф поспешил разочаровать редакторов. Переходя от об­щего к частному, он взял со стола номер газеты «Молва»18 и про­читал редактору ее, г. Полетике, наставление по поводу какого-то фельетона, в котором заключаются непочтительные отзывы о попечителе одесского учебного округа... «У вас есть дети?» — спросил между прочим граф редактора. — «Есть». — Так как же вы не понимаете, что подобными статьями подрываете уважение к школьному начальству?» Взял граф другой номер «Молвы» и прочитал наставление по поводу передовой статьи о необхо­димости подчинить администрацию самоуправлению. «Вы ведь и сами не верите тому, что пишете»,— закончил граф. «Ваше сиятельство, — возразил г. Полетика, — я не желаю выслушивать подобные упреки». Граф моментально спрятал свой лисий хвост и разинул волчий рот. «Как! — вскричал он. — Так я закрою вашу газету!» Г. Полетика с мужеством, которого мы, признаться, от него не ожидали, — отвечал: «Ваше сиятельство, можете закрыть газету, можете подвергнуть ее какому угодно взысканию, но я повторяю, что не желаю слушать эти упреки». — «Наконец я вам передаю высочайшее повеление, чтобы подобных статей больше не было», — замял граф щекотливый разговор и, уже не экзаме­нуя других редакторов по одиночке, отпустил их.

Подводим итоги:

  1. земной рай торжественно ликвидирован. По собственному признанию граф Лорис-Меликова, рай существует только лич­ными его, графа, добрыми намерениями, но

  2. намерения графа более, чем скромны, а сам он достаточно сильный, чтоб закрыть газету за обнаружение редактором чело­веческого достоинства, по собственному признанию, бессилен; в виду этого:

  3. в частности, пределы свободного слова остаются прежние, потому что возбраняется свободное осуждение даже деятельности попечителя учебного округа, а следовательно, и всякого другого чиновника.

Собраты! вы рай во сне видели! Пора вставать!

Впервые статья была напечатана без подписи в «Листках Народной воли» (№ 2, 20 августа 1880 г., стр. 3—5; № 3, 20 сентября 1880 г., стр. 7). Название «Лисий хвост и волчий рот» было дано статье впоследствии.

Критик и публицист, идеолог народничества Николай Константи­нович Михайловский (1842—1904) был, по словам В. И. Ленина, «од­ним из лучших представителей и выразителей взглядов русской буржуазной демократии в последней трети прошлого века» (Поли. собр. соч., т. 24, стр.333). Входя в число ведущих сотрудников «Отечественных записок» в семидесятые-восьмидесятые годы, Михайловский становится после смерти Н. А. Некрасова соредактором журнала. В эти же, годы установились у Михайловского тесные связи с революционно-народническим подпольем, и хотя организацион­но он не входил в тайное общество «Народная воля», Михайловский часто вы­ступал на страницах нелегальных народнических изданий, принимал участие в редактировании нескольких номеров газеты «Народная воля».

С 1892 г. Михайловский сотрудник, а затем и руководитель либерально-народнического журнала «Русское богатство», яростно боровшегося против марксизма и русских социал-демократов. В. И. Ленин, постоянно подвергая уничтожающей критике либерально-народнические «грехи» Михайловского, в то же время отмечал и положительные стороны его общественной и литератур­ной деятельности, его заслуги в истории русского освободительного движения. Михайловский, — писал В. И. Ленин в статье «Народники о Н. К. Михайлов­ском» (1914), — «горячо сочувствовал угнетенному положению крестьян, энер­гично боролся против всех и всяких проявлений крепостнического гнета, отста­ивал в легальной, открытой печати — хотя бы намеками сочувствие и уважение к «подполью», где действовали самые последовательные и решительные демо­краты разночинцы, и даже сам помогал прямо этому подполью» (Поли. собр. соч. т. 24 стр. 333 —334).

Статья «Лисий хвост и волчий рот» направлена против министра внутрен­них дел М. Т Лорис-Меликова (1821—1888) бывшего фактическим диктатором \ России. В феврале 1880 г. Лорис-Меликов был назначен председателем ' «Верховной распорядительной комиссии для поддержания государственного порядка и общественного спокойствия» с неограниченными правами и полномо­чиями (ему были подчинены все министры и генерал-губернаторы даже судеб­ная власть сначала не имела силы по отношению к его распоряжениям). В ав­густе того же года Лорис-Меликов стал министром внутренних дел с подчине­нием ему корпуса жандармов и тайной полиции. Жестокую борьбу с револю­ционным движением Лорис-Меликов прикрывал обещаниями незначительных либеральных подачек. «Народная воля» поэтому постоянно разоблачала «поли­тику двусмысленностей», проводимую Лорис-Меликовым, считая, что «лично­сти, подобные графу, страшны не интенсивностью своей деятельности, но деморализациею, которую они вносят в сферы нашего общежития» «Народная воля», № 3, 1 января 1889 г., стр. 17). Вскоре после убийства народовольцами Александра II Лорис-Меликов был вынужден уйти в отставку.

Печатается по изданию: Н. К. Михайловский. Поли. собр. соч. Изд. 2. Т. 10. Спб., 1913, стлб. 37—44.

1 Имеется в виду памятник К. Минину и Д. Пожарскому работы скульпто­ра И. П Мартоса, установленный на Красной площади в Москве (1818).

2 Здесь: помощником, заместителем императора (от франц. subalterne — низший, подчиненный, подначальный).

3 Слова Молчалина из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».

4 Муссировать (от франц. mousser) — взбивать пену, пениться; в пе­реносном смысле — преувеличивать, раздувать значение.

6Млодецкий И. О. (1855—1880) стрелял в Лорис-Меликова 20 фев­раля 1880 г., но промахнулся. Казнен 22 февраля 1880 г.

6 Толстой Д. А. (1823—1889)—реакционнейший царский чиновник, с 1865 г. — обер-прокурор Синода, в 1866—1880 гг. — министр народного про­свещения. Провел реформу средней школы, положив в ее основу «классиче­ское» образование, т. е. преимущественное изучение древних языков в ущерб общеобразовательным дисциплинам, осуществлял сословный принцип в системе образования: для простого народа — низшая церковно-приходская школа, для буржуазии и купцов — реальные училища, для дворян — классическая гимна­зия и университет. Подготовил введение нового университетского устава, уп­разднившего позже университетскую автономию. Во -время диктаторства Ло­рис-Меликова ушел в отставку, вместо него министром народного просвеще­ния был назначен «более либеральный» А. А. Сабуров (1838—1916). С 1882 г. Толстой — министр внутренних дел, шеф жандармов и одновременно прези­дент Академии наук.

1 С а б у р о в А. А. — см. прим. 6. А б а з а Н. С. (1837—1901) — член Вер­ховной распорядительной комиссии, в 1880 г.—начальник Главного управле­ния по делам печати. Марков П. А. (1841—1913)—товарищ министра народного просвещения с 1880 г., иногда временно управлял этим министерст­вом. В 1883 г. был назначен товарищем министра юстиции. Бунге Н. X. (1823—1895) —товарищ министра финансов в 1880 г., затем—в 1881—1886 гг. министр финансов, в 1887—1895 гг. — председатель комитета министров.

8 Дрентельн А. Р. (1820—1888) — генерал-адыотант, шеф жандармов и главный начальник III отделения в 1878—1880 гг. С февраля 1880 г. корпус жандармов и III отделение были подчинены Лорис-Меликову.

9 Имеретинский А. К., князь (1837—1900)—генерал-адьютант, в 1880—1891 гг. — главный военный прокурор и начальник Главного военно-суд­ного управления.

10 Студент В. В. Ванчаков и его товарищи были арестованы по подоз­рению и народнической пропаганде. Осужденные в 1880 г. всего на два месяца, они были «высочайше» помилованы.

и Фомин (настоящая фамилия — А. Ф. Медведев) был осужден в 1879 г. за попытку освободить П. И. Войнаральского; из тюрьмы бежал. В. С. Ефре­мов был приговорен к каторжным работам в Сибири.

12 Народовольцы А. Ф. Михайлов, О. Э. Веймар, А. Д. Сабуров (Оболешев), а также упоминаемые в статье Михайловского А. Н. Малиновская, М. А. Коленкина, О. А. Натансон и О. В. Витаньева были арестованы и осуж­дены по делу об убийстве 4 августа 1878 г. шефа жандармов и главного на­чальника III отделения Н. В. Мезенцов,а.

13 Мезенцова убил С. М. Степняк-Кравчинский.

14 Черевин- П. А. (1837—1896)—товарищ министра внутренних дел и начальник полиции в 1880—1883 гг.

15 Принципал (устар.) — начальник, хозяин.

16 Маков —см. прим. 3 на стр. 359. Григорьев В. В. (1816—1881) — ученый-востоковед, был начальником Главного управления по делам печати до назначения на эту должность Н. С. Абазы (см. прим. 7-).

17 Имеется в виду взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., организован­ный Степаном Халтуриным с целью убийства Александра II.

18 «М о л в а»— политическая, экономическая и литературная ежедневная газета либерально-буржуазного направления. Издавалась в Петербурге в 1879—1881 гг. Издателем-редактором ее был журналист и промышленный деятель В. А. Полетика (1820—1888).

Л.Н.Толстой

СТЫДНО

В 1820-х годах семеновские офицеры, цвет тогдашней моло­дежи, большей частью масоны и впоследствии декабристы, ре­шили не употреблять в своем полку телесного наказания, и, несмотря на тогдашние строгие требования фронтовой службы, полк и без употребления телесного наказания продолжал быть образцовым.

Один из ротных командиров Семеновского же полка, встретясь раз с Сергеем Ивановичем Муравьевым ', одним из лучших людей своего, да и всякого, времени, рассказал ему про одного из своих солдат, вора и пьяницу, говоря, что такого солдата ни­чем нельзя укротить, кроме розог. Сергей Муравьев не сошелся с ним и предложил взять этого солдата в свою роту.

Перевод состоялся, и переведенный солдат в первые же дни украл у товарища сапоги пропил их- и набуянил. Сергей Ивано­вич собрал роту и, вызвав перед фронт солдата, сказал ему: «Ты знаешь, что у меня в роте не бьют и не секут, и тебя я не буду наказывать. За сапоги, украденные тобой, я заплачу свои день­ги, но прошу тебя, не для себя, а для тебя самого, подумать о своей жизни и изменить ее». И, сделав дружеское наставление солдату, Сергей Иванович отпустил его.

Солдат опять напился и подрался. И опять не наказали его, но только уговаривали: «Еще больше повредишь себе; если же ты исправишься, то тебе самому станет лучше. Поэтому прошу тебя больше не делать таких вещей».

Солдат был так поражен этим новым для него обращением, что совершенно изменился и стал образцовым солдатом.

Рассказывавший мне это брат Сергея Ивановича, Матвей Иванович2, считавший, так же как и его брат и все лучшие люди его времени, телесное наказание постыдным остатком варварст­ва, позорным не столько для наказываемых, сколько для наказывающих, никогда не мог удержаться от слез умиления и во­сторга, когда говорил про это. И, слушая его, трудно было удер­жаться от того же.

Так смотрели на телесное наказание образованные русские люди 75 лет тому назад. И вот прошло 75 лет, и в наше время внуки этих людей заседают в качестве земских начальников в присутствиях и спокойно обсуждают вопросы о том, должно ли или не должно, и сколько ударов розгами должно дать такому и такому-то взрослому человеку, часто отцу семейства, иногда деду. Самые же передовые из этих внуков в комитетах и зем­ских собраниях составляют заявления, адресы и прошения о том, чтобы ввиду гигиенических и педагогических целей сечь не всех мужиков, людей крестьянского сословия, а только тех, которые не кончили курса в народных училищах.

Очевидно, перемена в среде так называемого высшего обра­зованного сословия произошла огромная. Люди 20-х годов, счи­тая телесное наказание позорным действием для себя, сумели уничтожить его в военной службе, где оно считалось необходи­мым; люди нашего времени спокойно применяют его не над сол­датами, а над всеми людьми одного из сословий русского народа и осторожно, политично, в комитетах и собраниях, со всякими оговорками и обходами, подают правительству адресы и проше­ния о том, что наказание розгами не соответствует требованиям гигиены и потому должно бы было быть ограничено, или что же­лательно бы было, чтобы секли только тех крестьян, которые не кончили курса грамоты, или чтобы были уволены от сечения те крестьяне, которые подходят под манифест по случаю брако­сочетания императора.

Очевидно, совершилась страшная перемена в среде так назы­ваемого высшего русского общества; и что удивительнее всего,— что эта перемена совершилась именно тогда, когда в том самом одном сословии, которое считается необходимым подвергать от­вратительному, грубому и глупому истязанию сечения, в этом самом сословии совершилась за эти 75 лет, а в особенности за последние 35 лет со времени освобождения, такая же огромная перемена, но только в обратном направлении.

В то время как высшие правящие классы так огрубели и нравственно понизились, что ввели в закон сечение и спокойно рассуждают о нем, в крестьянском сословии произошло такое повышение умственного и нравственного уровня, что употребле­ние для этого сословия телесного наказания представляется лю­дям из этого сословия не только физической, но и нравственной пыткой.

Я слышал и читал про случаи самоубийства крестьян, приго­воренных к розгам. И не могу не верить этому, потому что сам видел, как самый обыкновенный молодой крестьянин при одном упоминании на волостном суде о возможности совершения над ним телесного наказания побледнел, как полотно и лишился го­лоса; видел также, как другой крестьянин, 40 лет, приговоренный к телесному наказанию, заплакал, когда на вопрос мой о том, исполнено ли решение суда, должен был ответить, что оно уже исполнено.

Знаю я тоже, как знакомый мне почтенный, пожилой крестья­нин, приговоренный к розгам за то, что он, как обыкновенно, по­ругался с старостой, не обратив внимания на то, что староста был при знаке, был приведен в волостное правление и оттуда в сарай, в котором приводятся в исполнение наказания. Пришел сторож с розгами; крестьянину велено было раздеться.

  • Пармен Ермилыч, ведь у меня сын женатый,— дрожа всем телом, сказал крестьянин, обращаясь к старшине.— Разве нель­зя без этого? Ведь грех это.

  • Начальство, Петрович... я бы рад, что делать?—отвечал смущенный старшина.

Петрович разделся и лег.

— Христос терпел и нам/велел,— сказал он.

Как рассказывал мне присутствовавший писарь, у всех тряс­лись руки, и все не смели смотреть в глаза друг другу, чувствуя, что они делают что-то ужасное. И вот этих-то людей считают не­обходимым и, вероятно, полезным для кого-то, как животных,— да и животных запрещают истязать,— сечь розгами.

Для блага нашего христианского и просвещенного государ­ства необходимо подвергать нелепейшему, неприличнейшему и оскорбительнейшему наказанию не всех членов этого христиан­ского просвещенного государства, а только одно из его сословий, самое трудолюбивое, полезное, нравственное и многочисленное.

Высшее правительство огромного христианского государства, 19 веков после Христа, ничего не могло придумать более полез­ного, умного и нравственного для противодействия нарушениям законов, как то, чтобы людей, нарушавших законы, взрослых и иногда старых людей, оголять, валить на пол и бить прутьями по заднице*.

И люди нашего времени, считающие себя самыми передовы­ми, внуки тех людей, которые 75 лет тому назад уничтожили те­лесное наказание, теперь почтительнейше и совершенно серьезно просят господина министра и еще кого-то о том, чтобы поменьше сечь взрослых людей русского народа, потому что доктора нахо­дят, что это нездорово, не сечь тех, которые кончили курс, и из­бавить от сечения тех, которых должны сечь вскоре после брако­сочетания императора. Мудрое же правительство глубокомы­сленно молчит на такие легкомысленные заявления или даже воспрещает их.

Но разве можно об этом просить? Разве может быть об этом вопрос? Ведь есть поступки, совершаются ли они частными людь­ми, или правительствами, про которые нельзя рассуждать хлад­нокровно, осуждая совершение этих поступков только при изве­стных условиях. И сечение взрослых людей одного из сословий русского народа в наше время и среди нашего кроткого и хри­стиански-просвещенного народа принадлежит к такого рода поступкам. Нельзя для прекращения такого преступления всех законов божеских и человеческих политично подъезжать к пра­вительству со стороны гигиены, школьного образования или ма­нифеста. Про такие дела можно или совсем не говорить, или говорить по существу Дела и всегда с отвращением и ужасом. Ведь просить о том, чтобы не стегать по оголенным ягодицам только тех из людей крестьянского сословия, которые выучились грамоте, все равно, что если бы, — где существовало наказание прелюбодейной жене, состоящее в том, чтобы, оголив эту жен­щину, водить ее по улицам,— просить о том, чтобы наказание это применять только к тем женщинам, которые не умеют вя­зать чулки или что-нибудь подобное.

Про такие дела нельзя «почтительнейше просить» и «повер­гать к стопам» и т. п., такие дела можно и должно только обли­чать. Обличать же такие дела должно потому, что дела эти, ког­да им придан вид законности, позорят всех нас, живущих в том государстве, в котором дела эти совершаются. Ведь если сече­ние крестьян — закон, то закон этот сделан и для меня, для обес­печения моего спокойствия и блага. А этого нельзя допустить. Не хочу и не могу я признавать того закона, который нарушает все законы божеские и человеческие, и не могу себя представить солидарным с теми, которые пишут и утверждают такие престу­пления под видом закона.

Если уже говорить про это безобразие, то можно говорить только одно: то, что закона такого не может быть, что никакие указы, зерцала, печати и высочайшие повеления не сделают за­кона из преступления, а что, напротив, облечение в законную форму такого преступления (как то, что взрослые люди одного, только одного, лучшего сословия могут по воле другого, худше­го сословия — дворянского и чиновничьего — подвергаться не­приличному, дикому, отвратительному наказанию) доказывает лучше всего, что там, где такое мнимое узаконение преступления возможно, не существует никаких законов, а только дикий произ­вол грубей власти.

Если уже говорить про телесное наказание, совершаемое только над одним крестьянским сословием, то надо не отстаи­вать прав земского собрания или жаловаться на губернатора, оп­ротестовавшего ходатайство о несечении грамотных, министру, а на министра сенату, а на сенат еще кому-то, как это предлага­ет тамбовское земство, а надо не переставая кричать, вопить о том, что такое применение дикого, переставшего уже употреб­ляться для детей наказания к одному лучшему сословию русских людей есть позор для всех тех, кто, прямо или косвенно, участ­вуют в нем.

Петрович, который лег под розги, перекрестившись и сказал: «Христос терпел и нам велел», простил своих мучителей и после розог остался тем, чем был. Одно, что произвело в нем совершен­ное над ним истязание,— это презрение к той власти, которая, может предписывать такие наказания. Но ца многих молодых людей не только самое наказание, но часто одно .признание то­го, что оно возможно, действует, понижая их нравственное чув­ство и возбуждая иногда отчаянность, иногда зверство. Но не тут еще главный вред этого безобразия. Главный вред — в душевном состоянии тех людей, которые устанавливают, разрешают, пред­писывают это беззаконие, тех, которые пользуются им, как угро­зой, и всех тех, которые живут в убеждении, что такое нарушение всякой справедливости и человечности необходимо для хо­рошей, правильной жизни. Какое страшное нравственное искале­чение должно происходить в умах и сердцах таких людей, часто молодых, которые, я сам слыхал, с видом глубокомысленной практической мудрости говорят, что мужика нельзя не сечь и что для мужика это лучше.

Вот этих-то людей больше всего жалко за то озверение, в ко­торое они впали и в котором коснеют.

И потому освобождение русского народа от развращающего влияния узаконенного преступления — со всех сторон дело ог­ромной важности. И освобождение это произойдет не тогда, ког­да будут изъяты от телесного наказания кончившие курс, или еще какие-нибудь из крестьян, или даже все крестьяне, за исклю­чением хотя' бы одного, а только тогда, когда правящие классы признают свой грех и смиренно покаются в нем.

14 декабря 1895

* И почему именно этот глупый, дикий прием причинения боли, а не ка­кой-нибудь другой: колоть иголками плечи или какое-либо другое место тела, сжимать в тиски руки или ноги или еще что-нибудь подобное?

Впервые статья появилась в газете «Биржевые ведомости» 28 декабря 1895 г. Текст ее был изуродован большими цензурными пропусками и искаже­ниями. Спустя несколько дней —31 декабря — статья с еще большими сокра­щениями была опубликована газетой «Русские ведомости». Полностью статья была напечатана в «Листках Свободного слова» (1899, № 4, стр. 1—5), издава­емых в Англии последователем толстовского учения. В. Г. Чертковым.

Телесные наказания — «постыдный остаток варварства» — всегда вызыва­ли гневное осуждение Льва Николаевича Толстого, что отразилось и в ряде его произведений (например,. «Отрочество», «Николай Палкин», «Царство божие внутри нас», «После бала»). Весной 1895 г. группа сельских учителей Ки­евской губернии прислала Толстому письмо, в котором просила его сказать «свое могучее печатное слово» против применения телесных наказаний к кре­стьянам, на что писатель ответил согласием.

Статья была закончена во второй половине декабря 1895 г. Дату 14 де­кабря 1895, обозначавшую вначале время написания одного из вариантов статьи, Толстой перенес и в окончательную редакцию. Это напоминание о годовщине восстания декабристов на Сенатской площади еще сильнее подчерки­вало противопоставление в статье высоких гуманных принципов декабристов аморальности и бесчеловечности современного писателю высшего общества, для которого законом стал «дикий произвол грубой власти».

Печатается по изданию: Л. Н. Толстой. Поли. собр. соч. Т. 31. М., 1954, стр. 72—77.

1 Муравьев-Апостол С. И. — см. вступительную заметку к прим. на стр. 55.

2 Муравьев-Апостол М. И. (1793—1886)—видный декабрист, брат С. И. Муравьева-Аппостола; был приговорен к каторге, а затем к ссылке в Си­бирь. После амнистии поселился в Москве (с 1860 г.), где с ним встречался Л. Н. Толстой."

Вопросы и задания.

  1. Формирование и развитие народнической идеологии в России. Разные точки зрения народников на переустройство общественно-политической системы («Народная воля» и «Черный передел»).

  2. Участие народников в изданиях различных типов.

  3. Статья Н.К.Михайловского «Волчий рот и лисий хвост»: особенности жанра; проблематика; система аргументации; стилистические особенности.

  4. Л.Н.Толстой – публицист: тематика, проблематика, стиль. Статья «Стыдно».

87

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]