- •М.Э. Шарапова «История отечественной журналистики» (18-19 в.В.)
- •Начало русской журналистики. Журналистика первой половины 18 века.
- •Вопросы и задания
- •Сатирическая журналистика 18 века.
- •Вопросы и задания.
- •Вопросы и задания.
- •Журналистика конца 18 века.
- •Вопросы и задания.
- •Вопросы и задания.
- •Журналистика и критика декабристов.
- •Несколько мыслей о поэзии
- •Вопросы и задания
- •Русская журналистика и критика 30-х годов 19 века
- •Вопросы и задания
- •Вопросы и задания
- •Демократическая журналистика второй половины 19 века
- •Вопросы и задания.
- •Вопросы и задания.
- •Вопросы и задания.
- •Вопросы и задания.
- •2. Еще о лисьем хвосте
2. Еще о лисьем хвосте
Наши легальные собраты так усердно восторгались земным раем, насаждением которого занят граф Лорис-Меликов, что, наконец, сам граф решил выгнать их из рая.
Такого-то числа редакторы газет и журналов были приглашены к графу для выслушания отеческого наставления. Наши собраты привыкли к,подобным наставлениям. Они выслушивали их и от Макова, и от Григорьева 16, не говоря о периодических, канцелярски лаконических письменных приказаниях не писать о том, о сем, об этом, о короле прусском, о пирогах с сигом, о тетке Варваре, о тверди небесной, о гадах земных; в особенности о гадах.
Приглашения предстать пред светлые очи министра или начальника управления по делам печати практикуются сравнительно редко, но зато в этих торжественных случаях из-под перьев наших собратов выхватываются уже не тетка Варвара или какой-нибудь единичный гад, а целые отделы литературы. Последнее приглашение состоялось на другой день после взрыва в Зимнем дворце17, когда Григорьев наложил табу на 1) народное образование, 2) политические отношения России к Германии и 3) крестьянские наделы и переселения.
Не удивительно, что редакция «Народной воли» не была до сих пор приглашена на эти собрания. Но мы надеялись, что граф Лорис-Меликов, будучи либеральным чиновником, а также искоренив крамолу, пришлет нам пригласительную повестку. Мы ошиблись: нашего представителя не было в приемном покое графа. Получив поэтому сведения об отеческом наставлении графа из вторых рук, мы не можем передать содержание графской речи с полнотою и точностью тем более желательными, что наши собраты, конечно, не расскажут публике, как их выгоняли из рая.
Граф начал с того, чем он всегда начинает, — помахал пушистым лисьим хвостом. Он сказал несколько слов о своем уважении к печати, оказавшей столько услуг при осуществлении реформаторских предначертаний... Но, продолжал граф, волновать общественное мнение намеками на необходимость конституции, земского собора или вообще какого-нибудь решительного шага печать отнюдь не должна. Ничего подобного не имеется в виду и не будет. Ему, графу, восторги печати тем неприятнее, что неосновательные надежды связываются с его именем. Граф готов сделать, что может, но он может сделать немного. Он уже объединил полицию и снарядил сенаторские ревизии, которые на месте узнают нужды населения; он возвратит земству его права, следующие ему по положению, предоставит печати критику правительственных мероприятий и избавит ее от административных кар, если только печать послушается его отеческого наставления и по добру по здорову уберется из рая. Вот все, что граф может обещать.
«И за это спасибо!»—-подумали, вероятно, наши, привыкшие к благодарности собраты: все-таки «критика» предоставляется, и по крайней мере с точностью обозначаются пределы свободного слова. Граф поспешил разочаровать редакторов. Переходя от общего к частному, он взял со стола номер газеты «Молва»18 и прочитал редактору ее, г. Полетике, наставление по поводу какого-то фельетона, в котором заключаются непочтительные отзывы о попечителе одесского учебного округа... «У вас есть дети?» — спросил между прочим граф редактора. — «Есть». — Так как же вы не понимаете, что подобными статьями подрываете уважение к школьному начальству?» Взял граф другой номер «Молвы» и прочитал наставление по поводу передовой статьи о необходимости подчинить администрацию самоуправлению. «Вы ведь и сами не верите тому, что пишете»,— закончил граф. «Ваше сиятельство, — возразил г. Полетика, — я не желаю выслушивать подобные упреки». Граф моментально спрятал свой лисий хвост и разинул волчий рот. «Как! — вскричал он. — Так я закрою вашу газету!» Г. Полетика с мужеством, которого мы, признаться, от него не ожидали, — отвечал: «Ваше сиятельство, можете закрыть газету, можете подвергнуть ее какому угодно взысканию, но я повторяю, что не желаю слушать эти упреки». — «Наконец я вам передаю высочайшее повеление, чтобы подобных статей больше не было», — замял граф щекотливый разговор и, уже не экзаменуя других редакторов по одиночке, отпустил их.
Подводим итоги:
земной рай торжественно ликвидирован. По собственному признанию граф Лорис-Меликова, рай существует только личными его, графа, добрыми намерениями, но
намерения графа более, чем скромны, а сам он достаточно сильный, чтоб закрыть газету за обнаружение редактором человеческого достоинства, по собственному признанию, бессилен; в виду этого:
в частности, пределы свободного слова остаются прежние, потому что возбраняется свободное осуждение даже деятельности попечителя учебного округа, а следовательно, и всякого другого чиновника.
Собраты! вы рай во сне видели! Пора вставать!
Впервые статья была напечатана без подписи в «Листках Народной воли» (№ 2, 20 августа 1880 г., стр. 3—5; № 3, 20 сентября 1880 г., стр. 7). Название «Лисий хвост и волчий рот» было дано статье впоследствии.
Критик и публицист, идеолог народничества Николай Константинович Михайловский (1842—1904) был, по словам В. И. Ленина, «одним из лучших представителей и выразителей взглядов русской буржуазной демократии в последней трети прошлого века» (Поли. собр. соч., т. 24, стр.333). Входя в число ведущих сотрудников «Отечественных записок» в семидесятые-восьмидесятые годы, Михайловский становится после смерти Н. А. Некрасова соредактором журнала. В эти же, годы установились у Михайловского тесные связи с революционно-народническим подпольем, и хотя организационно он не входил в тайное общество «Народная воля», Михайловский часто выступал на страницах нелегальных народнических изданий, принимал участие в редактировании нескольких номеров газеты «Народная воля».
С 1892 г. Михайловский сотрудник, а затем и руководитель либерально-народнического журнала «Русское богатство», яростно боровшегося против марксизма и русских социал-демократов. В. И. Ленин, постоянно подвергая уничтожающей критике либерально-народнические «грехи» Михайловского, в то же время отмечал и положительные стороны его общественной и литературной деятельности, его заслуги в истории русского освободительного движения. Михайловский, — писал В. И. Ленин в статье «Народники о Н. К. Михайловском» (1914), — «горячо сочувствовал угнетенному положению крестьян, энергично боролся против всех и всяких проявлений крепостнического гнета, отстаивал в легальной, открытой печати — хотя бы намеками сочувствие и уважение к «подполью», где действовали самые последовательные и решительные демократы разночинцы, и даже сам помогал прямо этому подполью» (Поли. собр. соч. т. 24 стр. 333 —334).
Статья «Лисий хвост и волчий рот» направлена против министра внутренних дел М. Т Лорис-Меликова (1821—1888) бывшего фактическим диктатором \ России. В феврале 1880 г. Лорис-Меликов был назначен председателем ' «Верховной распорядительной комиссии для поддержания государственного порядка и общественного спокойствия» с неограниченными правами и полномочиями (ему были подчинены все министры и генерал-губернаторы даже судебная власть сначала не имела силы по отношению к его распоряжениям). В августе того же года Лорис-Меликов стал министром внутренних дел с подчинением ему корпуса жандармов и тайной полиции. Жестокую борьбу с революционным движением Лорис-Меликов прикрывал обещаниями незначительных либеральных подачек. «Народная воля» поэтому постоянно разоблачала «политику двусмысленностей», проводимую Лорис-Меликовым, считая, что «личности, подобные графу, страшны не интенсивностью своей деятельности, но деморализациею, которую они вносят в сферы нашего общежития» «Народная воля», № 3, 1 января 1889 г., стр. 17). Вскоре после убийства народовольцами Александра II Лорис-Меликов был вынужден уйти в отставку.
Печатается по изданию: Н. К. Михайловский. Поли. собр. соч. Изд. 2. Т. 10. Спб., 1913, стлб. 37—44.
1 Имеется в виду памятник К. Минину и Д. Пожарскому работы скульптора И. П Мартоса, установленный на Красной площади в Москве (1818).
2 Здесь: помощником, заместителем императора (от франц. subalterne — низший, подчиненный, подначальный).
3 Слова Молчалина из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».
4 Муссировать (от франц. mousser) — взбивать пену, пениться; в переносном смысле — преувеличивать, раздувать значение.
6Млодецкий И. О. (1855—1880) стрелял в Лорис-Меликова 20 февраля 1880 г., но промахнулся. Казнен 22 февраля 1880 г.
6 Толстой Д. А. (1823—1889)—реакционнейший царский чиновник, с 1865 г. — обер-прокурор Синода, в 1866—1880 гг. — министр народного просвещения. Провел реформу средней школы, положив в ее основу «классическое» образование, т. е. преимущественное изучение древних языков в ущерб общеобразовательным дисциплинам, осуществлял сословный принцип в системе образования: для простого народа — низшая церковно-приходская школа, для буржуазии и купцов — реальные училища, для дворян — классическая гимназия и университет. Подготовил введение нового университетского устава, упразднившего позже университетскую автономию. Во -время диктаторства Лорис-Меликова ушел в отставку, вместо него министром народного просвещения был назначен «более либеральный» А. А. Сабуров (1838—1916). С 1882 г. Толстой — министр внутренних дел, шеф жандармов и одновременно президент Академии наук.
1 С а б у р о в А. А. — см. прим. 6. А б а з а Н. С. (1837—1901) — член Верховной распорядительной комиссии, в 1880 г.—начальник Главного управления по делам печати. Марков П. А. (1841—1913)—товарищ министра народного просвещения с 1880 г., иногда временно управлял этим министерством. В 1883 г. был назначен товарищем министра юстиции. Бунге Н. X. (1823—1895) —товарищ министра финансов в 1880 г., затем—в 1881—1886 гг. министр финансов, в 1887—1895 гг. — председатель комитета министров.
8 Дрентельн А. Р. (1820—1888) — генерал-адыотант, шеф жандармов и главный начальник III отделения в 1878—1880 гг. С февраля 1880 г. корпус жандармов и III отделение были подчинены Лорис-Меликову.
9 Имеретинский А. К., князь (1837—1900)—генерал-адьютант, в 1880—1891 гг. — главный военный прокурор и начальник Главного военно-судного управления.
10 Студент В. В. Ванчаков и его товарищи были арестованы по подозрению и народнической пропаганде. Осужденные в 1880 г. всего на два месяца, они были «высочайше» помилованы.
и Фомин (настоящая фамилия — А. Ф. Медведев) был осужден в 1879 г. за попытку освободить П. И. Войнаральского; из тюрьмы бежал. В. С. Ефремов был приговорен к каторжным работам в Сибири.
12 Народовольцы А. Ф. Михайлов, О. Э. Веймар, А. Д. Сабуров (Оболешев), а также упоминаемые в статье Михайловского А. Н. Малиновская, М. А. Коленкина, О. А. Натансон и О. В. Витаньева были арестованы и осуждены по делу об убийстве 4 августа 1878 г. шефа жандармов и главного начальника III отделения Н. В. Мезенцов,а.
13 Мезенцова убил С. М. Степняк-Кравчинский.
14 Черевин- П. А. (1837—1896)—товарищ министра внутренних дел и начальник полиции в 1880—1883 гг.
15 Принципал (устар.) — начальник, хозяин.
16 Маков —см. прим. 3 на стр. 359. Григорьев В. В. (1816—1881) — ученый-востоковед, был начальником Главного управления по делам печати до назначения на эту должность Н. С. Абазы (см. прим. 7-).
17 Имеется в виду взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., организованный Степаном Халтуриным с целью убийства Александра II.
18 «М о л в а»— политическая, экономическая и литературная ежедневная газета либерально-буржуазного направления. Издавалась в Петербурге в 1879—1881 гг. Издателем-редактором ее был журналист и промышленный деятель В. А. Полетика (1820—1888).
Л.Н.Толстой
СТЫДНО
В 1820-х годах семеновские офицеры, цвет тогдашней молодежи, большей частью масоны и впоследствии декабристы, решили не употреблять в своем полку телесного наказания, и, несмотря на тогдашние строгие требования фронтовой службы, полк и без употребления телесного наказания продолжал быть образцовым.
Один из ротных командиров Семеновского же полка, встретясь раз с Сергеем Ивановичем Муравьевым ', одним из лучших людей своего, да и всякого, времени, рассказал ему про одного из своих солдат, вора и пьяницу, говоря, что такого солдата ничем нельзя укротить, кроме розог. Сергей Муравьев не сошелся с ним и предложил взять этого солдата в свою роту.
Перевод состоялся, и переведенный солдат в первые же дни украл у товарища сапоги пропил их- и набуянил. Сергей Иванович собрал роту и, вызвав перед фронт солдата, сказал ему: «Ты знаешь, что у меня в роте не бьют и не секут, и тебя я не буду наказывать. За сапоги, украденные тобой, я заплачу свои деньги, но прошу тебя, не для себя, а для тебя самого, подумать о своей жизни и изменить ее». И, сделав дружеское наставление солдату, Сергей Иванович отпустил его.
Солдат опять напился и подрался. И опять не наказали его, но только уговаривали: «Еще больше повредишь себе; если же ты исправишься, то тебе самому станет лучше. Поэтому прошу тебя больше не делать таких вещей».
Солдат был так поражен этим новым для него обращением, что совершенно изменился и стал образцовым солдатом.
Рассказывавший мне это брат Сергея Ивановича, Матвей Иванович2, считавший, так же как и его брат и все лучшие люди его времени, телесное наказание постыдным остатком варварства, позорным не столько для наказываемых, сколько для наказывающих, никогда не мог удержаться от слез умиления и восторга, когда говорил про это. И, слушая его, трудно было удержаться от того же.
Так смотрели на телесное наказание образованные русские люди 75 лет тому назад. И вот прошло 75 лет, и в наше время внуки этих людей заседают в качестве земских начальников в присутствиях и спокойно обсуждают вопросы о том, должно ли или не должно, и сколько ударов розгами должно дать такому и такому-то взрослому человеку, часто отцу семейства, иногда деду. Самые же передовые из этих внуков в комитетах и земских собраниях составляют заявления, адресы и прошения о том, чтобы ввиду гигиенических и педагогических целей сечь не всех мужиков, людей крестьянского сословия, а только тех, которые не кончили курса в народных училищах.
Очевидно, перемена в среде так называемого высшего образованного сословия произошла огромная. Люди 20-х годов, считая телесное наказание позорным действием для себя, сумели уничтожить его в военной службе, где оно считалось необходимым; люди нашего времени спокойно применяют его не над солдатами, а над всеми людьми одного из сословий русского народа и осторожно, политично, в комитетах и собраниях, со всякими оговорками и обходами, подают правительству адресы и прошения о том, что наказание розгами не соответствует требованиям гигиены и потому должно бы было быть ограничено, или что желательно бы было, чтобы секли только тех крестьян, которые не кончили курса грамоты, или чтобы были уволены от сечения те крестьяне, которые подходят под манифест по случаю бракосочетания императора.
Очевидно, совершилась страшная перемена в среде так называемого высшего русского общества; и что удивительнее всего,— что эта перемена совершилась именно тогда, когда в том самом одном сословии, которое считается необходимым подвергать отвратительному, грубому и глупому истязанию сечения, в этом самом сословии совершилась за эти 75 лет, а в особенности за последние 35 лет со времени освобождения, такая же огромная перемена, но только в обратном направлении.
В то время как высшие правящие классы так огрубели и нравственно понизились, что ввели в закон сечение и спокойно рассуждают о нем, в крестьянском сословии произошло такое повышение умственного и нравственного уровня, что употребление для этого сословия телесного наказания представляется людям из этого сословия не только физической, но и нравственной пыткой.
Я слышал и читал про случаи самоубийства крестьян, приговоренных к розгам. И не могу не верить этому, потому что сам видел, как самый обыкновенный молодой крестьянин при одном упоминании на волостном суде о возможности совершения над ним телесного наказания побледнел, как полотно и лишился голоса; видел также, как другой крестьянин, 40 лет, приговоренный к телесному наказанию, заплакал, когда на вопрос мой о том, исполнено ли решение суда, должен был ответить, что оно уже исполнено.
Знаю я тоже, как знакомый мне почтенный, пожилой крестьянин, приговоренный к розгам за то, что он, как обыкновенно, поругался с старостой, не обратив внимания на то, что староста был при знаке, был приведен в волостное правление и оттуда в сарай, в котором приводятся в исполнение наказания. Пришел сторож с розгами; крестьянину велено было раздеться.
Пармен Ермилыч, ведь у меня сын женатый,— дрожа всем телом, сказал крестьянин, обращаясь к старшине.— Разве нельзя без этого? Ведь грех это.
Начальство, Петрович... я бы рад, что делать?—отвечал смущенный старшина.
Петрович разделся и лег.
— Христос терпел и нам/велел,— сказал он.
Как рассказывал мне присутствовавший писарь, у всех тряслись руки, и все не смели смотреть в глаза друг другу, чувствуя, что они делают что-то ужасное. И вот этих-то людей считают необходимым и, вероятно, полезным для кого-то, как животных,— да и животных запрещают истязать,— сечь розгами.
Для блага нашего христианского и просвещенного государства необходимо подвергать нелепейшему, неприличнейшему и оскорбительнейшему наказанию не всех членов этого христианского просвещенного государства, а только одно из его сословий, самое трудолюбивое, полезное, нравственное и многочисленное.
Высшее правительство огромного христианского государства, 19 веков после Христа, ничего не могло придумать более полезного, умного и нравственного для противодействия нарушениям законов, как то, чтобы людей, нарушавших законы, взрослых и иногда старых людей, оголять, валить на пол и бить прутьями по заднице*.
И люди нашего времени, считающие себя самыми передовыми, внуки тех людей, которые 75 лет тому назад уничтожили телесное наказание, теперь почтительнейше и совершенно серьезно просят господина министра и еще кого-то о том, чтобы поменьше сечь взрослых людей русского народа, потому что доктора находят, что это нездорово, не сечь тех, которые кончили курс, и избавить от сечения тех, которых должны сечь вскоре после бракосочетания императора. Мудрое же правительство глубокомысленно молчит на такие легкомысленные заявления или даже воспрещает их.
Но разве можно об этом просить? Разве может быть об этом вопрос? Ведь есть поступки, совершаются ли они частными людьми, или правительствами, про которые нельзя рассуждать хладнокровно, осуждая совершение этих поступков только при известных условиях. И сечение взрослых людей одного из сословий русского народа в наше время и среди нашего кроткого и христиански-просвещенного народа принадлежит к такого рода поступкам. Нельзя для прекращения такого преступления всех законов божеских и человеческих политично подъезжать к правительству со стороны гигиены, школьного образования или манифеста. Про такие дела можно или совсем не говорить, или говорить по существу Дела и всегда с отвращением и ужасом. Ведь просить о том, чтобы не стегать по оголенным ягодицам только тех из людей крестьянского сословия, которые выучились грамоте, все равно, что если бы, — где существовало наказание прелюбодейной жене, состоящее в том, чтобы, оголив эту женщину, водить ее по улицам,— просить о том, чтобы наказание это применять только к тем женщинам, которые не умеют вязать чулки или что-нибудь подобное.
Про такие дела нельзя «почтительнейше просить» и «повергать к стопам» и т. п., такие дела можно и должно только обличать. Обличать же такие дела должно потому, что дела эти, когда им придан вид законности, позорят всех нас, живущих в том государстве, в котором дела эти совершаются. Ведь если сечение крестьян — закон, то закон этот сделан и для меня, для обеспечения моего спокойствия и блага. А этого нельзя допустить. Не хочу и не могу я признавать того закона, который нарушает все законы божеские и человеческие, и не могу себя представить солидарным с теми, которые пишут и утверждают такие преступления под видом закона.
Если уже говорить про это безобразие, то можно говорить только одно: то, что закона такого не может быть, что никакие указы, зерцала, печати и высочайшие повеления не сделают закона из преступления, а что, напротив, облечение в законную форму такого преступления (как то, что взрослые люди одного, только одного, лучшего сословия могут по воле другого, худшего сословия — дворянского и чиновничьего — подвергаться неприличному, дикому, отвратительному наказанию) доказывает лучше всего, что там, где такое мнимое узаконение преступления возможно, не существует никаких законов, а только дикий произвол грубей власти.
Если уже говорить про телесное наказание, совершаемое только над одним крестьянским сословием, то надо не отстаивать прав земского собрания или жаловаться на губернатора, опротестовавшего ходатайство о несечении грамотных, министру, а на министра сенату, а на сенат еще кому-то, как это предлагает тамбовское земство, а надо не переставая кричать, вопить о том, что такое применение дикого, переставшего уже употребляться для детей наказания к одному лучшему сословию русских людей есть позор для всех тех, кто, прямо или косвенно, участвуют в нем.
Петрович, который лег под розги, перекрестившись и сказал: «Христос терпел и нам велел», простил своих мучителей и после розог остался тем, чем был. Одно, что произвело в нем совершенное над ним истязание,— это презрение к той власти, которая, может предписывать такие наказания. Но ца многих молодых людей не только самое наказание, но часто одно .признание того, что оно возможно, действует, понижая их нравственное чувство и возбуждая иногда отчаянность, иногда зверство. Но не тут еще главный вред этого безобразия. Главный вред — в душевном состоянии тех людей, которые устанавливают, разрешают, предписывают это беззаконие, тех, которые пользуются им, как угрозой, и всех тех, которые живут в убеждении, что такое нарушение всякой справедливости и человечности необходимо для хорошей, правильной жизни. Какое страшное нравственное искалечение должно происходить в умах и сердцах таких людей, часто молодых, которые, я сам слыхал, с видом глубокомысленной практической мудрости говорят, что мужика нельзя не сечь и что для мужика это лучше.
Вот этих-то людей больше всего жалко за то озверение, в которое они впали и в котором коснеют.
И потому освобождение русского народа от развращающего влияния узаконенного преступления — со всех сторон дело огромной важности. И освобождение это произойдет не тогда, когда будут изъяты от телесного наказания кончившие курс, или еще какие-нибудь из крестьян, или даже все крестьяне, за исключением хотя' бы одного, а только тогда, когда правящие классы признают свой грех и смиренно покаются в нем.
14 декабря 1895
* И почему именно этот глупый, дикий прием причинения боли, а не какой-нибудь другой: колоть иголками плечи или какое-либо другое место тела, сжимать в тиски руки или ноги или еще что-нибудь подобное?
Впервые статья появилась в газете «Биржевые ведомости» 28 декабря 1895 г. Текст ее был изуродован большими цензурными пропусками и искажениями. Спустя несколько дней —31 декабря — статья с еще большими сокращениями была опубликована газетой «Русские ведомости». Полностью статья была напечатана в «Листках Свободного слова» (1899, № 4, стр. 1—5), издаваемых в Англии последователем толстовского учения. В. Г. Чертковым.
Телесные наказания — «постыдный остаток варварства» — всегда вызывали гневное осуждение Льва Николаевича Толстого, что отразилось и в ряде его произведений (например,. «Отрочество», «Николай Палкин», «Царство божие внутри нас», «После бала»). Весной 1895 г. группа сельских учителей Киевской губернии прислала Толстому письмо, в котором просила его сказать «свое могучее печатное слово» против применения телесных наказаний к крестьянам, на что писатель ответил согласием.
Статья была закончена во второй половине декабря 1895 г. Дату 14 декабря 1895, обозначавшую вначале время написания одного из вариантов статьи, Толстой перенес и в окончательную редакцию. Это напоминание о годовщине восстания декабристов на Сенатской площади еще сильнее подчеркивало противопоставление в статье высоких гуманных принципов декабристов аморальности и бесчеловечности современного писателю высшего общества, для которого законом стал «дикий произвол грубой власти».
Печатается по изданию: Л. Н. Толстой. Поли. собр. соч. Т. 31. М., 1954, стр. 72—77.
1 Муравьев-Апостол С. И. — см. вступительную заметку к прим. на стр. 55.
2 Муравьев-Апостол М. И. (1793—1886)—видный декабрист, брат С. И. Муравьева-Аппостола; был приговорен к каторге, а затем к ссылке в Сибирь. После амнистии поселился в Москве (с 1860 г.), где с ним встречался Л. Н. Толстой."
Вопросы и задания.
Формирование и развитие народнической идеологии в России. Разные точки зрения народников на переустройство общественно-политической системы («Народная воля» и «Черный передел»).
Участие народников в изданиях различных типов.
Статья Н.К.Михайловского «Волчий рот и лисий хвост»: особенности жанра; проблематика; система аргументации; стилистические особенности.
Л.Н.Толстой – публицист: тематика, проблематика, стиль. Статья «Стыдно».