Вопросы и задания.

1. Роль Герцена в революционном движении России. Герцен – создатель вольной русской прессы за границей. Вольная русская типография.

2. Взгляды Герцена на пути развития России. Альманах «Полярная звезда». Программа издания. Традиции декабризма.

3. Газета «Колокол».

А) программа и тематика накануне реформы 1861 года;

Б) оценка реформы 1861 года в «Колоколе»;

В) полемика с либеральными и консервативными изданиями;

Г) полемика с «Современником»;

4. Статья Герцена «У11 лет»: жанр; проблематика; система аргументов; стилистические особенности.

5. Литературно-публицистическое мастерство Герцена. Жанры его публицистики.

Практическое занятие 12

Д.И.Писарев

<0 БРОШЮРЕ ШЕДО-ФЕРРОТИ > *

Глупая книжонка Шедо-Ферроти сама по себе вовсе не заслу­живает внимания, но из-за Шедо-Ферроти видна та рука, кото­рая щедрою платою поддерживает в нем и патриотический жар и литературный талант. Брошюра Шедо-Ферроти любопытна как маневр нашего правительства. Конечно, члены нашего прави­тельства не умнее самого Шедо-Ферроти, но что делать, мы по­куда от них зависим, мы с ними боремся, стало быть, надо же взглянуть в глаза нашим естественным притеснителям и врагам. Обскурантов теперь, как известно, не существует. Нет того квартального надзирателя, нет того цензора, нет того академика, нет даже того великого князя, который не считал бы себя уме­ренным, либералом и сторонником мирного прогресса. Считая себя либералом, как-то неловко сажать людей под арест или высылать их в дальние губернии за печатно выраженное мнение или за произнесенное слово. Правительство наше, которое все на­голо состоит из либералов, начинает это чувствовать. Александ­ру Николаевичу совестно ссылать Михайлова и Павлова '; сос­лать-то он их сослал, но, боже мой, чего это стоило его чувстви­тельному сердцу! — Студенту Лебедеву проломили голову², но правительству тут же сделалось так прискорбно, что оно напеча­тало в газетах объяснение: так и так, дескать, это случилось по нечаянности, ножнами жандармской сабли.

Словом, наше либеральное правительство уважает общест­венное мнение и для своих мирно-прогрессивных целей пускает в ход благородные средства, как-то: печатную гласность. Валуев и Никитенко сооружают газету с либеральным направлением и при этом продолжают все-таки преследовать честную журнали­стику доносами и цензурными тисками³. Публицист III отделе­ния, барон Фиркс, Шедо-Ферроти тож, по поручению русского правительства пишет и печатает в Берлине брошюры без цензу­ры; великодушное правительство смотрит сквозь пальцы на ввоз этого заказанного, но официально запрещенного товара; его про­дают открыто в книжных лавках; не давая своего официального разрешения, правительство упрочивает за книжкою заманчи­вость запретного плода; допуская и поощряя из-под руки прода­жу книжки, правительство обнаруживает свое великодушие. О, как все это тонко, остроумно и политично! А между тем жур­налам не позволяют разбирать книжонку; Шедо-Ферроти, как в прошлую осень Борис Чичерин, объявляются личностями свя­щенными и неприкосновенными⁴.— Горбатого одна могила ис­правит; наши умеренные либералы ни при каких условиях не сумеют быть честными людьми; наше правительство никогда не отучится от николаевских замашек. У него есть особенный талант оподлять всякую идею, как бы ни была эта идея сама по себе благородна и чиста. Например, все порядочные люди имеют при­вычку на печатное обвинение отвечать так же печатно и защи­щаться, таким образом, тем же оружием, каким вооружен про­тивник. Наше правительство захотело доказать, что оно тоже порядочный человек. Находя, что Герцен несправедливо обвинил его, наше правительство высылает своего рыцаря. Кажется, очень хорошо и благородно. Но посмотрите поближе. Произведение Шедо-Ферроти впущено в Россию, а сочинения Герцена остаются запрещенными. Публика видит, что Герцена отделывают, а того она не видит, за что его отделывают. Конечно, и «Полярная звез­да», и «Колокол», и «Голоса из России», и грозное «Под суд!» известны нашей публике, но ведь все эти вещи провозятся и чи­таются вопреки воле правительства; стало быть, если оценивать только намерения правительства, то надо будет убедиться в том, что оно хочет чернить Герцена, не давая ему возможности оправ­дываться и обвинять в свою очередь. Чернить человека, которого сочинения строжайше запрещены! Подло, глупо и бесполезно!— Заказывая своему наемному памфлетисту брошюру о Герцене, правительство, очевидно, хочет продиктовать обществу мнения на будущее время. Это видно по тому, что мнения, противополож­ные мысленкам Шедо-Ферроти, не допускаются к печати. Прави­тельство сражается двумя оружиями: печатного пропагандою и грубым насилием, а у общества отнимается и то единственное оружие, которым оно могло и хотело бы воспользоваться. Обще­ству остается или либеральничать с разрешения цензуры, или идти путем тайной пропаганды, тем путем, который повел на ка­торгу Михайлова и Обручева⁵. Хорошо, мы и на это согласны; это все отзовется в день суда, того суда, который, вероятно, слу­чится гораздо пораньше второго пришествия Христова.

Из чтения брошюры Шедо-Ферроти мы вынесли самое отрад­ное впечатление. Нас порадовало то, что при всей своей щедрости, правительство наше принуждено пробавляться такими плоскими посредственностями. Приятно видеть, что правительство не умеет выбирать себе умных палачей, сыщиков, доносчиков и клеветни­ков; еще приятнее думать, что правительству не из чего выби­рать, потому что в рядах его приверженцев остались только по­донки общества, то, что пошло и подло, то, что неспособно по-че­ловечески мыслить и чувствовать.

Брошюра Шедо-Ферроти имеет две цели: 1) доказать, что петербургское правительство не имеет ни надобности, ни желания убить Герцена, 2) осмеять и обругать при сем удобном случае Герцена как пустого самохвала и как загордившегося вы­скочку.

Чтобы доказать первое положение, Шедо-Ферроти утвер­ждает, что Герцен вовсе не опасен для русского правительства и что, следовательно, даже III отделение не решится убить его. Процесс доказательств идет так: убивают только таких людей, от смерти которых может перемениться весь существующий по­рядок вещей в одном или в нескольких государствах; если Герцен, получая подметные письма о намерениях русского правительства, верит этим письмам, тогда он считает себя особою европейской важности и, следовательно, обнаруживает глупое тщеславие; если же он, не веря этим письмам, подымает гвалт, тогда он пус­той и вздорный крикун.— Весь этот процесс доказательств рас­сыпается, как карточный домик.— Во-первых, правительства ежегодно убивают несколько таких людей, которые могли бы оставаться в живых, вовсе не нарушая существующего порядка. Дезертир, которого запарывают шпицрутенами, вовсе не особа европейской важности. Бакунин, которого захватили обманом⁶, Михайлов, Обручев, поручик Александров⁷ вовсе не особы евро­пейской важности, а между тем правительство заживо хоронит их в рудниках и в крепостях. Правительство вовсе не так дорожит жизнью отдельного человека, чтобы казнить и миловать с стро­гим разбором. Ведь —турецкий султан и персидский шах вешают зря, как вздумается, а, кажется, в наше время только учебники географии проводят различие между деспотическим правлением и правлением монархическим неограниченным. На основании ка­кого закона повешено пять декабристов? А если правительство казнит по своему произволу, то отчего же оно не может, потому же произволу, подослать убийцу? Где разница между казнью без суда и убийством из-за угла? В,наше время каждый неограничен­ный монарх поставлен в такое положение, что он может держать­ся только непрерывным рядом преступлений. Чтобы подданные его не знали о своих естественных человеческих правах, надо держать их в невежестве—вот вам преступление против чело­веческой мысли; чтобы случайно просветившиеся подданные не нарушили субординации, надо действовать насилием— вот еще преступление; чтобы иметь в руках орудие власти — войско, на­до систематически уродовать и забивать несколько тысяч моло­дых, сильных, способных людей —опять преступление. Идя по этой дороге преступлений, нельзя отступать от убийства. Посмот­рите на Александра II: в его личном характере нет ни подлости,, ни злости, а сколько подлостей и злодеяний лежит уже на его совести! Кровь поляков⁸, кровь мученика Антона Петрова⁹, за­губленная жизнь Михайлова, Обручева и других, нелепое реше­ние крестьянского вопроса, истории со студентами ¹⁰, — на что ни погляди, везде или грубое преступление, или жалкая трусость. Слабые люди, поставленные высоко, легко делаются злодеями. Преступление, на которое никогда не решился бы Александр II как честный человек, будет непременно совершено им как само­держцем всея России. Тут место портит человека, а не человек место. — Если бы наше правительство потихоньку отправило бы Герцена на тот свет, то, вероятно, в этом не нашли бы ничего удивительного те люди, которые знают, что делалось в Варшаве и в Казанской губернии.— Но допустим даже, что наше прави­тельство не намеревалось убить Герцена; из этого еще вовсе не следует, чтобы III отделение не могло написать к нему несколько писем, наполненных глупыми угрозами и площадною бранью; судя по себе, Бруты и Кассии нашей тайной полиции могли на­деяться, что Герцена можно запугать; чтобы разом покончить все эти нелепые проделки, Герцен написал и напечатал письмо к представителю русского правительства. Этим письмом он за­явил публично, что если бы за угрозами последовали действия, то вся тяжесть подозрения упала бы на Александра II. Агенты, подсылавшие к Герцену письма, должны были увидеть, что Гер­цен их угроз не боится. Следовательно, им осталось или действо­вать, или замолчать. Действовать они не решились — духу не хватило; замолчать тоже не хотелось; ведь они думают, что прав тот, кто сказал последнее слово; вот они и выдумали пустить против Герцена книжонку Шедо-Ферроти; родственное сходство между Шедо-Ферроти и сочинителями подметных писем не под­лежит сомнению; недаром же Шедо-Ферроти на двух языках отстаивает перед Россиею и перед Европою нравственную чисто­ту III отделения. Свой своему поневоле друг.

Шедо-Ферроти плохо защитил правительство: он ничем не доказал, что оно не могло иметь намерения извести Герцена или по крайней мере запугать его угрозами. Усилия его оклеветать и оплевать Герцена еще более неудачны. Шедо-Ферроти, этот умственный пигмей, этот продажный памфлетист, силится дока­зать, что Герцен сам деспот, что он равняет себя с коронованны­ми особами, что он только из личного властолюбия враждует с теперешним русским правительством. Доказательства очень за­бавны. Герцен деспот потому, что не согласился напечатать в «Колоколе» ответ Шедо-Ферроти на письмо Герцена к русскому послу в Лондоне. Да какой же порядочный редактор журнала пустит к себе Шедо-Ферроти с его остроумием, с его казенным либерализмом и с его пристрастием к III отделению? Герцен не думает запрещать писать кому бы то ни было, но и не думает также открывать в «Колоколе» богадельню для нравственных уродов и умственных паралитиков, подобных Шедо-Ферроти. Панегирист III отделения требует, чтобы его статьям было отве­дено место в «Колоколе»; в случае отказа он грозит Герцену, что будет издавать свои произведения отдельно с надписью: «За­прещено цензурою «Колокола». Вот испугал-то! Да все статьи Булгарина, Аскоченского, Рафаила Зотова, Скарятина, Модеста Корфа и многих других достойных представителей русской виц­мундирной мысли запрещены цензурою здравого смысла ¹². При­ступая к изданию своего журнала, Герцен вовсе не хотел сделать из него клоаку всяких нечистот и нелепостей. Эпиграфом к «По­лярной звезде» он взял стих Пушкина: «Да здравствует разум!» Этот эпиграф прямо и решительно отвергает всякое ханжество, всякое раболепство мысли, всякое преклонение перед грубым насилием и перед нелепым фактом. «Да здравствует разум», и да падут во имя разума дряхлый деспотизм, дряхлая религия, дряхлые стропила современной официальной нравственности! Всякие попытки мирить разум с нелепостью, всякое требование уступок со стороны разума противоречит основной идее дея­тельности Герцена. Если бы даже Шедо-Ферроти был просто честный простачок, верующий в возможность помирить стремле­ния к лучшему с существованием нашего средневекового прави­тельства, то и тогда Герцен как человек, искренно и честно служащий своей идее, не мог бы поместить в «Колоколе» его ста­рушечью болтовню. Но теперь, когда все знают, что Шедо-Ферро­ти— наемный агент III отделения, теперь его претензии печатать свои литературные доносы в «Колоколе» кажутся нам в то же время смешными и возмутительными по своей беспримерной наглости.

Шедо-Ферроти упрекает Герцена в том, что тот будто бы сравнивает себя с коронованными особами. В этом упреке выра­жается как нравственная низость, так и умственная малость Шедо-Ферроти. Какая же разница между простым человеком и помазанником божиим? И какая же охота честному деятелю мысли сравнивать себя с царственными лежебоками, которые, пользуясь доверчивостью простого народа, поедают вместе с своими придворными деньги, благосостояние и рабочие силы этого народа? Если бы кто-нибудь вздумал провести параллель между Александром Ивановичем Герценом и Александром Нико­лаевичем Романовым, то, вероятно, первый серьезно обиделся бы такому сравнению. Но посмотрим, на чем же Шедо-Ферроти ос­новывает свое обвинение. «Вы убеждены,— пишет он к Герце­ну,— что вы не только либерал, но социалист-республиканец, враг монархическому началу, а поминутно у вас выскакивают выражения, обнаруживающие несчастное расположение сравни­вать себя с царствующими особами. В письме к барону Бруннову, сказав, что вы не допускаете мысли, чтобы император Алек­сандр II вооружил против вас спадассинов ¹³, вы присовокупляе­те: «Я бы не сделал этого ни в'каком случае». В том же письме, говоря об убийцах, разосланных за моря и горы «den Do'ch im Gewande» ** и цитируя стих Шиллера, вы опять сравниваете себя с царствующим лицом, с Дионисием Сиракузским. Наконец, са­мые оглавления (заглавия) статей «Колокола», извещающих всю Европу о грозящей вам опасности, «Бруты и Кассии III отделе­ния» содержат сравнение с одним из колоссальнейших историче­ских лиц. Брут и Кассий были убийцами Юлия Кесаря».

Шедо-Ферроти как умственный пигмей и как сыщик III отде­ления вполне выражается в этой тираде. Он не может, не умеет опровергать Герцена в его идеях; поэтому он придирается к слу­чайным выражением и выводит из них невероятные по своей нелепости заключения; эта придирчивость к словам составляет постоянное свойство мелких умов; кроме того, она замечается особенно' часто в полицейских чиновниках, допрашивающих по­дозрительные личности и желающих из усердия к начальству сбить допрашиваемую особу с толку и запутать ее в мелких не­договорках и противоречиях. Вступая в полемику с Герценом, Шедо-Ферроти не мог и не умел отстать от своих полицейских замашек. Адвокат III отделения остался верен как интересам, так и преданиям своего клиента.

Вся остальная часть брошюры состоит из голословных сравне­ний между Шедо-Ферроти и Герценом. Шедо-Ферроти считает себя истинным либералом, разумным прогрессистом, а Герцена признает вредным демагогом, сбивающим с толку русское юно­шество и желающим возбудить в России восстание для того, что­бы возвратиться самому в Россию и сделаться диктатором.— Шедо-Ферроти как адвокат III отделения старается уверить почтенную публику, что наше правительство исполнено благими намерениями и что от него должны исходить для Великой, Малой и Белой России всевозможные блага, материальные и духовные, вещественные и невещественные. Шедо-Ферроти, ко­нечно, не предвидит возможности переворота или по крайней мере старается уверить всех, что, во-первых, такой переворот невозможен и что, во-вторых, он во всяком случае повергнет Россию в бездну несчастия. Одной этой мысли Шедо-Ферроти достаточно, чтобы внушить всем порядочным людям отвращение и презрение к его личности и деятельности. Низвержение благо­получно царствующей династии Романовых и изменение поли­тического и общественного строя составляет единственную цель и надежду всех честных граждан России. Чтобы, при теперешнем положении дел, не желать революции, надо быть или совершенно ограниченным, или совершенно подкупленным в пользу царст­вующего зла.

Посмотрите, русские люди, что делается вокруг нас, и по­думайте, можем ли мы дольше терпеть насилие, прикрывающее­ся устарелою фирмою божественного права. Посмотрите, где наша литература, где народное образование, где все добрые начинания общества и молодежи. Придравшись к двум-трем случайным пожарам, правительство все проглотило ¹⁴; оно будет глотать все: деньги, идеи, людей, будет глотать до тех пор, пока масса проглоченного не разорвет это безобразное чудовище. Воскресные школы закрыты, народные читальни закрыты, два журнала закрыты ^1S, тюрьмы набиты честными юношами, любя­щими народ и идею, Петербург поставлен на военное положение, правительство намерено действовать с нами как с непримиримы­ми врагами. Оно не ошибается. Примирения нет. На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньга­ми, которые обманом и насилием выжимаются из бедного наро­да. На стороне народа стоит все, что молодо и свежо, все, что способно мыслить и действовать.

Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть. Их не спасут ни министры, подобные Валуеву, ни ли­тераторы, подобные Шедо-Ферроти.

То, что мертво и гнило, должно само собою свалиться в моги­лу, нам останется только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы.

Впервые статья была опубликована с цензурными искажениями в статье М. К. Лемке о деле Писарева («Былое», 1906, № 2).

Статья Дмитрия Ивановича Писарева — яркая революционная прокламация, открыто призывающая к свержению царизма. Поводом для ее написания явилась клеветавшая на Герцена брошюра «Письмо А. И. Герцена к русскому послу в Лондоне ^ответом и некоторыми примечаниями Д. К. Ше­до-Ферроти». Автором ее был скрывшийся под псевдонимом агент русского правительства барон Ф. И. Фиркс: Изданная на французском и русском язы­ках в Берлине в конце 1861 г. брошюра была негласно затребована царским правительство для распространения в России. Власти надеялись использовать ее для подрыва громадного авторитета Герцена в стране.

Брошюра Шедо-Ферроти возмутила прогрессивную русскую обществен­ность. В марте 1862 г. в нелегальной типографии П. Д. Баллода была отпеча­тана прокламация П. С. Мошкалова «Русское правительство под покровитель­ством Шедо-Ферроти», а в июне того же года Писарев передал Баллоду для напечатания свою статью. Но Баллода по доносу типографского наборщика арестовали, а вскоре был арестован и Писарев. Его заключили в Петропав­ловскую крепость, где он находился больше четырех лет.

Статья Писарева не только разоблачала Фиркса и тех, кто стоял за его спиной, но и гневно протестовала против расправы с участниками революцион­ного движения, раскрывала гнилость царского режима и призывала к его уничтожению.

(Печатается по изданию: Д. И. Писарев. Сочинения. В 4-х т. Т. 2. М., 1955, стр. 120—126).

* В автографе статья не имеет названия.— Ред.

** С кинжалом под плащом (нем.) — Ред

•Поэт и публицист М. Л. Михайлов (1829—1865) был арестован в сентябре 1861 г. за участие в революционном движении, подвергнут «граж­данской казни» и сослан на каторжные работы в Сибирь. Профессор русской истории Петербургского университета П. В. Павлов (1823—1895) произнес 2 марта 1862 г. речь по поводу тысячелетия России, которую закончил слова­ми: «Россия стоит теперь над бездной, в которую мы и повергнемся если не обратимся к последнему средству спасения, к сближению с народом. Имеющий уши слышать да слышит». Павлов был выслан в Ветлугу с запрещением чи­тать публичные лекции. .

² При аресте студента Петербургского университета В. А. Лебедева, участ­ника студенческих волнений в октябре 1861 г., солдат ударил его прикладом поголове.

³ Министр внутренних дел граф П. А. Валуев пытался лавировать в борь­бе с демократическим движением. По его инициативе выпускалась с 1862 г. газета министерства внутренних дел «Северная почта», редактором которой стал профессор Петербургского университета и цензор, весьма умеренный ли­берал А. В. Никитенко.

⁴ В секретном циркуляре Петербургскому цензурному комитету от 1 янва­ря 1862 г. министр народного просвещения Головнин приказал не пропускать «ничего оскорбительного для личности г. Чичерина».

^в Обручев В. А. (1836—1912)—публицист, участник революционного движения шестидесятых годов, в 1859—1861 гг. сотрудничал в «Современнике», был арестован за распространение прокламации «Великорус» в 1861 г. и сослан на каторгу.

⁶ Бакунин М. А. (1814—1876) был арестован за участие в дрезден­ском восстании 1849 г., позднее саксонское правительство выдало его австрий­скому, а последнее — в 1851 г. — русскому. Сосланный в Сибирь, Бакунин бе­жал оттуда в 1861 г. за границу.

⁷ Александров — офицер русской армии в Польше, получив из Петер­бурга телеграфный приказ с требованием расправы над демонстрацией, кото­рая ожидалась в Варшаве, передал наместнику, что будто бы надо действо­вать «увещаниями». Александров был приговорен к расстрелу, замененному пожизненной каторгой.

⁸ Имеется в виду расправа с демонстрантами в Варшаве в феврале и ап­реле 1861 г.

⁹ См. прим.' на стр. 247.

¹⁰ Студенческие волнения осенью 1861 г. в Петербурге и Москве. Полици­ей и войсками было арестовано несколько сот студентов, участвовавших в демонстрациях.

¹¹ Писарев использует название статьи Герцена «Бруты и Кассии III от­деления», о которой говорится в брошюре Шедо-Ферроти. Эта статья представ­ляла собой открытое письмо русскому послу в Лондоне барону Ф. И. Бруннову и разоблачала инспирированную русским правительством травлю Герцена, которого пытались запугать присылкой анонимных писем с угрозами. Статья Герцена была опубликована в «Колоколе» и распространялась также отдель­ными оттисками.

¹² Булга рин Ф. В.— см. прим. 16 на стр. 130. А с к о ч е нский В. И.— см. прим. 1-5 на стр. 220. Зотов Р. М. (1795—1871) — бел­летрист, сотрудник реакционных изданий: «Северная пчела», «Сын отечества» и др. Скарятин В. Д. (1818—1882) — публицист (редактор крепостниче­ской газеты «Весть». Корф М. А. (1800—1872)—крупный сановник при Николае I и Александре II, в эпоху цензурного террора (1848—1855) был чле­ном, а позже председателем негласного комитета для надзора за печатью, ав­тор клеветавшей на декабристов книжки «О восшествии на престол императо­ра Николая I».

¹³ Спадассины (от франц. spadassin)—наемные убийцы.

¹⁴ Большие пожары, случившиеся в мае 1862 г. в Петербурге, правитель­ство использовало как предлог для расправы с якобы виновными в них участ­никами революционного движения.

¹⁵ В июне 1862 г. было запрещено на восемь месяцев издание журналов «Современник» и «Русское слово».