1khorkkhaymer_maks_stanovlenie_frankfurtskoy_shkoly_sotsial_n

софской школой или направлением. Прагматизм, по мнению Хоркхаймера, скорее, родственен позитивизму, а потому должен быть отделен от философии.

Хоркхаймер полагает, что, если язык и разум в современном обществе становятся инструментами, подобными многим другим, человеческая культура несет огромную утрату. Когда слова используются не для того, чтобы отражать технически значимые вероятности или же не для служения другим практическим целям (в числе которых оказывается даже отдых), современное позитивистское сознание начинает воспринимать их как пустую болтовню. Рационализм вообще опасается, что слово сохранит «мифологический остаток» – однако именно этот страх и наделяет язык новой мифологичностью. «Язык мстит, возвращаясь на магическую ступень». Так же, как и в магические времена, слово считают опасной силой, могущей разрушить общество и пытаются заставить говорящего «отвечать» за него.

* * *

Главные интересы франкфуртцев тесно переплетены, а потому не стоит удивляться, что при обсуждении «чисто философских» вопросов – разума, природы самой философии, Хоркхаймер устанавливает непосредственную связь в политической ситуацией своего времени. Именно в «Критике инструментального разума» впервые формулируется его идея о «принципиальном и сущностном антагонизме между фашизмом и философией»: «фашизм обращается с языком как с инструментом власти для штамповки мыслей на потребу производства и разрушения…» (VI: 179)104. Философия же помогает языку реализовать свои подлинные миметические функции.

101

Наряду с этой идеей анти-инструментализма формулируется предположение о родстве между искусством

идругими областями культуры. Цель философии (и ее сила) – в том, чтобы «называть вещи своими подлинными именами». Хоркхаймер, правда, толкует это несколько односторонне – как требование соответствия «имени

ивещи». Сам тезис богаче. Предполагая соответствие «имени и вещи», не опирается ли он неявно вновь на традиционную философию, которую ранее критиковал? Не заимствует ли того, чего брать был не должен?

Отметим, что идеи инструментальности ко времени написания «Критики инструментального разума» уже имели давнюю традицию, причем не только ту, к которой Хоркхаймеркритическиобращается.Практическикаждая эпоха, дававшая новые версии интерпретации проблемы рационального, имела своих критиков: схоластика и мистицизм,картезианствоиянсенизм,немецкийидеализми «романтика»–вотлишьнекоторыеизпримеров.Критики были не обязательно отнесены только к какой-нибудь отдельной традиции, а могли быть «универсальными» (А.Шопенгауэр, Ф.Ницше), могли давать начало новой традиции105. Ответы на критику сами разрастались в отдельные ответвления (Гегель и романтизм). Рассуждения Хоркхаймера в полной мере принадлежат этой традиции споров о разуме. Специфика же его в том, что в Eclipse

of Reason он выступает одновременно и как заступник классических идеалов рациональности (от позитивизма и прагматизма), и как ее критик. В европейской культуре недопустимость инструментализации к тому времени уже давно существовала в качестве принципа морального сознания – по крайней мере, со времени И.Канта, получив свое оформление в категорическом императиве, заявлявшем, что «…человек …существует как цель сама

102

по себе»106. Отзвуки этой темы, как отмечает О.Хёффе, могут быть обнаружены также и в Марксовой критике эксплуатации107. Разумеется, в проблеме инструментализации духа затрагивается иной проблемный пласт.

Значение теории инструментального разума в том, что она обращает наше внимание на серьезные трансформации, давно происшедшие, но далеко не всегда замечаемые. Причем даже если они и попадают в поле внимания, суть которых до сих пор остается сокрытой как от самой науки, так и от общественного мнения. Одним из таких «вторичных следствий» инструментализации становится переход «дискурса» (по сути, аргументации, доказательности рассуждений) целиком в область медийного и публичного, для которой характерна своя «логика». В данном контексте следовало бы говорить о закономерностях (само)построения (самоорганизации) той реальности, с которой мы имеем дело в медийной сфере. Иными словами: мы можем полагать, что все еще имеем дело с идеалами разума и рациональности, – в действительности же все это давно изменилось и заменено инструментальным.

§21. Инструментальный разум

ипроекты организации сообщества

«Eclipse of Reason» версии 1947 года, т. е. предназна-

ченную в первую очередь не просто для англоязычного, а – для американского научного сообщества, следует рассматривать в тесном контексте с положением, в котором оказались в то время франкфуртские эмигранты. Имела ли Франкфуртская школа вообще сколько-нибудь заметное влияние в США? Воспоминания и отклики извест-

103

ных философов, которые в то время как раз начинали свой путь в академической философии, могут показаться довольно неожиданными.

Артур Данто без колебаний констатирует «неукорененность» Франкфуртской школы в американском сообществе: «Франкфуртская школа никогда не занимала здесь настоящей академической позиции. Они были исследовательским институтом при Колумбийском университете, располагаясь в небольшом помещении на 114-й улице. Они так и не вошли в основное русло американской философии; у них был очень европейский стиль мышления. В то время люди, казалось, не осознавали еще философского значения логики, но появились логические позитивисты с их логикой, и к логике сразу же возник огромный интерес. У представителей же Франкфуртской школы не было настоящих академических должностей; они не вошли в интеллектуальную жизнь Соединенных Штатов»108. Получив столь обескураживающий ответ, интервьюер пытается найти среди франкфуртского круга еще более громкие имена (тех, чьи произведения были адресованы к еще более широкой аудитории – в первую очередь поскольку пользовались простыми, понятными метафорами): «А как же “Одномерный человек” Герберта Маркузе и “Сексуальная революция” Вильгельма Райха? Обе книги стали в шестидесятые годы предметом культа для целого поколения»109. «Обе книги были очень важ- ны,–соглашаетсяДанто,–но не для философов: Маркузе был важен для политической теории, а Райх – дляпсихоанализа. Франкфуртской школе так и не удалось обрести той ауры научности, какую имела аналитическая философия. Для внешнего мира люди, занимающиеся аналитической

104

Обложка первой монографии Хоркхаймера, изданной вскоре после «Диалектики Просвещения»

105

философией, выглядели как занятые чем-то научным. Думаю, в Соединенных Штатах, если то, что вы делаете, не выглядит как научное и, стало быть, полезное занятие, вам очень трудно получить грант и академическую работу. Поэтому шаг за шагом университеты заполнялись людьми, занимающимися аналитической философией». (ПроницательныйХоркхаймеркакразипротестовалпротив идеалов научности в «Eclipse of Reason».)

Воспоминания Дональда Дэвидсона (тоже, кстати, аналитического философа) разъясняют некоторые дополнительные обстоятельства этой неукорененности. По его впечатлению, до и после войны умами тех, кто обучался философии, в наибольшей степени владели именно идеи позитивизма: «…До войны и после нее все эти люди приезжали в Соединенные Штаты, и было невозможно не попасть под их влияние»110. Логические позитивисты, как и франкфуртцы, – также эмигранты из Европы, причем численно заметно превосходящие критических теоретиков. Путь логического анализа в США лежал через Англию, где было сильно влияние Витгенштейна и Рассела, что только подкрепляло «аналитическую линию».

Вообще, в 1930-е годы наблюдается массовая миграция ученых из Европы. Так же, как и франкфуртским мыс- лителям,своеместожительствапришлосьв1930-хгг.сме- нить представителям многих других школ – например, тем, которые группировались вокруг гуссерлианской или хайдеггеровской версий феноменологии. Вообще после прихода к власти нацистов из Европы эмигрируют целые направления, помимо упомянутых – от различных вариаций марксизма и анархизма, не только Венского кружка (неопозитивистов), но и Берлинского круга, а также самые разные представители либерального и консерватив-

106

ногофилософствования,онтологи,феноменологи,логики и математики. Также, как и Хоркхаймеру, им приходится искать свои способы институционального укрепления в новой среде, причем сравнение этих успехов представителей некоторых философских традиций с достижениями критических теоретиков выглядит зачастую не в пользу последних111. Свою роль играет и то, что среди сторонников трактовать философию прежде всего как социальную философию в то время франкфуртцы далеко не одиноки. В Нью-Йорке, где обосновались Хоркхаймер с коллегами, сохраняя тесные связи с тем же Колумбийским университетом, именно социальной проблематикой занимаются представители второго поколения феноменологов (М.Фарбер, А.Шюц, А.Гурвич).

Однако в процессе этих перемещений научного сообщества дела для Франкфуртской школы складывались далеко не всегда благоприятно отнюдь не из-за феноменологов112. Значительно более сильным оказывается уже упоминавшееся влияние неопозитивизма, отчего, вероятно, позитивизм и следствия его влияния становятся главными мишенями критики в «Eclipse of Reason». В том числе и по этой причине Хоркхаймер непримиримо критикует «специалиста» и «профессионала» в гуманитарных науках. Как отмечает Дж. Боррадори, прибытие позитивистов повлекло за собой «необратимую профессионализацию философии, которая с тех пор стала чуждаться публичных дискуссий и вообще стала отдаляться от новых веяний интеллектуальной жизни»113. Очевидно, подобные тенденции должны были наиболее сильно ударить как раз по той версии философии, популяризацией которой занимались франкфуртцы. Если одной из главных целей Хоркхаймера и коллег было обратить внимание общественности на политические

107

угрозы, стоящие перед современностью (нацизм, антисемитизм, возможность развития нового тоталитарного устройства общества), то в американской философской среде интерес к этим темам был крайне непостоянен114.

Если, далее, одна из главных целей франкфуртцев заключалась в продвижении идеалов междисциплинарного исследования – чему в значительной мере способствовали идеалы гуманитарной, «geisteswissenschatlich» ориентированной философии, то влияние аналитической мысли изолировало философию от мира гуманитарного знания115. Связанное с этой изоляцией дробление дисциплин, появление новых, довольно слабо связанных между собой, также расходилось с интенциями критической теории116.

Успех эмиграции позитивистов – они в большей степени пришлись ко двору в новой американской реальности – оставлял не очень много шансов для Хоркхаймера и его коллег. В какой мере итоги этого влияния объясняются предрасположенностями «американского характера» – вопрос открытый.

Впрочем, помимо конкретной ситуации соревнования различных традиций, для неукорененности франкфуртцев в американской среде имелись еще две причины:

1)марксизм(этувывескупришлосьсменитьнакритическую теорию; отчасти, впрочем, это совпадало и с внутреннимизакономерностямиэволюцииФранкфуртскойшколы);

2)совсем иное представление о социальной роли прибывших эмигрантов, европейскими масштабами и

ориентирами. В самом деле, кем бы они могли себя считать, в качестве кого подавать себя американской общественности? «Ученые»? Но мы видели, что сами американцы говорят о совершенно других представлениях о научности, бытовавших в то время. Они меньше всего

108

были связаны с социальной философией (тем более с плохо скрываемым марксистским шлейфом), связывались, скорее, с аналитической традицией. «Интеллектуалы»? Но если опять-таки обратиться к самоинтерпретации американских философов, интеллектуал «не принадлежит к какой-либо глобальной традиции и не говорит о том, что напрямую связано с остальным миром. Усилия американского интеллектуала направлены не на соотнесение себя с остальным миром, а на самовопрошание и самораскрытие»117. Если, потому, социальной направленности Франкфуртской школы и суждено было реализовать себя в американской среде, то это выражение было канализировано в социальной философии как социологии (наибольший простор для Адорно) и в критике идеологии. Социология как конкретное, «позитивное» исследование, очевидно, компенсировала то ощущение «не вполне научности», которое могло сопровождать труды франкфуртцев в Соединенных Штатах, а на исследования «идеологии» могли возлагать надежды те, кто отчетливо видел: после нацистской Германии главным противником Америки станет Советский Союз.

Трудно сказать, насколько успешной оказалась деятельность франкфуртцев в обоих направлениях. К социологическим исследованиям Адорно, проводившимся в Америке, имелись серьезные претензии. Критика идеологии также была полем, на котором работали не только франкфуртцы (Ханна Арендт представила в 1950-х гг. не менее развернутый, и уж во всяком случае более детальный анализ идеологии и тоталитаризма.)

109

§ 22. Поиск союзников и противников. Критическая теория Франкфуртской школы и критический рационализм Карла Поппера. Позитивизм

Несмотря на достаточно острую направленность многих аргументов Хоркхаймеровой «Eclipse of Reason» против позитивизма, именно с представителями этой школы идут в 1930–1940-х гг. наиболее активные переговоры о возможном сотрудничестве. Этим планам не суждено было сбыться. Однако сама история была про- долженав1950–1970-хгг.вт.н.«спореопозитивизме»118. Само возникновение этого спора было в значительной мере вызвано конкуренцией двух международных объединений социологов, существовавших в то время и имевшихфилиалывФРГ:созданнойв1941г.Международной социологической организации (International Sociology Organisation (ISA)) и Немецкого социологического обще-

ства (Deutsche Gesellschaft für Soziologie), восстановлен-

ноговГерманиив1946г.(существовал,крометого,ещеи Международный институт социологии).

В 1930–1940–1950-х гг. критическая теория Франкфуртскойшколыконкурируетсомногимитрадициями современности. Эта конкуренция или соперничество реализуется как по линии обоснования и отстаивания собственных идеалов рациональности и возможности их применения (ср. § 21, § 4), так и в качестве модели социальнойтеории.Происходитсоревнованиеконкретныхрецептов преобразования общества. В конечном счете, эти два плана, конечно, совпадают: критический рационализм,например,Поппераиесть егосоциальныйрецепт,– точно так же, как критическая теория является рецептом, предлагаемым франкфуртцами.

110