2.5.Природа и инертность социально-эконвитияомического раз

. Можно ли с учетом колоссального влияния неблагоприятной природной среды на ход и темпы социальной эволюции российского социума, говорить о его фатальной роли, об отсутствии иного исторического варианта развития, вследствие «изгнания» россиян в далеком прошлом из «теплого Рая» на трудно-осваиваемый евразийский северо-восток? Традиционный ответ на этот вопрос достаточно банальный: дело, мол, не столько в климате, вечной мерзлоте и почвах, сколько в социальной и хозяйственной организации российского общества. «Рутинность» данного объяснения с лихвой компенсируется его «железной» логикой: одна организация социума может быть эффективнее другой, одна общественная форма восполняет в каких-то пределах дискомфортность природных условий, другая, напротив, еще более усугубляет их негативные последствия для человека. Вряд ли можно аргументированно оспаривать лимитирующую роль природных особенностей России в ее развитии в рамках существовавших здесь социально-экономических укладов. По сравнению с социумами, обитавшими в более благоприятных естественных условиях, россияне вынуждены были расходовать больше тепловой энергии, конструкционных материалов, физических сил и т. П

Природные ограничения развития регионов

Но представим себе на мгновение синхронное развитие общественных форм в Западной Европе и России. Как в этом случае сказался бы фактор «выстуженного северо-востока» на социально-экономическом развитии государства?

Этот вопрос не праздный. Сегодня становится очевидным, что в условиях действия рыночных механизмов многие овеянные романтикой социалистических новостроек территориально-производственные комплексы и предприятия горнодобывающей промышленности России, возникавшие буквально на «краю света», из-за своей фантастической капиталоемкости, а то и убыточности вряд ли были бы сооружены вообще. Конечно, некоторые из них создавались в ответ на внешнюю угрозу (взять хотя бы Печорский угольный бассейн с колоссальной себестоимостью угля и подлежащий в условиях рынка неизбежной консервации), или вследствие автаркических тенденций развития отечественной экономики и стремления повысить обороноспособность СССР в условиях противостояния Двух «лагерей» (например, Норильский комплекс). Мало продуманные и в высшей степени расточительные способы вовлечения в хозяйственный оборот богатых природных ресурсов Сибири и Дальнего Востока невольно подталкивали страну к

Формированию на российских просторах специфической социально-экологической системы, по всем Принципиальным характеристикам отличной от

той, что параллельно формировалась в условиях Западной и Центральной Европы. (Под социально-экологической системой государства мы понимаем! внутреннюю органическую взаимосвязь социума и базовых способов его существования, включая различные виды деятельности, организационные структуры, системы мотивации, мораль, ценности и т. п.). Чисто гипотетически, походов Ермака и других ратных людей и землепроходцев в Сибирь могло вовсе не быть (скажем, будь Казанское ханство более могущественным!) и в этом случае социально-экологическая система, сформировавшаяся на европейских просторах будущей Российской империи, приобрела бы совершенно иной облик, возможно более соответствующий западному типу. (_в конце концов «могущество России обязано было прирастать» в любом случае, даже в том, если бы Сибирь оказалась не столь щедрой на природные богатства).

Хотя к экономической истории (равно как и к истории вообще) сослагательное наклонение не-приложимо, совершенно очевидно, что в рамках менее обширного, чем бывший СССР, пространства организовать самодостаточный, внутренне стабильный и устойчивый социально-территориальный комплекс было бы легче. Отсутствовала бы физическая разобщенность российского социума, более ярко проявлялись бы какие-то внешние факторы и обстоятельства, которые подталкивали бы его к Природные ограничения развития регионов

интенсивной эволюции. В условиях же обширной российской империи внешние для нее обстоятельства не только никак не толкали сложившуюся столетиями структуру отношений и общения к изменениям, но напротив, всячески способствовали консервации деревенско-общинных отношений, переносу их в города, а во многом даже и в элитарные слои общества. Хотелось бы специально подчеркнуть, что речь ни в коем случае не идет об «антисибирских пристрастиях» и тем более - об отказе в патерналистской помощи коренным народам. Напротив, интенсивное хозяйственное освоение достаточно узкой полосы Южной Сибири (примерно вдоль Транссиба) и далекого Приморья вряд ли привело бы к случившейся деформации социально-экологической системы России. Оно становилось неизбежным (хотя бы для установления своеобразного «геополитического коридора» для связей с Центральной Азией и Тихоокеанским Востоком) и экономически («рыночно») было вполне безубыточным мероприятием. Речь идет о другом -о том, что огромная доля валового внутреннего продукта, столетиями создававшегося в России, «выгорала в костре морозных зим» на необъятных сибирских пространствах, в то время как благоприятные для хозяйствования регионы оставались в запустении.

Природно-детерминистская концепция запаздывания социально-экономического развития России

представляется несерьезной хотя бы потому, что природа Северного Кавказа (особенно Краснодарского, Ставропольского краев и Ростовской области), Центрально-Черноземного района, Средней Волги, Поморья (не говоря уже от «отпавших» Украине, Закавказье, Средней Азии) никогда не мешала соз­данию эффективной экономики, а в их не столь уж многолюдных пределах могла бы разместиться не одна Япония Великобритания, Франция или Швеции.