2.3 Исламская религия как фактор нестабильности в Китае.

Ислам присутствует на территории Китая уже многие века и ассоциируется с западными районами страны. На сегодняшний день мусульман Китая объединяет Китайская исламская ассоциация (Чжунго исыланьцзяо сехуэй), имеющая филиалы в разных провинциях и городах. В ее задачи входят организация жизни мусульманской общины, системы духовного воспитания и образования, паломничества, публикация памятников ислама, развитие связей с зарубежными мусульманами и т.п. Но наряду с «нормальным» исламом в стране активно существует и так называемый «исламский экстремизм», который и представляет, на данный момент, для этой конфессии наибольшую проблему – как в плане развития, так и в плане сосуществования с другими конфессиями. В силу действия этого фактора отношение правительства страны к исламу не то чтобы настороженное, но явно острожное. Для понимания причин формирования такого подхода требуется окунуться в историю освоения Запада китайскими властями с древних времен, но объем информации на эту тему столь велик, что проще ограничиться историческими хрониками последних 15 лет прошлого века.

Здесь, разумеется, все далеко не однозначно. Под знаменем ислама поднимаются силы, борющиеся за национальную независимость, за освобождение той или иной страны от давления иностранных держав, как то случилось, например, в ходе революции в Иране. Однако нельзя забывать о том, что в ходе этой справедливой борьбы порой – как в том же Иране – проявляются едва ли не самые консервативные стороны ислама с его призывами ограничить права женщин, ориентироваться на жесткие нормы шариата. Нельзя забывать и о том, что националистический уклон с опорой на первозданную силу ислама ведет к усилению позиций наиболее реакционных слоев духовенства и соответственно – к ослаблению позиций прогрессивных реформаторов. Правда, в ряде современных стран ислама по‑прежнему идут энергичные преобразования, в том числе и под лозунгами исламского социализма. Некоторые страны ислама, как известно, отдали даже дань так называемому пути «социалистической ориентации». Но все такого рода социалистические эксперименты в конце нашего века, как известно, с треском провалились. И это создало в исламском мире принципиально новую ситуацию, как бы широко раскрывшую двери для рискованных экспериментов фундаменталистов, т. е. активных сторонников возвращения к средневековой чистоте ислама с одновременным решительным отрицанием духовного влияния со стороны «развращенного» Запада. [40,133]

Ни для кого не секрет что так называемая «уйгурская проблема» имеет место, но в ее освещении слишком много эмоций и мифологии. Решить эту задачу без много стороннего подхода, включающего в себя исследования по всему комплексу вопросов исторического, социально-экономического, политологического, институционального и международного аспектов проблемы, практически не возможно. И дело даже не в деликатности и сложности самой проблемы, а прежде всего – в изменении тактики так называемых «сепаратистских организаций» в СУАР КНР, все более склонных от акцентов на права человека в рамках национально освободительного движения переходить к террористическим методам с опорой на фундаменталистские («ваххабитские») экстремистские организации по всему миру. Существенное значение имеет и то обстоятельство, что интересы и позиции факторов международных отношений регионального и глобального уровня различны, фактор этнического и религиозного сепаратизма в северо-западном Китае может не только использоваться ими в собственных целях, но и сознательно провоцироваться, следствием чего может иметь место эффект резонанса, что может не только дестабилизировать обстановку в государствах Центральной Азии, но и, «раскачав» Китай и Россию, привести к глобальной катастрофе.[45,133]

Синьцзян-Уйгурский автономный район имеет территорию 1,6 млн кв. км., население 18,9 млн. человек в том числе около 8 млн уйгуров-мусульман суннитского толка. В 1759 году китайскому императору маньчжурской династии Цзяньлуну удалось остановить в Восточном Туркестане и Джунгарии свое господство, в результате чего значительная честь уйгурского населения была истреблена, а включенной в состав Китая территории было дано китайское название «Синьцзян» - дословно «Новая граница». Неоднократные антикитайские восстания уйгурского народа, у которого в прошлом уже был довольно положительный опыт собственно государственности, что зримо присутствует в его исторической памяти, были жесточайшим образом подавлены как цинскими карателями, так и сменившими их после Синьхайской революции гоминьдановскими властями. 12 ноября 1933 года не без помощи британцев и таджикских басмачей была провозглашена, воспользовавшись тем, что у Нанкинского правительства не доходили руки до Синьцзяна в условиях японской агрессии, первая Тюркская исламская республика. Эта республика во главе с президентом Ходжой Нияхом Хаджи просуществовала недолго, так как вступила в конфликт одновременно с Китаем, СССР и дунганскими повстанцами и с помощью советской авиации и войск, направленныъ сюда по просьбе губернатора Синьцзяна Шэн Шицая, была ликвидирована.[45,158]

В результате крупного вооруженного восстания 1944-1946 годов, так же не без участия СССР, три округа Синьцзяна (Илийский, Тарбагатайский и Алтайский) были очищены от гоминьдановцев и 15 ноября 1944 года здесь было провозглашено создание Восточно-Туркестанской Республики (ВТР) со столицей в городе Кульчже во главе с Алиханом-Тюре, уйгуром по национальности. Очевидцы утверждают что ВТР имела армию, вооруженную совестким оружием и подготовленную московскими инструкторами, и имела всю атрибутику власти: флаг, таможню, валюту и государственную инфраструктуру. Похоже, что таким образом Сталин, не надеясь на силы китайских коммунистов или не доверяя им, создал плацдарм против Чан Кайши, но, как только гоминьдановцы потерпели поражение и бежали на Тайвань, нужда в независимой республике отпала, и Москва резко сменила тактику. Сложности же, возникшие с правительством молодого уйгурского государства, чей глава отказался от добровольной передачи власти и страны под китайское владычество, решили радикальным образов: через несколько недель после выезда уйгурского правительства 27 августа 1949 года в Алма-Ату было объявлено, что оно погибло в авиационной катастрофе. Следующий уйгурский кабинет, безропотно выполнив все указания Кремля, передал страну без боя под власть Центрального народного правительства Мао Цзэдуна.

Все выступления, имеющие место в национальных районах Китая в тот период, имели отчётливую антиханьскую и направленность, различаясь лишь по своей внешнеполитической ориентации, платформе на которой проходило объединение, конечный целям, социальному и национальному составу участников. Характерной особенностью этих выступлений было и то, что объединение разнородных социальных и национальных сил в них происходило на религиозной и этнической, либо антиханьской основах.[45,24]

С приходом к власти КПК контуры национальной политики в Китае резко меняются, хотя её теоретическая основа остаётся прежней – убедить общественное мнение, включая и мировое, в том, что Китай исторический складывался как единое многонациональное государство.

Синьцзян относится к таким регионам, где, не смотря на доминирующее положение одной конфессии, религиозная палитра достаточно разнообразна. Здесь можно встретить приверженцев практически всех мировых и ряда локально-ограниченных религий. Так, ламаистскую форму буддизма исповедуют монголы, тибетцы, а так же некоторая часть сибо, маньчжуров и дауров. Среди последних сохранился так и шаманизм. Что касается верующих китайцев, то среди них встречаются последователи различных религиозных вероучений буддизма, католицизма, даосизма и др. Есть так же незначительное число православных верующих, в основном среди русских. Однако доминирующие позиции занимает ислам, который исповедуют десять этнических групп, проживающих на территории региона. [45,56]

Численность верующих в Синьцзяне достигает 60% населения. Причём среди исповедующих ислам этнических групп удельный вес верующих достигает 80% их общей численности, составляя более 8 млн. человек. Нельзя не отметить и того обстоятельства, что уровень религиозности по этническим группам существенно разнится. Так среди уйгуров верующие составляют 93% от их общей численности, а среди казахов – только 23%. Весьма симптоматичен и тот факт, что большая часть населения, в том числе и молодёжи связывает свои надежды не со светскими, а с духовными ценностями.[41,271]

Существенное значение имеет и достаточно сильное влияние религии на членов партий и низовых кадровых работников. И если в начале – середине 80-х годов это было характерно главным образом для лиц старших возрастов, то сегодня, особенно в округах Южного Синьцзяна данное явление распространено повсеместно. Причём, как показывают материалы обследования этих округов, речь уже не идёт о том, что кадровые работники и члены партии из числа национальных меньшинств «лишь в общей форме следуют заповедям шариата», сегодня они – наиболее влиятельные люди среди верующих, а некоторые из них даже являются имамами.

Наконец, нельзя обойти вниманием и то обстоятельство, что именно ислам начинает достаточно часто использоваться далёкими от веры группировками для достижения политических целей, а совершение ряда террористических актов осуществляется под лозунгами «джихада» и «борьбы за чистоту веры». И даже рассматривая имеющие место в СУАР конфликты как исключительно конфессиональные, тем не менее факт использования в них в том числе и религиозных лозунгов имеет место. И это объясняется особенностями религиозной традицией в Синьцзяне, создавшей благоприятную почву для культивирования идеологии «неоваххабизма».[41,283]

Основная масса синьцзянских мусульман – сунниты ханифийского толка, но встречаются небольшие группы и ханбалитов – ваххабитов. Функционирует так же и ряд суфийских орденов: накшбандийя, кадирийя, каландарийя. Их можно встретить в основном в южных районах СУАР среди уйгуров, узбеков и отчасти – дунган и таджиков. Численность представителей другого направления ислама – шиизма – относительно невелика. Шиитская секста исмаилитов представлена только верующими из числа таджиков и киргизов.[41,270]

После образования Китайской Народной Республики одним из важнейших направлений политики в отношении религии был провозглашён принцип свободы вероисповедания, закрепленный в Конституции КНР 1954г. Однако на практике проведения в жизнь этого принципа значительными извращениями, а большинство политических установок КПК было нацелено на насильственное пресечение всякой религиозной деятельности и повсеместное культивирование атеизма. Эти меры не учитывали ни реальный социально-экономический уровень Китая, ни степень развития сознания широких народных масс, особенно в районах концентрации национальных меньшинств, большинство которых оставалось под сильным влиянием духовенства и религиозных догм. Главным образом это касалось мусульманского населения Китая, для которого ислам являлся не только религией, но и образом жизни.[41,290]

Особую остроту религиозный вопрос приобрёл в годы «культурной революции» с её лозунгом «борьбы с четырьмя старыми» (идеями, культурой, обычаями и привычками), когда закрывались и осквернялись места отправления культа, уничтожалась религиозная литература, подвергались поруганию служители культа. Однако насильственные меры и жестокость не отталкивали, а, напротив, притягивали людей к религии, обещавшей униженным и оскорбленным спокойствие в потустороннем мире и с пониманием воспринимавшей в ряды тех, кто не мог найти справедливости у партийных и государственных органов и проявлял социальную апатию. За годы, прошедшие после победы народно-демократической революции, количество верующих не сократилось, а выросло, и объяснялось это не только приростом населения, а скорее нерешенностью социально-экономических, политических и особенно национальных проблем в китайском обществе.[41,295]

Особого внимания в этом списке заслуживают приверженцы идеологии ваххабизма и «чистого ислама», с деятельностью которых, как правило, и связывают возникновение конфликтных ситуаций на религиозной основе. И в этом есть определенная доля истины. Эти категории верующих менее всего готовы идти на компромисс со светскими властями, и в большей степени нетерпимы к социально-экономическим и политическим порокам переходного общества. И хотя в общей массе верующих, в том числе и мусульман, их численность незначительна (во всяком случае, по официальным данным), влияние, которое они оказывают на политическиую стабильность в регионе весьма существенно.

Иными словами, за последние десятилетия в мире создались определенные объективные условия для оживления ислама в его наиболее жесткой форме. И эти условия стали активно реализовываться усилиями уже упомянутых фундаменталистов, число которых с каждым годом растет, а действия которых – по меньшей мере, в ряде стран, как, например, в Алжире, – принимают все более откровенный экстремистский характер. В том же Алжире регулярно вырезаются бандами целые деревни. Кровь десятков тысяч невинных льется во имя того, чтобы устрашить остальных и заставить их стать на сторону экстремистски настроенных фундаменталистов. Если прибавить к этому те фундаменталистские установки, с которыми идут к власти в современном Афганистане талибы, то общая картина станет еще более тревожной. И далеко не случайно некоторые современные политологи, смотря в недалекое будущее, видят едва ли не основные конфликты следующего века в войне цивилизаций, а более конкретно – в столкновении Запада с миром ислама. И для таких мрачных прогнозов есть достаточно весомые основания.[45,15]

Ислам, пожалуй, наиболее сильная из религий мира. Это объясняется, в частности, тем, что как религиозная доктрина и форма социальной организации он всегда играл на мусульманском Востоке несколько иную роль, нежели, скажем, христианство в Европе. Никогда, даже в пору своего полного господства над людьми, в периоды самых жестоких гонений и разгула инквизиции, христианство не вытесняло полностью светской власти. Ислам же заполонил собой все поры мусульманского общества, определил характер экономических отношений и формы политической администрации, социальную структуру, культуру и быт правоверных. Духовная жизнь в исламских странах не только всегда была под контролем ислама – она просто протекала в рамках ислама, была исламской как, по сути, так и по форме. И хотя мусульманские мыслители свободно оперировали философскими категориями, не имевшими ничего общего с ним, – все равно ислам был тем фундаментом, на котором стояли и от которого отталкивались правоверные. Можно было спорить по поводу неясных мест Корана, оспаривать те или иные суры или хадисы, становиться на точку зрения того или иного мазхаба, той или иной секты, но нельзя было выступить против ислама ни прямо, ни даже косвенно (например, в манере Рабле или Вольтера). Нельзя было не потому, что это кем‑то категорически воспрещалось, что за это сжигали на кострах – как раз костров‑то в исламе никогда и не было. Невозможно было потому, что в условиях абсолютного господства ислама, его всеобщности, интегрально сти выступить против него означало бы выступить против всего того, что есть в жизни и обществе мусульман, т. е. противопоставить себя этому обществу, оказаться как бы вне его, вне закона.[45,56]

Все это стократ усиливало позиции ислама, придавало силу и прочность его культурной традиции, его влиянию на население, причем даже тогда, когда обстановка в мире резко изменялась, жизнь теряла свои привычные устои и новое решительно требовало считаться с собой. Вышесказанное объясняет те формы, в которых протекала трансформация ислама в мусульманском мире. Только в Турции, где антиклерикальные силы возглавили кемалистскую революцию и привели страну к радикальным преобразованиям, оказалось возможным решительным рывком вырваться из объятий ислама – хотя и не полностью. Во всем остальном мусульманском мире, в том числе и в тех странах, где еще недавно охотно говорили об исламском социализме и где действительно осуществляются порой радикальные социальные преобразования, ислам, не будучи решительно отброшен, сумел видоизмениться, трансформироваться, адаптироваться, даже укрепиться. Вписавшись в современную структуру, даже в меру признав авторитет науки, ислам продолжает давить на поступательное развитие общества своими тысячелетними традициями, подчас искусственно ныне реставрируемыми, как это можно видеть на примере некоторых стран, где радикальные и даже революционные перемены чаще всего несут на себе заметный оттенок фундаментализма.

Конечно, современные мусульманские улемы – не чета мутакаллимам тысячелетней давности. Они хорошо образованны, живут в ногу с современностью, не говоря уже о том, что многие из них пользуются всеми благами современной цивилизации, вплоть до телевизоров и автомобилей. Но они по‑прежнему влияют на духовную жизнь страны и играют активную роль в политике. Более того, за последние годы это влияние заметно усилилось, а роль авторитетов ислама в определении политического курса стала еще более активной, как это видно на примере Ирана, Алжира или Афганистана.

Словом, из всех религиозных систем современного мира ислам остается одной из наиболее значительных сил. Сила ислама не в количестве его адептов (число христиан или буддистов в мире вполне сопоставимо с числом мусульман), но, прежде всего, в той идейно‑институциональной структурной слитности вселенской мусульманской общины (уммы), основы которой были заложены еще Мухаммедом. Для ислама в наибольшей степени характерна интегрирующая функция религии, которая предстает здесь в своей наиболее наглядной и действенной форме. Ислам сегодня – в условиях изменившейся политической картины мира с нередко ведущей ролью исламских стран в определении политики и тактики всех развивающихся стран, – имеет объективные условия не только для сохранения в качестве одной из ведущих религиозных систем мира, но и для некоторого усиления своего значения в качестве идейного знамени национальных движений в значительной части земного шара.[45,112]

Рассматривая этносоциальные проблемы Китая, следует тщательно выверять понятийный аппарат анализа и особенно осторожно подходить к использованию категорий, таких как «этнос», «нация», «суверенитет», «самоопределение», «автономия» и т.д., сложившихся на европейской почве и «не работающих» при освещении китайских сюжетов. Так, например, «национализм», ставший одним из ключевых феноменов социологии XXв., во всех известных нам европейских формах верит в уникальность и безусловную ценность своих собственных национальных культур, но далеко не все националистические идеологии базируются на уверенности в культурном превосходстве и универсальной применимости их собственных традиционных ценностей. Такой китайский «национализм», некоторые контуры которого не укладываются даже в то, что характеризует в целом понятие этноцентризм: иррациональные представления о собственной этнической общности как о единственном центре человеческой цивилизации и склонность рассматривать ценности любого другого народа исключительно сквозь призму ценностей своего собственного.[41,25]

Исламизация Запада страны конца 70-х начала 80-х годов сначала не вызвала вопросов у центрального правительства. Тем более, что в тот момент в руководстве страны происходили значимые изменения и, по большому счету, было не досуг. Но последовавшая в конце 80 начале 90-х резкая радикализация ислама, в силу воздействия целой группы внутренних и внешних факторов экономико-политического характера, повлекло за собой усиление сепаратизма и возобновление деятельности сепаратистских организаций различного толка, в частности «Восточный Туркестан» и «Независимый Синьцзян», на территории западных районов. Попытка центрального правительства бороться с радикальным исламом обычными политическими способами привели к взрыву насилия на территории Синьцзян -Уйгурского Автономного Района (СУАР) в виде массовых этнических и религиозных выступлений с погромами и даже захватом городов. Выступления конца 80 - начала 90-х годов были жестоко подавлены силовыми методами, причем в отношении религиозных организаций и деятелей были применены крайние меры подавления. Часть религиозных деятелей была арестована и репрессирована, часть организаций были закрыты и объявлены вне закона. Во избежание повторения таких выступлений в этих районах была выстроена система жесткого контроля и подавления любого проявления экстремизма. В ходе американского вторжения в Афганистан 2001 года, Китай провел армейскую операцию по закрытию границ с Афганистаном и Пакистаном. Это позволило не только решить вопрос предотвращения проникновения террористических групп из Афганистана и Пакистана, подавить сеть местных сепаратистов и усилить силовое присутствие центрального правительства в данном регионе, но и изменить демографическую ситуацию в западных районах, значительно увеличив процент лиц китайской национальности.[23,7]

Под предлогом обеспечения безопасности в полосе проведения блокирования многие районы с компактным проживанием туркменов, таджиков, уйгуров, казахов подверглись частичному расселению или переселению в глубь страны. В результате, концентрация радикально настроенных лиц из этнических групп, исповедующих ислам, была значительно снижена и увеличен процент китайцев за счет военнослужащих вновь прибывших частей и перемещенных из глубины страны лагерей «трудового перевоспитания». Помимо силовых методов управления центральное правительство активно использует и другие методы. В частности, видя в основе усиления радикальных течений ислама в западных районах экономическую отсталость этих регионов, центральное правительство приняло план по развитию западных районов, известный больше как план «На запад» (Go West Plan). [23,13] В рамках этого плана предусматривается развитие инфраструктуры районов, постройку нескольких магистральных железнодорожных и шоссейных линий, которые свяжут эти районы с развитыми в экономическом плане районами Юга и Центра Китая. По мнению правительства, это поможет поднять местную промышленность, активизировать экономическую жизнь западных районов, увеличить процент ханьского населения и, соответственно, укрепить позиции центра. В политическом плане центральное правительство стремится развивать отношения с исламским движением внутри страны и на международной арене в позитивном русле. Примером тому может служить увеличение доли представителей нацменьшинств в представительных органах власти на местах и в центре, расширение сотрудничества с организацией исламских государств и участие Китая в совместных проектах с этой организации на территории страны. Но основной целью всех предпринимаемых усилий центрального правительства, напуганного ростом «исламского» экстремизма как в приграничных странах, так и внутри страны, есть стремление взять ситуацию под жесткий контроль и превратить рост исламского движения в стране в контролируемый и управляемый процесс, не допустить усиления исламского фактора в политической жизни, остановить разрастание и проникновение ислама в центральные и южные районы страны. Поэтому, несмотря на прогнозы мировых организаций о росте приверженцев ислама в мире, правительство Китая в перспективе не будет рассматривать ислам в качестве опорной точки, но будет активно привлекать часть «правильного» ислама к выстраиванию новой составляющей обновленной идеологической системы, особенно, при работе в районах компактного проживания исповедующих ислам.[41,280]

Нынешнюю ситуацию с исламом в Китае можно назвать двойственной. С одной стороны, мусульмане, как и представители других религий, имеют право отправлять свой культ и исполнять все обряды. В высшем партийном руководстве Китая представлены выходцы из мусульманских районов. Государство поощряет их культурную самоидентификацию – естественно, в общекитайских рамках. В то же время среди простых ханьцев отношение к мусульманам – в первую очередь, проживающим в Синьцзян-уйгурском автономном районе – обычно отрицательное.

Китайское исламское общество, созданное в 1953 году, является всекитайской организацией исламских кругов. Оказывать активную помощь народному правительству проведении политики свободы вероисповедования, защищать Родину, призывать исламских деятелей и мусульман различных национальностей активно участвовать в государственном строительстве, развивать дружеские связи и контакты с мусульманами из других стран мира, отстаивать мир во всем мире - такова основная цель этого общества. Общество открыло 9 исламских духовных институтов. [24,85]

Конституция КНР предусматривает, что граждане Китайской Народной Республики имеют свободу вероисповедания, никаким государственным органам, общественным организациям и отдельным лицам не разрешается принуждать граждан исповедовать или не исповедовать какую-либо религию, не разрешается также дискриминировать их за исповедование или не исповедование какой-либо религии. Более того, «Закон КНР о национальной районной автономии», «Закон об образовании». «Кодекс о труде», «Закон об обязательном 9-летнем обучении», «Закон о выборах в Собрания народных представителей», «Закон об организации комитетов сельских жителей» и другие также содержат соответствующие статьи о гарантиях свободы совести граждан и недопустимости дискриминации граждан, исповедующих или не исповедующих религию. Основное содержание осуществляемой китайским правительством политики свободы вероисповедания сводится к следующему: уважение и охрана свободы вероисповедания. В Китае граждане наделены свободой исповедовать, а также не исповедовать религию, имеют право исповедовать ту или иную религию. Приверженцам одной и той же религии предоставляется свобода придерживаться того или иного религиозного направления. Граждане имеют свободу переходить от атеистических убеждений к религиозным воззрениям и, наоборот, от религиозных убеждений к атеистическим. Это значит, что выбор вероисповедания – частное дело гражданина, не допускается принуждение со стороны каких-либо государственных учреждений, общественных организаций и частных лиц. Верующие и неверующие полностью равны, все они пользуются одинаковыми правами и несут одинаковые обязанности, предусмотренные законами. Охрана нормальной религиозной деятельности. Нормальной религиозной деятельностью, проведенной в местах отправления религиозных обрядов и традиционно в домах тех или иных верующих, управляют религиозные организации и верующие сами и на свои средства. Такая религиозная деятельность пользуется законной поддержкой государства, никто не имеет права покушаться на нее. «Положения по управлению местами религиозной деятельности», опубликованные китайским правительством, гласят: право управления местами религиозной деятельности принадлежит тем организациям, в собственности которых находятся эти места; законные права мест религиозной деятельности и нормальная религиозная деятельность охраняются законом; посягательство на законные права мест религиозной деятельности карается привлечением к ответственности на основе закона.[25,77]

Равноправие различных религиозных организаций. Китайское пра-вительство относится ко всем религиям одинаково, не признает привилегии какой-либо религии в стране, ратует за взаимное уважение и мирное со-существование разных религий. Китай придерживается принципа отделения религии от власти и отделения религии от школы. Государственные власти не вмешиваются в дела религиозных организаций, церковь со своей стороны не вмешивается в государственные, административные, судебные и про-светительские дела.

Курс на независимость и самоуправление в религиозных делах. В Китае религиозные дела ведутся соответствующими религиозными общинами, священно служителями и прихожанами. Дела религии и религиозные организации не должны быть подконтрольны зарубежными силами. Китайские религиозные организации с удовлетворением поддерживают дружественные контакты с религиозными организациями других стран, с тем чтобы добиться взаимопонимания и установления дружественных отношений с братьями по вере, такие контакты должны строиться на основе полного равенства и взаимопонимания. В Синьцзяне и Нинся китайским правительством созданы все условия для отправления культов мсульманами. С 80-х гг. более 40 тысяч китайских мусульман совершили паломничество в Мекку. В настоящее время в Синцзяне имеются более 23 тысяч мечетей и 29 тысяч имамов, так что религиозные потребности верующих могут удовлетворять сполна.[26,68]

Исламский мир в настоящее время все активнее позиционирует себя в качестве важнейшего игрока на международной арене. В ХХI веке мы являемся свидетелями его консолидации в силу целого ряда исторических особенностей. Выход на авансцену мировой политики исламского мира, который ранее многие политологи называли «цивилизацией бедных», сегодня приобретает все более зримые очертания.

Примечательно, что даже многие американские и европейские ученые признают, что в последние годы в исламском мире появилась элита, ничем не уступающая, а может быть, даже в чем-то превосходящая западную. Дело в том, что мусульманские деятели, как правило, учились на Западе и хорошо знакомы с основами христианской иных культур. Но в то же время они прекрасно разбираются в том, что связано с исламской цивилизацией. [26,91]

Мы живем в эпоху глобализации, которая ознаменовалась наиболее крупными и стремительными цивилизационными изменениями, которые когда-либо переживало человечество. Цивилизация открыла невиданные возможности для ускоренного научно-технического прогресса, для общения государств и народов, для расширения контактов между людьми, культурными и духовными ценностями. Повседневные тесные контакты мусульман с населением вынуждали их приспосабливаться к местному укладу жизни и перенимать китайскую культуру. Уже через несколько веков, приверженцы ислама повсеместно носили китайское платье, говорили по-китайски, имели китайские имена, строили мечети в китайском стиле и так далее. Однако огромные расхождения между исламскими и китайскими обычаями позволили мусульманам сохранить отчетливое осознание своей обособленности. Мусульманские общины в китайских городах жили замкнутой жизнью, в которой все было подчинено утверждению религиозной и культурной исключительности правоверных. [23,20]

Ещё рано говорить о том, что КНР вышла на путь конструктивного решения национального вопроса, но можно констатировать, что целостная теория национальной проблематики с учётом китайской специфики уже сложилась, разногласиям и дискуссиям китайских аналитиков-политологов 80-гг. положен конец и огромное количество китайских исследователей-этнографов, проделывающих огромною работу по сбору и систематизации эмпирического и аналитического материала, призваны, в конечном счёте, лишь дополнять новыми иллюстрациями и «научно обосновывать» уже состоявшуюся «государственную» точку зрения. В свете развёрнутой США глобальной антитеррористической борьбы пекин сконцентрировался на проблеме национального самоопределения и этнического сепаратизма в Северо-западном Китае, в связи с тем, что здесь имели место случаи использования тактики террора, как средства достижения конкретных политических целей, так и по причине резкого усиления значения региона Центральной Азии.[42,18]

В контексте оживления исламского фундаментализма в новом ключе начала интерпретироваться ситуация в Синьцзянь-Уйгурском автономном районе, когда Пекин объявил сторонников создания так называемого Восточного Туркестана составной частью международного терроризма и религиозного экстремизма, преследуя цель облегчить себе задачи борьбы с уйгурским национализмом. Этой же цели подчинены активация дипломатии КНР в рамках создающегося рамках Шанхайской организации сотрудничества Международного антитеррористического Центра, а так же, параллельно, внесение в уголовный кодекс КНР поправок, ужесточающих наказания за преступления, квалифицируемые как терроризм, сепаратизм и религиозный экстремизм.

В заключение хочется подчеркнуть, что в обстановке бюрократически централизованного антидемократического режима партократии ни национальная государственность, ни федерализация страны по этническому, религиозному или какому то ни было иному признаку ничего не может дать рядовому гражданину, так как каждый из национальных отрядов граждан неминуемо попадает под власть не менее антидемократических местных властей. Поэтому решение национальной проблемы вообще, сепаратизма и религиозного экстремизма, в частности, лежит не только в легитимном закреплении полномочий и положения местной и централизованной бюрократии, а так же социально-экономических и культурных условиях существования отдельных этносов. Прочность КНР как единого многонационального унитарного государства может быть обеспечена лишь в рамках иной парадигмы, охватывающей проблемы формирования полноправного гражданина и гражданского общества, в котором интересы и гражданские права отдельной экономически независимой личности, общечеловеческие ценности превалируют над узкорационалистическими и чиновно-бюрократическими интересами.