1.2. Проблемы проникновения и начального этапа существования ислама в Китае.

Ранее всего сообщества мусульман сформировались в провинции Ляонин, несколько позже в провинциях Цзилин и Хэйлунцзян. На процесс институализации мусульманских общин Северо-восточного Китая значительное влияние оказала социально-экономическая и демографическая политика китайского государства, внешнеполитические события (войны Китая с северо-западными пограничными государствами), миграционные движения, международная торговля.

Во времена монгольской династии Юань, правившей в Китае в 1271–1368 годах, в Китай активно переселялись не только воины, торговцы и проповедники, но также и представители знатных мусульманских семейств. Связано это было с тем, что некоторые монгольские ханы (они же – императоры Китая) исповедовали ислам и активно привлекали своих учителей-мусульман к управлению Китаем. Так, некий Саид Аджаль Шамс-ад-дин стал даже наместником в провинции Юньнань, а потомки его были правителями этой важной территории. Влияние мусульман в Китае в то время было так сильно, что внук Саида Аджаля Шамс-ад-дина даже обратился к императору с просьбой, чтобы потомки его рода получили такой же статус, как потомки Конфуция.

По китайским понятиям, это было необыкновенно смело. Дело в том, что род Конфуция к тому времени был самым знатным, богатым и почитаемым в Поднебесной. Потомки Конфуция ссужали деньгами императоров. В каком-то смысле наследники Конфуция стояли выше, чем даже род императора, потому что одна династия сменяла другую, не говоря уже о том, что любого императора можно было свергнуть. Но «свергнуть» Конфуция, а, значит, его род, не мог никто: к тому времени учитель Кун в глазах простых китайцев стал уже божеством, и его храмы стояли по всему Китаю. Так что требование мусульман с точки зрения китайцев выглядело, мягко говоря, нахально. Когда монгольскую династию Юань сменила династия Мин, а позже – Цин, многие прежние привилегии мусульман были забыты. Последователям ислама пришлось даже идти на разные ухищрения, чтобы доказывать свою преданность и лояльность правящей императорской династии. Тем не менее, был пункт, в отношении которого мусульмане проявляли завидную неуступчивость. Они не желали совершать коутоу, то есть простираться ниц перед вышестоящими. Такое, по их мнению, возможно было только по отношению к Аллаху.

Китайско‑конфуцианская традиция‑цивилизация, основанная на безразличии к религии как таковой с ее верой, богами, мистикой и метафизикой (даосизм и буддизм при всей их социально‑идейной значимости играли все же второстепенную роль), характеризуется необычайно строгим акцентом на социальную этику и административно регламентированное поведение. Это вполне компенсировало слабость собственно религиозной основы и обеспечивало как стабильность догматическо‑конформистской структуры, так и абсолютное господство социально‑политической нормы над индивидуальной волей. Всемогущество политической администрации, опиравшейся на строгий социальный порядок и беспрекословное повиновение подданных, всегда было в Китае направлено на упрочение престижа централизованной власти и детально разработанного правопорядка, под давлением которого все частные интересы и тем более индивидуальные притязания отступали на задний план.[2,177]

Генеральная установка всей дальневосточной традиции –высшая ценность оптимально организованного социального бытия, фундаментом которого являются как постоянное самоусовершенствование человека, прежде всего призванного руководить обществом и государством мудреца, так и неустанное стремление всего социума во главе с общепризнанными его лидерами‑мудрецами к достижению высшей внутренней гармонии. Отсюда постоянная ориентация на всестороннее культивирование этики (конфуцианские добродетели), на этически детерминированное знание и умение реализовывать его на практике, наконец, на строго формализованные и подчиненные принципу патернализма взаимоотношения между людьми (мудрые старшие заботятся о благе неразумных младших, которые беспрекословно подчиняются их воле и почитают их мудрость).

Китайско‑конфуцианская традиция осуждала тенденцию к стяжательству и материальной выгоде в ущерб высокой морали и долгу. Социальная активность индивида умело направлялась в престижное русло воспроизводства конфуцианских принципов жизни, успешное овладение которыми гарантировало авторитет, власть и процветание. Эта ориентация, опиравшаяся на предельное напряжение способностей, старание и повседневный тяжелый труд (для свободного владения иероглификой все эти качества были обязательны), в принципе оказывалась оптимальной основой для воспитания творческой активности, энергии и даже предприимчивости, т. е. тех самых качеств, которые столь нужны для частного предпринимателя. Высоко ценившаяся в Китае культура труда – как физического, так и умственного, – равно как и культ знаний и способностей, постоянного самоусовершенствования и соревновательности, могли бы при других обстоятельствах сыграть свою роль в развитии страны. Косвенно об этом свидетельствуют процветание и экономические успехи так называемых хуацяо (тех китайских эмигрантов, которые издавна селились во многих странах, прежде всего в Юго‑Восточной Азии, и кое‑где, как, например, в Сингапуре, в наши дни составляют этническое большинство) и, если сделать некоторые оговорки, судьба Японии, дочерней по отношению к китайской культуре, в том числе и конфуцианству. Но в самом Китае жесткость уже охарактеризованной имперской структуры ограничивала просторы для реализации экономических способностей и возможностей, оставляя открытым и высокопрестижным лишь путь к социально‑политической активности в строгих рамках стабильной и тысячелетиями апробированной системы.[2,193]

Проблема социального равенства, социальной справедливости всегда была в, центре внимания конфуцианства, решавшего эту нелегкую задачу прежде всего с помощью генерального принципа равных возможностей, провозглашенного еще самим Конфуцием.

В основе его лежал неоспоримый в Китае идеал меритократии: система открывала путь наверх практически перед каждым, кто наиболее глубоко овладевал мудростью конфуцианства и мог лучше других доказать свое умение реализовывать эту мудрость в интересах системы. Однако при всем том конфуцианская структура не игнорировала отставших и непреуспевших: она гарантировала каждому достаточный минимум социальных благ при условии строгого соблюдения признанной этической нормы, сохранения порядка, беспрекословного повиновения авторитету старших. В задачу власти входило создание условий для обеспечения оптимального существования всех. Неумение справиться с этой задачей, ставившее обычно под угрозу само существование структуры (кризис, крестьянские восстания и т. п.), считалось достаточным основанием для свержения администрации и замены ее новой, которая опять‑таки будет ревностно стоять на страже незыблемости структуры.[2,189]

Хотя в плане этической и религиозно‑доктринальной (мистика и метафизика даосов и буддистов и даже конфуцианский культ Неба) нормы Китай был близок Индии и в этом смысле составлял с ней единую метатрадицию, незнакомую с монотеизмом и некоторыми другими идейными конструкциями ближневосточно‑средиземноморского региона, в ряде других весьма важных для его характеристики отношений он явственно обнаруживает определенное сходство с исламской структурой. Прежде всего это организованность и дисциплинированность социума, сила централизованной администрации, всесилие государства. Правда, здесь есть и различия.[2,143]

Китайский социум заметно отличен от исламского. Он основан не на вере и покорности, а, скорее, на принципах осознанного долга, восходящего к консенсусу во всем том, что касается этики, нормы, представлений о социальной гармонии, о роли мудрых старших и идентифицируемой с ними администрации, в конечном счете и государства, империи. Как и в исламе, сфера чувств в конфуцианской традиции ограничена и сознательно направлена в сторону преданности системе, мудрости старших, постижения знаний и т. п., так что на долю неформальных связей, особенно между мужчиной и женщиной, обычно оставалось не слишком много. Но существенно то, что культивируемые чувства не имели ничего общего ни с сильными страстями, ни с исступленными радениями, ни с нерассуждающим фатализмом и тем более фанатизмом. Это были хорошо организованные, строго контролируемые (в первую очередь контролируемые изнутри, самообуздываемые) и в нужной форме направленные, общепризнанные для каждого случая эмоции этически грамотного и социально дисциплинированного индивида.

Традиционный китайский социум не принижал индивида в той степени, как это было характерно для ислама, где царил произвол власть имущих (пусть даже и несколько ограниченный шариатом и адатом) и где «поголовное рабство» представляло обычную норму взаимоотношений, а главным средством сделать карьеру оказывались сила и удачный случай. В Китае, где место наверху достигалось за счет способностей, труда и знаний, положение индивида было в социальном смысле более надежным: потенциально каждый мог рассчитывать на лучшее и каждому вполне искренне желали «три много» – много лет, богатства и сыновей. Нерелигиозная же ориентация всей жизни и деятельности индивида способствовала тому, что человек ценил жизнь и стремился достичь в ней как можно больше – фактор весьма важный при сопоставлении китайской традиции с исламской или индуистско‑буддийской. [3,122]

Начиная с эпохи Юань мусульман в Китае называли «хуэй». Это слово применялось ко всем мусульманам вообще, независимо от их происхождения: уйгурам, арабам, узбекам, татарам. Позже, уже в середине XX века, этим словом официально стали называть «окитаившихся» мусульман и их потомков от смешанных браков, которые используют китайский язык в качестве родного.

По этой причине ислам в народе обычно зовут хуэй-цзяо, «учение хуэй», хотя сами мусульмане исторически предпочитали термин циньчжэнь-цзяо («чистая подлинная вера»). Встречаются также термины «исылань», «мусылинь» (исламский, мусульманский). [3,114]

Тут надо сказать, что веротерпимость в Китае имеет очень давние и глубокие корни. Правда, еще задолго до появления мусульман, сань-цзяо (три учения - буддизм, даосизм, конфуцианство) соперничали между собой. Однако в глазах подавляющего большинства китайцев между религиями никогда не было непреодолимой пропасти. До сих пор существует поговорка, что китаец рождается как даос, живет как конфуцианец и умирает как буддист.

Один и тот же китаец совершенно спокойно ставит свечи как в даосских кумирнях, так и в буддийских храмах, а некоторые совмещают это еще и с верой в Христа. Это неудивительно, если учесть, что практически все культы, в том числе и иноземные, чтобы объяснить суть своего учения, вынуждены были прибегать к категориям традиционной китайской философии, таких как дао, дэ, инь-ян, небо и так далее. Так, например, Христос в китайской традиции обычно зовется Тянь Ван, Небесный князь. Но ведь каждый китаец знает, что небесный князь не один, их какое-то количество. Отсюда у простого китайца возникает ощущение включенности каждой новой религии в привычный китайский контекст, все они приобретают легкий привкус многобожия.

Учитывая, что, например, в католических храмах служат этнические китайцы, а католицизм в Китае «независим» и папе Римскому не подчиняется, понятно, что объяснять принципиальную разницу между, например, буддизмом и христианством, в общем-то, некому.

Мусульманам также не удалось полностью избежать употребления китайских терминов для объяснения своей религии. Чтобы быть понятными китайцам, они говорили о сходстве своих постулатов с конфуцианскими. Но дело было в том, что мусульманам не обязательно было во что бы то ни стало обращать в свою веру этнических китайцев - ханьцев. В силу исторических причин на территории Китая в разное время оказалось какое-то количество народностей, которые исторически исповедовали ислам. Это и был их, так сказать, круг влияния.

Поэтому в главном китайские мусульмане стояли на своем. Так, например, рая заслуживал не просто добродетельный и честный человек, а лишь подлинно правоверный. Все остальные должны были отправиться прямиком в ад.

Довольно жесткая позиция мусульман в Китае, ощущение ими собственного превосходства, а также этническая чужеродность привели к ярко выраженному их отчуждению от ханьского большинства. На это наложились некоторые запреты, казавшиеся китайцам странными: например, строжайший запрет на алкоголь, свинину, некоторые развлечения, некоторые виды изобразительного искусства. [3,122]

Это довольно сильно расходилось с традиционными представлениями китайцев. Так, если в Китае речь идет о мясе, это, в первую очередь, свинина. Если говорить о выпивке, к ней в Китае тоже всегда относились с большим пиететом, она чрезвычайно поэтизировалась: искусству и умению пить посвящено огромное количество картин и стихов. Кроме того, и сейчас, и раньше жизнь китайца делится на работу (лаодун или гунцзо) и развлечения (варвар). Если ты, не будучи монахом, отказываешься от мяса, выпивки, развлечений, от искусства, то есть от главных составляющих человеческой жизни, - то в глазах китайцев ты выглядишь, в лучшем случае, подозрительно, а в худшем, - дикарем, недостойным звания человека. Китайцы традиционно пренебрежительно относятся к чужакам, а уж если ты сильно отличаешься от них, да еще и держишься за эти отличия – получи по полной программе.

Были и другие основания для конфликтов. В конфуцианском Китае немногие считали профессию торговца уважаемой. У мусульман на этот счет предрассудков не было, торговцами они становились легко, были энергичны и изворотливы, быстро богатели. Конечно, коренным народностям, в первую очередь ханьцам, это не очень нравилось. Они отвечали мусульманам коронным китайским оружием – презирали их до глубины души. Самый бедный ханец полагал себя выше богатого и знатного мусульманина и не стеснялся это демонстрировать. Сам император Тунчжи говорил, что ханьцы презирают хуэй только за то, что они - хуэй. Мусульман это задевало и обижало. Чтобы отстоять свою социальную значимость, они провоцировали ханьцев на конфликты и даже драки, то есть, по мнению ханьцев, наглели без всяких к тому оснований.[4,86]

В результате ханьцы стали воспринимать мусульман как варваров самого низшего разряда. Их считали дикими, жадными, злобными, агрессивными, неспособными воспринимать подлинную, то есть китайскую, культуру и готовыми на все для достижения цели.

При этом правящая маньчжурская династия дополнительно стравливала ханьцев и хуэй, чтобы, ослабленные взаимными столкновениями, они не обращали свой гнев на императорскую власть.

Таким образом, положение мусульман в «старом» Китае было довольно непростым. Достаточно сказать, что первое издание Корана на арабском языке вышло в 1862 году. Осуществила его администрация султаната Пинъаньго. Этот султанат на короткое время возник в провинции Юньнань, где было много мусульман и где в это время произошло восстание против империи Цин. Потом султанат уничтожили, а Юньнань вернули под управление императора.[4,98]

А первое издание Корана на китайском языке вышло в свет в 1927 году, то есть через шестнадцать лет после свержения империи Цин. Конечно, тексты Корана ходили в Китае и до этого, но они были рукописными или «самиздатовскими».

Неудивительно, что во второй половине XIX века произошла целая череда восстаний, поднятых мусульманами против императорской власти. Все они были жестоко подавлены. Но «старый» Китай доживал уже последние десятилетия.[5,122]

Без учета роли и влияния мусульман Центральной Азии и Персидского залива будет неполным освещение культурных и торговых, на суше и на море, контактов монголов и китайцев с другими народами, поскольку посредниками на сухопутных трассах Великого Шелкового пути между цивилизациями Ближнего и Дальнего Востока были таджики, а на море - персы и арабы. После распада единой империи монголов в 1260 году и начала войн между Юаньской державой и Улусом Чагатаидов - государством монголов в Средней Азии, Великий Шелковый путь приходит в упадок и торговля смещается на морские пути. В городах южного Китая - Гуанчжоу, Цюаньчжоу, Ханчжоу, еще до прихода монголов, на территории китайской империи Сун процветали колонии мусульман, в основном арабов и персов, существовали «иностранные кварталы», где постоянно жили иностранцы. По большей части это были мусульмане, выходцы из стран Персидского залива. С XII века. заграничная торговля Китая находилась в руках арабских и персидских купцов, и они на судах китайской конструкции, построенных в Китае, совершали дальние плавания вплоть до Красного моря, и может быть, до берегов Восточной Африки.[3,144]

Представляется, что при изучении сведений китайских и мусульманских, то есть персо-арабоязычных источников, о контактах китайцев и монголов со странами бассейнов Тихого и Индийского океанов следует отметить следую­щее. Когда персидские и арабские источники говорят о «китайских купцах», «купцах из Китая» или «китайских кораблях», «судах из Китая», часто име­ют в виду не самих китайцев, а мусульман Ближнего и Среднего Востока, проживающих в Китае.[6,12]

Монголы во многом обязаны мусульманам своей победой над империей Сун. Особенно заметную роль в этом сыграл переход на их сторону началь­ника китайской таможни в Цюаньчжоу, владельца сотен кораблей Пу Шоугэ-на, который был персом или арабом по происхождению. Китайская фамилия Пу, по-видимому, обязана своим происхождением арабскому элементу имени Абу. Из китайских источников известно, что дед Пу Шоугэна приехал в Китай из Тямпы и был самым богатым человеком в южных провинциях Китая Гуандуне и Гуанси. Он был начальником таможенного управления и ведал всеми делами иностранной торговли, но, китайский источник 1214 году, «вскоре потерпел крах». Пу Кайцзун, отец Пу Шоугэна переехал из Гуанчжоу в Цюаньчжоу, крупнейший порт, куда зах дили все иноземные суда. Уже с 40-х гг. XIII в. Пу Шоугэн управлял все торговлей сунского Китая со странами южных морей и, невзирая на сво должность, вел частным образом морскую торговлю с другими странам Его зять Фолянь, тоже перс или араб, судя по имени, был одни из богатейших купцов в Китае и владел 80 мореходными судами. Из-за призвола, чинимого членами императорской семьи династии Сун в отношени иностранных купцов, проживающих в Цюаньчжоу, а также в связи с тем, чт армия Сун решила реквизировать корабли и имущество самого Пу Шоугэш он перешел на сторону монголов со своими кораблями и обеспечил побе ду монголов над китайцами на море, способствуя падению империи Сун. Вплоть до 80-х годах, теперь уже при монгольском владычестве, Пу Шоугэн ведал заморской торговлей со странами бассейнов Тихого и Индийского океанов. Занимался он и кораблестроением, когда при подготовке монгольского вторжения в Японию, на верфях в Цюаньчжоу под его руководством было построено 50 крупных боевых кораблей.[8,45]

Традиция мореплавания, которую в Китае при монголах в определенной степени олицетворяли мусульмане, не исчезла с воцарением национальной китайской династии Мин. Именно к эпохе Мин относятся наиболее значительные морские экспедиции китайского флота за всю историю Китая, достигшие островов Суматры, Явы, Цейлона, берегов Вьетнама, Индии, Персидского залива, Красного моря и даже Африки. Всего было семь экспедиций, в которых приняли участие десятки тысяч моряков и от 40 до 60 больших кораблей в каждую экспедицию, не считая мелких вспомогательных судов. И символично, что возглавлял их уроженец Юньнани и сын мусульманина адмирал Чжэн Хэ. [1,132]

Говоря о культурном влиянии мусульман при дворе монгольских правителей Китая, следует отметить, что свидетельством этого является принятие некоторыми членами правящей династии Чингизидов ислама, например, уже упоминавшимся ханом Анандой, правителем юаньской области Тангут на северо-западе Китая. Ананда был сыном хана Мангала, у которого часто умирали дети, и поэтому воспитание сына Ананды «поручили одному туркестанскому мусульманину по имени Мехтар Хасан Ахтачи. Жена этого человека по имени Зулейха выкормила его грудью, поэтому мусульманская вера укрепилась в его сердце и была непоколебима...» Так Ананда стал ярым приверженцем ислама, подражателем известных - Газан-хана, монгольского правителя Ирана, и Берке-хана, повелителя Золотой Орды, потомков Чингисхана. Придя в 1279 году к власти в области Тангут, Ананда, прежде всего, «большую часть 150 тысячного войска монголов, которые от него зависят обратил в мусульманство». На него последовал донос Хубилай-хану, и Ананду на первый раз спасло лишь то, что его преданность и его войска были нужны владыке Китая в борьбе за сохранение престола. И Хубилай-хан по совету своей жены Кокечин-хатун освободил Ананду, взятого под арест, решив не обращать внимания на то, что «все то войско и население области Тангут - мусульмане, и упорствуют в этом», предоставив Ананде возможность «самому разбираться в своей вере».[5,204]

Преемник Хубилай-хана император Тимур благосклонно относился к ис­ламу и при нем Ананда «много радел о своей вере». Как писал Рашид-ад-Дин: «Из положения Ананды и его войска можно сделать вывод, что в ближайшее время дело ислама в тех областях достигнет совершенства, и, по изречению Корана, «они войдут толпами в веру Аллаха» и станут «правоверными и еди-нобожниками-мусульманами и их дети, и внуки».

Рашид-ад-Дин не ошибся: хотя Ананда в 1307 году «был пожалован смертью» за попытку захватить юаньский трон, дело его не пропало - дети и внуки тех, кто населял область Тангут - китайцев, тангутов, монголов, тюрок, тибетцев, таджиков, персов, арабов уже в XIV в. слились в единую группу мусульман, жителей Юаньской империи, говоривших в основном по-китайски. При воцарении китайской династии Мин эта группа было полностью китаизирована в языковом отношении и составила, в конечном итоге, основу китайских мусульман северо-запада Китая, частью которых явились современные хуэй, известные в Центральной Азии как дунгане. По происхождению это смесь ряда этносов. Следовательно, именно с юаньского времени, во многом благодаря деятельности Ананды, своеобразного «прародителя» хуэй и дунган, берет начало формирование этой этнорелигиозной группы китайских мусульман, считающих себя и поныне отличным от китайцев этносом, что признается официально современным китайским государством, предоставившим им национально-территориальную автономию в рамках КНР - Нинся-Хуэйский автономный район. В этногенезе хуэй и дунган проявилось культурное влияние как китайцев и монголов, так и мусульман из Средней и Западной Азии - таджиков, арабов, персов. Весома была и тангутская струя, народа близкого по языку тибетцам и сошедшего с исторической арены, после того как его государство и самобытная цивилизация были сметены нашествием Чингисхана. Народные предания дунган относят начало своей истории к монгольской эпохе.[5,158]

Кроме того, ознакомление с жизнью народов «стран южных морей» в результате морских экспедиций в эпоху Юань «китайских кораблей» арабскго персидских купцов и мореплавателей, а в эпоху Мин адмирала Чжэн Хэ, где это время происходило укрепление позиций ислама, особенно в Индии и Юг Восточной Азии, способствовало процессу проникновения мусульманства Китай с юга и синтезу ислама с китайской культурой, что нашло свое отражение в формировании китайских мусульман-хуэй юга и юго-запада, основу которых, вероятно, составили потомки арабо-китайских и персидско-китайски браков. Одна из легенд, бытующих и поныне среди хуэй и дунган, относит и появление как следствие браков арабов, живших в Китае, и женатых на китаянках, хотя и проецирует эти события на еще более ранние времена.

Образование хуэй и дунган представляет собой уникальный в историі пример формирования этнической общности благодаря воздействию, прежде всего, религиозного фактора, в данном конкретном случае - ислама.

Таким образом, с конца XIII века мусульмане составляли значительную части населения северо-запада Китая, крупные мусульманские общины появились на равнине Хуанхэ, на юго-западе, в Юньнани и других районах. Во главе каждой мусульманской общины стоял религиозный лидер - шейх-уль-ислам, он же «хуэй-хуэй тайши» по-китайски. О наличии мусульман в городах северного Китая - Ганьчжоу и Сучжоу сообщает венецианский путешественник Марко Поло. Тогда же, в период Юань, вошло в обиход традиционное наименование китайских мусульман - хуэй-хуэй или хуэйхэ, а среди самих хуэй и дунган - «ло-хуэй-хуэй» - почтенные мусульмане.[2,141]

Немалый след в познании мусульманами - выходцами из Центральной и Западной Азии и даже северной Африки - монгольского мира XIV веке, особенно Китая, а также других стран Азии и Африки, оставил прославленный путешественник Ибн-Баттута, представитель арабской ветви исламской цивилизации. Он был родом из Марокко, из города Танжера, бербером по происхождению. Ибн-Баттута по праву считается одним из величайших путешественников в истории. Его путешествие в Китай приходится на 1345-1346 годах Сведения Ибн-Баттуты о Китае, являющиеся результатом его непосредственных наблюдений за жизнью, бытом и обычаями страны, не вызывают сомнений и отличаются живостью, правдивостью изложения. Ибн-Баттута часто сравнивает явления, присущие Китаю и другим странам, с жизнью своей родины - Марокко. Он описывает высокое мастерство китайских художников, употребление бумажных денег в империи Юань, производство каменного угля, юаньские законы, учитывающие интересы иностранных куп­цов, посвящает немало рассказов животному и растительному миру Китая.

Очень интересны свидетельства Ибн-Баттуты и о мусульманских общинах в столице империи Ханбалыке, в южных портовых городах юаньского Китая - Гуанчжоу, Ханчжоу, Цюаньчжоу. Ибн-Баттута подтверждает данные китайских источников о наличии многолюдных колоний персидских купцов в южных городах Китая в более позднее время при Юань. В пользу этого говорит и то, что в Цюаньчжоу находилась самая древняя и красивая мечеть в Китае. Вплоть до 1328 году в Ханбалыке существовала должность кади - религиозного судьи в мусульманской общине, который решал как религиозные, так и семейные, наследственные, правовые вопросы, что является свидетельством существова­ния в юаньской столице мусульманской общины. Об этом свидетельствует и посещение Ибн-Баттутой Цюаньчжоу, Ханчжоу, Ханбалыка, где мусульманские общины оказали ему радушный прием. Осенью 1346 году он покинул Китай, спустившись из Ханбалыка по Великому каналу в порт Цюаньчжоу.

Итак, записки Ибн-Баттуты представляют собой важную веху истории от­крытия монгольского и китайского миров исламской цивилизацией первой половины XIV веке, являются ценными источниками как по истории Китая, стран и народов Центральной Азии, Индии, Юго-Восточной Азии, Египта, так и их межцивилизационных связей с исламским миром. Никто из совре­менников Ибн-Баттуты не сообщил мусульманам разных стран столько под­робных и точных сведений о Китае в эпоху монгольского владычества.

Таким образом, приверженцы Аллаха - выходцы из разных стран и их потомки - следовали заветам пророка Мухаммеда, который, как утверждают, говорил: «За знаниями не ленитесь даже идти в Китай, так как овладение знаниями обязательно для мусульман». «Будьте учеными, или же учащимися, или же слушателями, любящими ученость. Если не будете принадлежать к перечисленным, то погибнете».

В этой связи так называемые «мусульманские» - арабский и особенно пер­сидский (фарси) языки, были важными передатчиками знаний и культурных ценностей, при посредничестве которых осуществлялись контакты, взаимопроникновение и взаимообогащение китайской, исламской и монгольской цивилизаций. Никогда еще, ни раньше, ни в последующие времена истории Китая, «мусульманские» языки и мусульмане не играли такой заметной роли в государственной, научной и культурной жизни этой страны, как это было в эпоху Юань при власти монголов, что способствовало возникновению такого феномена как симбиозная юаньская культура, неотъемлемой частью которой является и мусульманский компонент, олицетворяющий своего рода Ренесанс ирано-арабской мусульманской культуры в Китае в эпоху монгольского владычества.[5,210]

Процесс институтализации ислама в Северо-Восточных провинциях Китая охватывал продолжительный период времени: с середины XVII века до начала XX века. Результатом этого процесса стало образование в регионе устойчивых форм религиозной организации (общины) мусульман и складывание основных моделей их деятельности (культовой и внекультовой). Ранее всего сообщества мусульман сформировались в провинции Ляонин, несколько позже в провинциях Цзилин и Хэйлунцзян. На процесс институтализации мусульманских общин Северо-восточного Китая значительное влияние оказала социально-экономическая и демографическая политика китайского государства, внешнеполитические события (войны Китая с северо-западными пограничными государствами), миграционные движения, международная торговля.

Установление республиканского режима открыло новую веху в истории ислама и мусульман Китая. Национальная и религиозная политика Гоминдана была непоследовательной и противоречивой. Несмотря на то, что Конституция Китая декларировала религиозное и национальное равноправие, в действительности часть мусульманского населения Китая по-прежнему подвергалась религиозным ограничениям и этнической дискриминации. Однако политические коллизии не остановили развития ислама на Северо-востоке Китая. В провинциях Хэйлунцзян, Цзилин, Ляонин увеличивается численность мусульман, возводятся новые мечети, открываются новые религиозные школы, формируется духовенство. В рассматриваемый период времени наблюдается рост религиозного самосознания, социальной и политической активности китайских мусульман. Данное обстоятельство нашло свое отражение в деятельности многочисленных религиозных, общественных, научных, литературных союзов и организаций китайских мусульман.

Несмотря на то обстоятельство, что политика гоминьдановского правительства в отношении национальных и религиозных меньшинств осложняла свободное развитие и функционирование исламских общин в Китае, последние укрепили свой экономический, социальный, политический и культурный статус. Деятельность многочисленных общественных, культурных и научных организаций китайских мусульман в значительной степени усилила влияние ислама на все сферы социо-культурной жизни страны.

В годы японской оккупации (1931-1945) положение китайских мусульман Северо-Восточного Китая значительно ухудшилось. В условиях тотального социального, экономического, религиозного и военного давления, осуществляемого японскими захватчиками, часть мусульман пошла на компромисс с новыми властями и принимала участие в антикитайской деятельности марионеточных правительств, про-японских конфессиональных и национальных организаций и ассоциаций. Однако большинство мусульман Северо-востока Китая не поддержали японских агрессоров и выступили против них и совместно со своими согражданами не мусульманами сыграли видную роль в освобождении своей родины. [5,140]

Приход Коммунистической партии к власти и провозглашение Китайской Народной Республики благоприятно отразились на положении китайских мусульман. Мусульмане обрели полноту гражданских и политических прав. Серьезное значение в деле сохранения и дальнейшего развития ислама имело создание в 50-е годы XX столетия национальных автономий. В целом, национальная и религиозная политика КНР 50-х годов XX века способствовала количественному и качественному росту мусульманских сообществ. «Культурная революция» дестабилизировала социальную обстановку в стране, обострила религиозные и национальные отношения. Мусульмане, как и представители других религиозных конфессий Китая, были лишены свободы вероисповедания и возможности соблюдать свои этнокультурные традиции и обычаи. Были упразднены общественные и культурные организации мусульман закрыты мечети, учебные заведения, исламские газеты и журналы.[5,149]

Социально-экономические и политические преобразования, осущест-вленные правительством КНР в конце 70-х - 80-х годах XX столетия, положительно отразились на развитии исламских общин в Китае в целом, и в Северо-восточном регионе в частности. Благодаря активной государственной поддержке мусульмане преодолели негативные последствия культурной революции и в значительной степени упрочили свою собственную религиозную и социальную инфраструктуру. В новых политических условиях мусульмане в полной мере смогли реализовать свой религиозный, общественный и экономический потенциал. В настоящее время исламская община оказывает заметное влияния на этноконфессиональные, культурные, общественные и экономические отношения Северо-восточного региона Китая. Сообщества китайских мусульман крайне неоднородны по своему этническому составу. В настоящее время, по официальным данным ислам исповедуют представители десяти этнических групп КНР: китайцы (ханьцы), уйгуры, казахи, салары, таджики, дунсяне, баоань, татары, узбеки, киргизы. В мусульманских общинах Северо-востока страны преобладающие позиции занимают китайские мусульмане группы хуэй. Анализ материалов этнической истории и данных научной литературы позволяет сделать вывод о том, что хуэй не являются самостоятельным этносом или национальностью, а представляют собой отдельную этноконфессиональную общность китайского народа. Существование данной этноконфессиональной группы является свидетельством глубокого укоренения ислама в Китае.

«Культурная революция» дестабилизировала социальную обстановку в стране, обострила религиозные и национальные отношения. Мусульмане, как и представители других религиозных конфессий Китая, были лишены свободы вероисповедания и возможности соблюдать свои этнокультурные традиции и обычаи. Были упразднены общественные и культурные организации мусульман, закрыты мечети, учебные заведения, исламские газеты и журналы.[8,130]

В Китае ислам прошел сложный путь адаптации к китайской цивилизации. Укоренение распространения ислама сопровождалось частичной трансформацией его языковых и культовых традиций, социально-политических идей и правовых норм. Уникальный характер китайскому исламу придает, во-первых, тесная взаимосвязь с традиционными религиями Китая (буддизмом, даосизмом, конфуцианством) и народными верованиями китайского населения. Китайский ислам вобрал в себя многие специфические черты традиционной религиозной культуры Китая, которая отразилась в религиозном сознании и религиозной деятельности китайских мусульман. Во-вторых, своеобразие китайского ислама определяется его конфессиональной неоднородностью. В Китае распространены все три основных течения ислама — суннизм, шиизм и суфизм. Глубина трансформаций не затронула, однако, фундаментальных оснований ислама как вероучительной, религиозно-философской системы и специфического образа жизни. [1,188]

Укоренение распространения ислама в Китае свидетельствует о том, что китайская цивилизация, обладая, с одной стороны, мощным потенциалом влияния на инокультурные духовные формации, с другой стороны, все же достаточно проницаема для инкорпорирования в ее состав инокультурных систем, регулирующих мировоззрение и образ жизни населения Китая.