4.25.Фактическое открытие природы в эпистемологии Возрождения.

Означает исторически значимый антиинтеллектуальный переворот в европейской стратегии познания, потому что природа как фактически данное предстала как внекультурная внезнаковая реальность, которая не нуждается в мыслительных актахчеловека, хотя сам по себе факт это высказывание эмпирическое тем не менее это высказывание обозначает событие существование которого орпеделяется внеличностными и внеинтеллектуальными структурами.

Понятие природы принадлежит кругу тех предельно общих понятий, по поводу которых можно повторить слова св. Августина, сказанные им о времени: «итак, что же такое время? Когда никто не требует от меня ответа, знаю, когда же меня спрашивают и я хочу объяснить, не знаю»

В наиболее широком смысле природа определяется как «совокупность всего сущего», «все сущее, весь мир в многообразии его форм». С этим определением вряд ли совместно другое, не менее существенное: «принцип, понимаемый как производящее начало развития некоего сущего, реализующий в нем определённый тип»

Важнее однако что интегральное понятие природы, имеющее вполне реальное основание только в культуре Нового времени, явно противоречит тем устойчивым оппозициям, в которые мы привыкли ставить природу: человек и природа, искусственное и естественное, культура и природа, история и природа, техника и природа и др.

Заметим эту парадоксальную двойственность природы – тотальное противостояние человеку и не менее тотальный монизм, так что всю человеческую историю можно понять, по известному выражению К. Маркса, как «становление природы человеком».

Смысл этого события, открытия природы, возможно, выразится яснее, если мы перейдем от содержательного плана, от учений de Natura rerum , к плану формальному, иначе говоря, к тому, что, имея в виду «книгу Природы», допустимо назвать ее синтакси- сом и морфологией 49 .

Природа, формально говоря, есть категория, т. е. правило обособления некоего рода вещей, принцип связи однородного и отли- чения от инородного. Характер того ряда или системы, в которых мы обнаруживаем «природную» вещь, многое нам откроет.

Мы легко вообразим психологическое потрясение, когда про- фессор Болонского университета Пьетро Помпонацци в лекции 18 марта 1523 г., толкуя текст Аристотеля о невозможности жизни на экваторе, привел открывок из письма своего друга Антонио Пигафетты, спутника Магеллана в его первом в истории круго- светном путешествии, где рассказывалось о жизни на экватори- альных островах. «Следовательно, — заключает Помпонацци, — все, что доказывает Аристотель, — чепуха» 61

Это неслыханное расширение горизонта известного мира соз- давало в умах новый его образ — образ мира, далеко еще не из- веданного, который надо не расшифровывать, а узнавать и изучать, не предполагая границ. Надо было научиться познавать вещи, не замыкая их в искусственную целостность, а, напротив, допуская их внутреннюю и внешнюю бесконечность, т. е. видеть знание в пер- спективе незнаемого.

Мореплаватели, конечно же, не случайно наткнулись на новые земли, они предвкушали удивление и стремились к нему. Всякому делу предшествует замысел, который должен быть выношен, и что-то в самой культуре должно наталкивать на него, порождать дух аван- тюризма в поисках Иного, что вполне совместимо и с католическим рвением миссионеров, и с алчностью конкистадоров. Важен тип личности, падкий на эти приманки, существенны его истоки.

Природа — не однозначная, у всех перед глазами лежащая очевидность, на которую довольно было бы лишь указать пальцем, а весьма сложная и запутанная идея. В частности, идея бытия, су- ществующего вне нас (хотя и включающая в себя нас — людей —со всем, что мы делаем и думаем), независимо от нас (и вместе с тем подчиняющаяся человеческому познанию, преобразованию, овладению, доступная человеческой власти вплоть до последнего кварка).

Именно в Новое время доминирующим или эпохальным становится такое понимание сущего и человека в их отношении друг к другу, согласно которому человеку и его обжитому, осмысленному, домашнему миру противопоставляется иное, чужое, самодовлеющее бытие и человек должен установить к нему адекватное отношение. Ленобль в «Истории идеи природы» остроумно замечает, что вплоть до XVII в. люди полагали, будто вся Вселенная занята исключительно человеческими проблемами и смысл ее- в том, как она участвует в человеческой судьбе. Даже в том случае,если природу и богов понимали как индифферентных к человеку (Эпикур, Лукреций), в этом видели только нравственный урок и поучение природы для человека ³⁶.

Природа и культура впервые оказываются в оппозициокном отношении (впервые, собственно, определяются как таковые, как «природа» и «культура» и в этом смысле, как ни странно это прозвучит, впервые возникают), что и фиксируется вскоре в радикальном различении науки и искусства, естественных и гуманитарных наук и т. д. В природе человек имеет дело с принципиально дегуманизированным, трансцендентным бытием, которое подлежит трудному и, вообще говоря, бесконечному процессу познания, освоения и гуманизации.

Так — строго говоря впервые — встает гносеологическая проблема, проблема оснований объективного познания, не зависящего от культурных предрасположенностей и предвзятостей мысли. В решении зтой проблемы формируется идея сверхличного (внекультурного) субъекта познания, соответствующего естественному объекту, — субъекта, стоящего в «естественном свете разума».

1. Такому — характерному для Нового времени — пониманию; соотношения человека и природы присущи следующие трудносогласуемые черты. А. Природа до тех пор остается природой,пока она сохраняет свою инородность, иносубстанциальность человеку как «вещи мыслящей». Поэтому познание необходимо должно не только перерабатывать ее в формы человеческой деятельности, но каждый раз вновь «выталкивать» ее из человеческого мира, воспроизводить в качестве вещи-в-себе, трансцендентной, неведомой, в качестве задачи и загадки. Б. Человек и природа противостоят один на один. Эти два «существа» находятся не в спокойном познавательном отношении «субъекта» и «объекта», а в состоянии буквально смертельного противоборства. При всей их чужеродности человек и природа связаны скрытыми жизненно важными нитями. Это не два «субъекта», и речь идет не о взаимопонимании между ними. В противоречии с первым определением второе утверждает, что человек и природа — нечто одно. Поэтому в человеке нет ничего, что могло бы сопротивляться натиску природы, любая бацилла или космическая случайность могут незаметно стереть всякий след человека в природе. Но и в природе нет ничего принципиально недоступного человеку. Человек —исчезающе малая величина во Вселенной — несет, однако, в себе ее тайну и ключ, с помощью которого он может властвовать над этим джинном ³⁷.

2. Внутренняя несогласованность идеи природы с собой,а именно ее определение как предмета принципиально инородного человеку (предмет познания) и не менее принципиально однородного человеку (предмет практического освоения), и есть источник тех несогласованностей идеи природы, которые мы отметили выше. Всякому пониманию природы как нацело идеализируемой субстанции будет противополагаться — пусть и в другой сфере культуры — понимание невместимости природы в формы человеческого освоения. Всякой геометризации будет противополагаться динамизм. Всякому натурфилософскому монизму — позитивнонаучный дуализм, утверждение внешнепознавательной позиции. Научному пафосу познания и овладения будет противополагаться художественный пафос материальной, вещественной, живой самобытности природного.

3. Среди оспаривающих друг друга пониманий идеи природы есть такие, которые можно считать внутрикультурными метаморфозами этой идеи (см. п. 3, 4), а есть такие, которые отмечают внутренние границы самой идеи природы и соответственно научнопознавательной идеи мышления. Мы выделяем натурализм Гёте,направленный к снятию фундаментальных оппозиций сущности и явления, субъекта и объекта, с одной стороны, а с другой — то понятие качественной индивидуальной формы, в преодолении которого формировалась идея природы в XVII в.