Художественное своеобразие произведения

Основная ценность «Хождения за три моря» состоит в том, что его автор впервые познакомил русских читателей с реальной Индией, которая оказалось весьма мало похожа на ту сказочную и богатую, управляемую православным государем страну, которую они знали по переводному «Сказанию об Индийском царстве». Любопытно «Хождение» и с точки зрения автора-путешественника, особенности его восприятия и умения ориентироваться в незнакомой обстановке. Так, в начале своих странствий тверской купец, весьма удивленный всем увиденным, заносит в свои записи самые простые впечатления о внешнем виде индийцев, их укладе и климате их страны. «И тут есть Индийская страна», – пишет Афанасий Никитин, «и люди ходят всѣ наги... А мужики и жонкы всѣ нагы… А князь ихъ − фота на головѣ, а другая на гузнѣ… Зима же у них стала с Троицына дни. В тѣ же дни у них орют (т. е. пашут) да сѣют пшеницу». В это время он еще явно находится под влияниям своих знакомцев – мусульманских купцов, так как поначалу в своих записках называет индусов кафарами, т. е. по-персидски «неверными». Позже, он станет именовать коренных жителей Индии «гундустанцами» или «индиянами».

Порой в тексте «Хождения» отчетливо видно переменчивое настроение автора. Так, вначале натерпевшись вдоволь неприятностей от самых разных обитателей Индии: и от мусульман, которые упорно хотели обратить его в свою веру, и от разбойников-кафаров, − и, оставив надежду на быстрое возвращение домой, тверской купец дает этой стране самую резкую характеристику. Вот она: «а на Рускую землю товару нѣт. А все черные люди, а все злодѣи, да вѣди (колдуны), да тати, да ложь, да зелие (т. е. яд)».

Однако постепенно невольный путешественник начинает подробнее разбираться в особенностях индийской жизни. Оказавшись преимущественно в той части Индостана, которая в XV столетии находилась под властью выходцев с Ближнего Востока, он записывает следующее наблюдение: «В Ындѣйской земли княжат все хоросанцы, и бояре всѣ хоросанцы. А гундустанцы все пѣшеходы…». Одним из ограничений для иноверцев, действовавшим в средние века на покоренных мусульманами территориях, действительно был запрет ездить верхом. Именно этим обстоятельством, которое русский купец поначалу не знал, и могли быть объяснены возникшие у него неприятности. Позже он добавляет еще одну подробность: «…а сельскыя люди голы велми, а бояре силны добрѣ и пышны велми».

Поначалу русский путешественник еще, видимо, очень легковерен и принимает за правду все, что рассказывают ему окружающие. Так в его записки попадает местное поверье о птице Гукук и обезьяньем царе. Позднее, он ближе познакомится с индусами и оставит нам, помимо описания торжественного выезда султана в Бидаре, еще и любопытные этнографические зарисовки индуистских обычаев, и храма Шивы в Парвати. «А бутхана (т. е. кумирня, собрание идолов) же велми велика есть, с пол-Твѣри…».

Особого внимания заслуживает отношение Афанасия Никитина к вопросам веры. Оказавшись в чужой стране, населенной самыми разнообразными жителями, он, похоже, готов принять как совершившийся факт наличие в мире разных религий, и даже в чем-то сопоставить их. Например, о съезде индусов на праздник Шивы автор говорит: «…то их Ерусалимъ, а по бесерменьскый Мягъкат… а по индискыи – Пурват». При этом любопытно, что если зачастую к агрессивным в вопросах веры мусульманам автор испытывает определенную неприязнь, то к местным индуистам скорее своеобразный этнографический интерес путешественника. В любом случае в описаниях тверского купца мы не найдем ничего общего с тем набором нелестных эпитетов, которым обыкновенно награждали персонажей-иноверцев древнерусские книжники. Единственным объектом порицаний за несовершенство веры в «Хождении» оказывается сам автор, чьи размышления по этому поводу порой напоминают плач: «О благовѣрнии рустии кристьяне! (т. е. христиане) Иже кто по многим землям много плавает, во многия беды впадают и вѣры ся да лишают крестьяньские». На страницах своих записок Афанасий Никитин то и дело сокрушается о собственных грехах, жалуется, что не может без книг вычислить время постов и великих праздников, однако же подчеркивает, что, прожив четыре года в чужой земле, «а крестьянства не оставих», по-видимому, не имея возможности на чужбине в полной мере исполнять все христианские обряды, тверской купец формулирует для себя своеобразный компромиссный минимум в вопросах веры: «А праваа вѣра Бога единаго знати, и имя его призывати на всяком мѣсте чисте чисто». Однако очевидно, что подобные ф

Памятник Афанасию Никитину в Твери

илософские рассуждения являются для Афанасия вынужденными, по крайней мере на всем протяжении своих странствий герой не оставляет попыток соблюдать Великой пост, а также ведет отсчет времени по церковному календарю, обозначая те или иные события по близости их к христианским праздникам – Пасхе, Покрову, Рождественскому посту.

Судя по активному интересу Афанасия Никитина к индийской торговле, можно предположить, что у него на чужбине какие-то дела и что он надеялся заработать денег на обратную дорогу домой. Если принять эту версию, становится понятна еще одна перемена авторского настроения, когда восторженные отзывы тверского купца о восточных рынках, где все дешево неожиданно вновь сменяются жалобами на индийскую дороговизну. Вероятно, цены, приемлемые для торговых сделок, показались рачительному негоцианту чересчур высокими, едва речь зашла о простом содержании праздного путешественника, который, собираясь домой, свернул свои дела. В любом случае побоявшись в Индии «исхарчити собину», т. е. поиздержаться, проесть имущество Афанасий Никитин, вероятно, подошел к границам Руси, будучи не намного богаче, чем когда её покинул.