Содержание

Споры о символике названия «Красного и чёрного» 2

Толкование Реизова Б.Г. 8

Толкование Виноградова В.В. 12

Библиография 17

Споры о символике названия романа «Красное и черное»

Со времени появления «Красного и черного» прошло более полутораста лет, и прочли его миллионы людей на многих языках. За это время о Стендале и его творчестве были написаны тысячи рецензий, статей и книг, и до сих пор его исследователи и поклонники не могут прийти к единому мнению о смысле этого цветового названия, а сам Стендаль этого не объяснял, хотя, очевидно, оно имело какой-то смысл – если не для читателей, то для него самого.

Эти поиски и догадки начались еще до напечатания романа. Ромен Коломб, душеприказчик и биограф Стендаля, в статье о своём покойном друге писал: «Уж больше года я видел на столе Бейля рукопись, на обложке которой крупными буквами стояло «Жюльен»; мы никогда об этом не говорили, но как-то утром в мае 1830 года, он вдруг прервал беседу, которую мы вели, и сказал: «А что, если мы назовем его «Красное и черное?»» Не понимая, о чем он говорит, я спросил его, что это значит. Но он, продолжая свою мысль, ответил: « Да, его нужно назвать «Красное и черное»» И, взяв рукопись, он заменил этими словами название «Жюльен»».

Ромен Коломб так и не понял смысла этой замены и воздержался от каких-либо поисков: «Что значит это название? Каждый пытался найти его смысл, но дальше предположений дело не шло. Мне кажется, это странное название было просто уступкой тогдашней моде и придумано, чтобы обеспечить роману успех».

Странные названия, действительно были в моде между 1825-1835 годами. Некоторые утверждали, что эта традиция идет от Вальтера Скотта.

Однако такие названия были мотивированы и объяснены либо в тексте, либо на обложке и не заключали в себе ничего загадочного.

Современники Стендаля, его критики и его ближайшие друзья отказывались от объяснений. «В названии этой книги заключен порок или, если угодно, своеобразное достоинство: оно оставляет читателя в полном неведении относительно того, что его ожидает», - писал критик «Revue de Paris» и признавался в том, что и сам он его не понимает.

«Многие романисты почувствовали, - замечал Эмиль Дешан, - что название, имей оно хоть три или четыре части, не могло определить произведение и то, что было в нем самым главным; поэтому, принужденные следовать событию, они брали любое, случайно попавшееся под руку». «Роман сттем же успехом можно было бы назвать «Зеленое и желтое» или «Белое и синее»», - писал Эсеб Жиро, не вкладывая в эти цвета особого смысла.

«Универсальный словарь» Ларусса объясняет название свойственным Стендалю оригинальничаньем : «Мы были бы весьма затруднены, и сам автор, конечно, так же, как мы, если нужно было объяснить, почему роман называется «Красное и черное». Ничто не оправдывает это название, кроме только мании оригинальности, которой Бейль отдавал дань по всякому поводу».

Жюль Жанен, один из первых рецензентов романа, все же пытался объяснить: автор «берет восемь или десять персонажей, марает их красным и черным. Читатель – если найдется читатель – говорит: вот человек свирепый, а его сосед – лицемер. Читатель ошибается. Но тут же Жанен предлагает другое объяснение, столь же проблематичное: описывая общество Реставрации, но не желая определять социальное содержание романа в названии, Стендаль обозначил борющиеся партии цветами эмблем; но какая партия красная, а какая черная - этого Жанен сказать не может.

После смерти Стендаля его друг, французский критик Эмиль Д. Форг сообщил, будто бы сам Стендаль так объяснял название своего романа: «Красное» означает, что если бы Жюльен родился раньше, он стал бы солдатом, но в его время он должен был надеть сутану аббата, отсюда – «Черное». Однако сам Форг не счел это объяснение сколько-нибудь вероятным.

То, что Эмиль Форг изложил как непроверенное предположение, многие биографы Стендаля приняли без всяких колебаний. Прежде всего эту теорию принял Артюр Шюке, отличный знаток военной истории и автор биографии Стендаля, затем Адольф Поп, посвятивший Стендалю всю свою литературную жизнь, Вильгельм Вейганд, считавший этот роман лучшим произведение Стендаля и говоривший о его «символическом» названии, которое можно было бы перевести как «Сабля и кропило», Жюль Марсан, опубликовавший критическое издание романа, Поль Бурже в своем этюде о Стендале, Луиджи Фосколо Бенедетто и многие другие. Астье противопоставляет черному цвету Конгрегации красный цвет мантий судей, приговоривших Жюльена к смерти. Наконец, один из последних исследователей, Карл Гейнц Бендер, считает, что аристократия старая и новая изображена в романе как «Черное», а Жюльен Сорель, который в романе остается нетронутым, обозначен «Красным».

С особой охотой черный цвет объясняли цветом черной сутаны, в которую должен был облачиться Жюльен, сделавшись священником, красный – цветом военного мундира революционных и наполеоновских войск, о котором мечтал Жюльен.

Но такое толкование не выдерживает никакой критики. Ни революционная, ни наполеоновская армия никогда не была одета в красные мундиры и никогда не имела красных знамен.

В романе Стендаля нет ни одного красного мундира. Луиза де Реналь хотела, чтобы Жюльен Сорель «хотя бы на один день сбросил с себя своё печальное черное одеяние». Если бы Стендаль думал противопоставить черную одежду красному мундиру, он сделал бы это в день приезда в Верьер короля, но мундир почетной гвардии, который с таким восторгом надевает Жюльен, - бледно-голубой. Стендаль ни слова не говорит о цвете мундира, который Жюльен наделоказавшись на протекции маркиза Ла-Моль лейтенантом 15-го гусарского полка.

Если бы Стендаль в своём романе хотел противопоставить военный мундир сутане, он назвал бы его «Синее и черное», или «Синее и лиловое» (по цвету одежды епископа Агдского), или «Синее и красное» (по цвету кардинальской одежды); если бы он имел ввиду Наполеона и Бурбонов, он назвал бы его «Зеленое и белое»; если бы он думал о знаменах Революции и Империи, с одной стороны, и Реставрации – с другой, он назвал бы его «Трехцветное и белое». Но во всех случаях форма мужского рода, в таком употреблении совершенно необычная, осталась бы необъясненной.

Клод Липранди возвратился к политическому значению красного и черного. Боливар, Риего-и-Нуньес, Антонио Кирога, затем французские либералы носили плащи, украшенные красным бархатом. Плащи роялистов были украшены спереди черным бархатом. Липранди ссылается на мемуары Канлера и на статью Анни Минно-Бораль. Но какое значение имел красный и черный бархат на плащах Боливара, Риего и Кироги, каким образом современники этих героев не заметили или не обратили на это внимание и какое отношение этот бархат имел к роману Стендаля – это вопросы, не получившие объяснения.

Существует еще одно толкование, не связанное ни с мундиром, ни с политическими партиями. В статье, специально посвященный названию этого романа, Анри Жакубе рассматривает оба этих цвета как характеристику двух возможных жизненных путей, открывающихся перед Жюльеном. Жить для него – значит посреди опасностей и катастроф, в борьбе неожиданныхи противоречивых чувств искать счастье, которое может придать жизни ценность и смысл, - это красный цвет. Черное – цвет отталкивающий и зловещий, все то, что может ввергнуть человека в обыденность, в прошлое раболепие и мелкое тщеславие. Красное – это пламя страстей, ярость действий, пролитая кровь, своя и чужая. Это также пурпур славы, брызги крови на эшафоте. А. Жакубе приводит как пример «красного» сцену в церкве Верьера, кровавую рану, изображенную на статуе святого Климента; красную ленточку, котрую король позволяет носить верьерским девицам в память о его приезде; ревнивые размышления господина де Реналя, тоже будто бы имевшие красный цвет. «Красным» кажется Жакубе и черный траур Матильды, отмечающей «кровавую» дату смерти Бонифаса де Ла-Моля. С другой стороны, черное – банальное и обыденное: честолюбие, семинария.

Такое толкование сочетает вещи несовместимые: красные ленточки и убийство, нелепо раскрашенную статую святого и похороны Жюльена, супружеские измены Луизы де Реналь и подрясники семинаристов. Ничего обоснованного, серьезно аргументированного в этом толковании нет.

Арман Караччо, следуя указаниям Э.-Д. Форга, утверждает, что «красное» «выражает эпоху Революции и Империи и все то, что значат эти слова для юного честолюбца, уверенногов своей доблести и отваге, не боящегося ударов и смерти…» Честолюбие, бывшее «черным» в толковании Жакубе, оказывается здесь «красным». « «Черное» - это церковная карьера, котроя одна только открыта для вожделений».

А. Караччо несколько изменил обычные толкования, опирающиеся на знамена, мундиры и кокарды, и расширил значение цветов. Они стали у него «психологическими», так же, впрочем, как у Жакубе, и столь же произвольными, лишенные какой-либо исторической и объективно значимой аргументации; пользуясь таким методом, можно обозначить красным все, от ленточек до мыслей и от карьеры до ревности. «Язык цветов» был чужд Стендалю.